banner banner banner
Фисташки. Сборник рассказов
Фисташки. Сборник рассказов
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Фисташки. Сборник рассказов

скачать книгу бесплатно


Впереди был Цыбульский. В руках его был ножичек. Я шел вторым, размахивая топором. Третим – сверепый Макс (раньше я его таким не видел), с огромной березой на плече.

И вот этого я никогда не забуду – ни в этой жизни, ни в следующей.

Мы ворвались во вражеский лагерь, где находилось пять-шесть палаток этих будующих рабочих и Макс своей березой начал их крушить.

– Зашибу, – орал он всю округу.

А я подрубал туристическим своим топориком основания долбанных их палаток.

Но «ребяток» не было. Когда мы только приблизились, они слиняли как «дым».

Но больше всего меня поразил Цыбульский.

Он первый выскочил на сопку, прыгнул на центр поляны на еще тлевшее костровище; вертелся «вьюном», «тыкал» во все стороны своим ножичком и «визжал»: »не подходи, не подходи, не подходи – зарежу».

П.С. А наши девчонки, оказывается, просто, сами пошли купаться в ручье.

Конец.

Лысков и море

Когда в морге гасят свет,

И труп выносят вон.

А за окном рябой рассвет.

Я все ж скажу: – Шоу маст гоу он!

Д.Савицкий.

В мировой истории и литературе есть много сведетельств о тесной связи человека и моря. Эта связь порой героическая, порой драмматическая не оставляет равнодушным и восхищает, как морем, то ласковым и прекрасным, то грозным и беспощадным – так и человеком, любящим его, но не раз вступавшим с ним в смертельное единоборство.

Начало этим контактам положило, я пологаю, зарождение живого организма в мировом океане. Океан породил человека, если верить Дарвину, океан погубил человека, если довериться Библии, но, как бы там ни было: тесное сосуществование человека и моря очевидна, и не требует доказательств.

Пять долгих месяцев Ной с чадами и домочадцами спасался на ковчеге (судно, лишенное мачт) от всемирного потопа и спасся, а других людей, менее изобретательных, вода поглотила.

Но аргонавты во главе с Ясоном презрели эту информацию и именно по морю, а не, к примеру, по суше решили добраться до Колхиды, которую в итоге и ограбили, тиснув у прапрадедов современных грузин золотое руно, а у местного царя дочку на выданьи.

Одиссея 10 лет мотало по проклятым греческим морям прежде, чем он добрался до желанной Итаки с Пенелопой впридачу.

А вот Эйрик Рыжий и Христофор Колумб благословили морское путешествие, позволившее им поочередно открыть Америку.

"Морской волк", Джека Лондона, ловил на море котиков, "Старик", Эрнеста Хемингуэя, – большую рыбу и именно море, а не пустыня или горы, позволило этим людям занесть свои имена на скрижали истори, отметившись тем самым, как говаривал наш герой, о котором и пойдет речь, в лучшую сторону.

Добавлю только, что все эти ребята, включая и Вяйнямейнена, которого по карело – финскому эпосу море вообще породило, на мой взгляд, были на разогреве, явились, так сказать, увертюрой, аперетивом, гарниром, если угодно, предшествующим и обрамляющим невероятную и леденящую кровь историю о Лыскове и мировом океане.

Это было в середине 80х годов прошлого века в городе-герое Мурманске.

Я и Максимиллиан Нептица (настоящая фамилия или фул нейм, как говорят англоязычные организмы Максим Соколов) прогуливались.

Наш маршрут пролегал от железнодорожного вокзала к "Пяти Углам" и далее на "Бродвей". Мы смотрели направо, на ресторан "Меридиан", где шалили пару дней назад. Переводили взгляд налево на ресторан и отель "Арктика", откуда я вынес Макса вчера; кстати, сняли там двух молодых и страшных финок, которые что-то лопотали на своем языке весь вечер; пили с нами, танцевали с нами, потом звали подняться к ним в номер, но мы не пошли. Макс сказал мне, чтобы я передал им, чтобы они пошли в жопу; после чего он упал мне на руки, и мы покинули любимое заведение.

Да, ну вот; мы подошли к лучшей, на наш взгляд, площади мира, которая в довершение совершенства имеет пять углов, и закурили.

Далее, по правую руку, распологался ресторан "Дары моря".

