скачать книгу бесплатно
А сам, так это, неспеша, побежал по коридору школы, побежал, побежал, побежал и с размаху ударил в глаз самому высокому в толпе, самому сильному, ужасному своей силой и сильнейшему старшекласнику, который, как все знали – чемпион по САМБО и, который стоял среди своих друзей.
«Смертник» – подумал я, наблюдая это действие и даже зажмурился.
И действительно: замешательство от неожиданного и удивительного поступка Митиньки хоть и было огромным, но оно быстро закончилось и Митю начали бить. Но недолго. Это происходило на глазах у всех на большой перемене и сердобольные «училки» быстро отняли Митю от врагов.
– Ты что, с ума сошел?! – спросил я, вернувшегося живым после этой невероятной выходки, почему-то очень доволольного и улыбающегося друга.
– Нормалек, – ответил он мне, – Они бы ждали меня после уроков и избили бы по «серьезному» где-то в подворотне, а здесь – не могли, народу много, а инциндент исчерпан, – закончил он.
– Какой инциндент? – спросил я.
– Я ему на ботинок плюнул…при его девчонках и… сказал нехорошее слово.
– Погоди, – сказал мне Митинька и, раскрыв свой огромный саквояж (тогда была мода на портфели «под кожу» со многими замками и карманьчиками), взял со школьного подоконника куст в горшке с какой-то, блядь, геранью и засунул себе в портфель.
Надо сказать, что вся комната Митиньки у него дома была заставлена горшками с цветами.
Он их временно заимствовал в школе, библиотеке, читальном зале Дома Пионеров для дальнейшего выращивания, но всякий раз возвращал обратно взрощенные экземпляры, правда, порой, забывая куда – какой.
Я говорил, что он был поклонником советских передовиц, но забыл добавить, что всякий раз после их изучения, он брал леечку и нежно, и ласково «проходился» по своим горшочкам с цветами, которые были повсюду: и на полу, и на подоконнике, и на книжных его шкафах.
П.С.П.С. Нет, ну не скотина ли?!
Конец.
Хулиганы и «хулиганы»
Бабочка нежная летит.
Она не улетает.
Она тут.
Сделай так, чтоб ей не повредить.
Она, как и мы хочет жить.
В отличие от нас – она летает.
Д.Савицкий
Здесь я хочу сказать, что хулиганы Мурманска, как, впрочем, и хулиганы других городов России, а также хулиганы зависимых и независимых государств остального мира, делятся на многие категории, но везде существуют две из них основные: это хулиганы – интеллектуалы и хулиганы – люмпены.
С первыми все понятно – это «золотая молодежь». Да и со вторыми тоже все понятно – это пролетарии.
И «хулиганка», таким образом, т.е. ее интеллектуальная и общечеловеческая составляющая этих двух групп была и будет разной всегда и везде и на всех континектах.
Первой из них, а само собой разумеется, что мою «компашку» я причисляю к первой, хотя Толя Гиль и не был из семьи, что называется, строгих правил, и стал «золотой молодежью» только благодаря своей «золотой» голове, было присуще «шалопайство» общего вида, так сказать, без тупой конкретики; и каждый из нас и мухи бы не обидел, если б эта «муха» была конкретно осязаемой, слабой и беззащитной.
Вторая обозначенная мною группа как раз и выходила на улицы, чтобы оскорбить, унизить и прибить именно кого-нибудь более слабого.
Мы обижали всегда более сильного! А так, какой интерес?!
В этом, пожалуй, и состоит главное отличие этих двух груп.
Нет, я не хочу сказать (на примере Булгаковкого профессора Преображенского), что я не люблю пролетариат. В дальнейшей моей жизни я часто встречал и дружил с замечательными ребятами рабочих специальностей, да и сам рано женившись, каждое лето ездил подзаработать в стройотряды, где приобрел до десяти специальностей, некоторые из которых первую неделю работы оставляли на моих руках кровавые мозоли.
Например: когда закончив свой пединститут, я получил распределение в город Кандалакшу и, начав там служить по министерству просвящения, я как раз и дружил с двумя замечательными людьми с средне-специальным образованием.
Первым был Виктор.
Он работал крановщиком на местном, кажется, аллюминевом заводе. Это был серьезнейший человек. Отличный семьянин, он растил двоих детей и если вечером я заходил к нему, он неизменно делал с ними их домашние задания. И хотя, в силу этого обстоятельства, встречались мы не часто, но зная мою специальность, за бокалом вина (а в целом он был непьющий) он, всякий раз, рассказывал мне о свежепрочитанной своей книге, а это были и «записки» Платона, и «мысли» Канта; и делился со мной своими мыслями о прочитанном, и спрашивал мое мнение на этот счет.
