Соло ласточки

– Что-то не так? – спросила она и заглянула мне в глаза.

– А вы считаете, что все в порядке?

– Если вы об Артуре Борисовиче, то не обращайте внимания. Он ко всем пристает. Одинокий старый лилипут – это просто трагедия, драма, не правда ли? – Она вела себя как королева. Я ждал, что сейчас она меня узнает, и прошел в комнату.

– Да, он успел рассказать мне о вашей душевности. Мне даже показалось, что он в вас влюблен?

– А как вы хотели? В меня невозможно не влюбиться, – усмехнулась она и снова посмотрела мне в глаза. – В нашем деле без завышенной самооценки одна дорога – на дорогу, плечевой… Вас Сергей Иванович прислал?

– Кто???

– Так вы не от Сергея Ивановича?

– Нет, нет. То есть да. От Сергея… Ивановича. Он дал мне ваш адрес, – засуетился я и понял, что теряю самообладание. Что значит весь этот маскарад и ее наглое нежелание узнавать во мне обеденного собеседника? А может, она действительно не запомнила меня или не успела запомнить. Мне начинала нравиться эта игра. Теперь у меня появился иной интерес к визиту, интрига, которая вдохновляла на общение.

Несколько часов назад я готов был на скандал с ней, я мог предъявить ей массу обвинений и столько же претензий. Мое намерение разобраться в причинах ее хамского поступка имело небезобидный характер. Но почему я считал, что имею на это право, я не знаю. Может потому, что основательно готовился к встрече с ней. И потому, что решение подойти я принимал долго и мучительно. Мое двухнедельное одиночество сделало из меня эгоцентриста?

Она проплывала мимо меня с фужерами, а потом с вазой, наполненной фруктами, а потом еще с ажурными салфетками и еще, и еще несколько раз, то со свечами, то с другими предметами, при помощи которых сооружалась «интимная обстановка» на убогом чердаке. Я сидел на диване и задавал себе вопросы. И чем закончится эта встреча? – вопрос, который оставался для меня открытым.

– Не надо так волноваться, – сказала она, взмахнув широкими рукавами у меня перед лицом. Она протянула мне руку, в которую я положил визитку с адресом, а точнее то, что от нее осталось – смятый кусок бумаги. Странно, что я все время держал его в руке и безотчетно перебирал между пальцами.

– Все будет хорошо и почти так, как ты хочешь, – заворковала она над моим ухом.

Я ждал, когда же она закончит все эти кривляния и узнает меня. Она не спешила. «Хорошо, поиграем…»

– Что значит почти? Неужели вы чего-то не умеете? Вы же гейша?

– Нет, я не гейша, – она засмеялась и опять смеялась столько, сколько ей хотелось. Отхлебнув из бокала какой-то жидкости и предложив мне поддержать ее, она села на край стула и приблизилась ко мне так близко, что я разглядел разноцветные точки в ее зрачках.

– Я не гейша. Это Сергей Иванович предложил такой рекламный трюк. Кто такие гейши, в городе никто не знает. Вот и идут все к нам, то есть ко мне, чтобы узнать. Я стараюсь говорить все слова на выдохе, томно опускаю ресницы и отвожу взгляд, показываю смущение.

– Покажите? – Она показала и снова засмеялась.

– А вообще бывают фрукты – обхохочешься.

– Забавно…

– Ничего забавного, скучно, – не узнавала она меня.

– А я, значит, не фрукт? На меня эти услуги не распространяются?

– Разберемся, – сказала она и встала со стула, чтобы выключить «интимную музыку». – Ну, если заплатишь мимо кассы, то распространим…

– А я за тебя не платил – ни в кассу, ни мимо. Мне Сергей Иванович просто предложил тебя в качестве культурной программы, вместо четвертой бутылки водки, – я тоже перешел на «ты».

– Значит, поработаем вне плана…

– Да, придется, тем более что сочту это как благодарность за оказанную тебе услугу сегодня в обеденный перерыв.

– Я ничьими услугами не пользуюсь, в отличие от вас… Я сама эти услуги предоставляю, – она продвинулась на самый край стула. Я приготовился атаковать. Она меня опередила…

………………………………………………………………………………………….

Я ушел, не простившись. Просто встал, когда все закончилось, и ушел в гостиницу. На ходу, застегивая пальто и пряча нос в воротник, я вспомнил, как тепло мне было в ее руках, каким горячим было ее дыхание и как сильно стучало ее сердце под моей ладонью. Но здесь, на пустынной ночной улице, дул пронизывающий ветер и с неба сыпалась ледяная крупа. Я почувствовал, что замерзаю и прибавил шаг.

