Пустынная дорога смерти

– Не стоит тратить на меня слова, – довольно выдохнув табачный дым и развязно закинув ногу за ногу сказала Николь. Она откинулась на неудобную, жёсткую спинку старого стула и хитро прищурившись смерила Дина любопытным, обжигающим взглядом. Она хищно улыбнулась. – При этом Вы и сами изрядно грешны. Вы не праведник, не Вам меня учить.

– Все мы не без греха, – спокойно ответил на её колкость Дин и достав две чашки и банку кофе из кухонного шкафчика поставил их на стол и придвинул поближе дешёвую, квадратную сахарницу. Он налил кипятка и бросил в свою чашку две ложки растворимого кофе. – Вам крепкий? С сахаром или молоком?

– Крепкий, с двумя ложками сахара, – ответила она, резкими и ловкими движениями пальцев стряхнув пепел в пепельницу. В сизом, ядовитом дыме от сигарет вид её был по настоящему зловещим и демоническим, а глаза казались чёрными и непроницаемыми. Дин посмотрел на неё, размешивая в её чашке сахар, и в душе у него зародилось чувство холодного, беспричинного страха. Она придвинулась к нему ближе, так, что он почувствовал удушливый, приторный запах духов, с ароматом пиона, такой едкий, такой ядовитый, словно бы скрывающий вонь гниения и разложения. Он вдыхал его снова, сердце его бешено забилось в груди. – Говорят, умирая, человек видит самое дорогое, что было в его жизни и сердце. Интересно, что видела она, Дин? Она видела тебя или как он убивает её? – вкрадчиво спросила Николь. От бессильной ярости шериф крепко стиснул зубы, вена на шее вздулась и ритмично пульсировала. – А что видел ты, Дин? Её или нож, входящий в твой живот?

– Откуда Вы знаете? – ошеломлённо спросил он, ставя перед ей чашку горячего, чёрного кофе и прислоняясь левым боком к дальней стене у окна. Она последний раз затянулась перед тем как загасить сигарету в пепельнице.

– Так что ты видел? – испытующе посмотрев на него спросила Николь.

– Я… – негромко начал Дин, задумчиво глядя в пустоту и словно прокручивая перед глазами вновь этот ужасный момент его жизни. – Я никогда не забуду этого, как бы мне не хотелось… Я словно снова там и вижу это… Тогда стояли декабрьские морозы… Знаешь, в мороз небо такое ясное, глубокое, в лесу всё словно бы погружено в особенный, волшебный сон. Умирать страшно, – он посмотрел на неё безумными, полными неподдельного ужаса глазами. – Ты понимаешь, что вот ты был, строил планы на жизнь, и вдруг тебя просто не стало. Ты просто исчез, и ничего в этом чёртовом мире не изменилось, нет. Всё осталось прежним, только ты мёртв… Я гнался за ним очень долго. Мы бежали через лес и рощи, пока он не ударил меня в живот ножом. Это было на открытой, окружённой силуэтами засыпанных снегом деревьев поляне. Я выстрелил в него. Попал точно в голову. Тогда я любил работать в одиночку. Молодой, сильный… Это притупило чувство самосохранения, сыграв со мной злую шутку… Я помню, как лежал на снегу в тишине зимнего леса. Сосны перешёптывались и сурово трещали вокруг меня. Я лежал рядом с его трупом. На таком морозе тело быстро остывает, а кровь превращается в липкую холодную жижу. Я ничего уже не чувствовал, мои ноги онемели, да и руками я едва мог шевелить. Я точно знал только одно – я умираю. В книгах обычно пишут, что герой видит перед смертью свой дом, мать, любимую, то, что некогда согревало его, было дорого. И тогда мне стало страшно. Я испугался не смерти, нет. В последние минуты своей испаряющейся жизни я видел бескрайнюю, чёрную бездну великого космоса, усыпанную холодными осколками сверкающих звёзд, планет и обрывками ярко сияющих галактик. Вдали от города и его огней небо чистое, ничто не мешает ему открыться полностью. Эта безграничная пустота заполнила меня. Мне было холодно. Я умирал. Но бездна успокаивала меня, проникая в самые глубины сердца… В моей жизни не было любви, а дом всегда был полон скорби… а бездна… бездна всегда была рядом… она пряталась в сердце… Возможно это было всего лишь бредом умирающего сознания, но я увидел в этой бескрайней, чёрной бездне ангела с множеством глаз на крыльях… я увидел Азраила… Он с любопытством смотрел на меня, а потом спросил: «Ты хочешь жить?». Я ответил, что да, хочу. Тогда он сказал, что я буду должен ему, что это своеобразная сделка. Я согласился и меня окутала тьма. Потом помню, как проснулся в больничной палате. Друзья сказали, что я написал СМС с местом своего нахождения и просьбой о помощи, и они приехали, но я не стал говорить им, что телефона с собой у меня не было, а окоченевшие, окровавленные пальцы не смогли бы набрать такое длинное сообщение. До сих пор я не знаю, что это было. Возможно я и правда в тот вечер взял телефон и набрал это сообщение, а бескрайняя, давящая своим холодным безразличием вселенная и чёрный ангел смерти – это просто пустые галлюцинации.

