Пустынная дорога смерти

– Нет, – выдохнул шокированный от происходящего и молчавший до этого момента Джим. – Его зовут Дуглас Эсборн.

– Адамс, – хрипло сказал священник, стыдливо опустив глаза. Джим удивлённо посмотрел на него, впав в замешательство и словно онемев на время от потрясений. – Моя фамилия Адамс. Проклятье по праву рождения. Эсборн это девичья фамилия моей матери. Мне очень жаль Вашу сестру, Дин. И знайте, Ваша мать была необыкновенно светлой и доброй женщиной, несмотря на все трудности её жизни.

– Да, – грозно сдвинув брови, негромко прохрипел шериф. – Она молилась Богу до последнего дня, до самой смерти. Она умерла через год после Энни. Жаль, что тогда Бог её так и не услышал.

– Мне очень жаль, – сочувственно посмотрев на Дина произнёс Дуглас. – Милая Энни. До сих пор мне не хватает её доброты и света. Она яркий лучик в моей жизни. Надеюсь, небеса приняли её душу в свои объятья, принеся ей предвечный покой.

– Небеса, – раздражённо усмехнулся Дин.

– Из-за её смерти Вы потеряли веру? – прищурившись, спросил священник.

– Нет, – с горькой иронией и снисходительностью в голосе ответил Дин и посмотрел в сторону яркого, разноцветного витражного окна. – Я потерял веру из-за людей. Вы видели зажиточных, самодостаточных женщин, гонявших голодных грязных сирот, ничуть им не мешавших, уже лишённых жизнью и этим бессердечным миром детства? Вы видели, как они орали на них, отбирая последнюю веру в добро и людей, не давали им еды и тепла? Они считают этих бедных детей, отбросов противоестественного механизма системы и денег, социальных статусов и положений, мешающих разглядеть истинную, природную суть существования, грязью, избивают и прогоняют с мест холодных ночлегов, а потом вечерами, после посиделок с семьёй молятся Богу за свою чистую душу. И им так уютно, они не видят боли и страдания других, отмаливая грехи. И где же возмездие, где справедливый и всевидящий Бог о котором говорится в библии? Быть может, он ослеп? И где же в этой ситуации Его сущность? Или это дьявол толкал её на такую жестокость? Нет, это просто люди и их настоящая, животная природа. И знаете, по мне так лучше шлюхи, не молящиеся небесам, чем эти старухи, гоняющие беспризорников. Вот истинная грязь. Нас всех делают биологической массой с единым мышлением.

– Люди грешны и черны… – спокойно начал священник.

– Но не из-за Бога или дьявола, – резко оборвал его Дин. – Мы все просто более развитые животные, которым свойственно разрушение.

– Что ж, это Ваша вера, – кивнул Дуглас. – С Богом, или без. Но не думаю, что Вы пришли сюда за этим.

– Вы правы, – неуверенно начал ошеломлённый от услышанного Джим. – Как Вы, наверное, уже знаете, вчера утром на кладбище Сансет Хоррор нашли изуродованное тело Луиса Сиетла. Так вот, в ходе расследования мы узнали о Вашей связи с Беном Питерсом и Райаном Энгельсом, приехавшими в этот город недавно и занимавшимися мародёрством. Они сказали, что действовали под Вашим руководством.

Джим почувствовал на себе жгучий, полный презрения взгляд Дина. Он понял, что снова сглупил и сказал много лишнего. Джим стыдливо отвёл глаза, его уши налились пунцовой краской.