У меня бывали увлечения на стороне, не часто, но бывали. Все избранницы мои были мне симпатичны. Романы были легки и быстротечны. Наши чувства возникали на почве обоюдного влечения и так же быстро сгорали в огне необузданной страсти. Все как в бульварных романах – красивенько и пошленько.

«Дама в черном» и Аглая Витальевна – что это за женщина? Кем она стала для меня сегодня? Моей головной болью и моим лекарством. Послезавтра закончится командировка и закончится нелепое знакомство, которое и начаться-то не успело. Я буду вспоминать это приключение с грустной улыбкой. Оно меня вернуло к жизни, вывело из зимней спячки, пощекотав нервные окончания моего организма.

За столь короткое время общения она успела удивить меня дважды – своей интуицией, когда с точностью определила день зарождения моего интереса к ней, и своей выдержкой, когда не призналась в том, что мы знакомы. Но зачем ей водить меня за нос, меня – заезжего командировонного, встреча с которым в будущем так же маловероятна, как встреча африканского слона с белым медведем.

И вдруг я разгадал мотивацию ее поступков. Она застенчива и распущена одновременно. Мы все можем дать себе такую характеристику. Но она ее не дает, она пытается ее скрыть! Робкая женщина бальзаковского возраста и страстная гейша, которая не стыдится своего безудержного темперамента. Я познал ее тайну, и мой интерес к ней постепенно начал угасать.

И я решил, что обязательно подойду к ней завтра за обедом только лишь для того, чтобы поблагодарить за ночное удовольствие и попрощаться.

***

Утро ворвалось в мой день потоком света. Солнечные лучи пробивались сквозь промерзшие стекла окон и выстраивались прозрачными колоннами вдоль подоконника. Блики отражений от воды в графине играли на стене. Последний день зимы приветствовал весну радужными надеждами.

Улыбаясь и насвистывая, я пролетел по холлу гостиницы мимо кадушки с пальмой и администраторши, улыбающейся мне в ответ.

«Жаль, что я не запомнил ее имени и отчества. Сейчас бы отвесил ей парочку комплиментов. Странно, почему женщины нам так верят, когда мы откровенно врем и не верят, когда говорим правду?» – промелькнула мысль в голове, мысль и только.

– Юрий Валентинович, я вас прямо- таки не узнаю сегодня! – заострила она внимание на себе, пристав из-за стеклянного ограждения.

– Богатым буду – поделюсь! – ответил я и приостановился.

– Вы у меня завтра после обеда съезжаете? – спросила она на выдохе и томно опустила ресницы. – Зайдите сегодня вечером ко мне в администраторскую, необходимо составить опись вещей в номере. У нас порядки такие… – сказала она, отвела взгляд в сторону, показывая смущение. Я не смог сдержать улыбки: «Оказывается, приемы обольщения одинаковы у всех: и у гейш, и у администраторш…»

– Ну, раз такие порядки, то обязательно зайду, – я задержался на ее лице недвусмысленным взглядом и пожалел, что с таким упорством вел аскетический образ жизни, лишая себя радости общения с противоположным полом. Жаль, что на протяжении двух недель мои эфемерные грезы среди борщей и картофельного пюре в столовой подавляли желание оставаться мужчиной, в прямом смысле, без намеков и скрытой застенчивости заезжего из столицы командировонного.

Чемоданное настроение передалось моим сослуживцам. Хомичев предложил отметить мой отъезд прощальным ужином в ресторане «Встреча». Я обещал подумать и после обеденного перерыва сообщить о своем решении.

– Я думаю, пригласим человек шесть, только приближенных. Вечеринка для своих, – Хомичев моргнул несколько раз левым глазом, и я понял, что сегодня он намерен оторваться за мой счет.

В суете дорожных сборов обеденный перерыв ждать себя не заставил. В половине второго я вошел в столовую с четкими и ясными намерениями. Во-первых, утолить разбушевавшийся голод, а во-вторых, поздороваться и попрощаться с новой знакомой. Я действительно хотел ее увидеть!

Она сидела одна, на своем привычном месте – напротив окна, за столом, на котором стоял все-тот же поднос с тем же набором блюд – тарелкой супа и стаканом кефира. Она сидела на краю стула, с натянутой, как струна спиной, скрещенными под стулом ногами и все с той же стрелкой на левой щиколотке. Увидев ее, я забыл о первом намерении и через мгновение стоял у нее за спиной.

