Тульские метки

«Президиум Высшей аттестационной комиссии (ВАК) сегодня выступил против лишения министра культуры Владимира Мединского ученой степени доктора исторических наук».

Доброе имя министра восстановлено. Встречу Мединского с Путиным 13 ноября 2018 года показал в «Вестях» телеканал «Россия».

Анатолий Акимович подарил мне свою книгу «Клио знает всё. А историки?». Дарственная надпись:

«С благоговением вспоминаю тульские журналистские годы».

.

10 сентября. Суббота

Всё у нас пучком!

Мне двадцать восемь.

Ещё темно. Мама зажгла свет, посмотрела на часы. Потушила свет и легла.

Весь день копал картошку.

По пути домой взял в магазине 55 килограммов проса. Одним духом дотащил.

– А ты сильный! – сказал Гриша, приняв в сенцах мешок и не удержав его.

Вечер.

Никто и не подозревает о моём дне рождения.

У нас не принято устраивать бёрздеи.[109]

Гриша с Митей зовут к столу освежиться по случаю субботы.

– Да ну! – отмахиваюсь я.

Перебираю помидоры, внасып лежали под столом.

Мама моет их, складывает в трёхлитровые банки. Пересыпает солью.

Пришёл Гришин приятель. Зовут меня к столу. Отказать гостю неудобно.

«Ладно. Пойду ухну за себя пятьдесят граммулек. За две мои субботы. Сегодня суббота и родился я в субботу».

Дмитрий наливает полные стопки:

– Выпьем, Толик, за твой вклад в моё легендарное новоселье. Прокурорку-сучкоёба ты крепенько посадил на копчик. Вещи все мои ментура вернула. Всё у нас пучком!

16 сентября

Пеньков, Чубаров…

Сегодня у меня получилось что-то вроде дня открытых дверей.

Утром только сел за статью – пришла со своими охами Смирнова. Наш парторг.

– У меня такое чепе…

– И?

– Не знаю, что и делать с Пеньковым, с этим жополизом, волковским стукачом…

– Ну-ну… Не надо бы, наверное, так о молодом коммунисте. Он вторую неделю как вступил в партию.

– Да как грязно вломился!

– То есть?

– Я давала ему две рекомендации. И в кандидаты, и в члены. Посмотрела, что за типчик грязненький… Про-хвост… Хорёк повышенной проходимости! Ну не подарок он для партии! Решилась и забрала свою вторую рекомендацию, положила в свой партийный сейф и уехала в отпуск. И этот Пенёк с Конищевым взломали партсейф, выкрали мою рекомендацию. Без меня провернули партсобрание и приняли этого Пенька в партию. Во авантюра!

– А почему вам на первом же партсобрании не рассказать, как у вас товарисчи становятся коммунистами, верными ленинцами?

– Это дело. Я так и поступлю! Ну такой номер отколоть… Да и дома… Мой Ваня совсем сбился с копыт. Хочу работать в редакции! Хоть что ты тут делай! Ты, говорю, что будешь делать в редакции? Писать не можешь. Свою фамилию пишешь с ошибками… Поставить со свистком у двери редактора? Так такой должности у нас нет.

Ване 23 года. Он милиционер. Самой Смирновой под пятьдесят. Поженились с полгода назад.

Покачивая в печали головой, она уходит и в дверях сталкивается с Чубаровым.

– Старик! Аятолла Тола! – с порога горланит Чуб. – Спасай! Меня ну хотят шугануть из нашего шале![110] И всё за Зинку! Так мне ж за неё уже ставил банки[111] сам Малинин. Откатал по коврам персидским… Ого-го как! Я не умоляю. Я просто прошу! Будь объективен, если спросят.

– Всегда пожалуйста. Объективность превыше всего! Как всё было, так и расскажу.

– Ну зачем вываливать сразу всё? Ну чего мутить картину? Кое-какие пикантные нюансы разрешаю опустить.

– Зачем мне твоих собак вешать себе на хвост? Зачем мне петь Алябьева?[112]

– Гм… Гм… – скребёт он свою репу и понуро уходит, бормоча: – Как в том анекдоте… Просишь билетик в Крым, а тебе подсовывают волчий билет на солнечную Колыму…

25 сентября

Бежать!

Если человек бессердечный, то и инфаркту не за что зацепиться.

В.Гавеля

Маркова, новая редактриса, превращает газету в трупный листок.

