скачать книгу бесплатно
"Чем же тебя, тараканий подпёрдыш, уесть?" – мучительно думает Гордей и оглядывает Валерку с головы до ног. Но придраться ни к чему не может. Плечи, руки, спина, живот у Валерки вымазаны в одинаково густой шоколадный цвет. Совсем не сравнить с погребным загаром у Гордея.
– Слышь, Нерукопожатное Лицо, – Гордей тычет пальцем Валерке на его толстые ватные штаны и на сапоги, – сегодня всего-то лишь плюс тридцать пять. Ты не замёрз?
– Да вроде нет, – с простинкой отвечает Валерка, не поймав яда в голосе Гордея.
– Как же нет!? – пыхнул Гордей. – У тебя ж вон, – скосил глаза на портянку, выглядывала из кирзового сапога, – обмотка зачем лезет наружу? Со-греть-ся! А ну-ка… Разувайсь! Ходи, как я. Босиком!
– Ёшкин кот! Не могу… Колется…
– А ты через не могу всё равно ходи. Укрепляет нервы. Гниль счищает меж пальцев. Наши предки, обезьяны, не носили ни хромовых сапог, ни лакированных туфель. Всё босиком да босиком.
– Так то обезьяны… Я тебе не какой-нибудь там Петя Кантропов. Не могу…
Гордей настаивает. Наседает.
Уступает Валерка. Разувается.
Впригибку, словно крадучись, шаговито, вбыструю, в срыве на бег простриг с десяток метров на бровях ступней и снова обувается.
– Не могу. Больно уж колкий это подвиг.
Гордей доволен, что отыскалось уязвимое место у Ва-лерки. Чудик картонный, не может вот так просто идти босиком! А он, Гордей, может хоть по колкой дороге, усыпанной мелкими сечеными камешками, хоть по свежей полевой стерне. Всё нипочём!
– Валер! Ну у тебя и видок, как у турка, – с мягким, отеческим укором подпекает Гордей. – Ты, – тянет Валерку за коричневый ботиночный шнурок, служил Валерке вместо ремня, стягивал на боку две соседние шлёвки тёплых штанов, – ты что же, и с корреспондентшей разговаривал в таком виде?
– Ну а в каком ещё? Вечером снова придёт она. К вечеру я ух!.. Буду в полной боевой готовности! Надену выходной пиджачок со всеми значками. Надену выходные брючата, выходные хромовые сапожики. Да-а… Пана видно по халявам!.. Прифасониться надо. А как ты думал?.. На выходных брюках – низ брюк я застирал, кинул даве на верёвку, во дворе сохнут, – есть хороший ремень. Я богатый… А шнурком ловчей таки стянешь штаны.
3
Воскресенье. Предвечерье.
Ярая, ликующая жара не всё ли село согнала на воду. По закраинке Синих Двориков блёстко простёгивала всю лощину речушка Девица. Не шире девичьей ладошки. Не глубже пальца. Воробьи вброд переходили. И вот пруд! Всамделишний. Утонуть можно! Вот это – утонуть можно! – было самой высокой похвалой пруду, так что даже весть о первом утопленнике прошила вчера село не столько горем, сколько шальным изумлением, пожалуй, ещё и оттого, что утопленник был не из здешних, а проезжий.
Надо же! Эвона какой прудище сочинили – утоп живой человек! – сокрушались в Двориках и в прижавшейся к ним Гусёвке. Спьяну полез целую версту вплавь одолеть. Судорога посреди пруда прищемила и утопила.
Не одно лето всем миром ладили через лощину запруду. И старый и малый потел на воскресниках. Только Валерка с Гордеем и разу не высунулись. И когда их звали, друзьяки надвое усмехались, чистосердечно уверяли, что никак не могут.
Одному, Валерке, оказывается, срочно надо лететь на велосипеде то куда-то за какой-то землёй для музея, то в Воронеж – до Воронежа шесть десятков километров – за свежей, именно за воронежской колбасой для кошек, поскольку, видите, местная колбаса плоха и у кошек от той колбасы изжога и контрреволюционное волнение в животе. Но, случалось, и от воронежской докторской отпрядывали кошки, хотя поначалу, в тридцатых, докторская предназначалась исключительно для «больных, имеющих подорванное здоровье в результате гражданской войны и царского деспотизма».
Пускай с царизмом давно покончено, так деспотизма разве поубавилось?
И за этой докторской Валерка скакал по выходным в сам Воронеж.
Гордей же считал, что воскресенье на то в численнике и дано красным, чтоб отдыхать, и всякий раз он наискивал мешок причин не ходить на воскресник.
Без них построили дамбу.