– Добрый день, Аглая Витальевна! – приветствовал я ее дружеским тоном. Она не повела и плечом, ее неподвижность меня насторожила. Я сел напротив и поздоровался с ней тем же доброжелательным тоном.

– Простите, это вы мне? – спросила она, удивленно поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. – Ах, это вы? Я не узнала вас. Вы как-то переменились…. Ради бога, простите меня за вчерашнюю недосказанность…

– Ничего страшного. Мне понравилось. В этом многоточии есть свои прелести, – сказал я с благодарным видом.

– Какое там многоточие? – перебила она мои недвусмысленные намеки и, понизив голос, продолжила. – Сбежала от вас, не поблагодарив, не спросив вашего имени. Я волновалась, переживала, что вы обидитесь и не придете. Слава Богу, вы пришли. Все восхищены вашей вчерашней щедростью, и я не знаю, как благодарить вас.

– Пустяки, если вы о расчете с «монстром», – я начинал приходить в недоумение – она опять меня не узнавала. То есть не узнавала во мне ночного гостя, того, с кем полночи кувыркалась на старом чердаке, ублажая и потворствуя всем моим прихотям и фантазиям. Я вновь почувствовал себя идиотом и посмотрел по сторонам на посетителей. Все были заняты обедом, и никто не обращал на нас внимания.

– Я как угорелая понеслась по улице, пока не свернула за угол ближайшего дома, только там смогла остановить себя и немного успокоиться. Вот такие у меня дела, – она вздохнула и отвела взгляд в сторону, ожидая продолжения разговора. Пауза затянулась, но не оттого, что не о чем было говорить, а напротив, хотелось столько сказать, что мне понадобилось время для обдумывания. Она покорно ожидала.

– Что вас так напугало? – не нашел я более важного вопроса и разозлился на себя за свою тактичность.

– Я ожидала этого вопроса и готовилась к нему, пусть моя чрезмерная откровенность не смущает вас. Я вам доверюсь…

– Попробуйте.

– Не перебивайте меня и не комментируйте мои слова во время исповеди, пожалуйста.

– Конечно, только едва ли в моем лице вы найдете духовника, после нашей-то встречи, – сказал я раздражаясь. Я решил, что пора обходиться без намеков. Она водит меня за нос, как мальчишку или как идиота? Ни один из вариантов меня не устраивал!

– Я не могла поступить иначе,… я больна. Но болезнь моя излечима, и главный лекарь этой болезни – разум. Я процитировала Шекспира…. Ну, вы помните эти строки из сонета «Мой разум- врач любовь мою лечил….», – в руках у нее появился носовой платок, она словно царевна- лягушка на пиру достала его из рукава. – Это случилось почти в одно мгновение – я почувствовала, что влюбилась. Что-то загорелось в груди, и по жилам потекла горячая жидкость, а потом возникло непреодолимое желание обладать и отдаться, причем одновременно. Прошу прощение, за откровенность. Моя душа трепещет при мысли о возлюбленном, мое тело томится от предчувствия его ласк, но мои надежды рушатся, когда я понимаю, что никогда не дождусь взаимности от него.

– Кто он? Не тот ли сосед, которого вы пугаете по ночам скрежетом ногтей о стену?

– Я так и знала, что вы подумаете именно о нем! – сказала она и смахнула заблестевшую на щеке капельку влаги. «Заплакала или вспотела?» – подумал я. Мне начинал нравиться весь этот спектакль, все это разыгрываемое представление самодеятельной актрисы. – Я разочарую вас!

– Ничуть…

– … Это не сосед. Я его и не видела никогда. Я про соседа просто так вам сказала… И может за стеной вообще никто не живет…. Я не знаю, честное слово….

– Ну, конечно, если вы проживаете в чердачном помещении, то, уверяю вас, вы там совершенно одна… Ни соседа, ни соседки…

– Нет, я проживаю в цокольном этаже старинного дома. Этому дому более ста пятидесяти лет, и он главная достопримечательность этого города, – она заплакала. Она зарыдала, но делала это совсем беззвучно – только обильный поток слез по щекам. – «Слезы не моют, слезы жгут…» – это Тургенев сказал…. Я же просила вас не перебивать….

Я смотрел на нее, я не отводил взгляда даже тогда, когда надо бы было отвернуться, и дать ей время привести себя в порядок. Но я смотрел в упор. Смотрел и восхищался перевоплощением этой безумной…. Чего она хотела от меня – африканского слона? Зачем ей продолжение нашего знакомства, ей, этой белой медведице в черном?