– Что Вы знаете о секте Ангелов Смерти? – прищурившись спросил священник у Дина, потом перевёл свой любопытный, испытующий взгляд на Джима. – А Вы? – не дожидаясь ответа, Дуглас продолжил. – Вы никогда не задумывались над тем, почему у нас в городе много статуй ангелов смерти? Почему даже церковь наша отлична от других? Почему мы много внимания уделяем культу смерти, похоронным обрядам? Почему, в конце концов, сам город носит такое название? Вам, Джим, стыдно этого не знать. Ведь именно Ваш предок был основателем секты. И именно он, вместе с моим предком так повлиял на город. У них в руках были власть, деньги и вера. Я долго искал их архивы. Пол жизни положил на эти поиски. И вот, совершенно недавно мне в руки попала их книга с основами этой тайной верами и её догмами. О, как же долго я с опаской искал нечто подобное в архивах отца, ночами пробираясь в его кабинет и рассматривая все документы при свете свечи. Насколько я понял из всех дошедших до меня свидетельств и документов секта существует до сих пор. Как я уже говорил, Ваш предок, Джим, Самуэль Девидс был основателем секты. Вместе с ним похоронено множество важных документов, но местоположение его могилы до сих пор остаётся неизвестно.

– Самуэль Девидс только мой названный предок, – негромко произнёс Джим. – По крови я не имею к нему никакого отношения.

– Странно, – едва сдерживая улыбку начал Дуглас. Он явно знал нечто важное, но скрывал это. – У Вас явные, ярко выраженные черты Девидсов. У этого семейства крепкое семя. Все рождаются черноволосыми, высокими, синеглазыми вот уже на протяжении как минимум десяти поколений. И эти черты лица… Вне всякого сомнения Вы Девидс.

– Боюсь, Вы ошибаетесь, – с нажимом сказал молодой полицейский.

– Что ж, вполне возможно. Продолжим нашу беседу. Когда я узнал о секте и о циклах убийств, то сразу заподозрил сектантов в их совершении. В найденной мной книге об этом ничего сказано не было. Многое из неё до сих пор остаётся для меня загадкой. Так вот, я решил продолжить изучение секты и поиски документов, поэтому привлёк тех двух молодых людей, о которых вы мне говорили, искавших на тот момент подработку, к делу. Доказать это я смогу, показав вам все те немногочисленные сведения, что мне удалось обнаружить и собрать.

– Что ж, тогда покажите, – отстранённо и холодно бросил Дин и вежливо улыбнулся. Казалось, в этой улыбке было больше фальши и презрения, чем в ежедневной нежности и заботе молодой жены о своём старом, дряхлом, богатом супруге.

Священник сделал вид, что не заметил этого. Он неторопливо встал, машинально поправив массивный крест у себя на груди, и направился к небольшой, едва заметной, деревянной дверце за алтарём, ведущей в его маленький, импровизированный кабинет. Дин и Джим поспешили за ним. Комната, в которую они попали, была небольшого размера. Пол и потолок в ней были выложены чёрными, немного потёртыми керамическими плитами, словно бы впитавшими в себя всю скорбь и уныние этого угрюмого места, тонущего в белёсой, бледной пустоте и чёрных нечётких тенях, а стены казались удручающе серыми и пустыми. Мутный, нездоровый свет пробивался сквозь два узких окна, освещая тучи призрачной пыли. Массивный, старинный, письменный стол из чёрного дерева был завален кипами всевозможных бумаг, исписанных красивым подчерком с затейливыми закорючками, стопками старинных книг с пожелтевшими страницами и с потрёпанными, истёртыми переплётами, небрежно были разбросаны по поверхности стола блокноты, ручки и простые карандаши. Казалось, что среди этого хаоса, настоящих руин разнообразных древних, эзотерических и исторических знаний, никак не находящих себе места в сознании и путающихся в тёмных просторах памяти, невозможно было разобраться и найти то, что было по-настоящему нужно в данный момент. Некоторые люди считают, что здания хранят в своих неодушевлённых, холодных камнях миллионы угасших судеб, похожих друг на друга важными и отчётливыми деталями, чьё-то утонувшее в забвении прошлое. Они считают, что некоторые архитектурные сооружения – это своеобразные почти живые носители памяти. Если это так и есть на самом деле, то это место и есть хранитель ушедшего в пустоту времени. Оно дышало слезами и откровениями простых, грешных и верующих людей, обращавших здесь свои молитвы к милосердному Богу в поисках прощения и небесной благодати. Холодный ветер, проникавший сквозь приоткрытые окна, колыхал лёгкие, белые, полупрозрачные шторы, достававшие до пола. На задней стене, над невысокими, заваленными книгами разных цветов и размеров старинными, массивными полками висел большой крест из чёрного дерева. От желтоватых, потёкших свеч струился, тая в дрожащем, ледяном воздухе робкий, призрачный дымок. Здесь приятно пахло воском и корицей, аромат которой чётко вырисовывал в сознании уютные картины небольших булочных, отделанных на манер Старой Англии и небольших, сумрачных библиотек, со скрипящим деревянным полом. Однако не смотря на столь приятные, домашние и «тёплые» запахи в комнате было неуютно: стены давили своей гнетущей, безумной и унылой серостью, а окрепший, северный ветер заставлял тело и душу дрожать в такт музыке своих мощных порывов.