И меня подмывает уйти из этого обкомовского бюллетеня. Да куда? На какие шиши жить?

Может, податься в аспирантуру института международных отношений?

На вступительных придётся сдавать немецкий. Пока есть время, надо подучить его. Стану бегать на курсы.

Из «Молодого» я обязательно уйду. И куда? Буду искать.

Больше газета не будет в моей жизни главной. Надо засесть за роман о маме «Поленька». Этот роман будет первым в трилогии «Мёртвым друзья не нужны».

Днём – газета. Вечером и в выходные – роман.

А пока поеду поболтаюсь по краешку чужой Европы. В ГДР.

Садовник из магдебурга

Магдебуржцы искренне считают, что нет ничего на свете величественнее их собора. Того, кто не побывал в нём, они и не принимают всерьёз.

Октябрьское утро.

Над Эльбой плотный туман.

В этот ранний час не появился ещё ни один экскурсовод.

Во дворе собора метлой сгонял листьё крепкий старик.

И в школе, и в университете я изучал немецкий. Перевёл на русский и опубликовал несколько юмористических рассказов.

И вот впервые в жизни я заговорил с немцем на его родном языке.

– Не могли бы вы нам помочь?.. – врастяжку выдавил я из себя.

Я боялся, что он не поймёт меня.

Мои опасения оказались напрасными.

– Почему же? – с усмешкой отозвался старик. – Я всегда охотно берусь не за свои дела. Здесь я уже пятнадцать лет и потому, пожалуй, всё хорошо знаю, как свою жену, – простодушно улыбнулся он своему сравнению. – Идёмте.

Мы пошли.

– Это вход. Поднимите, пожалуйста, голову. Познакомьтесь с легендой, рассказанной скульптором на камне. История очень поучительная. Справа вы видите пять убитых горем, слева – пять ликующих девушек. Над ними Христос со свитой. К чему всё это?.. В одном поселении ждали появления Христа. Как все большие люди, он задерживался. По преданию, он должен был всего-навсего жениться на той, которая ему, конечно, понравится. Десять невест лишились покоя. Они оставили своих возлюбленных – вот вам образчик верной любви! – и отчаянно пошли на то, чтобы составить партию самому богатому жениху, которого ни одна из них не видела. Невесты разделились на две партии. В одну, слева, подобрались лентяйки. Как только у них выгорело масло в лампадке, они уснули и проспали встречу. В другой партии были умницы. Они подливали масло в лампадку и всю ночь бодрствовали. Умнички встретили Всевышнего и оттого так ликуют.

Наш добрый гид был из той категории людей, которые с улыбкой смотрят на мир и не прочь поиронизировать над своими слабостями.

– Вот здесь, – показал он на одну из плит, что устилали пол, – лежит епископ фон Шуленбург. А тут, – он гордо наставил палец на соседнюю плиту, – буду лежать я. Думаю, епископ не будет против такого соседства.

Садовник удивился своему нежданному желанию и искренне рассмеялся над ним.

Прошло минут пять и веселого садовника нельзя было узнать. Он больше не улыбался.

Его глаза тяжело смотрели на деревянную скульптуру.

– Скульптура Эрнста Барлаха, – медленно заговорил он, – по специальному заданию Гитлера была похищена. Oн готов был её уничтожить. Потому что она против войны. Ужасна человеческая бойня 1914–1918 годов. Кусочек её мы видим здесь. Внизу слева – прикрытая чёрным платком мать – символ безмерной скорби. Рядом – погибший сын. Справа – в безумии схватившийся за голову отец. От этой семейной драмы художник перекинул мостик к жестокой драме целых народов. Посредине стоит, по предположению, русский. По бокам – новобранцы. Немец и француз. Они очень юны. Каски падают на самые глаза. Что их ждёт? Для чего надели на них одежду не по росту, видимо, снятую с убитых? Чтобы снова убивать? Люди всех наций должны стоять плечом к плечу за мир. Вот к чему зовёт это произведение, которое не удалось уничтожить и которое снова возвращено сюда. Оно так дорого жителям нашего города, потому оно было так ненавистно Адольфу. Я был призван в его армию. Во время второй мировой войны меня отправили в Россию. Я могу прямо смотреть вам в глаза. За всю войну я ни разу не выстрелил. Как поднять руку на человека? Кто может встать против брата? Это я говорил своим товарищам в окопах, отказываясь стрелять. За это я был осуждён гитлеровским судом.

Мы вышли из собора.