– Каково это умирать? Неужели и правда так страшно? – прищурившись спросила Николь. Казалось, рассудок Дина всё ещё был немного затуманен горькими воспоминаниями прошлого.

– Да, – хрипло выдавил он в ответ. – Люди не хотят жить вечно, люди просто не хотят умирать. Все умрут рано или поздно, от этого невозможно сбежать, как бы сильно этого не хотелось. Конец можно лишь отсрочить.

– Возможно, – негромко произнесла Николь, отпив из своей чашки горячего, бодрящего кофе. – А Вы когда-нибудь хотели убивать?

– Нет, – спокойно ответил Дин окончательно очнувшись и придя в себя от вновь нахлынувших переживаний, ставших результатом жуткой, глубокой травмы.

– Не стоит этого скрывать, – вкрадчиво и тихо произнесла Николь, задумчиво глядя на огромного, лоснящегося чёрного ворона, внимательно наблюдающего за происходящим сквозь мутное, кухонное окно. Её губы исказились в презрительной, высокомерной улыбке, словно серая, дорожная, липкая грязь пристала к её нежным рукам, испачкав тонкие, белые пальцы. – Это человеческая природа: ненавидеть и разрушать. Люди всего лишь более развитые, отвратительные, жестокие животные, – Николь бросила на Дина пытливый, пламенный взгляд. – Они врут, думая только о себе. На самом деле им плевать на других. Они видят не чужие проблемы и чувства, а лишь способ удовлетворить себя. Они не бояться причинять боль, использовать других, идти по горам из гниющих трупов к своим низким целям. Их заботит только личное счастье. Ваша жизнь – это просто игра на выживание, дикая и не имеющая ни границ, ни правил. Вы сами создаёте ад. Ты говоришь, что никогда не хотел убивать. А как же те частые мысли об убийстве Джима? О никчемности его жизни? А та шлюха с Хайзер-Хилл-Стрит? Её, кажется, вырвало на твой ботинок от перепитого алкоголя. Она грязь, мерзость? Да?

Дину стало плохо, его желудок словно сжался в пульсирующий комок, щёки и кончики ушей стали багровыми и начали гореть. Его тошнило, голова кружилась.

– Что… – задыхаясь от ужаса и волнения начал он.

– Что я несу? – весело и звонко засмеялась Николь. Аромат её духов душил его, заставляя его голову болеть и кружиться. – О, не бойтесь! Я знаю многое!

– Кто Вы? – недоумевая спросил шериф.