Джим поёжился. Эта унылая обстановка пугала его пробуждая в израненной, едва зажившей от времени, истерзанной прошлым душе воспоминания о больной, одинокой матери, о скорбной высокой, стройной, готической аллее, ведущей туманными вечерами в заоблачную даль и упирающейся омертвевшими кронами в беззвёздный, сонный, мутный от болезни безразличия небосвод, такой голой и жуткой в ноябре, такой печальной, о холоде смерти и истинной, сакральной и эзотерической ночи.

За окном летали, ища себе скудное пропитание, чёрные, крупные, переливающие на свету вороны, которые кричали, пронзая замогильную тишину этого проклятого, забытого Богом места и нарушая гулкое биение сердца сумрачной пустоты. Они кричали о боли и страданиях, о муках и кошмарах, подслушанных и увиденных ими у живых этой ночью. Казалось, что смерть шутя и играя с угасающей, дряхлеющей жизнью и хитрой судьбой наложила печать гротеска и маску боли на этот лицемерный, тонущий в грехах и безразличии мир. Он вновь вспоминал странный разговор священника и Дина, напоминавший комичную, но в то же время философскую и трагичную беседу Бога и Дьявола. Теперь он понимал терзающую, глубокую душевную, престарелую травму своего друга и поклялся сам себе во всём оказывать ему поддержку и спасать от голодной бездны безрадостного прошлого. Да, Джим был таким, он был готов пойти на любые потери лишь бы близкий для него человек жил счастливо. Он был идеалистом, ищущем в мире справедливость и равенство, две мертворождённые иллюзии, несуществующие в современном обществе.

Дин бесстрастно смотрел со скучающим видом смотрел в открытое окно, на чёрные, гнилые могилы припорошенный лёгкой снежной крошкой. Священник подошёл к столу и торопливо начал рыться в горах своих исписанных и исчерканных бумаг. Вскоре отец Дуглас, сбросив несколько увесистых папок упавших на холодный, истёртый пол с оглушительным стуком, достал старинную книгу с жёлтыми, отсыревшим листами в чёрном, кожаном потрёпанном переплёте. Он осторожно протянул её Дину, словно опасаясь, что в любую минуту от малейшего изменения в окружающей среде, будь то любопытный ноябрьский ветер или неаккуратное, горячее прикосновение, книга превратится в серую, тяжёлую пыль. Дин небрежно взял её в руки и открыл, бросив на священника любопытный взгляд. В его глазах промелькнуло удивление, смешанное со страхом и отвращением. Эта книга была идентична той, найденной возле изуродованного тела Луиса Сиетла.

– Это их библия, – пояснил Дуглас. – Она написана на иврите.

– Наши эксперты разберутся с этим, – отстранённо бросил шериф и с громким стуком резко захлопнул книгу.

– Я надеюсь, что они переведут побольше меня, – вежливо улыбнувшись сказал священник. Если вам удастся узнать что-нибудь интересное, то обязательно сообщите об этом мне.

