скачать книгу бесплатно
Повозка встала. Возница соскочил на землю, подозвал пса и кота и передал по очереди пани Элизе.
– Если вы уж так хотите остаться со мной, то так тому и быть. Дальше поедем вместе. Тетя вас полюбит. Тетя не злая, хотя порой бывает довольно сурова.
И хотя от усадьбы Шлопановских до Сандомира было немногим более семи верст, путешествие заняло целый день. У Элизы начались схватки, и езда по выбоинам, на окованных железными обручами деревянных колесах стала для нее невыносимой. Потому возница то проезжал какой-то отрезок пути, то останавливался, а время шло. В итоге, когда на горизонте показались силуэты башен сандомирских костелов, уже начало смеркаться.
– Хозяйка, поспешить бы надо, иначе ночь застанет нас в полях, а в темноте, на ощупь мне до города не добраться. Ночевать же в поле в такое время и в вашем состоянии… ой… я даже думать не хочу.
Элиза стиснула зубы и ответила:
– Ты прав, гони коня, поспешай. Я как-нибудь потерплю.
Возница ударил кнутом, и повозка разогналась. Уже почти стемнело, когда по очень длинному, но мелкому оврагу они от Крукова добрались до первых хат Завихойского предместья, до той его части, что именовалась Халупками. Было уже девять вечера. Со стороны кафедрального собора доносился колокольный звон – сладкозвучная молитва, которую вот уже четыре столетия возносили с башни Богу за рыцарей, что сложили головы под Варной[3 - Битва под Варной 10 ноября 1444 года между армией крестоносцев, направленной королем Польши и Венгрии Владиславом, и войском Османской империи.]. И в этот самый момент у пани Элизы отошли воды. Возница, перепугавшись, погнал к первой с краю лачуге, крытой соломой, и принялся стучать в оконную раму:
– Люди, помогите, женщина рожает!
Осторожно, со скрипом приоткрылась дверь – перекошенная, запиравшиеся на скобу, покрытая несколькими слоями облупившейся известки.
– Что случилось? – спросила молодая женщина, с любопытством оглядывая Войцеха.
– Барыня рожает. У нее воды отошли. Пустите нас и помогите. А то что мне делать?
– Юзек, Юзек, иди сюда!
Лохматый мужик остановился у нее за спиной. А вместе с ним пятеро или шестеро детей разного возраста, которые, разбуженные от первого сна, терли кулаками глаза.
– Помоги человеку, перенеси барыню в хату. Я подготовлю кровать. А ты, Маня, – она обратилась к старшей дочери, – беги к старой Майцыне[4 - От имени Майя. Так же называют и левшу.], чтоб приняла роды.
Элизу очень быстро вынесли из повозки и уложили на просторную супружескую кровать.
В Халупках началось движение. Из хат высыпали люди, заинтригованные тем, что происходит. Каждый изъявлял желание чем-то помочь, но лохматый мужик стоял, словно Цербер, в дверях и отгонял самых назойливых. Он впустил лишь двух или трех баб, потому что было неизвестно, не потребуется ли Майцыне какая-то помощь.
Подозвал он пальцем и одного из своих сыновей, мальчишку, на вид лет двенадцати.
– Владя, а ну, бегом на Подолье, сообщи пани Коженицкой, что племянница ее у нас сейчас разрешится.
– Ладно, – паренек мигом развернулся и исчез в темноте.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого духа…
Грузная акушерка размашисто перекрестилась. Собранные в хате бабы тоже перекрестились и хором ей ответили:
– Аминь.
На старой, съеденной зубами времени дубовой кровати, на матрасе, набитом свежей ржаной соломой, лежала роженица – пани Элиза Шлопановская. Лицо ее было напряжено, волосы слиплись от пота, временами она то быстро дышала, то постанывала. Было видно, что она сильно страдает. И хотя рожала она не в первый раз, эти роды выдались не легкими.
Элиза тяжело дышала, стонала всё громче, пока, наконец, ее стоны не превратились в вибрирующий от боли крик. Прошли сутки с тех пор, как отошли воды, а разрешиться она всё не могла. Повитуха с ужасом смотрела на роженицу, ожидая самого худшего. Однако, когда она окончательно утвердилась, что женщина вскоре умрет, вдруг как бы что-то переменилось, и всего через полчаса на свет появился большой, здоровый мальчик.