– Я? Я новенькая девушка в этом городе, которая очень любит животных и работает в цветочном магазине у Софии. Милая и добрая девушка, хочу я Вам сказать, – она самодовольно улыбнулась и пригубила чашку остывшего, чёрного, как ночь, кофе.

– Но откуда…?

Она резко сделалась серьёзной, глаза её наполнились чёрной, холодной и бескрайней пустотой вселенной. Николь немного наклонилась вперёд.

– Этот город знает всё… – оборвала она его и увидев ужас, исказивший привлекательное, мужественное лицо Дина, громко и хрипло засмеялась. Чёрный, гигантский ворон зловеще закаркал и со всей силы начал биться в закрытое окно, стекло которого опасно вздрагивало в такт его ударам. Происходящее казалось настоящим, ужасным безумием. Николь встала, гордо вскинув голову и пристально, выразительно глядя на Дина. – Свобода через умиротворение, умиротворение через очищения, очищение через страдание… Воспоминания, они у нас в крови, бегут по венам, разрывая тело на части… – неожиданно и громко зазвенел будильник, последний раз хрипло каркнув улетел огромный чёрный ворон, растаяв в приятном, лиловом сумраке. – Я думаю, мне пора, – негромко вздохнула Николь и направилась к выходу.

Ошеломлённый и сходящий с ума, от происходившего пугающего бреда Дин сильно шатаясь поплёлся за ней. Ноги его не слушались, казались ватными и гуттаперчевыми. Он не смог допить кофе, аппетита совсем не было, его немного мутило. Она быстро натянуло своё пальто, взяла букет и вышла за дверь, в таинственный, холодный мрак обшарпанной лестничной клетки. Дин не мог прийти в себя после разговора с этой пугающей, проницательной, но прекрасной и манящей в сладкие, пьянящие дали страсти, девушкой. Он задумался над своим прошлым.

Хотел ли он убивать? Да, хотел. Никто так и не нашёл тело той проститутки с Хайзер-Хилл-стрит. Её никто не искал. Он помнил, как шёл ночью по пустынной улице. Она была очень пьяна, тушь потекла, алая, вызывающе яркая губная помада неряшливо размазалась по лицу. Она шла, шатаясь из стороны в сторону. Никчемная, пустая кукла. Он даже не задумывался, что она может быть светлым ангелом, падшим во мрак и грязный разврат мерзких, холодных и безразличных, человеческих душ, смердящих гнилью и дымом. Быть может жизнь её выгнала на улицу сурового, дикого города, её мать и отец умерли, не успев сказать чего-то очень важного, родственники бросили в одиночестве, отобрав наследство. Быть может именно тогда грязь поглотила её, заставила выживать таким омерзительным способом. Но в тот момент он не задумался над этим. Она упала, разбив в кровь коленки, её вырвало на его новые, чистые ботинки… это была случайность, безумная и резкая вспышка неконтролируемой ярости… его пальцы сомкнулись на её горле… Да, её никто не искал… а тело… гиблые болота Грейвс Сити непроходимы… они умеют хранить тайны в гнетущей темноте и удушливых испарениях, в бездонных, вязких трясинах… Дина тошнило, на любу выступили блестящие, небольшие капли пота. Он помнил, как нёс её тело во мрак лесных, туманных сводов, как мерзко щекотали её волосы его щёку и шею. В тот момент она казалась полым манекеном, выброшенным жизнью на обочину грязного шоссе под названием «Мир». Она была просто ненужным, человеческим мусором с некогда бившимся сердцем. Он освободил её от этого. Его ярость сделала это… он был просто зверем, вкусившим человеческой крови и обезумившим от этого.

Руки Дина дрожали. Кто-то видел его тогда, 5 лет назад, в том тёмном, негромко переговаривающемся лесу. Видел и запомнил. Кто-то рассказал ей об этом. Эта мысль испугала его, сковав бешено бьющееся сердце и тёплое тело холодными когтями ужаса.