Но не в скучный ресторан «Дары моря», ни в веселые "Меридиан" и "Арктику", как и в другие подобные заведения, являющиеся для двух студентов альфой и омегой существования, мы не пошли по банальнейшей для студентов причине: у нас не было денег. Не было и не предвиделось.

Но мы с Максом были философами – стоиками, а может даже и философами – киниками, а, значит, довольствовались тем, что есть, а была у нас молодость, а на остальное мы «ложили».

Вдруг голос:

– Савицкий, Макс!

Мы оглянулись.

Это был Лысков.

Мы не сразу узнали его. Нас окликнул человек с черным, обветренным лицом, кожа которого соединялась с костями черепа так, что не имела между ними никакой, присущей подавляющему большинству млекопитающих, жировой прослойки. Он был страшно худ и только буйная, кудряво-солнечная, напоминающая мазки Ван Гога, я бы сказал: неистребимо славянская шевелюра, позволила нам с Максом опознать этот скелет, как Лыскова.

И все же, подходя ближе, мы спросили:

– Лысинький, это ты?

– Приходите ко мне вечером, – был ответ, – Все расскажу…

И в компании каких-то морячков Лысков пошел дальше.

Мы не видели его месяца три. Он как-то неожиданно исчез, но так, как подобное с ним случалось и раньше, мы не забеспокоились и не стали наводить о нем справки. Еще скажу, что нравится мне эта северная немногословность и неэмоциональность. Это та настоящая русскость, которая мне по душе и которую я уважаю.

На тот момент, Лысков, нам с Максом, был уже близким другом.

Мы не видели его долгое время и, тем не менее, не бросились друг другу в объятия, пожатия и прочие похожие физические проявления, как принято, скажем, у более молодых народов. Например: негров или кавказцев и, которые после 90х годов, стали повсеместно зримы и у многих русских, перенявших у них этот (я буду мягок) не культурный обычай людей видимо недавно вышедших из родо-племенных и клановых союзов, для которых такого рода обнимашки, как и виляние хвостом у собак в стае – обычная практика в выражении лояльности и поддержки друг друга.

И действительно: Лысков – мне друг, но не восемнадцатилетняя тайваньская девочка, чтобы я его душил в своих объятиях.

Кто-то скажет: «А русское целование»?! Отвечу: есть такое, но думается мне, что это – позднее христианское заимствование, поэтому и троекратное.

Но идем дальше.

Я и Нептица еще пару часов погуляли, дефелируя по "Бродвею". Зашли на "квадрат" (Мурманская точка знакомств и нескромных предложений, если, кто не знает). Равнодушно заметили возбужденное «трепыхание» при нашем появлении девчонок, делающих вид, что они зашли туда, чисто, посидеть и покурить; и не спеша двинули к Лыскову. Он жил рядом, в центре, недалеко от «десятки» (средняя общеобразовательная школа №10).

Лысков был обнаружен, как и предпологалось, у себя на квартире и странное дело, как обычно, один. Странно, потому, что ему, как и нам было не больше 21 года, а вечная помеха молодому счастью – родиши – у Лыскова не наблюдалась.

Где были его родители, он не рассказывал, а мы не спрашивали.

Пройдя по длинному коридору, на пороге кухни я и Макс остолбенели; и хотя по Мурманскому обычаю, срисованному у старших мужиков, включая старину Горация, мы старались »nil mirari» – ничему не удивляться, но все же картина "Лысков и его столовая" была довольно смелая:

С самой безразличной физиономией, и это обычное его состояние, Лысков сидел за столом у окна, а вдоль стены за ним, за холодильником, да и вообще везде по периметру небольшой, как обычно в те времена кухни, стояли тогдашние деревянные ящики с пивом, водкой, вином, да и чего там только небыло!

Некоторые конструкции из зтих ящиков упирались в потолок.

«Ну, ладно», – подумалось нам с Максом и мы, не говоря ни слова, подсели к Лыскову за стол. Лысков плеснул нам в стаканы водки. Мы выпили и запили пивом. Затем было еще налито по полстакана водки. Выпито и запито пивом. Таким образом, мы с Максом достигли по отношению к Лыскову некоторого алкогольного паритета и, тем самым, стали готовы адекватно воспринимать информацию о событиях, которые судя по лысковскому состоянию, были к нему не добры.

Рассказ Лыскова.