– Хорошо, – кивнул Дин. – В замен Вы не спешите уезжать из города.

– Всё ещё подозреваете меня? – прищурившись спросил Дуглас и облокотился на изогнутую, роскошную спинку старинного кресла, сделанного в викторианском стиле в серо-чёрных, печальных, иссохших тонах. – Что ж, это Ваша работа, всех вокруг подозревать. Предлагаю Вам сегодня присмотреть за нашими поисками. В то время, как Вам, Джим, я советую поговорить с отцом. Насколько мне известно он знает о секте очень много. Постарайтесь его разговорить.

– О чём Вы говорите, отец Эсборн? – удивлённо, едва не поперхнувшись от услышанного спросил Джим. – Мой отчим, единственный настоящий отец которого я знал, которым горжусь и которому благодарен умер три года назад. Всю свою жизнь он проработал в полиции и никогда никакими мифическими сектами он не занимался.

– У моего предшественника, – медленно начал священник задумчиво глядя в пол. – отца Эрикса, исповедовалась Ваша мать. Однажды вечером она пришла к нему и рассказала, что Вашим настоящим отцом является Сэмуэль Дэвидс. Мы, священники, знаем все грехи и тайны жителей этого чёрного, проклятого города. Мы исповедуем их, отправляем в последний путь. Не вините его в том, что он не воспитывал Вас, не помогал. Ваша мать ему ничего не сказала. Поверьте, я бы до сих пор хранил эту тайну, как и многие другие до этого, если бы Ваше общение с родным отцом не способствовало продвижению дела, – договорив священник с самодовольной улыбкой на лице сел в кресло закинув ногу на ногу и гордо вскинув голову. Он чувствовал себя победителем, здесь была его территория, он был владыкой, знающем таинственные сплетения тысячи страдающих во мраке безликих, ослепших душ и их судеб.

Джим ничего не понимал. Кровь шумела в ушах, бешено стучало сердце. Его руки жутко дрожали, а ноги стали ватными и слегка подкашивались. Казало, что всё происходит очень медленно, словно в страшном, болезненном бреду. Он считал своим настоящим отцом Эдварда Эландера, пускай по их венам и не текла одна и та же кровь. Именно он был его настоящим отцом. Да, он был своенравен, деспотичен, но всегда справедлив. Он воспитывал мальчика в суровых почти спартанских условиях и по-своему привязался к нему. Он вспоминал с теплотой этого жестокого, но честного человека. В тот вечер, когда Джим узнал, что его приняли на работу в полиции, они с отчимом сидели у камина, потягивая янтарный, полупрозрачный виски. В комнате было темно, лишь языки пламени дрожащим, алым светом преисподней бегло освещали сумрачные углы зала. Старик был совсем плох. Болезнь глубоко проникла в его тело и сильно разрушила изнутри, но она не смогла сломать его истинный непокорный и величественный дух. Эдвард сказал тогда Джиму: «Там ты увидишь грязь, истинную сторону Бога. Это либо сломает тебя, либо сделает сильным, но за это придётся дорого заплатить. Сила со временем сделает тебя бесчувственным, чёртовым бездушным механизмом. Не ищи здесь справедливость. Её нет. Её нет в этом проклятом мире. Главное, среди всей этой грязи не потеряй человечность… не потеряй себя.». Это наставление не раз помогало Джиму в дальнейшем. Да, он учился закрывать глаза на истинную, безжалостную и суровую, неистовую и карающую сторону Бога, которому в слезах молятся окружающие. Он следовал его советам и наказам, а теперь он узнал, что его настоящий отец всегда был рядом, совсем близко.

– Змеиная кровь Адамсов берёт своё. Да, Дуглас? – бесстрастно глядя в окно сухо и монотонно спросил Дин.

– Волчья кровь, – ухмыльнувшись поправил священник. – Увы, от неё не спрятаться даже под рясой священнослужителя и за духовным саном. Это то, от чего нельзя избавиться, убежать. Она делает нас нами, заставляет действовать и говорить. Течение нашей жизни так или иначе зависит от темпа её бешенного бега по разгорячённым венам.