– Прости меня. Я больше не буду тебя перебивать. Говори, – сказал я шепотом. Теперь я смотрел ей прямо в глаза, но разноцветных точек, тех точек, которые играли в ее зрачках ночью, я не увидел. – Хочешь, я приду сегодня к тебе на твой дурацкий чердак? Ты смоешь с себя весь этот бесцветный грим, снимешь эти самые безобразные в мире туфли. Ты расскажешь мне о своей любви. Я обещаю не перебивать тебя и слушать всю ночь, до утра…

– Нет, не хочу.

– Почему?…

– Я вас не люблю, глупый, и живу я не на чердаке. – Она поднялась из-за стола и взялась за поднос. – Я в подвале живу, я же вам сказала…. Никто никого здесь не слушает… Или не хочет слышать, или делает вид, что не слышит…. Такая трагедия, просто драма…. Прощайте.

Пока я хватал воздух, беззвучно раскрывая рот, она проследовала в сторону выхода. Если она сейчас опять испарится, и я не получу объяснения всем ее выходкам, то мне придется задержаться в этом городишке до выяснения всех интересующих меня вопросов. Теперь я разозлился. Я резко встал, натолкнулся на угол стола, отчего поднос с тарелками, кем —то оставленный на соседнем столе, с грохотом ударился о пол. Поскользнувшись на остатках пищи и осколках посуды, я все же присел, чтобы их собрать. И потерял время.

– Молодой человек, аккуратней, не порежьте руки, а лучше попросите веник, а еще лучше оставьте все как есть. Это входит в обязанности уборщицы, – услышал я знакомый голос. Подложив скрещенные ладони под подбородок, за соседним столом сидел писатель. Я удивился, что не заметил его сразу. В его тусклом взгляде, которым он провожал незнакомку, пряталась тоска. – Напрасно вы ей нагрубили. Теперь вам ее не догнать. Она дама утонченная, с манерами институтки. Если хотите добиться ее расположения, никогда не перебивайте. Она же просила вас об этом. Мы, мужчины, любим, когда нас слушают, а сами совершенно невыдержанны.

– Я полностью с вами согласен. У меня нет времени вас слушать, извините…

– У вас нет ни малейшего шанса ей понравиться. Даже не пытайтесь. Мне знаком ее вкус…

– А с чего вы взяли, что я хочу ей понравиться? Мы не знакомы с ней, я даже имени ее не знаю, – сказал я и посмотрел в сторону гардероба. Она действительно испарилась.

– Я предвижу ваше удивление, если скажу, что тоже не знаю ее имени. Вот, как-то так получилось.… Мы общаемся с ней почти полгода, а имя ее мне не известно. Мое ее тоже не интересует, – старик вздохнул и предложил мне присесть. – Что вас в ней так взволновало?

Я поперхнулся и закашлялся. Неужели мой интерес к этой даме так бросается в глаза окружающим?

– С чего вы взяли, что я взволнован?

– У вас пуговицы на пиджаке неправильно застегнуты… Она чудесная женщина, приехала к нам издалека полгода назад. Своей добротой и приветливостью располагает к себе всех, кто обращает на нее внимание. Но ближе, чем на расстояние обеденного стола никого к себе не подпускает. Вы понимаете образность моего выражения?…

– Да, уж! Я понимаю.

– Ее тайна, ее недосказанность возбуждает к ней интерес многих мужчин в городе.

– Если бы я не видел даму, о которой вы так образно выражаетесь, я подумал бы, что вы говорите о Елене Прекрасной.

– Вам не идет малодушничество, молодой человек. Ее привлекательность не во внешней красоте, а во внутреннем совершенстве. Она способна на поступок. При всей своей хрупкости…

– Мне кажется, что мы говорим о разных женщинах….

– Это вам только кажется… Так вот, при всей хрупкости ее натуры, она очень сильная, очень, – сказал писатель и опять так тяжело вздохнул, что я почувствовал его отверженность этой безымянной дамой. Так могут вздыхать только глубоко ущемленные мужчины, страдающие от своей интеллигентности, робости и преклонного возраста. Сентиментальный тон беседы еще больше выводил меня из себя.

– Мне не хотелось бы вас перебивать, но мне пора. Обеденный перерыв заканчивается… – Я встал.

– Да, да, конечно. Вы позволите дать вам один совет?..

– Попробуйте.

