скачать книгу бесплатно
Оденусь, бывало, и к окну. Время идти. Я стою. Выжидаю.
3авидел что на колёсах и задал бежака следом.
Раз за вечерей родитель и накатывается:
– Ты чего за машинами гоняешься, как бобик? Только что не обгавкиваешь…
Мамушка и тут поверни дело ясным лицом ко мне:
– Врачея, Павлуша, велела. Бегать ему надушко.
– А за аэропланом скоро повелит скакать?
– Да обскачет и аэропланий твой, будь у малого велосипедка. Давай-но укупим… Парубец у нас счастливуха. Что да, то да. Проверял вон облигацию и выиграл.
– Ну, коли самолично облапошил государство, возьми ему в премию этот хвостотряс…
На дворе ещё первый толчётся свет. А я на своём новом конике и завейся не в Скупую Потудань, так в сам Нижнедевицк. Что туда, что туда в один конец двадцать километришков. К урокам я поспевал обернуться. И так изо дня в день.
Велосипед, бег и вода отпихнули от меня врачей. Здоровому врач не надобен!
К концу школы я окреп. Забросил валенки.
9
Намечтал я шатнуться в сельский институт да вернуться в Синие, как мамушка, агрономом. Свой растить хлеб горел.
А дружки и подкуси:
– Или ты, товарисч, пупканутый?[23 - Пупканутый – с серёжкой в области пупка.] Ну какой из тебя студент прохладной жизни? Да иди ты пустыню пылесось![24 - Идти пустыню пылесосить – просьба оставить в покое, перестать надоедать глупостями.] Тебя ж по здоровью к институту не подпустят на ракетный выстрел!
Я и фукни им всем в глаза:
– Ёшкин кот! На спор! Да я в любой амансаран[25 - Амансаран (армянское) – университет.] без звука промигну! По здоровью вломлюсь даже в само ракетное военное училище!
И проскочил, курий мой лоб! Не ударил в грязь яйцом.
Делать нечего. Надо учиться, курсант Липягин[26 - Липяг – небольшой лесок в степи.]!
В грамоте я был не в последних. В школе на второй год не отсаживали. Трояков не хватывал. Из четвёрок да из пятёрок никогда не выпрыгивал.
То да сё.
Вот уже на носу и распределиловка.
Первый раз в жизни задумался я, горелый колышек. За голову схватился.
Мамушка родная! Да какой из меня вояка?! Какой из меня службист? Воротничок вечно застёгнут! Встань по команде! За стол по команде! Ложись по команде!.. Даже, пардонушко, на горшок и то по команде! Всю житуху по команде! Не-е… Не гожо… Не хлебать мне эти щи!
Ёшкин кот! Что же предпринять?
Сесть за рапорт? Глупо. Отстегнут, отчислят под фанфары ни с чем.
А мне надо слиться с военной сцены красиво. По лавру. С почётом. С дипломом то есть.
Надо схитрить.
Через месяцок выпускные. Сдам. Дождусь присвоения лейтенанта и тогда, с поплавком, непотопляемый, просись, пожалуйста, в запас!
Экзамены я сдавал ни шатко ни валко. Это был мой манёвр. Начальству после легче будет отпустить меня домой.
На экзамене по литературе любопытный дедок пристал, как мокрый лист, с дополнительным вопросом: «Что вы скажете о замужестве Татьяны Лариной?» Не стал я распинаться по учебнику. Из своих запасов отломил:
– А что я новенького доложу? Надоело ей неизвестно где, когда и с кем, она и порх замуж.
Думал, лебедя врежет. А он трояк на вздохе отстегнул.
Своих не топим!
На физподготовке надо было перепрыгнуть обложенную кирпичом яму в два с половиной метра. Лоб мне свой ещё дорог. Я предусмотрительно обежал яму.
Дальше заскакиваешь на лестницу.
С неё идёшь по доске.