Всё это время Джим пытался прийти в себя. Тошнота давящим комом подкатила к его горлу. Он жутко побледнел, и его лицо превратилось в некое подобие посмертной маски.

– Я пойду к нему, – едва слышно пролепетал он. Всё вокруг казалось ему безумным сном, сюрреалистичной картинкой. Джим медленно, неуклюже и немного неуверенно направился к выходу. Теперь он никого и ничего не слышал. Он оглох от звона его разбитой жизни, поломанной судьбы. Его личного истёртого осознания и восприятия окружающего и происходящего. Его действительности. Он испытал шок, заставивший его в итоге переосмыслить своё существование и мировоззрение. Над разбитым миром Джима воссияла цель: увидеть своего настоящего отца.

Он оставил позади душную, пропахшую ладаном серую церковь. На свежем воздухе ему сразу же стало легче. Тошнота и головокружение прошли. Ангелы прошлого остались сидеть на старинных, деревянных скамьях рассматривать витражные узоры.

Вдалеке гудели тёмные дороги. Это означало только одно. Город уже проснулся.

4

Дин сидел напротив Дугласа на неудобном скрипящем стуле крутя в руках старые отцовские едва работающие часы. На коленях у него лежала старинная библия сектантов, отданная священником шерифу для дальнейшего изучения и перевода специалистами. Он с любопытством изучал отца Эсборна, чей взгляд, похожий на ядовитую ртуть, был наполнен диким, хищным азартом. В его глазах прятался настоящий, непокорный, одинокий зверь. Он казался хитрым демоном, притворившимся на время тёмной, безумной охоты священнослужителем, скрывшимся под маской истинного, святого благодетеля.

– У Вас можно курить? – спросил Дин потянувшись в карман за пачкой сигарет.

– Здесь церковь, а не райские кущи. Я думаю, Бог простит нам эту маленькую слабость, – улыбнувшись ответил отец Эсборн и подвинул Дину чёрную, вычищенную до блеска, тяжёлую, керамическую пепельницу. Он придвинулся поближе к столу и закурил, жадно вдыхая вязкий, ядовитый дым.

– Что Вы узнали из книги, Дуглас, – прикрыв глаза спросил Дин. – Простите, не могу называть Вас отцом Эсборном. Уж очень пошло это звучит.

– Это Ваше право, – мягко сказал священник. – Из переведённого мной я понял, что Ангелы Смерти – это их своеобразные идолы, связующая цепь с высшими силами. Они молятся им, прося о вечной жизни, пытаясь отдалить день Загробного Суда. Иногда они просят хотя бы о лёгком пути на тот свет. Ничего не могу сказать о жертвоприношении. Из этих безумных, путанных записей я выяснил только то, что раз в определённый период ангелы смерти становятся слепы. И тогда приходит время тьмы, иными словами Кровавой Жатвы. Плоды жатвы возносит некий Избранный, которого нельзя убить. Он слышит голоса мёртвых. Он сам не наполовину не из мира живых. В конце книги написано, что основателем данного культа является Самаэль Адамс, вместе с ним сокрыты и многие тайны Ангелов Смерти. Вот я подумал, что логично искать его могилу возле статуй Ангелов Смерти. И начал я с Азраила. Мои слова, касающиеся перевода, подтвердят ваши переводчики.

– Очень на это надеюсь, – произнёс Дин, лениво гася окурок сигареты в пепельнице.

– Меня заинтересовала Ваша теория о Боге, шериф, – задумчиво начал Дуглас.

– Без Бога мы перестаём быть особенными. Без идей мы становимся обычными животными, дикими и безумными. С Богом наша земная жизнь превращается в ад, поэтому мы терпим, бездумно существуем и стремимся в Эдем после смерти. Мы просто животные с более развитым мозгом и сложноустроенной организацией. Но эта истинна никому не нравится. Все ищут другую правду. Всем нужна великая цель.