Он посмотрел в окно. На скрюченной, одинокой ветке снова сидел ворон, но только этот был крупнее предыдущего. Казалось, что глаза его, бездонные, иссиня-чёрные, почти человеческие, были полны многовековой, великой и безграничной мудростью. Его переливающиеся перья посеребрил сверкающий, словно звёздная пыль, иней. Увидев, что за ним наблюдают, он вспорхнул со скрюченной, оголённой ветки и скрылся в рассеивающейся, мутной темноте.

Смерть… Он помнил, как умирал… Оставив холодный, горький кофе на столе Дин пошёл в спальню и начал собираться. Впереди его ждал безумный, безутешный день.

3

Джим сидел в гнетущей тишине и одиночестве, сгорая от нетерпения и ожидания. До этого он позвонил Виктории, чтобы спросить её о самочувствии. Когда они расстались накануне вечером, она была в ужасном, удручённом состоянии. Она не выходила у него из головы. Её большие, открытые, печальные, заплаканные, зелёные глаза, растрёпанные огненно-рыжие волосы, лёгкий, здоровый румянец, причудливые веснушки, светлые ресницы и пухлые, алые, потрескавшиеся губы – всё это заставляло его сердце биться чаще. Ему хотелось приласкать её, почувствовать её успокаивающее тепло, сберечь её от всей тьмы и холода грязного мира и разлагающегося общества. Она была рада, что он позвонил ей. Сказала, что брат не вернулся домой ночевать, пришёл только под утро уставшим. Он объяснил ей, что ночевал у девушки. Виктория видела один раз Николь мельком и сразу поняла, что он был именно с ней. Эта роскошная, необычная девушка пугала её. Было что-то едва уловимое в её пламенном взгляде и изящной походке, что-то хищное и противоестественное, поддельное и нечеловеческое. Джим успокоил Викторию, сказав, что это возможно всего лишь ошибочное и неверное первое мнение и на самом деле Николь милая и доброжелательная девушка. Он сам не верил в свои слова, ощущая перед ней невольный, беспричинный страх. Но Джим не хотел угнетать и без того расстроенное и измученное сознание Виктории своим мнением. Он не знал любовь это или временный, пылкий интерес, но мысли его рядом с этой нежной, чувствительной девушкой путались и его сердце наполняло только одно желание: оберегать это хрупкое, беззащитное существо, светлый и тёплый лучик солнца в вечном праздном человеческом жестоком царстве тьмы и безразличия. Джим ждал Дина, сидя в удобном, уютном кресле в роскошной, светлой гостиной фамильного дома Эландеров, выполненной в серебристо-лиловых, приятных и успокаивающих взволнованное сознание тонах. Здесь приятно пахло пряностями и свежим, зелёным чаем, перебивая отвратительный запах сырости, исходивший от старого, грубо и мощно сделанного камина. Мебель здесь была сделана на богатый, замысловатый стиль викторианской эпохи. На полках аккуратных шкафчиков стояли старинные истёртые тома книг разнообразных жанров и эпох. В небольшом серванте мирно покоился, поблёскивая в ярком, белом свете дорогой, искусно расписанный фамильный фарфор матери Джима, единственное, что осталось от наследства её родителей. Он был здесь совершенно один, погружённый в печальные и угнетающие мысли и воспоминания о ней. Он почти забыл, как она выглядела, зато в его память глубоко врезался её приятный, нежный запах с ненавязчивыми нотками цитруса. Его любимая, вечно одинокая, истерзанная жизнью мать… Неожиданно для себя он вспомнил о странном, сумасшедшем незнакомце, сказавшем ему о лживых глазах. Ему стало страшно от этого нахлынувшего мощным, сносящим всё на своём пути потоком воспоминания. Он зябко поёжился и машинально запустил руку в карман, в котором обычно лежали сигареты. Сейчас там было пусто и от этого ему стало ещё хуже. Казалось вся его сущность, каждая клетка, миллионы связанных между собой молекул хотели бы впитать в себя ядовитый, сигаретный дым. К дому подъехала машина Дина.