Светило тёплое солнце.

На улице шла своя жизнь.

Прогромыхал берлинский двухэтажный экспресс.

В очереди у кинокассы поцеловалась парочка и рассмеялась.

По проспекту двигалась весёлая процессия: толпы мальчишек с гиком неслись за десятью слонами. Животные, кажется, чувствуют себя неуверенно и потому «взялись за руки»: каждый держится хоботом за хвост впереди идущего. Просто цирку нужна реклама.

Все это не интересовало человека в синем халате.

Он стоял у собора и молча курил русскую сигарету.

Его звали Эрнст Беренд.

Магдебург

Дрезденский день без забот

Наш отель, что называется, не из фешенебельных: находился не в центре Дрездена да к томy ж принадлежал какому то ведомству. Скорее всего, мясному.

На эту догадку толкало то, что напротив на круглом постаменте стояла жирная корова и так отчаянно вскинула голову, что, казалось, вот-вот заревёт.

Она б это и сделала, не будь мраморной.

Однако на житьё-бытьё нам жаловаться не приходилось. Кормили сытно. Из уютного номера не хотелось уходить.

Был свободный день.

Я быстро позавтракал и отправился ещё раз посмотреть город, понаблюдать нравы, привычки саксонцев.

Остановка.

На скамейке написано:

«Толькo для ожидающих трамвай».

Подошёл трамвай.

Первый вагон без кондукторa. Это не значит, что он специально предназначен для безбилетников, как некоторые полагают в Туле.

Проехать зайцем в дрезденском трамвае решительно невозможно. (У меня проездной на все виды транспорта.)

Обычно в первый садятся те, кто имеет постоянные проездные билеты.

Ещё на остановке они покорно предъявляют их кондуктору, который стоит у выхода из второго вагона.

Старичок с видом рассеянного профессора ступил на подножку, забыв показать билет.

Ему тут же:

– Алло! Алло! Назад! Прогуляйтесь пешочком!

К этому привыкли и потому слушают с улыбкой.

Сухой старушке хочется вступиться за деда, у неё появляется потребность пожаловаться мне на грубость мужчины-кондуктора.

Говорит она запальчиво, многое не пойму.

Я слушаю и улыбаюсь.

Она царственно подходит к кондуктору и, брезгливо сунув деньги за старика, садится напротив меня.

Старик конфузливо находит свой билет.

Теперь они смеются. А все молчат.

Допотопный трамвай задребезжал. Кажется, он вот-вот рассыплется.

Дверь открыта.

На ходу впрыгнул юноша и, минуя автомат, тихо сел.

Тут же трамвай остановился.

Вожатый подошёл к парню и без слов вывел его через переднюю дверь. С неоплаченного коня среди грязи долой!

– Я заплачу! – достал парень двадцать пфеннигов.

– Подождёшь следующий, – ответил вожатый и поехал.

– Пришлый заяц, – пояснил «профессор». – У нас они давно вывелись. Давно, – усмехнулся он и прилип взглядом к моему лацкану:

– Тула?

– Она.

«Профессор» предложил обменяться значками.

Я отдал тульский, а он свой.

– Тулу я помню. Хорошо помню…

Он не договорил и, тяжело вздохнув, вышел: его остановка.

Дрезден состоит как бы из двух городов: Старого (там находятся все исторические памятники) и Нового.

Нет ничего увлекательнее езды из одного города в другой.

Проезжаешь мимо парка Шиллера, где учат танцевать «красивее всех».

Потом Эльба. Вода в ней коричневая и тихая.

Трамвай летит вдоль горы. Смотришь и не веришь, что всё наяву. Едва не касаются окон гроздья спелого винограда. Выше – редкие домики, лес.

Людны улицы. Особенно торговые центры.

О витринах особый разговор. Они украшают не только магазин, но и улицу. Они очень большие. Оформлены просто и изящно. В них всё, чем располагает сегодня магазин.

Покупателю не нужно заходить в магазин, чтобы сделать выбор. Он делает его у витрины и заходит, чтобы уже приобрести вещи.

У порога его неизменно встречает продавщица с улыбкой и с одними и теми же лаконичными словами:

– Пожалуйста, я к вашим услугам. Что вам понравилось у нас?

Уйти с пустыми руками не сможете.

Вам обязательно помогут выбрать товар по душе.

Есть время ещё раз побывать в картинной галерее.

Мировая сокровищница. Редкие шедевры.