– Но сколько есть случаев, доказывающих, что Бог есть. Та же одержимость, стигматы, кровоточащие иконы, болезни, излеченные Богом.

– Одержимость, – усмехнулся Дин. – Болезнь, порождённая верой.

– Ваше дело, верить в это или нет. Я же верю в это. Здесь, в этом городе, в этой церкви… – священник вздохнул. – Эти стены видели многое. Они познали ад.

– А я познал людей. Я тоже видел многое, – сквозь стиснутые зубы негромко произнёс шериф. – И если Бог есть, то он слеп или ему уже просто плевать на нас и наше жалкое существование. Он устал от нас. Нам, людям нравится сбрасывать ответственность за свои поступки на Бога и Дьявола. Это удобно, уютно для нас. А если их нет, то виновными во всех неудачах становимся мы. Общество гниёт и разлагается. Мы чаще и свободней говорим о сексе, чем о смерти, ищем призрачные идеалы. Даже среди котят мы выбираем самых красивых, а остальных топим. Мы просто более развитые животные, заигравшиеся в богов. Мы не живём воспоминаниями, мы живём предметами и фразами отдалённо напоминающими о них.

– Но Бог есть, – тихо возразил погружённый в тяжёлые раздумья священник. – Его сурового лика не видно в будничной суете. Он не ответственен за наши деяния. Ни он, ни дьявол. Они просто есть, они следят за нами. Мир для них, это шахматная доска, а мы всего лишь пешки со своей историей, своими характерами и властью. Кто-то на вершине и для него не существует правил и клеток, а кто-то в первых рядах, и каждый шаг ему даётся с большим трудом. Мир на грани, на самом краю кипящей, горячей бездны, – отец Эсборн быстро схватил Дина за правую руку и тот скорчился от резкой боли. Взгляд шерифа был полон страха и ненависти. Старая повязка спала, обнажая аккуратную, глубокую рану, из которой тонкой струйкой сочилась потревоженная кровь. Дин попытался вырвать руку из плена цепких, ловких пальцев Дугласа, но тот лишь сильнее сдавил его больную ладонь. – Вы познали ад, но не смогли с ним смириться, – сказав это, священник откинулся на спинку неудобного кресла, а Дин, сдержав в себе яростный поток пламенной злобы начал перематывать изуродованную руку старым бинтом. Отец Эсборн задумчиво смотрел в открытое окно, разглядывая бедный, бесплодный и мрачный пейзаж угрюмого городского кладбища. – Люди. Вы видели их? Я схожу с ума, слушая их размышления на исповеди. Общество. Грязное, мерзкое общество. Вы видели этих сопливых, молодых идиотов, одержимых идеей собственной особенности, исключительности? Эти тупые, нелепые создания общества, считающие себя неформальными, ужасными, плохими, опасными и одинокими уродами. Это их романтика. Образ одинокого зла. Они считают, что познали боль, что они не такие, как все. О, этот тупой, пустой взгляд. Они считают, что идут против системы, не понимая, что из неё невозможно выйти. Она и есть то, что движет нашей жизнью. Она и есть жизнь. Клетка в организме не может просто отделиться, но она может превратиться в раковую опухоль. Так и эти тупые потребители. Они зависят от системы. Они её клетка, ставшая по истечении определённого времени раковой опухолью. Слишком долго общество отторгало их, втаптывало в грязь, унижало, опускало их, превращая в гниль, а иногда просто игнорировало их жалкое существование. И теперь они считают себя особенными, идущими против системы, выйти из которой невозможно. Отбросы. Никчёмные тупые отбросы. Вот кто они на самом деле. Но мы с Вами познали настоящий ад. Мы прошли отчуждение и не сломались. В системе важно занять неплохую позицию, чтобы не быть пешкой и иметь хоть какую-то власть. Нужно уметь играть в системе, а не быть идиотом и становиться её раковой опухолью, которую рано или поздно удалят. Идущими против системы, таинственными, плохими и одинокими считают себя сопливые, сломанные и пережёванные обществом отбросы, жалкие черви, верящие в собственную избранность, жаждущие внимания. Их нужно истребить, весь этот мусор, – при этих словах лицо отца Эсборна искривила жуткая гримаса презрения.