На земле хватаешь ящик с песком, бежишь по траншее. Дальше окоп, там две имитационные гранаты. Швыряешь в пулемётное гнездо. Первой гранатой я попал в цель. А вторая с моей помощью сорвалась и надёжно улетела в гости к госкомиссии.
Гордая комиссия благопристойно разбежалась.
Ни в кого я не попал.
И вот экзамены позади.
Приказом министра обороны Малиновского мне присвоено звание лейтенанта. Диплом в кармане!
Теперь можно и за рапорт.
Я припомнил родной армии всё!
И то, что зимой курсанты ходили без верхней одежды. На морозе зуб по зубу автоматной очередью строчил! По всяк день почки настукивали мне о себе!.. Припомнил и то, что тайком от товарищей я носил под гимнастёркой тёплый свитер и обливался холодной водой. Этим и спасался. Больше, писал я, не могу я скрывать свою болезнь.
Раскипелся – целую тетрадь измазал рапортом. Так раскатал себя, такой пасквиль навёл на своё здоровье, что министр без звука уволил.
Мамушка не знай как обрадовалась моему приезду.
А батон (отец) – высоко себя ставил! – даже руки не подал.
Побелел. Набычился. Желваки дрожат.
– Хоть ты моё рожёное дитё… Руки я тебе не дам… Ещё мараться… Ты дезертир! Ты дезертировал не только из армии… Из самой из жизни дезертировал! Государство панькалось с тобой. Так утратилось! Всё учило, учило, учило! А ты?
– К твоему сведению, я по болезни пришёл.
– По дурости да по лени! У тебя ж планка съехала! На таких больных целину пахать! Испугался труда, ответственности. Лодыряка! Привык гонять вальта! Попомни моё отцово слово. До те, пока ты не вернёшься назад, в армию, я не считаю тебя своим сыном.
– А я и без твоих условий вернусь солдапёрить[27 - Солдапёрить – служить в армии.]. В том твоём училище совсем задолбали науками. Отдышусь, отосплюсь, откатаюсь, откупаюсь, отбегаюсь, отгуляюсь, отлюблюсь, отразведусь раза три, ещё женюсь и с семьёй сам вернусь тащить службу. Мне необходима семья, чтоб снять всякие подозрения на болезнь. Я считаю, женат человек – здоров, а не женат – нездоров.
Жизнь у нас не заладилась.
Батюня не разговаривал со мной. В презрении вообще не видел меня, топтал под пяткой.
Я исправно платил ему той же звонкой монетиной.
Бедная мамушка слабым огонёчком на ветру металась меж нами, ловчила присмирить нас с отцом и день ото дня всё гасла, гасла, гасла…
С полгода я на измор косил изюмишко да прилежно читал храпницкого. Плотно отдохнул и прикопался в школе в воеводах.[28 - Воевода – учитель начальной военной подготовки.] В серпентарии[29 - Серпентарий – учительская.] только у меня не было своего стола. Подоконник заменял мне стол.
А через неделю пристегнули мне и уроки по труду. Бывший трудила серьёзно заболел. Впрягли меня сразу в две тележки. Ну, впрягли, я исправно тащу свои возки. Видит директор такое моё пионерское прилежание и говорит: «Бог любит троицу. А чем ты хуже Бога? Кидаю я тебе и кнутик. Будешь ещё и погонщиком ослов.[30 - Погонщик ослов – учитель физкультуры.] Чего тебе? Денежки не нужны?» Я ничего принципиального не имел против шуршалок.
Месяцок так отпустя дуректор Баян Баяныч (этот бугор вёл музыку) великодушно воззывает меня на первую подковёрную бучу.
– Липягин, lumen mundi[31 - Светоч мира (латынь).] вы наш! Если желаете in perpetuum[32 - На вечные времена.] остаться in optima forma[33 - В наилучшей форме.] в школе, hiс et nunc[34 - Здесь и сейчас; тут же; немедленно.] прекратите с учениками здороваться за ручку да потрудитесь уж заставить их величать вас не Валеркой или Валерио-холерио, а Валерием Павловичем. Что за панибратство? Ещё чего доброго – такова, увы, natura rerum[35 - Природа вещей.] – станут просить закурить!