Любопытно заметить, что к «Сикстинской мадонне» ближе трёх метров не разрешается подходить.

– Неизвестно, какие мысли могут быть у посетителя, когда он стоит у «Мадонны», – сказал экскурсовод.

Своеобразный контроль за ювелирными драгоценностями. Экспонируются они в стеклянных ящиках, изрезанных тоненькими ниточками, едва заметными.

Это электроуши.

Едва вы ударили по стеклу, как во всём здании раздаётся жуткий звон и моментально закрываются все двери.

Кого-то из посетителей ждёт встреча «на высшем уровне» в полиции.

Вечереет.

Зажигаются огни рекламы.

У витрин всё больше задерживается парочек. Спешить некуда. Они подолгу рассматривают, обсуждают увиденное. Здесь решается большинство житейских проблем.

Eй понравился головокружительный свитер, а у него нет нужной суммы. Он обещает купить в другой раз.

За это он получает тут же, незамедлительно благодарный взгляд.

Завтра он ведёт её туда, где нет этих свитеров…

Народу больше и больше. Все одеты элегантно. Нейлоновая рубашка, галстук. Даже дети и те во всём светлом.

Кстати, с детьми больше отцы.

Судя по их лицам, убеждаешься, что они не повинную отбывают.

Девушки одеты очень эффектно, нo недорого. Косметика у них совсем не в моде.

Что это, скупость? Нет. Скорее во всём хозяйский расчёт!

Странно было наблюдать, что килограмм, как таковая единица веса, игнорируется.

Какая связь между умным расчётом и единицей веса?

Cамая прямая.

– Килограмм – слишком много! – говорят. – Целая тонна!

И потому в торговле вы не увидите, что, допустим, килограмм яблок стоит столько-то, а обязательно указывается цена половины килограмма. Отсюда в какой-то степени видишь, почему во всём нормы усечены до пределов хозяйской разумности.

Трамваем возвращаюсь в отель.

– Почему мой значок у вас? – спрашиваю рослого парня. – Мне дал отец. Он слесарь. Сегодня утром ехал с мясокомбината. Я тоже там работаю. Еду на смену. Он дал и сказал: «Отто, помни то место, откуда твой отец едва ушёл живым». Он был в армии Гудериана. Я покажу значок своим ребятам. Это славные парни!

Дрезден

Берлинское утро

Подумать только!

В Туле уже два. А тут лишь святая полночь!

– Здешние сутки на два часа длиннее! – нарочито серьёзно сообщает один из парней.

– Это нам на руку. Больше увидим.

– А всего нам не повидать.

Соглашайся нe соглашайся, а приговор верен.

Уже не первый и не второй день мы в Берлине.

С утра до ночи на ногах.

Александерплац. Ратуша. Театр Брехта. Национальный музей. Бранденбургские ворота. Рейхстаг. Стена. Университет Гумбольдта…

Мы выкроили даже целый вечер на оперу. И не беда, что вагнеровского «Зигфрида» пели на нерусском.

За окном где-то далеко послышались приглушённые звуки весёлой мелодии. Я приподнялся на локте.

Сквозь рыжую октябрьскую листву виднелись плывущие огоньки. Это «водяной ресторан». По Шпрее возвращается на «ночлег». Кругом тихо. Безмолвствует Грюнау. (Это район Берлина.) Спать, спать, спать…

Блёкнут впечатления дня. Сон берёт своё.

Вдруг за дверью – торопливые шаги. Стук.

– Извините, ребята, – слышим русскую речь. – Я был у дежурного. Он сказал, что здесь есть русские. Русские никогда не откажут.

– А что такое?

– Нет ли среди вас врача? Наш Васил плохо себя чувствует.

– Нy как же так нет!?

Алексей Рожков спрыгнул со второго этажа. Стал одеваться. С ним ещё двое.

– А вы зачем?

– Мы – консультанты, – улыбаются они. – Солиднее будет.

Минут через десять вернулась наша тройка, а с нею вошла сияющая толпа молодых болгар.

– Извините, ребята, – начали южане. – Мы не можем спокойно уснуть, пока не отблагодарим вас… Алёша сделал большое дело. Нашему Василю стало лучше. Всё будет хорошо. Поднимемся к нам на полчаса. Пожалуйста… Нам очень интересно с вами поговорить.

– Нам тoже.

Мы долго говорили о себе, о работе, о своих друзьях, о последней войне.

Это была нежданная встреча глубоко искренних друзей.