Элиза, хотя и нечеловечески измученная длительным страданием, была необычайно счастлива. Это были ее шестые роды, но, кроме дочери, которую много лет назад она родила живой, все последующие дети, одни только мальчики, рождались мертвыми. Лишь сегодня своего новорожденного сыночка она смогла взять в руки, порадоваться его плачу, его дыханию, биению его сердечка.
Рассвело. Наступило воскресное апрельское утро. Часы на башне ратуши пробили четверть часа. Роженица посмотрела на сына и с трудом прошептала:
– Сынок, сыночек. Маленький мой Стась. Посвящаю тебя Богородице.
Повитуха взяла младенца на руки и осторожно понесла в окутанный мраком угол хаты, где стояла деревянная кадушка, полная теплой, дышащей паром воды. Она осторожно погрузила в нее новорожденного и льняной тряпочкой принялась смывать с него кровь. Ребенок был спокоен, не плакал. Видно было, что первое в его жизни купание доставляет ему удовольствие. Повитуха осторожно повернулась, взглянула на мать и стоящих возле нее баб, не смотрят ли они на нее и ребенка. Однако бабам было не до Майцыны, они ухаживали за роженицей. Тогда повитуха осторожно сунула руку за пазуху и достала из подвешенного на шее на красном шнурке мешочка маленькую кошачью косточку. Взяв ее двумя пальцами, она начертила ею какие-то знаки на лбу и груди ребенка. В тот же миг новорожденный зашелся пронзительным криком. Черное сморщенное личико аж посинело от усилия. Мать и стоящие рядом с ней женщины испуганно оглянулись. Майцына быстро вытерла ребенка льняным полотенцем, ловко завернула его в пеленку и подала матери. Та приложила сына к груди и положила ему руку на голову.
– Ну, все, все хорошо. Тихо, тихо, мой малыш…
Ребенок, чувствуя ласковую руку матери и биение ее сердца, довольно быстро успокоился.
Туман стелился по лугам, а воздухом, насыщенном влагой, тяжело было дышать. В хмурый ноябрьский день 1864 года пан Людвик Шлопановский добрался, наконец, до своего имения. Восстание подошло к концу, он ни в чем не был замешан и потому без страха возвращался домой. Смертельно уставшими были и он сам, и его конь. Пан Людвик мечтал поскорее добраться до усадьбы, умыться, переодеться в свежую одежду, наесться досыта и лечь в мягкую постель.
Однако, едва он выехал из-за поворота и кинул взгляд в сторону усадьбы, как обомлел. Вместо дома и хозяйственных построек он увидел посеревшее пепелище на фоне голых в это время года крон деревьев старого сада. Людвик глухо застонал и схватился за голову:
– О, Боже!
Он огляделся по сторонам, высматривая людей, чтобы спросить, когда и что здесь произошло, но никого не увидел. Было пусто и тихо. Стиснув коленями бока коня, он поскакал в направлении корчмы, стоявшей на краю ближайшей деревни.
Людвик толкнул массивную дверь из толстых сосновых досок, окрашенных темно-зеленой краской. В лицо ударил запах кислятины, тушеной квашеной капусты, прокисшего жидкого пива и дешевой водки. Наклонив голову, чтобы не удариться о косяк, он вошел внутрь. Корчма была полна мужиков. Они сидели под хмельком, пьяные, с красными опухшими лицами и масляными глазами, оживленно о чем-то разговаривая. За стойкой крутился корчмарь Шмуль, а помогала ему жена Сура. Приметив Людвика, старый еврей на мгновение застыл без движения, не в силах скрыть удивления, однако быстро взял себя в руки и, кланяясь в пояс, произнес:
– Здравствуйте, здравствуйте, вельможный пан. Вижу, что вы с дороги, так я прошу садиться. Сейчас что-нибудь подам. Может, яичницу? И свежий хлебушек, сегодня испеченный, теплый еще. Ай-ай. А может, вы, вельможный пан, желаете котлету? Так я дам котлету. Ой, какая вкусная. Сура, подай пану котлету и водку в штофе. Ой, ну так, для разогрева.
Людвик уселся возле стойки. Машинально выпил водку, закусил котлетой, протянул рюмку, чтобы ему налили еще. Корчмарь налил и тут же конфиденциально приблизил свое лицо к лицу Людвика так близко, что тот почувствовал запах гнилых зубов.
– А вы, вельможный пан, не побоялись сюда приезжать? Ой-вей! – причмокнул он несколько раз с удивлением. – Какая отвага!
Людвик удивленно на него посмотрел.
– А с чего бы мне бояться?
