скачать книгу бесплатно
– Тогда где же ваша логика?
– А вот где моя логика пока.
Слово пока он выделил голосом и, уклончиво хохотнув, указал на Валерку. Наконец-то выдернулся Валерка из воды далече уже от берега.
– У-ух… – посветлела лицом Раиса.
Она почувствовала, что устала стоять, отходчиво, примирительно села на газету рядом с Гордеем, надернув на колени край расклешённой юбки в крупную коричневую клетку. Села преднамеренно так близко, чтоб познакомиться с Гордеем.
Конечно, они познакомились.
На это знакомство Раиса пошла единственно из профессионального любопытства, замешанного на необходимости.
В самом деле.
Покуда герой её будущего очерка гоняется в пруду за бутылкой коньяка ли, за славой ли, за честью ли, за позором ли в случае проигрыша, за смертью ли, что вовсе не исключено, не сидеть же ей сложа лапки. Почему бы не поговорить с тем же Гордеем? Глядишь, какую занятную детальку, фактик из жизни друга и выщелкнет. Разве это помешает делу?
А потом, и это самое главное, её страшно заинтриговало, до какой степени они друзья и друзья ли вообще, коль с такой лёгкостью на невозможных условиях один ставит на карту жизнь другого?
Раиса задумалась, как бы его поделикатней подступиться к Гордею со своими каверзными расспросами, когда Валерка, грозя берегу вместе сложенными кулаками, прокричал во весь рот:
– Что ж вы, козлы, махнули меня в ватных штанах да в одном сапоге?!
Берег мёртво уставился на Гордея. Чего ему, Валерке, надо?
– Мне кажется, – постно сказал Гордей, – он желает обуться по всей форме. Отправьте ему второй сапог.
До Валерки сапог не долетел. Плюхнулся метрах в двадцати от берега и сразу пропал утюгом в темноте воды.
– Мало того, что связали руки, ещё и кинули одетым, – истиха выпевала Гордею Раиса, стараясь не привлекать постороннего внимания. – Это жестоко. И эта жестокость шла прежде всего от вас.
– Ну прилипли тапочки к дивану! Не спешите меня терпужить. Вот мантия!.. Вы ж его не знаете. А про какую-то жестокость… Да при вас, при незнакомке, он бы ни за какие блага не разделся. До такой меры стеснительный. А показать себя на воде незнакомой мармеладке хочется. Каким образом прикажете спустить его на воду?.. Да-а! – вспомнил Гордей. – Он же сам просил бросить! Вот у вас мантия!.. Что интересно, не слышите, а шерстите… А он, – ткнул пальцем в Валерку, – между прочим, не похож на страдалика. Не похож!
5
Цепко всматривалась Раиса в детски-радостного Валерку и не верила собственным глазам. Боже! Да как это он плывёт?! Не то плывёт, не то идёт… Клешни в недвижении подняты над головой, будто в плен идёт сдаваться. Плывёт и не плывёт… Похоже, что на месте стоит. Не-ет. Вроде двигается… Но почему ему воды по грудки?
– Там что, мель? Он просто идёт? – не без восторга спрашивает Раиса у Гордея.
– Если хорошо плаваете, разденьтесь и проверьте там сами ту мель. А насчёт идёт…
Гордей невольно залюбовался Валеркой. Воскликнул:
– На красотень, я тебе дам, идёт! На красотень! Так он ещё никогда не ходил. Сейчас, наверно, придумал этот способ. Строго вертикально идёт. Перебирает одними ножками. Плясун! Воду толчёт в ступе. Да ступа – окинул беглым взором далеко и широко размахнувшийся пруд, – больно уж велика. Тяжело-о так идти. Тяжело-о…
Валерка оглянулся. По сияющему его лицу не было видно, что ему тяжело. Совсем напротив!
Гордей и Валерка встретились глазами.
Кивком головы указав на Раису, Валерка погрозил Гордею указательным пальцем и сразу, как только Раиса посмотрела на него, на Валерку, Валерка прижал оттопыренный указательный палец к среднему и завалился на спину, словно со стыда прятался за щитком поднятых рук. За Гордеевым узлом.
– Ну вот. Прошла почта. Валерка начал читать свою газету, – сказал кто-то на берегу.
– Нет. Он вернулся из библиотеки, – уточнил другой голос, – и читает что-нибудь про Наполеона или про Суворова. Любит про великих читать!
Валерка легко плыл на спине, держал перед собой тесно сдвинутые скобки ладоней. Действительно, можно было подумать, что он читает.
Сквозь пальцы он увидел Раису. Увидел Гордея. Но тут же перевёл взгляд с Гордея на Раису и больше не убирал с неё глаз. Так удобно, так ловко было подсматривать. Она не видит твоего лица. Зато ты видишь её всю. Ещё удобней оказалось наблюдать в щёлку меж бечёвочными витками Гордеева узла на запястьях. Щёлка эта была ниже. Как раз у самых глаз и безо всяких усилий позволяла видеть всё на берегу.