Тут без песни не обойтись.

И мы все вместе тихонько запели «Подмосковные вечера».

Утром мы поднялись прощаться.

– С добрым берлинским утром! Как здоровье, Васил?

Васил широко улыбается и показывает оттопыренный большой палец.

На туристском автобусе мы едем по Берлину в Трептов-парк. Там находится архитектурно-скульптурный ансамбль – памятник нашим воинам, которые погибли при освобождения Берлина.

«Трептов-парк, где берлинцы могут отдохнуть и предаться размышлениям, является со своими развесистыми буками, сучковатыми дубами и просторными лужайками достойным обрамлением этого места памяти, благодарности и призыва к миру».

У входа вы встречаете фигуру «Матери-Родины», склонившей голову перед своими погибшими сыновьями- героями.

Потом мы тихо миновали два огромных пилона из мрамора, являющих собой склонённые знамена. Перед глазами – братское кладбище. Здесь находится прах более пяти тысяч наших воинов. По обеим сторонам от пяти могил возвышаются величественные саркофаги. На них – барельефы, рассказывающие о жестокой войне. На одном золотом написано:

«Героические защитники Москвы, Тулы, Одессы и Севастополя, Ленинграда и Сталинграда показали образцы беззаветной храбрости, железной дисциплины, стойкости и умения побеждать. По этим героям равняется вся наша Красная Армия».

Мы стоим напротив кургана, могильного холма, где похоронено двести наших героев и где стоит теперь мавзолей с известной статуей воина-освободителя.

Монумент весит семь тонн, высота тридцать три метра.

В куполе мавзолея памятника-ансамбля – знакомые слова:

«Сегодня признают все, что советский народ своей самоотверженной борьбой спас цивилизацию Европы от фашистских погромщиков. В этом заключается великая заслуга советского народа перед историей человечества!»

В этом есть и доля славных сынов тульской земли, которых чествует сегодня Россия.

Мы побывали в Берлине и Потсдаме, Магдебурге и Лейпциге, Дрездене и Галле.

Всюду мы чувствовали уважение к себе.

На вечерах встреч с немецкой молодежью звучали высокие слова о дружбе.

И я неотступно слышал радостный голос болгарского студента Василя:

– С добрым берлинским утром!

Берлин(Октябрь)

2 ноября

Обкомовский генералитет

Привычка свыше нам дана:

Коль водку пить, так уж до дна!

В. Антонов

Вечер.

Звонок.

Открываю.

Ба-а! К нам в общежитие пожаловал весь обкомовский генералитет. Малинин, Степаненко, Сафронов.

– Чем занимаешься? – спрашивает Малинин.

– Да… То мыл полы. Теперь вот стираю.

– Показывай, как стираешь.

Веду в ванную. В тазике намыливаю простыню.

Толстяк Степаненко в нетерпении:

– Сначала надо прокипятить простыню!

– Поварим, – обещаю я.

Потом триумвират побрёл по всем комнатам. Во всех комнатах Степаненко стучал в пол каблуком.

На последнем стуке в пол довольно усмехнулся:

– А линолеум держится хорошо. Не пошёл!

– Ну что ж, – сказал Малинин. – Раз всё в норме, надо обмыть.

Степаненко сунул Петру десятку:

– На все водки, колбасы и хлеба.

Пока шла подготовка к буревестнику Малинин с Сафроновым сыграли в бильярд. Как и полагалось, Сафронов проиграл начальству.

Стаканов было только три, а стаканодержателей было пять.

Из-за нехватки тары пили в два захода.

Первыми отметились Малинин, Чубаров и я. На второй заход остались двое из триумвирата. А Петру и вовсе не налили: за рулём! Ещё не туда завезёт Малинина!

Малинин распорядился оставить Петру в бутылке:

– Раскидает нас по хатам и примет свою долю.

Из поездки Петро вернулся почему-то уже хорошим и отказался от малининского пайка:

– Не хочу. Ненавижу. Не до добра она…

– А я о чём тебе говорил?

Заблестели у Петра Великого глаза:

– А я вот какой! Не нужна! Вылью в раковину!

И сердито вылил.

А оставлял-то сам Малинин…

4 ноября

Операция «Марфин двор»

День чудес!

Володя Кузнецов вчера перешёл работать ко мне в отдел. А сегодня негаданно получил квартиру.

– Видишь, – говорю ему, – стоило тебе поработать у меня всего-то лишь один денёк – и ты уже со своим сералем! Добро у нас быстро варится!