Иногда я не знал, что ответить, но что-то понятное дело врал.
Вторым другом был Депутат Шпунтик.
Вообще-то его звали Василий, но работал он механиком – водителем в гараже и кроме того был депутатом местного райкома. И когда мы с моим соседом по квартире учителем физики толстым и веселым Витькой, заходили к Васе в гараж, то всегда орали: «Где Депутат Шпунтик (а Шпунтиком, кто не знает, был известный герой из гниг Носова про Незнайку, который как раз и был механиком), подать его нам сюда», то все ребята в гараже смеялись. Смеялся и Вася, потому, что это был добрейший и скромнейший молодой человек.
Быть может, в силу как раз именно этих прекрасных человеческих его качеств, от него тогда только что ушла жена. А, точнее, не ушла, а выставила его за дверь из его же квартиры; и он, оставшись холостяком, полюбил нашу веселую компанию и не отставал от нас, а точнее от собственно меня.
Но я часто был виноват перед ним, хотя и делился всем, что у меня есть.
А дело заключалось в том, что на меня всегда бабы липли, как мухи на мед или пчелы или хер знает что.
. Я уже уведомлял, что я был красив, да еще и образован (а это нонсенс в небольшом рабочем городке), да еще пел и играл на гитаре. Этого и в отдельности могло быть достаточным для успеха у дам. А вы представляете, когда все вместе в одном человеке?!
Мне не давали прохода.
Каждая молодая и не очень женщина и Мурманска и Кандалакши, а затем и других городов нашей необьятной родины, хотела заполучить меня.
Если не в мужья – то, хотя бы, в любовники. Если не в любовники – то, хотя бы, на ночь, а если не на ночь – то на день, или на его часть. Вы думаете, это похвальба?!
Нет, сука, это – проблема.
«Красавчики» делятся на две категории: глупые и умные.
Так вот – я был умным.
И если б не женщины, то еще до тридцати лет я стал бы профессором Гарварда, Кембриджа, а возможно даже и Сорбоны.
Я почти не шучу.
Моя ситуация напоминает мне беседу моего отца со старшим Бондарчуком – Сергеем Бондарчуком.
Мой батя, роскошный мурманскиий моряк в черном кителе, когда-то сидел за столиком в одном из питерских ресторанов и к нему за столик попросился подсесть Сергей Бондарчук (а свободных мест в те времена вечером в ресторанах было не найти).
Он уже был известен на весь мир ролями графа Безухова в фильме «Война и мир» и солдата Соколова в Шолоховкой «Судьба человека».
Мой папа и Бондарчук, кстати, сильно похожие друг на друга внешне очень красивые мужчины, сразу нашли общий язык; немного выпили и разговорились.
«Не могу, Федор, не могу», – обращаясь к моему отцу, говорил Бондарчук. «Они не дают мне прохода! И днем лезут и не какие-нибудь «шалавы», а дочери, а чаще жены министров и первых секретарей; и ночью звонят по телефону в гостиницу, а когда я его отключаю, то стучат и ломятся до утра в дверь.
– Я не могу нормально выспаться!
– Я прячусь, вру, – продолжал он, наливая себе еще коньяка, – меняю гостиницы – все без толку! Узнают, где я почти сразу и опять «достают».
– Понимаю, Сергей, – говорил мой отец, – Мне это тоже известно. Наверное, немного не так и не в таких масштабах. Но, когда я пришел с фронта, молодой, здоровый офицер (а кругом среди мужиков после войны были одни калеки), то месяца не проходило, как какая-нибудь женщина не приносила мне в «подоле» младенца и не говорила, что он мой.
Примерно подобное происходило со мной.
И, когда Вася просил меня, чтобы моя подружка привела для него свою подругу, то та, внимая моей просьбе, приводила, но тут, и так всегда, практически без исключений, та вторая, находя момент отсутствия и моей подруги и бедного Васи, без всяких стеснений, предлагала себя мне на любых удобных для меня условиях.
Как вам такое?!
Нет, ну конечно, я был молод, глуп, но…
Но к нашей теме. Я расскажу вам историю, которая как раз и повествует не о тонких, а о грубых гранях различия между хулиганами разных уровней воспитания и поведенческих норм. А проще говоря: между интеллигентами и «быдлом» потому, что последних я ненавидел, и буду ненавидеть всегда.
