Сцена вне времени

СанаА Бова

Сцена вне времени

Пролог: "Эхо древней мелодии"

Ночь укрыла Сеул невесомой пеленой, окутав улицы мягкой тенью. Бледные лучи фонарей проникали сквозь узкие щели жалюзи в тесную квартиру Мишель, притаившуюся на верхнем этаже старого дома в центре города, и рисовали на полу тонкие золотые полосы. Она стояла у окна, босые ступни утопали в мягком ворсе выцветшего ковра, а лёгкая рубашка, заменившая ей ночное одеяние, трепетала под порывами сквозняка, гулявшего по комнате. За стеклом город дышал привычным ритмом: гул моторов сливался с протяжным звоном трамваев, а резкий ветер подхватывал эти звуки, вплетая их в полотно её одиночества. Русые пряди, растрепавшиеся за день, касались щёк, и она не поднимала руки, чтобы их убрать – этот тихий шорох казался единственной связью с миром снаружи. Ладонь прижалась к холодному стеклу, пальцы ощутили ледяной укус, а взгляд скользнул к россыпи огней внизу. Сеул мерцал, подобно звёздам, упавшим на землю, но в этом сиянии таилась холодная отчуждённость, неспособная согреть её душу.

Ветер усилился, его вой прорезал тишину, и в этом порыве родился звук – тонкий, хрупкий, чужой привычному гулу улиц. Мелодия возникла из пустоты, натянутая, как струна на грани разрыва, и вплелась в дыхание города. Мужской голос, мягкий, но пронизанный глубокой печалью, пел без слов, и его отзвуки проникали в неё, подобно каплям дождя, стекающим по трещинам. Мишель застыла, дыхание сбилось, а сердце, до того лениво отсчитывавшее минуты усталости, рванулось в груди, будто стремилось вырваться наружу. Она склонилась к окну, пальцы впились в подоконник, дерево отозвалось слабым скрипом, оставляя лёгкую боль в коже. Этот голос не просто звучал – он манил, шептал о прошлом, забытом и неуловимом, но живом в её костях, в её крови.

Тень облака скользнула по небу, поглотив лунный свет, и мелодия окрепла, подхваченная ветром, словно принесённая из глубины веков. Мишель закрыла глаза, ресницы дрогнули, и она погрузилась в этот зов, пытаясь уловить его суть. Губы шевельнулись, беззвучно повторяя ускользающие ноты, но голос оставался далёким – он взмывал, чистый и острый, а затем растворялся в городском гуле, оставляя в её груди тлеющее эхо. Это пение было больше, чем звуком: оно дышало судьбой, обещанием, тянувшим её за пределы тесных стен. Она открыла глаза, выдохнула, и пар осел на стекле тонкой дымкой. Тьма за окном молчала, но мелодия пульсировала внутри, мягкая и упрямая, подобно биению сердца, не знающего покоя.

Мишель отступила от окна, пальцы разжались, оставив на подоконнике едва заметные вмятины, и обернулась. Тени от фонарей метались по стенам, танцуя, как призраки, явившиеся из ночи. Она знала Сеул – его ритм, его дыхание, – но этот голос принадлежал иному времени, древнему, как рассказы деда, звучавшие в детстве с трепетом и теплом.

– Кто ты? – шепнула она в пустоту, голос дрогнул, слабый и хриплый. Ветер за окном отозвался протяжным стоном, унося слова в темноту. Рука легла на грудь, где сердце всё ещё билось в такт невидимому зову, и в этот миг она поняла: мелодия не случайна. Это первый шаг к тайне, ждущей её за гранью привычного.

Ночь растянулась бесконечной нитью. Мишель лежала на диване, погружённая в мягкость старой обивки, пропитанной запахом пыли и давно пролитого кофе. Городской гул доносился издалека, приглушённый скрипом половиц и тусклым светом лампы, рисовавшим узоры на потолке. Веки отяжелели, дыхание замедлилось, пальцы разжали край одеяла, и усталость увлекла её в сон. Тьма обняла сознание, но вместо пустоты перед ней раскинулся серый туман, густой и холодный, клубящийся, как дым угасающих углей. Стены квартиры растаяли, под ногами возник тёплый деревянный пол, шершавый и живой, а вокруг вырос театр – ветхий, с облупившейся краской и скрипучими балконами, где тени зрителей колыхались в полумраке.

Воздух дрожал, пропитанный смолой и сыростью. Факелы отбрасывали неверный свет на толпу, сливавшуюся в тёмное море лиц. Из глубины сцены выступил он – молодой певец, сотканный из закатного сияния. Тёмная мантия с золотыми нитями струилась за ним, чёрные волосы падали на лоб, а глаза – золотисто-алые, тлеющие, как угли, – горели в полутьме. Он шагнул в круг света и запел. Голос, низкий и мощный, прокатился по залу, подобно ветру, гнущему ветви, сотрясая воздух, доски сцены, её собственную грудь. Мелодия, полная тоски, взмывала вверх, и толпа взорвалась криками, сливаясь в единый рёв:

– Чжихо! Чжихо!