Без них обиходили пруд. Обтыкали голыми ивовыми прутиками. Принялись прутики. Пустили из себя лист. И зажили вкруг пруда молодые деревца. Веселят глаз нарядными зелёными шапчонками.
С двух сторон пруд чёрно окаймлял раскисший от жары асфальт дорог. Одна дорога лилась к Курску. Другая отбегала от неё под прямым углом на Синие Дворики.
На плотине народ не задерживался.
Всё тёк дальше, на противоположный берег, что был покрыт жухлой игольчато-колкой травой и косо взбегал к молодой золотистой стерне сжатого поля.
Берег – народу там набилось тесно – был настолько крут, что лежать на нём невозможно. Люди съезжали со своих подстилок и большинство предпочитало загорать стоя.
Однако утомительно торчать вдолгую столбиками на крутизне, отчего, завидев свежее лицо, всё устремляло к нему взоры.
Валерку и Гордея облепили знакомые парни, подростки. С шумом здоровались за руку и с тем и с тем.
Правда, Валерка и Гордей не вдвое ли старше против них.
Да что из того, что старше?
Главное – свои, свои в доску. Раз неженатые.
Это женатики уже не водятся с холостой мелкоснёй.
Валерка снял один сапог и, не разгибаясь, потянул ногу из второго.
Подошла Раиса. Тронула за плечо.
– Вы что, собираетесь купаться?
– Само собой.
Валерка почему-то оконфуженно снова пихнул ногу назад в снятый наполовину сапог.
– Вы уж, пожалуйста, поосторожней. А то я слышала, вчера вечером утонул кто-то…
– Не кто-то, – в тесный кружок готовно вдавился верткий парнишка лет шестнадцати, Ростик, – а какой-то закопчённый. С юга. И с припёком… Вроде грузин по фамилии Вермутидзе… Вёз тупидзе свои «перви аромат яблок» в сам Курск. Выскочил из «Жигуля», распаренный, лохмогрудый. И к нам. К пацанве. Машет: «Айда, да! Пиливи на ту бэрэг!» Ему стелят, никто из нас ещё на тот берег не плавал и тебе не советуем. «А, кацо! Сто говоришь! Я Сёрни мор перепиливи давал! А сто мне, генацвалико, твой прудио!» Как ты, говорят ему, там своё Чёрное море переплывал, мы не видали. А раз на то дело побежало, ты переплыви нам наш прудишко. Первый будешь геройка!.. Досейчас герой ещё не всплыл. Весь пруд баграми с лодок истыкали. Не нашли. Капиталиш затонул!
– Вы слышали? – сказала Валерке Раиса. – Поосторожней… Не забывайте, – голос у неё улыбнулся. – Вы ещё нужны для интервью.
– Будет вам ваше это самое ин… – Валерка обидно помрачнел. – Думаете, я не переплыву?
– Вот и нет! – подкусил Ростик.
– Ёлы-палы! На спор!
Валерка выбросил парнишке руку.
Но перехватил её Гордей.
Выставил Гордей своё условие:
– На бутылку, недоскрёб твою мать, коньячелли грузинского!
– Расплёв со значением, – хмыкнул кто-то.
– Валерий! Послушайте! – всполошилась Раиса. – Да не ввязывайтесь вы в эту авантюру!
Валерка отшатнулся.
– А вы что? Не верите мне? – нервно зашептал он. – Вы меня, извините, оскорбляете… Да я! Со связанными ковырялками! Без передыху! Туда и обратно! Да!.. Мухой! Туда и обратно! Ту-у…
В бешенстве подставил Гордею сложенные вместе, запястье к запястью, руки.
– Вяжи!
– Пожалуйста.
Гордей лениво усмехнулся и с видимой неохотой принялся тонкой надёжной бечёвкой, услужливо поданной кем-то из парней, вязать Валерке руки. Гордеев вид при этом говорил: мне это ни к чему, я бы и не стал вязать, мне это надо как мёртвому припарка, но раз человек просит, чего же хорошего человека не уважить?
– Не связывайте ему руки! – вскрикнула Раиса. – Он может утонуть!
– Всяк может только своё, – вяло проговорил Гордей. – Что вы разоряетесь? Убивают кого? Топят? Отвечаю. А: никого не убивают. Бэ: никого не топят. А вы, между прочим-с, мешаете, – кивнул на Валерку, – товарищу взять ставку. А товарищ, что интересно, просто желает честно пить мой коньяк. Толечко и всего…
Тут же Гордей и спохватись:
– Да-а!.. Валер, проиграй я, естественно, я и покупаю. Но проиграй ты, кто мне купит? – спросил вкрадчиво, подтрунивающе. В его тоне были одновременно и ирония, и яд, и трудно скрываемое беспокойство за возможный проигрыш. – Проиграй ты – ты же будешь…
Гордей устало сложил руки на груди. Скорбно уставился на Валерку.