– Так вы ничего не знаете? Вы ушли в восстание. Москали двор спалили. Госпожа уехала в Сандомир. Москали имущество конфисковали. Это уже не ваше. Сейчас тут новый хозяин. Некий Никита Ильич Карамзин. Весной он планирует усадьбу восстановить: и хлев, и конюшни, и овины, и всё. Ой! А вас, вельможный пан, жандармы ищут.
– Матерь Божья! Но ведь меня не было в восстании. Я в Галиции сидел. Всё время просидел в Галиции, ожидая, пока тут всё успокоится. Это какое-то недоразумение, я всё объясню. Я обращусь к властям, так быть не может. Я был лоялен. Все время был лоялен. Я ведь не бунтовал против властей, против царя.
Шмуль поднял ладони кверху.
– Ша, ша, вельможный пан! Я ничего не знаю. Я ничего не знаю. Я знаю только, что жандармы вас ищут. И еще я знаю, что вон тот Ясек, что возле печки сидит, хоть и пьяный, но как-то странно на вас поглядывает. Облизывается, как будто уже за вас рубли подсчитывает. Ой, что у него в голове крутится. Ой, что-то недоброе. А я, старый еврей, свое в жизни повидал. Вы пойдете к властям, но успеете ли вы объяснить? В Сибири тяжело будет искать, кто пожелал бы вас выслушать. Нет, пан помещик, вы конечно, сделаете то, что считаете нужным. Но я бы-таки посоветовал вам до сумерек где-то переждать. Да хоть у меня в подвале. Я же тем временем о лошади позабочусь, накормлю ее. А как начнет темнеть, езжайте к границе, к Висле. В Винярках есть один мужик, что умеет безопасно через Вислу переправлять за пару грошей. Пару грошей для него, пару грошей для меня. За хлопоты. Ой, мы с вас много не возьмем.
Людвик в отчаянии смотрел на говорящего, не слишком понимая, что предпринять. Однако, чем больше он размышлял, тем сильнее утверждался в мысли, что корчмарь прав.
– Хорошо, я послушаю вас, Шмуль.
Старый еврей поманил Людвика, и тот послушно последовал за ним. Они ушли в подсобку, а затем по крутой лестнице спустились в глубокий подвал. Присели оба. Один на перекошенную табуретку, другой на камень, который до этого использовался как груз для квашеной капусты.
Людвик спросил:
– А у вас есть какие-то вести о моей жене? Она здорова? Как прошли роды?
– Ой, да, здорова. В Сандомире живет. И сын у вас. Говорят, что Стась. Ой, наверняка красив, как на картинке, если таки в вас уродился.
Людвик грустно усмехнулся. Как бы он хотел увидеть жену и сына, обнять, прижать их к груди.
– Ой, вы даже и не думайте об этом, – воскликнул Шмуль, будто прочитав его мысли. – Может, когда-нибудь, через какое-то время вы увидите свою семью. Но сейчас нужно бежать за границу. Скоро сумерки. Как только стемнеет, мы двинемся к Висле.
Людвик в последний раз поглядел на коня. Ему было жалко расставаться с ним, но он понимал, что его придется оставить в корчме. Иначе не удастся незаметно перебраться на австрийский берег.
Шмуль пересчитал деньги за коня и передал их Людвику.
– Так хорошо будет, вельможный пан? Свои гроши «за хлопоты» я уже отсчитал.
Шлопановский, не пересчитывая, сунул деньги в карман.
– Будет ли хорошо?.. Должно быть хорошо… Потому что не может быть иначе. Ну, бывайте, Шмуль.
Рослый парень стоял в стороне, явно нервничая.
– Поспешайте, барин. Времени совсем нет. Раньше двинемся – раньше в Галиции окажемся.
– Да, согласен. Пошли.
Проводник шел первым, на ощупь, как кот. Было видно, что не раз и не два он пробирался ночью этой дорогой. Какое-то время они продирались сквозь не слишком густые заросли лозняка, но в итоге вышли на берег Вислы в месте ее широкого разлива. Проводник вытащил из кустов небольшую лодку, прикрытую камышом и аиром, и столкнул ее на воду.
– Садитесь, барин.
Шлопановский незамедлительно вскочил в лодку. Однако прежде чем парень к нему присоединился, из лозняка показался небольшой, в несколько человек, отряд солдат. Заметив готовящихся к переправе, солдаты остановились, одновременно снимая с плеча карабины. Командир крикнул:
– Стой! Стой! Вы кто? Туда нельзя.