Его имя отпечаталось в её сознании, гудело в ушах. Она стояла среди зрителей, взгляд прикованный к его лицу, к глазам, пылающим последними лучами солнца. Рука поднялась, пальцы дрожали в воздухе, стремясь сократить расстояние, коснуться этой мелодии, звавшей её из глубин памяти. Но ноги отяжелели, туман стелился по полу, холодный и цепкий, сковывая её движения. Она рванулась вперёд, но он держал крепко, и крик застрял в горле, растворяясь в гуле толпы.

Взгляд певца поймал её – резкий, пронзительный, как молния. В этих закатных глазах мелькнула боль, смешанная с узнаванием, будто он знал её, видел раньше. Этот взгляд пробил её насквозь, сердце сжалось, и тоска, отражённая в нём, отозвалась острой болью в груди. Она шагнула снова, но туман сгустился, обвил лодыжки, а свет на сцене угасал. Голос оборвался на высокой ноте, толпа стихла, и мрак поглотил сцену, оставив её в сером мареве. Рука тянулась вперёд, пальцы сжались в пустоте, а эхо его взгляда дрожало в ней, не отпуская.

Мишель очнулась, вырванная из сна, будто чья-то рука выдернула её из ледяной пучины. Глаза распахнулись, встретив темноту квартиры, дыхание рвалось короткими толчками, сердце колотилось, отдаваясь в висках. Пальцы скользили по смятому одеялу, ища опору, ткань холодела от ночной сырости. За окном Сеул гудел, ветер доносил звон трамваев, но в комнате царила тишина, тяжёлая и густая.

Рука наткнулась на твёрдый предмет под подушкой. Пальцы дрогнули, коснувшись гладкой поверхности, и она вытащила его – чёрное перо с вырезанной нотой, тёплое, будто дышавшее. Ладони сжали находку, тепло разлилось по коже, мягкое и настойчивое. Она поднесла его к глазам, вглядываясь в поблёскивающую ноту, и нахмурилась. Взгляд обежал комнату – книги на диване, пустая чашка на столике, тени за окном, – но этот предмет не принадлежал её миру. Пальцы стиснули его сильнее, тепло обожгло, и в нём зазвучало эхо той мелодии, тоскливой и глубокой.

Она метнулась к лампе, пальцы нашарили выключатель. Свет хлынул в комнату, отражаясь от стен, покрытых трещинами времени, и упал на перо, высвечивая его тёмную суть. Оно не лежало здесь вчера – подушка пахла лишь её усталостью. Дыхание сбилось, грудь сжалась от предчувствия, острого и холодного.

– Откуда ты взялось? – шепнула она, голос сорвался, слабый и хриплый. Ветер за окном простонал в ответ, унося слова в ночь.

Мишель откинулась назад, перо покоилось в ладони, свет играл на его поверхности, оживляя вырезанную ноту. Этот предмет был старше её дома, старше огней Сеула, он дышал прошлым, о котором говорил дед. Теперь он лежал в её руках – ключ к неведомому. Тепло пробежало по венам, и мелодия зазвучала снова, зовущая, обещающая ответы за гранью её жизни.

Тусклый свет лампы отбрасывал мягкие блики на стены маленькой квартиры, где ночная тишина смешивалась с далёким гулом Сеула, пробивавшимся сквозь тонкие стёкла. Мишель сидела на диване, подтянув колени к груди, а рядом, на потёртом кофейном столике, лежал старый альбом деда – потрёпанный, с пожелтевшими страницами, пропитанными запахом пыли и времени. Пальцы, дрожавшие от усталости и странного волнения, коснулись кожаной обложки, прохладной и шершавой, как кора старого дерева. Она раскрыла его, страницы зашуршали под ладонями, открывая заметки деда – историка, посвятившего жизнь поиску магии музыки. Чернила поблёкли, но буквы, выведенные его аккуратным почерком, сохраняли силу его слов, его веры. Она листала их, ища ответ на вопрос, ещё не оформившийся в её сознании.

Ветер стонал за окном, пробираясь сквозь щели, и в этом звуке она уловила мелодию, не покидавшую её с той минуты, как вплелась в шум города. Тонкая, тоскливая, она звучала в голове, подобно эху далёкого голоса, манившего её к чему-то утерянному. Мишель застыла, взгляд скользнул по строкам, где дед описывал певцов прошлого – их голоса, по его словам, двигали звёзды, изменяли судьбы, оживляли угасшую магию. Она видела его так ясно, будто он сидел рядом: сгорбленный, с седыми прядями, падавшими на лоб, и глазами, сиявшими, когда он делился этими историями у камина в их старом доме.