Джим поспешно накинул пальто, обулся и вышел на улицу. Небо на востоке уже стало серебристо-лиловым, ночь напоминающая, трупные пятна на теле умирающего небесного купола, медленно и с неохотой отползала на запад, словно превращаясь в тень могучего Аббадона. Ветер переменился, теперь он мощно нёс своё холодное, наполненное шепотками смерти и зимы дыхание с северо– востока, изменяя направление вечной скачки табуна диких, неукротимых, железных лошадей по серым, выцветшим крышам обветшалых частных домов.

Фамильный дом Эландеров выделялся среди других строений Грейвс Сити, также, как и фамильные дома Адамсов и Дэвидсов. Некогда этот дом был больше похож на полуразрушенный сарай, именно таким он достался отчиму Джима, Эдварду Эландеру, от дяди, разорившегося пьяницы и картёжника. К тому времени он уже женился на беременной Элизабет Томпсон и имел в кармане приличную сумму денег, доставшихся ему от отца на несколько лет раньше. Элизабет любила природу, она любила бескрайние лесные просторы и мрачные, бесплодные, суровые пейзажи Грейвс Сити, наполненные непокорным духом свободы. В скором времени Эдвард построил ей настоящую золотую клетку, с туманной, тенистой аллей, уходящей в небесную, холодную высь. В сезоны непроницаемой мглы у этой аллеи не было конца, она становилась дорогой, ведущей в другие, невообразимые и недоступные человеческому разуму миры. Перед домом росли две скрюченные, невысокие вишни и большие, пушистые кусты крупных роз разных цветов, которые так любила Элизабет. Она чахла и умирала в тех садах, желая только освободиться и вновь увидеть бескрайние, изумрудные просторы, окинуть их взглядом, лишённым боли и мучений. Аллея была последней её отдушиной, сохранявший и продлявшей её серое, подавленной существования, замедляя развитие болезни. Даже спустя годы двухэтажный, роскошный дом сохранил свою элегантность, сочетающуюся со строгостью и спокойным, заслуженным величием. В его серых, каменных стенах и изогнутых ветках плюща, оплетающих второй этаж дома, сохранились её слёзы, боль и страдания.

Джим шёл по припорошенной липким, тяжёлым снегом дорожке. За эту ночь суматошная метель одела город в белый, похоронный саван, скрывающий ядовитое, чёрное гниение под мнимым великолепием. Он торопливо сел в тёплую машину Дина, прячась от холода и отвращения. Внешний вид сурового шерифа стал ещё хуже, едва ли можно было в нём узнать привлекательного обольстителя с лёгкостью разбивавшего сердца девушкам и оставляющего после себя неизгладимый, глубокий след. Взгляд его казался задумчивым и затравленным, волосы были наспех неаккуратно уложены, глаза впали, под ними залегли глубокие чёрные тени. Он выглядел угнетённым и жутко уставшим.

– Что-то случилось? – участливо спросил Джим.

– Нет, ничего, – презрительно ухмыльнувшись бросил Дин.

– Но я же вижу, что что-то случилось, – печально вздохнул молодой полицейский и устало прикрыл глаза.

– Не лезь в это, Джим, – сквозь стиснутые зубы злобно почти прошипел шериф. – Это явно не твоё дело.

Джим замолчал. Он сонно смотрел в окно, пытаясь на время забыть образ Виктории. Снег уже давно прекратился. Небо полностью посветлело, приобретя приятный, нежный, светло-лиловый оттенок. На фоне него жутко и отталкивающе выделялись чёрные, искажённые силуэты ворон, огромными, бесформенными стаями, напоминающими забытых, древних, циклопических чудовищ, летящих с места последнего неуютного пристанища. Они были изгоями мира и света. Где-то далеко печально и скорбно звучали колокола, словно оплакивая умершую старуху осень.