Получка.

Со всех вычли по два рубля на операцию «Марфин двор».

В конце октября я был в командировке в гнилом колхозе. Нарвался на нищую семью. И уговорил всю редакцию: в получку соберём с каждого по два рубля.

Собрали. Купили кое-что из одежды, хлеба, картошки.

Отвезли.

Там радостных слёз было…

Пётр возил Малинина в Москву.

Вернулся в полночь. Бледный.

– Кровью кашлял. Язва желудка. Купил утку.

На моём сале жарили его утку. Нажарили картошки. Ужин получился плотный.

Чубарова я переселил в комнатку Петра. А Петра кликнул к себе в комнату.

У нас с Петром всё ладком бежит.

Разговорились, чего это обкомовский генералитет приезжал к нам позавчера. Не для того ж, чтоб поиграть у нас в бильярд да выпить по стопочке. От Петра я услышал, что наше общежитие отдадут под квартиру Степаненке, а под общежитие выделят квартиру в новом доме.

Тот-то Степаненко так придирчиво обследовал наше дупло.

8 ноября

Учись! Пей!

Петро вскочил в шесть. Скорей похмелиться надо!

Выплюнул – кровь.

– Во праздничек! – пригорюнился Петро.

К нему приехал кореш из Горького.

Приняли они на грудь по гранёному водки. Славка сел играть на своём баяне. Нарезает – все черти стонут!

– Я, – хвалится Славка, – раз выпил один из горлышка, без отрыва, целый литр газировки.[113] и пошёл плясать… Сейчас чуток пошумим и повезу я, Петь, этих купырей, пиджаков в Новомосковск.

– Кого? – спросил я.

– А пассажиров леваков. Вот и буду к вечеру с тридцатником.

Я сижу за переводом с немецкого.

Мимо окна проходит семья. Упал на льду отец. Мать кричит трём здоровым сынам:

– Поднимите, черти!

Сыны рассеянно смотрят, как отец неловко подымается. Бормочут:

– А он сорок лет в армии служил. Неужели не научился вставать?

Вечером вернулись с лова Славка с Петькой. Добыли по тридцатнику. Накупили водки. Глушат стаканищами.

– Холодец, – хвалится Славка, – я на карбюраторе готовил… Я, Анатоль, на недельку останусь у вас и буду тебя учить пить водку.

– Не грози, – отмахиваюсь я. – Ничего у тебя не получится.

– Учись! Пей! От водки кровь густеет. Водярой только и спасаюсь. Не пил бы – давно б каюк мне был.

Они ушли. Я лёг.

В три ночи будит меня Петро:

– Тольк! Давай выпьем.

– Ты что?

– А что? Да-а… А ей, эстафетной палочке, топать бы ещё семьдесят километриков! Небось завспоминала б Бога, всех чертей и Петьку Жукова… Посадил я эту Валечку в машину. Везу. Как присосётся – караул! Бросай руль и за передок её! Ну, думаю, дай я к Одоеву подбегу поближе. Там потише, уж и рвану. Стал в лесу. Сделал из сидений королевскую гранд-постелюшку. А она ни в какую!

– И правильно. Зима же… Застудит ещё свою невинность…

– Так не доводи мужика до очумелости! Упёрлась – нет да нет! Ах так!? Вон отсюда! Дал рубль. Потеряла. Дал последний полтинник. И уехал…

– А это уже и глупо и жестоко. Бросить одну среди зимней ночи…

– Я тоже так подумал. Вернулся. Довёз до дома. И больше к ней ни ногой!

23 ноября

Бюро обкома комсомола. Утверждение заведующих отделами в нашей газете.

Стоит на «эшафоте» Павленко.

Малинин с вопросом:

– Когда покончим со злодейкой с наклейкой? Когда вы займёте подобающее место под Солнцем?

Молчит Павленко. Значительно сопит в усы.

Малинин на вздохе махнул рукой.

Занялись моей персоной.

– Из обкома партии, – заикаясь, гремит крышкой Маркова, – звонили… По поводу сельской рубрики «Поговорим начистоту». Интересовались, почему мы давненько не давали материалов под ней. Это серьёзное замечание…

Я на нервах пальнул:

– А чего ж до бюро ни слова мне об этом звоночке? Это похоже на мелкую подсидку… Ну… Был в отпуске. Кончил университет. Плотней займусь работой отдела.