Он отходил всё дальше и дальше. Ма?лели черты красивого Раисиного лица. Тоньше, меньше становилась она сама, потому и менее привлекательной, отчего в конце концов Валерка и перестал пялиться на неё, простодушно отдался мыслям про то, как они вдвоём пойдут на закате прямиком с пруда к нему домой через всё село. Представил, какие взгляды будут метаться в них из-за занавесок. Представил, как он будет угощать её чаем… А может и…
Никогда он не курил. Но нарочно держал про девчат пачку шикозных гаванских сигар; никогда не пил, но хранил на всякий случай не червивку, не бормотуху, не чернила, а нарядную высокую бутылочку дорогого заграничного вина. Из самого Бреста на велике вёз…
А потом они пойдут к нему в сад и там, на маленькой скамеечке среди роз, станет он рассказывать ей свою жизнь. Расскажет про свою мать, уже покоенку. Впустила в жизнь, подняла на ноги, души в нём не чаяла…
Валерке становится грустно.
А про отца ты, в мыслях обращается Валерка к Раисе, и не спрашивай. Не стану рассказывать. Да и что я расскажу? Как ночевал от его войн в скирде? Как этот батый капризами забил мать? До поры свёл в землю?
Бывало, помоет она пол. Он – высоко себя ставил! – не спеша достанет из кармана платочек, поплюёт на уголок, смочит и тернёт. Мажется грязь – в нос тем платочком ей тычет: "Помыла?! Помыла?!" Она моет снова… То не так ложку этому прибурелому хану перед обедом на стол положит. То не так причешется. То не так улыбнётся… Интеллиго чёртов был. Зоотехник. Скотий генсек!
После смерти матери отец привёл другую. Не мне ли ровесницу.
Я и часу не стал жить с мачехой. Ушёл на койку к соседям. А отцу ухнул: "Здохнешь – на похороны не пойду. Буду умирать я первый – напишу в милицию, чтоб не пускали тебя на мои похороны". С ним я совсем не знаюсь. Прохожу – не здороваюсь. Пускай этот папоротник знает, что и за мёртвых есть кому постоять. Как же так? До старости дошёл с матерью. Жизнь с нею изжил. Так до конца и неси ей верность свою… А он… Да ну его! Что на него слова терять! Только в позор втоптал…
Не ему ли знать, не себе женится старик на молодой.
Сначала она крутила пуговицы одному из Сычовки. А потом и вовсе уплясала от батечки. Теперь вот куликает он один.
Звал меня. Да не побежал я. Ну, чего я побегу? У меня у самого своё дупло.
Не спущу я ему его измену матери, пускай уже и неживой…
Тебе, наверное, интересно будет знать, откуда взялось мне имя Валерий. Сильный. Крепкий. Не Николай, не Михаил, не Иван. А именно вот Валерий и ничего другого.
Нашёлся я в четвертую годовщину громкого чкаловского перелёта[17 - Знаменитый лётчик Валерий Павлович Чкалов (20.1.1904 – 15.12.1938) вместе с лётчиками Г.Ф.Байдуковым и А.В.Беляковым совершил 20-22 июля 1936 года первый беспосадочный перелёт по маршруту Москва – Петропавловск-на-Камчатке – остров Удд (ныне остров Чкалов). За 56 часов 20 минут преодолено 9374 километра.] и захотелось матери назвать меня именно как Чкалова. Валерий. Благо, отчество у меня было чкаловское. Будто на заказ припасённое. Захотела мать и склонила к тому отца. Нехай, мол, малый растёт Чкаловым. Нexaй вершит по-чкаловски знатно дела. Нехай летит по жизни так же высоко, как сам Чкалов.
Это уж как я по жизни летал и куда, в какие высокие хоромы залетал, я-то, конечно, расскажу. Обязательно расскажу.
Но про это после.
А сначала про детство. Про первые годы.
В детстве мне хорошо.
Про детство мне вспоминается светло.
Детство, милая Раиска, – это та пора, когда человеку за себя ещё не стыдно. Не совестно. Весь он ещё чист. Всё в нём честно. Он ещё не успел наложить себе на хвост и на загривок…
Эка незадача…
Вся жизнь будто на то и подаётся человеку, чтоб сумел чисто пронести через все хитрости земные, пронести от одного берега до второго, до последнего, пронести и ничего святого не потерять из того, с чем снарядило тебя в дорогу детство.
6
Валерке понравилась мысль про берега.
Один берег, думалось, – это детство, начало жизни, и второй – конец её. Этими берегами, как обручами, держится река твоей жизни, закованная в железные крепи. И не выскочить тебе из своих обручей. Не вырваться из своего железа. Не сменить своих обручей. Не сменить раз и навсегда положенного тебе судьбой пути.
Валерке удивлённо подумалось, что вот это его плавание со связанными руками – это ж сжатая до часу-двух вся его жизнь! Не правда ли?
Он даже покосил вправо, влево. Словно ожидал услышать подтверждение своей мысли.