– Не знал, что София держит цветочный магазин, – отрешённо бросил Дин чтобы разрядить появившееся, гнетущее напряжение.

– Она начала заниматься этим совершенно недавно, – спокойно произнёс Джим. – Она иногда заставляет доставлять цветы даже ночью и рано утром, выезжать на эти особые заказы. Я часто вижу этих бедолаг, которые у неё работают. А что такое?

– Ничего, – буркнул Дин наигранно внимательно глядя на дорогу.

За окнами машины мелькали будто сонные тени дома. Уже отсюда был виден чёрный силуэт Азраила вырисовывающийся на фоне первых, робких золотых лучей и молочно-белого восточного неба. Они свернули на запад, в сторону всё ещё лилового горизонта, убаюкивающего ночной мрак. Вскоре немного покосившиеся, спящие под белым снежным покрывалом, обветшалые дома бедного района закончились, уступая место лесам с вязкими болотистыми почвами и непроходимыми топями, ещё укрытыми полночной тьмой. В них словно скрывалось таинственное и непостижимое нечто, зорко и незаметно наблюдающее за жизнью, медленно ползущей в Грейвс Сити. Наконец они остановились возле ворот кладбища Колд Грейвс. Джим и Дин торопливо вышли из машины и молча направились в сторону небольшой церквушки. Это было белое, аккуратное здание с красивыми, яркими и почти фантастическими витражными окнами, гордо и чётко вырисовывающиеся на фоне скорбного, иссиня-чёрного, холодного лесного пейзажа. Казалось, словно это светлый, солнечный луч робко упал на угнетённую чёрной болезнью землю, несущий святое спасение и покой внутри. Они шли к тёмным двустворчатым дверям по едва заметной тропке. Снег вокруг лежал небрежными, сероватыми клоками, местами обнажая уродливую, сырую землю, и украшал скорбные надгробия и памятники белыми венками из хрупких, тяжёлых, ледяных цветов. Он одел Абаддона в белый, праздничный саван. Открыв одну створку скрипящей деревянной двери Дин и Джим вошли в церковь. Внутри царил уютный сонный полумрак, приятно пахло старым деревом и воском, лишь удушающий, резкий запах ладана вызывал головную боль. На полу лежали разноцветные причудливые узоры, созданные весёлой игрой света и разноцветных стёкол. Все скамьи были пусты и лишь на последней, ближайшей с правой стороны к алтарю склонившись над библией сидел священник. Это был плечистый молодой человек, с пепельно-серыми длинными волосами, собранными в хвост. Черты его гладковыбритого лица были суровы, грубы и мужественны: губы были большими, но не пухлыми, нос был прямой, а скулы квадратными и массивными, но в миндалевидных, серых глазах теплились чувства покоя и умиротворения. Он оторвался от чтения и удивлённо посмотрел на пришедших.

– Здравствуйте, Джим, – приветливо начал он. – Я рад, что Вы пришли ко мне. Вашего друга я увы, вижу впервые. Он, верно, не из моего прихода.

– Я не из чьего прихода, – мрачно бросил Дин, опередив Джима.

– А во что же Вы верите? – с ярко выраженным любопытством спросил священник и встал со своей скамьи, отложив в сторону библию.

– Ни во что, – сухо ответил шериф.

– Невозможно ни во что не верить, – покачав головой сказал священник.

– Значит я просто не верю в Бога и дьявола, а верю лишь в разум и собственные силы.

– Наверное, страшно так умирать, – задумчиво начал священник. – Без Бога и веры. Да и жить так тяжело. Всю ответственность за свои поступки и решение приходится брать на себя. Вы не верите в тьму и ад? В дьявола, толкающего нас на богопротивные поступки?