Людвик заколебался, но проводник со всей силы оттолкнул лодку от берега в сторону главного течения, одновременно заскакивая в нее. Он схватил весло, лежащее на дне, и начал быстро грести. Поначалу казалось, что вот-вот их полностью скроет ночь, и они окажутся в безопасности. Однако один из солдат, не дожидаясь приказа, направил на беглецов оружие и дважды выстрелил. Два тела с плеском упали в воду, а лодку, лишенную балласта, течение быстро увлекло в низовья реки.
Отмеченный
Моя, Станислава Шлопановского, родившегося в Сандомире в 1864 году, двоюродная бабушка -Юзефа Коженицкая – в юности своей чувствовала призвание к монастырской жизни. И хотя ее родители, мои прадеды, относились к этому отрицательно, поскольку видели ее будущее скорее в счастливом браке с множеством детей, она о предстоящем замужестве и слышать не желала и, кажется, даже отвергла две завидные партии, дав женихам решительный отказ. Не в силах переломить сопротивление дочери, родители, пусть и неохотно, но в итоге все же уступили. Назначив ей соответствующее богатое приданое, они дали в конце концов свое благословение.
Однажды летним днем ее отец и мой прадед Войцех отвез дочь в Сандомир к сестрам-бенедиктинкам[5 - Старейший католический монашеский орден, основанный Бенедиктом Нурсийским в VI веке.], что жили в монастыре при соборе Святого Михаила, намереваясь представить ее там монастырскому начальству. И пока Юзефа беседовала с игуменьей, отец, ожидая результата этого разговора, нервно расхаживал перед монастырскими воротами. Ждать пришлось долго. Часы на ратуше успели шесть раз пробить, отмеряя каждую четверть часа, прежде чем Юзефа вышла из монастыря. Она выглядела бледной и все время молчала, а на вопрос отца, как прошел разговор и что было решено, ответила коротко: «Кажется, я попала не туда».
Отец еще несколько раз возил Юзефу на беседы в различные монастыри, даже за границу к сестрам-клариссинкам[6 - Женский монашеский орден, основанный святой Кларой Ассизской, тесно связанный духовно и организационно с орденом францисканцев.] в Сонч, но ни в одном из них она не осталась. И хотя родители много раз ее расспрашивали, она так и не призналась, то ли ее не захотели принимать, то ли она сама не пожелала нигде остаться. В конце концов Войцех, сильно рассердившись, решил, что больше никуда свою дочь возить не будет. Если же она наконец примет какое-то конкретное и окончательное решение, то пусть самостоятельно в тот или иной монастырь отправится. Ему же все эти краеведческие экскурсии порядком надоели. Войцех передал Юзефе монастырское приданое наличными деньгами на хранение и тем самым в этой истории умыл руки. Девица свое приданое – как я уже говорил, в денежном выражении весьма солидную сумму – спрятала в сундучке и вроде бы о монашеском призвании позабыла. Родителей не раз и не два подмывало задать ей вопрос о дальнейших планах, но они все-таки сдержались и промолчали.
И всё же нет худа без добра. Когда началась польско-русская война 1830 года, мой прадед, как и подобает доброму патриоту, вступил в Первый полк Сандомирской кавалерии под командованием полковника Петра Лаговского[7 - Петр Лаговский (1776—1843) – полковник польских войск, участник ноябрьского восстания 1830—31 гг.] и вскоре пал на поле битвы. После поражения поляков имущество семьи конфисковали, а вдову с двумя дочерьми – Юзефой и моей бабкой Анной – оставили без средств к существованию.
И тогда чудачество Юзефы обернулось благом. Содержимое ее сундучка позволило семье не только удержаться на плаву, но еще и купить у помещицы Чайковской в Сандомире, у городской стены вблизи Завихойских ворот, на улице Подолье, может, не слишком большой, но все же довольно просторный и удобной особняк с садом, нависавший над Рыбитвами[8 - Предместье Сандомира.], словно огромное орлиное гнездо на вершине крутого утеса.
Так наша семья обосновалась в этом прекрасном, достойном и древнем городе.
Слава Богу, денег Юзефы хватило еще на небольшой магазинчик, а потому все были обеспечены честным и приличным заработком.
Прабабка долго не прожила. Ее свалила свирепствовавшая в то время в городе холера. Дочери похоронили ее на холерном кладбище, в народе именуемом Четвергом, что устроено было на месте сожженного в 1809 году австрийцами[9 - Во время войны Варшавского герцогства с Австрией в рамках кампании Наполеона против Пятой коалиции.] костела святого Войцеха.