Но по сторонам было безлюдно, пусто. Вокруг как-то заброшенно и бесконечно лежала лишь чёрная и тихая, как в ведре, вода.
Не то что на море.
Прочна морская вода. Хорошо держит.
Но море он всё равно не любил. Бывать бывал, а ни разу не купался. Не тянуло. Постоит по щиколотку в воде и на берег. Не сказать, чтоб боялся. Однако неприятно себя чувствовал, когда входил в морскую воду. Неспокойную.
"Там волны. Необъятная стихия… Не приспособлен я к этим волнам. А в тёплом уютном пруду в своём я чувствую себя, как в люльке. Видать макушки затопленных лозинок. Иногда смутно угадывается местами шаткое дно. Не знаю, чего тут и бояться…"
Проходит с полчаса.
Усталость в ногах подаёт о себе знак. Плыть в этом омуте с мёртвой, стоячей водой всё трудней. Конечно, никакая утомлённость не навалилась бы на него так быстро, будь он в одних плавках. А то ж… Вата штанов налилась свинцом. Задеревенела нога в сапоге.
Может, сбросить сапог, штаны?
Не-е, протестует он, эдако скоро пробросаешься…
Безмерно потяжелели ватные штаны. Тянут книзу. Так сильно тянут, даже лопнул шнурок, что крепил их. Штаны съехали на колени. Вывернулись. Навовсе не дают развести ноги.
Вмельк глянул он на берег, куда шёл, и страх забрал его всего. До земли было Бог весть как далеко.
Как дотянуть? Что делать? Что делать?
На помощь не позовёшь. Засмеют. Да и нет смысла звать. Никто сюда не доплывёт. Полоса, куда продирались-таки отчаюги, осталась позади. Теперь уже шла никому не доступная в Синих зона.
Что же делать? Что?
Он ничего не может придумать и сломленно смиряется. Отдаётся во власть случая. А! Будь что будет! Авось вывезет, авось вынесет… А не вынесет, значит, так Богу угодно. Не к чему тогда и выносить. По крайности, в претензии к Боженьке не буду…
Он жертвенно роняет руки на низ живота. Перестаёт ворочать неподъёмными ногами.
С берега замечают, что Валерка не толкается ногами, опустил руки. Бросил «читать». Весь он в воде. На поверхности лишь блёсткая точка его лица. Вот пропадает и эта блёстка.
И с берега летит требовательное:
– Вале-ер!..Чита-ай!!..
– Рабо-ота-ай!!!..
Стоймя опускается он на близкое, метрах в трёх, дно, покрытое мягким, ласковым илом. Сильно отпихивается ногами от шёлка вязкого дна и чувствует, что необутая нога выдернулась из штанины.
На воле!
«Ну-у! Теперько я героец!»
7
Он шёл на спинке.
Приближение берега ощутил по всё теплевшей воде, по звукам сыпавшихся в воду и в липкий ил лягушек.
По самые глаза вдавился он с ходу в горячий скользкий ил. В бессилии уронил руки на сторону.
Но тут же спохватился.
Хоть и до крайности устал, аж извилины задымились. А всё ж равно негоже опускать ковырялки. А ну заметят, что я лежу отдыхаю против уговоpa? Я ж наобещался туда и обратно без передышки! Подметят мой отдых и я – в проигрыше! Что Раиса-то подумает?
Однако он не мог и плыть назад без отдышки.
С горькой завистью ему вспомнилось, где-то читал…
Озеро Развал, под Оренбургом, – образовалось в соляном карьере – настолько солёное, что в него нельзя нырнуть. Нельзя в нём и утонуть. Даже если очень захочешь. Зато можно на воде сидеть, как на диване, и читать. Сильная вода. Нашему б пруду такую…
Надо, решает он, полежать с поднятыми руками.
Он пробует поднять руки и не может.
Поискал вокруг глазами. Увидал корягу. Подтащил. Стараясь не подыматься, воткнул меж ног в ил и опёрся на её верх Гордеевым узлом на запястьях, взялся медленно водить руками из стороны в сторону.
"Из такой дали кто различит, плыву ли я, лежу ли на месте. Главное, кегли маячат. Плыву!"
Помалу усталость вытекала из него; крепнущая бодрость накинула блеску на глаза. Пробудилось любопытство, сподвигнуло оглядеться.
Прибрежная мутная, слегка пахлая, вода была с зеленцой и местами покрыта ряской. Невдалеке, в углу пруда, сыто дремали на воде гуси. Ничто не нарушало их покоя.
За молодой ивовой полоской по чёрному глянцу дороги всё реже помелькивали машины. Всё реже слышались шаги. Был тот предзакатный вечерний час, когда люди уже завершили, изладили свои воскресные дела.
Было тихо-натихо.
Стояла какая-то глухая, заброшенная тишина.
В этой тишине, в этом тепле ила, куда, казалось, Валерка врос, было так хорошо, словно в детстве на печке.
Он свободно вытянулся. С минуту разморенно смотрел в белёсое, выгорелое небо и задремал.