– И это говорит священник? – ухмыльнувшись спросил Дин.

– Мы с Вами видели жизнь, истинное лицо Бога. Мы были на обочине общества, но не сломались. Не превратились в сопливых жалких ублюдков. Нет.. А они… – почти процедив сквозь зубы последние слова Дуглас посмотрел на своего собеседника и в серых глазах его полыхнула ненависть. – Не видевшие жизни, искалеченные, тупые уроды. Их нужно давить, как клопов, – завершив свою речь он улыбнулся, взгляд и выражение его лица стали мягче и доброжелательней. – Ваша рана…

– Я просто порезался на кухне, – сухо прервал его Дин.

– Много же раз Вы резались на кухне. Неужели полицейский так неуклюж и не умеет обращаться с ножом? Не отвечайте, не стоит. Прозрение, через умиротворение, умиротворение через очищение, очищение через страдание. Все мы сумасшедшие, различна только степень безумия. Мне говорили, что Вам трудно пришлось, когда Ваша мать спилась. Правда про вашу сестру тогда я не знал. Но теперь всё встало на свои места.

– Кто Вам это рассказал? Джим? – спросил Дин. Чтобы скрыть своё напряжение он сжал руки в кулак, но пульсирующая сонная артерия выдавала его внутреннее состояние, словно в душе и разуме его бушевал сокрушительный, титанический ураган.

– Вам следует знать только то, что в этих стенах молятся за Вашу душу и за её спасенье, – устало вздохнув ответил отец Эсборн. – Мы с Вами очень похожи, Дин. Разница лишь в выборе в своём личном Боге и собственной вере.

– Нет, мы с Вами разные, – наклонившись и придвинувшись ближе к священнику хрипло прошептал шериф. Он пристально и испытующе смотрел в спокойные, непроницаемые и немного надменные глаза своего собеседника. – И дело не в вере. Вы спите спокойно длинными ночами. Вам не снятся те, кого Вы загубили. А вот мои сны полны боли и страха. Мои грехи, мои собственные призраки приходят ко мне в ночи и мне от них никогда не сбежать.

– Что ж, пожалуй, это так, – отводя в сторону взгляд согласился священник. – Мы оба волки. Вот только я волк в овечьей шкуре пастыря, – он улыбнулся. – О, эти стены! Они видели многое. Cecidit in tenebras…(Павший во мрак. Лат.) – отец Эсборн замолчал, погрузившись в мучительные раздумья, но лицо его быстро прояснилось, и он взглянул на Дина хищно улыбнувшись. Казалось, что эта хищная, жуткая улыбка была его фирменной, каким-то особенным и единственным выражением, сопровождавшим отражение всех существующих эмоций. – Сегодня в 6 мы продолжим поиски. Будем рады видеть рядом с нами Вас и Вашего напарника.

Отец Дуглас встал, чтобы проводить Дина до двери. О, эта комната. Она сводила с ума. В ней всё казалось таким незначительным, но в то же время давящим. Белый цвет жадно поглощал всё пространство, выплёвывая обрывки яркого света и создавая некий почти божественный ореол даже вокруг священника, злобного библейского демона, притаившегося под маской милосердия, делая его святым ангелом, вестником неба. А чёрные тона давили, заставляя чувствовать на себе особенный привкус могилы и гроба. О, да. Эти стены знали многое, дни сменялись, ночами, а они внимали, подслушивали сутки напролёт жуткие тайны этого тёмного туманного города с момента собственного рождения. И теперь они зорко следили за Дином и отцом Эсборном в гнетущем молчании бесконечного забвения. Шериф и священник растаяли в белом коридоре, ведущем в никуда.