Они отравляют мое благородное чувство к человеку.
Три красных девицы из музучилища нашли в себе смелость потревожить нас с Максом «грязным» предложением, суть которого заключалась в том, чтобы на выходные с едой и палаткой, т.е. с ночевкой, отправиться куда-нибудь на природу и отдохнуть.
Мы не стали ломаться и согласились.
Старых, исытанных «корешей», по каким-то причинам, не оказалось под рукой, и третьим, для равного колличества мальчиков и девочек, мы взяли моего однокурсника Цыбульского.
Цыбульский не выходил из дома. Т.е. он находился дома, потом ехал в институт, учился, а потом ехал домой. Все! Чем он занимался – никто не знал.
Ни с женщинами, не с мужчинами на улицах нашего вообщем не слишком тогда большого города замечен он не был.
Но Цыбульский – шляхтич и его прадеды, размахивая своими сабельками (как говорит статистика) не доживали и до 30 лет.
Хотя он был очень и очень симпатичен тонкими польскими линиями лица и в целом фигуры и мог нравиться бабам, но он их избегал, но не трусливо, а грубо и цинично.
И когда в институтской столовой на короткой большой перемене выстраивался впереди нас целый рой девчонок с подносами наперевес, а подходили еще и еще другие, типа, «для нас занимали», он нервничал, и с присущим только полякам гонором, он выкрикивал: «Поторапливайтесь жалкие ничтожные обезьяны».
А впрочем, он был добрейший и воспитаннийший молодой человек, и девушки понимая это, ни сколко не обижались на подобные его грубости, так как грубость из уст интеллигента несопоставима с грубостью люмпена по многим причинам. Тут и интонация, и манера произношения и выражение при этом глаз, и еще черт знает что неуловимое.
Вспомним, например, великую Фаю Раневскую,
с ее матами-перематами.
Все мы – шестеро поехали на электричке на 412 киломектр, и, пройдя вверх по ручью, нашли прекрасную и мирную полянку, разбили палатку, и девочки накрыли скатерть с едой и напитками.
Мы были счастливы тогда и наслаждались природой (нашей северной, без южных излишеств, но такой чистой как девочка в 14 лет).
Была гитара, а девчонки были из музучилища, еврейские (дай им бог здоровья) пианистки; и когда я пел, сука, своим «волжским» баритоном они были готовы на «все».
Из-за сопки появились «пацаны».
Их было человек 8-10.
Один такой сразу зашел на нашу растеленную скатерть с едой и напитками и разбросал все ногами.
Они, как оказалось, были «хабзаишняками» и у них, типа, был «выпуск».
Остальные стояли рядом и ухмылялись.
Их было много. Нас было мало. Они были пьяными. И нам предстоял выбор или всупить с ними в «неравный бой» и «погибнуть», а с нами же были девочки, или как-то разрулить ситуацию, насколько это было возможно и не поддаться первуму искушению на «мордобой».
Девчонки помогли.
Они встали и начали общаться.
Таня – самая умная евреечка, примирительно заговорила с альфа-самцом из их группы.
Все немного подобрели, хотя изночально нас хотели прибить, а девчонок, может, изнасиловать.
Все разбрелись, гуляя.
Я сидел на бревне с тем, почти человеком, что разбросал ногами все на нашей скатерьте с едой, а Цибульский сидел рядом, справа от меня.
Он незаметно всунул мне в руку ножичек и показал взглядом на соседа.
Я долго не мог ему простить такой его поступок.
Я был немного пьян.
– Ты представляешь, скотина, – говорил я Цыбульскому потом, по-прошествии времени, – что, если б я его «пырнул»!?
«Вечер» продолжался и Макс, договорившись «один на один», скатился с горы с одним из, а точнее – главным «пацаном» из наших насильников.
Нам приходилось быть дружелюбными и улыбаться, хотя конечно их хотелось убить.
Все было испорчено, но с этим приходилось мириться.
Вдруг, через какое-то время, на нашей поляне никого не оказалось.
Все разбрелись.
Я, Макс и Цыбульский оказались одни на поляне.
– Где девчонки, – звенящим шепотом воспрошал нас Макс, похожий тогда на Одина.
– Зашибу, – заорал он на всю округу и вырвал из земли березу.
Сориентировавшись по местности и с криком «ни кому, ни кому не уходить с тропинки», он погнал нас с Цыбульским впереди себя к лагерю «хабзаишников» по скользкой и извилистой тропе.