Сестры остались одни. У бабушки моей довольно быстро нашелся поклонник, предложение которого она приняла, несмотря на то, что с ее стороны – возможно, из-за ее сложного характера – страстной любви не было. Однако бабушка все же решилась выйти замуж, ведь на что еще могла рассчитывать сирота-бесприданница?
Итак, мои дедушка с бабушкой поженились и поселились в имении прадеда, всего в нескольких верстах от Сандомира. Там они жили, там появилась на свет моя мама, которой не суждено было долго радоваться теплу домашнего очага. Дедушка, вынужденный по служебным делам довольно часто ездить в Радом, однажды привез оттуда холеру, очаги которой продолжали тлеть на территории всего Царства Польского. Дедушка умер, заразив еще и свою жену, которая отправилась в мир иной всего через пару дней после его кончины. Моя мама, Элиза, оставшись сиротой, попала под опеку тети Юзефы и переехала в Сандомир. Здесь она росла, здесь также познакомилась с молодым красавцем – моим отцом Людвиком Шлопановским, и здесь, с благословения своей опекунши, венчалась с ним в Сандомирском кафедральном соборе. Молодые после свадьбы переехали в имение моей матери и там обосновались. Там родилась моя старшая сестра Марцыся, которая после поражения восстания 1863 года[10 - Польское восстание 1863—1864 годов, или Январское восстание – шляхетское восстание на землях бывшей Речи Посполитой, отошедших к Российской империи, а именно в Царстве Польском, Северо-Западном крае и на Волыни.] отправилась за ссыльным мужем в Сибирь, после чего о ней не было никаких вестей. Там наверняка родился бы и я, если бы не это восстание, в котором, как говорила моя мама, героически погиб мой отец. Я же при довольно драматических обстоятельствах появился на свет в Сандомире, где мы после конфискации москалями нашего семейного имущества поселились у моей двоюродной бабки Юзефы Коженицкой.
У моей мамы под влиянием всех этих свалившихся на нее несчастий случилось как бы легкое помешательство. Дни напролет она проводила в магазине, а в свободные минуты бежала в костел. Времени на меня у нее оставалось немного, да и кажется, она и не хотела слишком много мне его уделять. Лишь вечерами, поставив свечку к изголовью неудобной дубовой кровати, так чтобы ее свет падал прямо на открытые страницы, она ложилась рядом со мной и допоздна читала мне книги – книги серьезные, не предназначенные для детского возраста, однако невероятно развивающие мое воображение.
Не «Красная Шапочка», не «Золушка», не «Ясь и Малгося»[11 - Так в польском переводе звучат имена детей – героев сказки Братьев Гримм «Гензель и Гретель».], не «Бедный и богатый»[12 - Сказка, созданная на основе сказки Братьев Гримм «Бедняк и Богач».] вспоминаются мне из раннего детства, а мрачные строфы, оставившие глубокий след в мыслях и душе ребенка.
Беда стряслась нежданно
Убила пани пана,
В лесной зарыла чаще
Над речкою журчащей…
…
Вся в брызгах крови алой
Мужеубийца встала,
Бежит, по рощам рыщет,
По склонам и по долам.
Стемнело. Ветер свищет
Во мраке невеселом.
Прокаркал ворон в ухо,
Заухал филин глухо.[13 - А. Мицкевич. Лилии. Перевод А. Ревича.]
Или же:
Стиснуты зубы, опущены веки,
Сердце не бьется, оледенело;
Здесь он еще и не здесь уж на веки!
Кто он? Он – мертвое тело.[14 - А. Мицкевич. Дзяды. Упырь. Перевод М. Лозинского.]
Рассказывала мне мама также историю нашей несчастной родины, учила любви к ней и к католической церкви, которая в те времена была единственным столпом польского духа. Не под колыбельные песни она меня укладывала спать, а под Песнь Барских конфедератов[15 - Патриотическая песня на стихи Ю. Словацкого, отсылающая к событиям 1768 года, когда была создана Барская конфедерация – военно-политический союз шляхты, католического духовенства и некоторых магнатов с целью защиты шляхетских вольностей, католической веры и независимости Речи Посполитой, против влияния иностранных держав и против короля Станислава-Августа Понятовского.]:
С королями не будем в союзе мы жить,
И не склонимся пред тиранией,
Мы Христу присягнули и будем служить
Деве Марии.
Помню я также и чудесную лирическую песню о Богородице:
Славьтесь, майские луга,
Родники, долины,
И тенистые леса,
Горные вершины,
И журчание ручьёв,
Птиц весенних пенье,
Матерь Божья, всё Твоё