– Брат, сука, сволочь, – хорошо и лаконично начал Лысков, – тему предложил: денег поднять по легкому; по легкому, – повторил Лысков и, что-то вспомнив, закурил сигарету.

– Ну, вообщем, он рассказал, – продолжал Лысков, – что кроме больших флотов Мурманска, типа: Севрыбхолод или Траловый флот или Ледокольный, где огромные, мощные суда, но вы в курсе – у вас папаши там на них в море ходят, есть и поменьше.

Мы с Максом согласно кивнули, так, как у Макса папа был начальником радиостанции на атомном ледоколе "Арктика", а у меня первым помощником капитана на плавбазе "Даурия".

– Так вот.

– Эта «гнида» расписала, что мол не в «кайф» ходить в моря от таких флотов и на таких судах, так как и рейс – минимум на полгода, а то и по году, а главное – зарплата фиксированная. Т.е. понта много, а денег – не очень. А вот есть, и он только что узнал, такие, типа, колхозы или совхозы, не важно, которые не известно выращивают ли свиней или картошку, но только имеют собственные небольшие рыболовные траулеры, которые выходят недалеко в Баренцево море на два-три месяца, не больше, и по "путине" таскают там рыбку. И главное: морячки не на зарплате сидят, а на «сдельщине». Сколько рыбки вытащат – столько денежек и получат. Вот, по 3-4 тысячи на морду за рейс и получают!

– Ну, круто, – сказал Макс, – круто!

– И ты, я вижу, получил, – добавил я, обводя взглядом помещение.

– Получил, получил, – усмехнулся Лысков, – Но это, как бы и нах…

– Что так? – осведомился Макс.

– Да так. Ну, вообщем, вы поняли. В итоге я согласился. Ну, и уже на следующий день поехал отвозить документы и как-бы наниматься. Понимаете, – продолжал Лысков, – хотя я был тогда, как и вообще в последнее время «на мели», но относился к зтой теме не серьезно: как-то не верилось, что меня возьмут. Я же море в глаза не видел.

– Постой, – сказал Макс, – ты же вроде в Питерской «карабелке» учился?!

– А ты, что, не догадываешься, как я там учился? Поэтому и вышибли меня оттуда. Но вот в отделе кадров этого, мать его, колхоза, мне обрадовались, сказали: «раз Вы с мореходным образованием, хоть и не законченным, то будете матросом, сука, рулевым»!

– Кем, кем? – переспросил я, больше удивляясь, какой-то злой самоиронии, с какой было произнесено Лысковым последнее слово, чем его смыслу.

– Рулевым, – повторил Лысков и задумчиво уставился в окно.

Мы с Максом переглянулись, помолчали и, преодолевая страшное желание »заржать», Макс, серьезно так, откашлился в кулак и сказал:

– Продолжай!

Лысков налил всем водки и сам, хлопнув чуть не стакан, продолжал:

– Ну, там медкомиссию »по пырому» прошел и был назначен день и час отхода.

– А, что за пароход-то? – спросил Макс.

– Пароход?! – переспросил Лысков, – лохань, мать твою, траулер, сука, ржавый, с экипажем в пятнадцать человек.

– Ну, вот, хотел я пораньше на борт заявиться для ознакомления с этим "плавсредством", но, как-то замотался и прибежал за десять минут до отхода, т.е. – в полночь. Ну, поднялся по трапу и главное: никого нет! Стал я шариться по кубрикам. В один заглянул – пили. В другом было темно. Я пощупал: спали пьяные – судя по запаху. Но потом повезло: наткнулся на знакомую морду; меня с ним познакомили на берегу – старпом. Он показал мне кубрик, где бросить вещи, и ушел, приказав через пять минут наведаться на капитанский мостик.

Но тут все задрожало, загудело, раздались какие-то команды, сопровождаемые страшным матом, и я понял, что мы, типа, отчалили. Тут мне сделалось страшно! Да, я испугался так, что даже затошнило. Я выбежал из кубрика и пока никто не видит, решил выпрыгнуть на берег. Но, когда я добрался до борта и глянул – то пристани уже не было видно; да и воды не было видно: темень, черная пустота и тут, сука, я понял, что «попал». Я готов был выпрыгнуть и в воду, но это была не та вода, что я видел, отдыхая на Черном море: теплая и голубенькая. Тут, сука, – чернь и холод. Блядский север, – заключил Лысков.