– Лучше не влюбляться в нее…

– Я не успею. Завтра уезжаю из вашего города. Моя командировка подошла к концу! А за совет – спасибо. – Я отошел от старика, возле входной двери я оглянулся. Старик пил компот из граненого стакана с видом английского лорда, дегустирующего вино двадцатилетней выдержки. «Притон идиотов!» – сказал я сам себе, в надежде, что эта мысль меня развеселит. Но я не дождался улучшения настроения. И, спустя несколько минут, я точно знал, каким будет мой последний вечер в этом городе. Прощальный банкет с Хомичевым и сослуживцами в мои планы на вечер не входил!

***

Когда я вбежал в подъезд знакомого дома, вечерняя улица горела ярким светом фонарей. А в подъезде было темно и тихо. Я не думал о том, что мой настойчивый стук в чердачную дверь может нарушить чей-то покой. Мне было наплевать на всех, кого могло напугать мое вероломство.

Как альпинист изо всех сил взбирается на вершину пика с единственным желанием осознать смысл своего существования в этом мире, так и я карабкался по скрипучим ступеням потайной лестницы на чердак только с одной целью – осознать степень своего безумия и страсти к этой женщине.

– Молодой человек, вы не ошиблись дверью? – донесся голос Артура Борисовича с площадки. – Мне нравится ваша пунктуальность, но оскорбляет ваша невнимательность. Разве можно перепутать чердак с третьим этажом? Спускайтесь, голуба. Я боюсь оказаться в потоке сквозняка, а силы теперь не те, чтобы сопротивляться…

– Я действительно что-то напутал… Простите, ради Бога… Как-то проскочил и не заметил. Такая темнота в подъезде, – вдруг залепетал я.

– С кем не бывает! В наших подъездах нельзя оставить и спичечный коробок, а вы хотите, чтобы лампочку, источник света и тепла, не выкрутили. Довели страну до нищеты… Бог им всем судья… Проходите, пожалуйста. Тапочек вы с собой, конечно, не взяли, поэтому оставайтесь, в чем пришли.

– Благодарю, – ответил я и снова смутился. Но мое смущение оставалось незамеченным до тех пор, пока я не вошел в комнату. На огромном диване в подушках, расшитых шелком, сидела Аглая Витальевна! Точнее, женщина, которая была на нее похожа. Теперь я не торопился с выводами и не проявлял поспешной вежливости.

– Что вас так смутило? – спросил Артур Борисович, проскочив мимо моих коленок. Скорость его продвижения по комнате уменьшали углы стола. Но он проворно избегал столкновения. Подтянувшись на руках, он с мальчишеским задором запрыгнул на подлокотник дивана.

– Ну, что ж, позвольте представить вам мою гостью! Женщина – мечта, женщина – богиня, женщина- стена, женщина – княгиня…

– Нет, это совершенно ни в какие ворота, Артур Борисович, – она засмеялась, но ненадолго, с этаким царственным умилением. – «Богиня» – звучит восхитительно, а вот «княгиня» – это совсем не обо мне…

– Это образное восприятие…

– Ох, уж мне эти образные восприятия…. Дорогой Артур Борисович, я уверена, что, спустя несколько десятилетий, вашими стихами будет зачитываться вся планета. И биографы заинтересуются женщиной, чью красоту вы воспеваете. И во всей этой информационной паутине, хотите вы этого или нет, они отыщут сведения и обо мне. Поверьте, их разочарованию не будет конца, когда они обнаружат пролетарские корни в моем происхождении… Увы, я не Анна Керн.

– Но и я, увы, не Пушкин…

– Вы вымогатель, вы провокатор – постоянно добиваетесь комплиментов и похвал. «Любите искусство в себе, а не себя в искусстве», – это я процитировала Станиславского Константина Сергеевича. Она нарочито посмотрела в мою сторону.

– Вы знаете мое отношение к цитатам. Но в ваших устах они как изумруды, как кладезь мудрости и интеллекта. – Артур Борисович потянулся к ее щеке. Она увернулась от поцелуя, но влажное чмоканье все-таки успело прозвучать в воздухе. Я кашлянул в кулак.

– Хватит, не дождетесь… Вы, кажется, хотели меня представить. Не томите молодого человека. – Она откинула подушку и величественно подняла себя с дивана. Артур Борисович вскочил на подлокотник. Теперь он был чуть выше ее. Для меня стал очевидным тот факт, что он часто проделывал такой трюк. Ткань на подлокотнике протерлась так, что обнажила всю свою сущность – уточно-поперечное плетение нитей. Артур Борисович засветился, как эта потертость на обивке. Он смотрелся настоящим кавалером. Элегантность, с которой он подхватил ее под локоток, очень шла ему. Про разницу в росте я больше не вспоминал.