– Я видел многое, – презрительно искривившись произнёс Дин. – Я видел убийства, грабежи, насилие. И, можете мне поверить, во всех этих поступках не было дьявола, а были люди. Я не видел Бога, а видел людей, сетующих на жизнь и молящихся небесам, ожидая манны и помощи, неожиданного решения всех проблем. Они молятся им и проклинают их, не желая ничего менять. Они винят их в своих бедах и неудачах. Но небеса – это всего лишь небеса. Там нет помощи и даров. Люди сами создают свою жизнь и разрушают её. Не Бог, а они. Люди это всего лишь животные, но с идеями о собственной исключительности, отличности от природы и мечтами. Мы сами создали строй, который ненавидим, проклятую систему, поедающую нас. Мы говорим о Боге, которого нет, но который превозносит нас мысленно над животным миром. Это всего лишь иллюзия. Нам всё время кажется, что наше существование грандиозно, устремленно к великой цели. Именно мы придумали конец света, как праздное завершение нашего существования, ведь нам трудно поверить, что мы всего лишь часть бесконечного биологического процесса. Мир должен умереть с нами в великолепной, невообразимой агонии. Но истинна заключается в том, что мы просто более развитые муравьи, и рано или поздно нас всех положат в землю, как мусор или перегной. В один момент мы просто сгинем. Сложно осознать, что смерть – это просто конец нашего существования, за которым ничего не последует и не будет наград за праведную жизнь.

– Интересная теория, – на удивление спокойно произнёс священник. Стоящий рядом с ним Джим опешил от наглости Дина, ему было стыдно за него, щёки его пылали алым цветом. Но священник оставался всё таким же задумчивым и спокойным. – Вы случайно не Дин Саммерс?

– Мы знакомы? – удивлённо спросил шериф.

– Ваша мать была прихожанкой этой церкви, – печально вздохнув произнёс священник, словно погружённый в далёкие, полузабытые воспоминания. – Я был тогда ещё очень маленький. Она была очень доброй женщиной, казалась мне ангелом, сошедшим с небес. Она часто кормила меня яблоками здесь, в церкви и рассказывала мне о Боге. Её Бог был добрым и всепрощающим. Жаль, что он отнёсся к ней сурово. Я помню Вас и Вашу сестру, Энни. Если честно, то я часто вспоминаю о ней, – он улыбнулся. – Как она там? Я не видел её с детского возраста. Иногда мне кажется, что ради неё я бы отказался от сана и Бога, дарованного мне Вашей матерью. Она, наверное, удачно вышла замуж.

– Она умерла, – холодно и как-то неестественно небрежно бросил Дин. Лицо священника исказилось от боли и замешательства, он медленно сел на скамью. Казалось, он не сразу понял смысл сказанных Дином слов, не мог поверить в их истинность. Он побелел, глаза его покраснели, было видно, что ему едва удаётся сдерживать слёзы.

– Как? Когда? – хриплым, севшим голосом спрашивал он, всё ещё с трудом пытаясь осознать и усвоить в своём рассудке услышанное.

– Её убили 24 года назад, – сухо и отстранённо, с неохотой ответил Дин.

– Кто это сделал? Его нашли? – устремив молящий взгляд на шерифа продолжал расспросы священник.

– Нет, его не нашли. Неужели Вы не знали? – прищурившись, холодно глядя на него поинтересовался Дин.

– Энни была моей отдушиной, – словно не слыша вопроса, растерянно и самозабвенно глядя в пустоту начал священник. – Я до сих пор часто думал о ней, представлял, как она сейчас выросла. Я думал, что она уехала. Мои родители всегда держали меня в ежовых рукавицах, железная хватка отца душила меня. Когда мои родители узнали о том, что я общаюсь с Энни и Вашей матерью, они сначала посадили меня под замок, а потом отправили в школу интернат.

– Вы Дуглас Адамс? – поинтересовался Дин, уже зная ответ.