– Не переживай вчерняк, – корильно ответил Валерка. – На той неделе я привозил вам из Воронежа на пятнадцать рубчонков колбасы. Да и в прошлые разы привозил. Набежало полста долга. Но мать пока так и не отслюнила мне мой пятихатник. Обещала отдать потом. В твой аванс. Так что если что – та полташка твоя.
– Не возражаю, – уступчиво согласился Гордей. – В пятницу был аванец. Мой авансишко со мной. Всё забываю выложить из кармана свои шелестелки.
– И сколько ты грабанул аванса? – спросил Валерка.
Гордей поднёс палец к своим губам:
– Тс-с… Большие деньги любят тишину.
Гордей достал новенькую четвертную, с минуту игриво пообмахивался ею, как веером, и, вздохнув, холодно похрустел денежкой, прощально подал Ростику:– Ну-ка, карманной слободы тяглец,[16 - Карманной слободы тяглец – вор-карманник.] давай мухой в "Улыбаловку!
– За шампусиком? – спросил Ростик.
– За пятью грузинскими звёздочками! Ну!.. Чеши фокстротом. Живо же! Сотрись с экрана!
Не ставя ногу на педаль, Ростик с бегу напрыгнул на Валеркин велосипед и поехал.
– Куда вы его послали? – недоуменно спросила Раиса у Гордея, показала на Ростика, – удалялся по плотине.
– А-а… Это мы по-свойски навеличиваем так кафе наше "Улыбка".
4
Когда Гордей связал Валерке руки, Валерка как-то внезапно обмяк. Присмирел и сиротой обвёл всех долгим взглядом.
Были в том взгляде укор и мольба, вызов и кротость, тоска и беспокойство.
В замешательстве стихал весёлый базар.
Все почему-то почти разом почувствовали себя неловко. При них, при живых свидетелях, засевалось злое дело, и ни одна душа не подумала отвести беду!
Валерка тяжело посмотрел на Гордеев узел у себя на запястьях. Посмотрел на воду.
Ему вдруг стало страшно.
Опало подумалось: ну пойди он сам босиком в воду, может уколоться травой, может поскользнуться, может упасть, и уже тогда ничто не сподвигнет его, суеверного, плыть к тому берегу.
– Для полноты счастья вы б меня метнули, что ли… – будто самому себе глухо пробормотал Валерка.
С диким улюлюканьем, с воплями толпа подхватила его за руки, за ноги, раскачала и, невольно сделав с ним короткую пробежку к воде, бросила.
Бросали его лицом вперёд. Но тех коротких мгновений, покуда он был в воздухе, ему, как кошке, хватило на то, чтоб в страхе повернуться всем телом назад. К берегу.
Все решили, что он, как только вынырнет, непременно рванёт назад.
Но время шло.
А Валерка всё не прорезался из воды.
Bce тревожно запереглядывались.
– Хор-рошо лапоть плавает, лишь пузыри прядают! – дуром гаркнул кто-то. – Во! Вон!..
И верно. От берега наискоску уходила дорожка из редких лопающихся на воде пузырей.
– Между прочим, – Раиса с укором глянула на Гордея, – вы хоть знаете, что бывает за подстрекательство?
– Всякое. В данном случае бутылка коньяка.
Равнодушие, с которым это было сказано, зацепило её.
– Его нет почти пять минут! – ударила синим длинным ногтем по часам у себя на руке.
– Лично я не удивлюсь, если его не будет и все девять минут и девять секунд.
– То есть?
– То и есть, что есть. Девять минут и восемь секунд – мировой рекорд пребывания человека под водой. А он у нас на мелочи не разменивается. Мировой рекорд он спокойнушко сорвёт с наварцем! Вот вам успокоительная пилюля. Плавает же он – я тебе дам! Не чета мне или любому кто здесь. Он не то что по дну может целую вечность идти, он и сквозь землю может пройти. Лично я ещё раз не удивлюсь, если он вывернется к нам не из пруда, а из-за бугорка, с поля, – потыкал оттопыренным большим пальцем с плоским ногтем себе за плечо.
– Тогда я умом не достигаю ситуацию. Если он такой пловец, что же вы с ним спорили? На верный проигрыш?
– Не-ет… Уж я-то как-нибудь да знаю и себя, и его. Не тот я дядюка, чтоб-с спорил на проигрыш да ещё на верный.