Но пару слов о Лыскове: среднего роста, строен и красив греческой четко очерченной красотой линий во всем, но только на русый, славянский манер.

Лысков всегда был равнодушен, всегда спокоен. Вывести его из себя казалось делом не возможным. Я, Савицкий – основной поставщик баб в нашу компанию обычно представлял Лыскова дамам, как дрессировщика обезьян и человека без нервов.

Помнится, на какой-то новый год, я, таким образом, представил Лыскова большой компании еврейских девушек из музучилища, которых я, находясь с ними в тесной дружбе, притащил на праздник.

Одна особенно заинтересовалась этой харектеристикой и, находясь за столом рядом с Лысковым, все пытала:

– А, как это – без нервов?! Что вы под этим, молодой человек, подразумеваете?! Ведь есть же какие-то правила, – говорила она, пригубляя коньяк, – вот нельзя же, к примеру, раздеться на людях догола без нервов и стеснения!?

– Можно, – ответил лаконичный Лысков.

– Ну, как это, ха-ха-ха, – резвилась девушка еврейской национальности, которую обучали в музыкальном училище бить руками с растопыринными пальцами по клавишам фортепиано.

– Вот, например, здесь, – продолжала она, обводя взглядом большую, разношерстную, прекрасно одетую и едва знакомую друг с другом толпу, – это не реально!

И действительно: вечер только начинался, пьяных еще не было, в углу сидели чьи-то родители.

– Реально! – сказал Лысков и начал раздеваться.

Гости уже давно прислушивались к их диалогу, а теперь стали и наблюдать, как Лысков через голову снял свой джемпер и, поправив аккуратно прическу, стал расстегивать рубашку.

Все заулыбались думая, что это – шутка и одежды у северного мальчика еще много. Тем не мене Лысков быстро снял рубаху и находящуюся под ней футболку, а затем и джинсы, чего никак не предпологали гости, находясь за новогодним столом, и вдруг обнаружив за ним чьи-то волосатые рыжим славянским пушком ноги. Но я видел, я видел, что, как там, у Станиславского: ни кто не верил в серьезность происходящего! Ну, мальчик разделся – герой! Ну, вот и трусы – здорово!

И, увидев белые в синий горошек трусики, напряжение спало и гости зашумели, разговорились и отвлеклись наивно палагая, что этим все и кончено.

Так думала и бедная еврейская, нахер, пианистка! Она-то и разбила свой бедный талантливый еврейский череп о косяк двери, через, которую выбегала, наряду с другими, когда Лысков, поводя пальчиком по резинке своих трусов, вдруг их снял.

Он стоял, освещенный гирляндами елочных огней, а его "добро" вывалилось, как казалось, чуть не на тарелку с салатом. Но это, повидимому, многим только казалось, потому, что наш общий друг Жекуня, спустя время, возмущался:

– Блин, Лысков, ну было-бы, что показывать, а у тебя был маленький, сморщеный, тьфу…

– Где маленький? – воспрошал Лысков, доставая своего "друга" и демонстрируя нам с Максом.

– По-моему – ничего!

Добавлю, да простит меня читатель за отхождение от главной темы рассказа, что в тот вечер уже комсомолец и курсант Высшей мореходки Максим Соколов, не привыкший ни в чем уступать героям современности, вообще скакал на столе и, конечно, голый, потрясая всем, что у него было на тот момент. Но это было потом, когда лишние гости »рассосались», а еврейские пианистки и особенно та, что усомнилась в «непобедимости» Лыскова с разбитой и уже забинтованной »башней», уверенно и спокойно сидели за столом, смеялись и аплодировали.

Но вернемся к герою нашей повести:

– Я, – продолжал Лысков, – потом просто пошел на свет, как мотылек, – голос Лыскова дрогнул, – а это оказалась, сука, рубка, со штурвалом, нах… и я зашел. Мне обрадовались. Там такой омбал стоял один и улыбался у штурвала. Он спросил: – Где, паря, ходишь? Держи, – и ушел!

– Я ни хера не понял, ни хера! На мостике никого не было! Движок, я слышал, гудел, палуба шаталась, по борту проносились огни. Я вцепился в руль…

– Штурвал, – уточнил Макс.

– Штурвал, – подтвердил я.