– Аглая Витальевна, прошу любить и жаловать, – пропел Артур Борисович.

– Юрий Валентинович, прошу простить меня за рассеянность…

– Вас зовут Юра? – спросила женщина, и легкий румянец вспыхнул на ее щеках.

– Хотите сказать, что мы знакомы? – ответил я и расплылся в ехидной улыбке. Большего я не мог себе позволить, так как сомнения вновь проникли ко мне в душу. Ее непохожесть на столовскую «даму в черном» и чердачную гейшу была поразительной. Теперь она играла роль вечерней гостьи Артура Борисовича.

Как она была хороша, как целомудренна и величественна в наивной уверенности, что неотразима. При более детальном рассмотрении ее наряд не выдерживал никакой критики. Те достоинства, которые он выделял и явно подчеркивал, создавали образ женщины с претензией на утонченный вкус. Теплый рассеивающийся свет от абажура над столом придавал ее коже матовый оттенок, тонкий черный плюш, из которого было сшито платье, искрился ворсинками, а губы бликовали слоем густо наложенной помады. Шею украшала нитка пластмассового жемчуга, черные кружевные перчатки, чуть выше локтей, дополняли ее вечерний туалет, а лакированные туфли на высоком каблуке придавали ее фигуре геометрическую пропорциональность. Она претендовала на светскость в вечернем облике. Но ветхость ткани и дешевизна дополнений, бросающаяся в глаза, делали ее схожей со студенткой колледжа, которая, оставшись одна дома, бесцеремонно ворошит бабушкины сундуки и надевает то, что ей кажется сверх актуальным на сегодняшний день.

– Нет, – вмешался Артур Борисович. – Я посвящен в подробности личной жизни Аглаи Витальевны. Это дает мне право пояснить столь эмоциональное восприятие вашего имени.

– Ах, Артур Борисович, зачем же первому встречному рассказывать о причинах? И пусть все следствия останутся за семью печатями, – перебила она его.

– В нашей компании не должно быть никаких тайн. Не знаю почему, но вы, Юрий Валентинович, вызываете во мне доверие, – сказал Артур Борисович и почему-то понизил голос. – У нашей красавицы всех любимых мужчин звали Юрами.

– Почему в прошедшем времени? – спросил я с улыбкой, не придав значения вопросу. Женщина подошла к окну, отвернулась и задумалась. В ее позе я заметил провинциальную театральность. «Не хватает только мундштука и обволакивающего облака дыма», – подумал я.

– Потому, что их нет рядом с ней, неужели непонятно? – прокомментировал маленький кавалер. Он с досадой покинул подлокотник, на котором чувствовал себя на равных в нашей компании, подлетел к ней и дотянулся до ее локотка, – но, если Аглая Витальевна захочет, то сама вам обо всем расскажет. Это потрясающие истории, в которых такой накал страсти и драматизма, что они звучат как поэмы, нет, оды любви…

– Может Аглая Витальевна просто великолепная выдумщица? – сказал я с тем же едким намеком. Беседа не клеилась. Я не мог понять, зачем мы здесь. Здесь, в этой комнате, заваленной вещами, отжившими свой век. Здесь, когда должны быть на чердаке. Мы – это я и она. Артур Борисович был третьим лишним рядом с нами. А предлога для уединения я не находил…

Но этот маленький человечек чувствовал себя превосходно. И если бы она попросила его сделать тройное сальто через диван, он, не задумываясь, исполнил бы ее просьбу. Он парил над ней, хотя в его случае правильнее было бы сказать, лежал у ее ног.

– Пусть грустно станет тем, кто не с нами! – прокричал Артур Борисович в закрытую форточку. – Нас ждет чудесный вечер втроем! Моя фантазия бьет ключом! Прошу в столовую!

– Ну, зачем же так кричать? Давно пора за стол, а то все разговоры, разговоры….– задумчивость и грусть исчезли с лица Аглаи Витальевны так же быстро и незаметно, как и появились на нем. Она отошла от окна и направилась в мою сторону. Когда она подошла ко мне так близко, что я разглядел облупившееся покрытие на боках пластмассового жемчуга, Артур Борисович с криком «Алле оп!» дернул золотистый шнурок на стене. Аглая Витальевна подхватила меня под локоть и резко развернула к себе.