– Не выпросят. Я не куритель.
– Ну станут угощать. Вы же не откажетесь!
– Может быть.
Я смотрел на дурика, не понимал его и думал, тёмная лошадка чиновничье начальство. К чему оно? Чтоб держать в вожжах подчинённых? Чтоб-с портить людям жизнь? Чтоб бить по протянутой детской руке только потому, что ты учитель, а он ученик? Глядя на старшого, не примется ли он по нашему образцу обижать младших, слабых? Кого мы так воспитаем?
Эха! Сеем, сеем вроде разумное, доброе… А нивка-то камень, вечно не пахана! Что взойдёт-то, господа сеятелёчки?
Тут, конечно, не нужно большого ума, чтоб уловить существенную разницу в моих и директорских взглядах на педагогику.
И мы, понятно, расстались без горьких слёзолитий.
«Обида как ни тяжела, а поскулила и ушла».
Я переметнулся на почту.
Правда, не ямщиком. Прилип письмоносцем.
– Э-эх… Был учителем и – несчастный почтальонишка! – Гордей солоно выматерился. Обругал меня круглым слоф фрайером.[36 - Слоффрайер – дурак.]
Я был, естественно, другого мнения о себе. Не мог согласиться с Гордеем и снова залез в спор.
– Хочешь, тупак, в твой СХИ я на спор поступлю!? И будет тики-таки!
– Ха! На рак бы не сел!..[37 - Сесть на рак – потерпеть неудачу.] Да ты, мозгодуй, хоть бы в морковкину академию[38 - Морковкина академия – сельскохозяйственный техникум.] впрыгнул! Тебе даже наш нижнедевицкий кембридж[39 - Кембридж (здесь) – профтехучилище.] не светит!
Я доказал, что я вовсе не какой там дурилка картонный, не глупей него. На спор жикнул именно в тот СХИ, где уже заочно мучился Гордей.
И мы вместе стали ездить в Воронеж на сессии.
Будущие агрономы…
Гордей уцелился разводить сады. Метил во внука Мичурина.
Да снесло во внуки Обломова.
Как-то на маслозавод привезли саженцы киевских каштанов. Три саженца оказались лишние. Выбросить жалко.
Стали просить Гордея, возьми да возьми воткни у себя на пустом подворье.
Гордей вроде и не против каштанов под окнами. Да лень нести саженцы. Лень рыть ямки. Лень поливать.
Ребята с завода воткнули-таки ему под окном те каштаны.
Под кроной дальнего каштана темнеет курятник. Прямо из крыши курятника льётся радостный стан раскидистой яблони. И по весне, в пору цветения, бело-розовое облако плывёт над сараем и никуда не уплывает. Лишь одну эту яблоню и можно отнести на счёт Гордея и то с большой натяжкой.
Однажды после лесных яблок Гордей поленился бежать в ночи далеко в бундесрат на огороде, присел – такого совесть не убьёт! – меж закутками.
И поднялась-возросла на том месте яблонька.
Понадобилось место под курятник. Глухой простор забили досками, надёрнули толь, оставив в крыше дыру для яблонева тела.
И растёт яблоня из курятника. Густо цветёт. Только яблоки её никто ни разу не пробовал.
Червивые, гнилые яблоки опадали быстро. Даже кабану Гордей не осмеливался их давать…
Вот такой выплавился из Гордея садовод.
А я мечтал растить хлеба.
Да ни колоска у меня не поднялось.
Эхма, мечты, мечты… Так и манит пустить лихими стишатами уличного варева:
Мечты, мечты, где ваша сладость?
Мечты ушли, осталась гадость…
Весь ералашка в том, что, кончив институт, я не стал агрономом.
Парадокс.
Видишь ли…