– Их магия исчезла, Мишель, – говорил он, голос дрожал от благоговения. – Она спрятана в прошлом. Не ищи её, это опасно, но если услышишь – не отворачивайся.

Эти слова, казавшиеся ей в детстве сказками, теперь звенели в ушах, переплетаясь с мелодией, звучавшей в голове. Она листала дальше, страницы шуршали, перед глазами мелькали имена, даты, наброски рун, которые он любил разгадывать, пока взгляд не упал на чёрное перо с вырезанной нотой, лежавшее рядом. Оно оставалось тёплым даже в холодной комнате, свет лампы играл на его гладкой поверхности, оживляя тонкую линию ноты. Мишель взяла его в руки, пальцы сомкнулись вокруг, и тепло пробежало по коже, мягкое, но настойчивое, пульсируя в венах. Она поднесла его ближе, вглядываясь в загадку, явившуюся без спроса, и мелодия в голове окрепла, зазвучав яснее, будто кто-то пел за её спиной.

Губы дрогнули, и она шепнула в тишину:

– Я найду тебя.

Голос прозвучал слабо, почти утонул в стуке сердца, но в этих словах родилась решимость, крепнувшая в груди, подобно мосту через пропасть веков. Она не знала, кто он, этот певец из прошлого, но чувствовала: он ждёт её, его тоска – её тоска, его зов – её путь. Альбом деда лежал раскрытым, страницы колыхались от сквозняка, и в этом шорохе слышалось его одобрение, его вера, сопровождавшая её даже теперь, когда его голос давно смолк. Перо в руке потяжелело, тепло проникло глубже, и Мишель выпрямилась, взгляд устремился к окну, где Сеул сиял в ночи, не ведая, что её жизнь уже меняется. Мелодия звучала, не отпуская, и в этой ночи она знала: это не конец, а начало, связывающее её с прошлым нитью, протянутой через время.

Утро мягко проникло в квартиру лучами солнца, пробивавшимися сквозь тонкие занавески, заливая комнату светом, слишком ярким после тёмной ночи. Мишель лежала на диване, укутанная старым одеялом, пахнущим лавандой и лёгкой сыростью, русые волосы разметались по подушке, а веки хранили тяжесть сна, полного тоскливых мелодий и туманных видений. За окном Сеул пробуждался: гул машин, звон трамваев, шорох шагов прохожих вплетались в утреннюю тишину, но внутри царила неподвижность, пока резкий стук в дверь не расколол её, подобно трещине в стекле. Мишель вздрогнула, тело напряглось, она села, одеяло соскользнуло на пол, обнажая тонкую рубашку, прилипшую к коже от ночной прохлады. Стук повторился, настойчивый и короткий, и она поднялась, спотыкаясь, босые ноги коснулись холодного паркета, а сердце заколотилось, предчувствуя перемену.

Дверь скрипнула под рукой, и в проёме возник курьер – молодой парень в серой униформе, с усталыми глазами и щетиной на подбородке. Он молча протянул плотный белый конверт с логотипом Infinity Stage – звезда в круге, вытисненная золотом, поблёскивала в утреннем свете.

– Мишель Лунная? Распишитесь, – буркнул он, сунув ей планшет с мигающим курсором.

Она кивнула, пальцы дрожали, выводя подпись, и курьер, бросив короткое «до свидания», исчез, оставив её с клочком бумаги, тяжёлым, несмотря на лёгкость. Дверь закрылась с мягким щелчком, и Мишель вернулась к дивану, шаги звучали глуше в вернувшейся тишине. Она опустилась на край, конверт лёг на колени, пальцы замерли над краем, ощущая шершавость бумаги, прежде чем решительно разорвать его. Внутри оказался лист, сложенный пополам, и она развернула его, вглядываясь в чёрные буквы: «Мишель Лунная, приглашаем на стажировку в гильдию певцов Infinity Stage». Слова ударили в неё, подобно порыву ветра, дыхание замерло, застряв в горле, а пальцы невольно стиснули чёрное перо с вырезанной нотой, лежавшее рядом на подушке, тёплое и живое под кожей.

Взгляд метнулся к окну, где Сеул раскинулся под утренним небом, окутанный лёгкой дымкой, поднимавшейся над крышами. Высокие серые дома пронзали облака, звон трамваев вплетался в гул улиц, отзываясь эхом той мелодии, что не покидала её с ночи. Она смотрела на город, знакомый до боли, но теперь он казался иным – в его тенях таилось нечто большее, манившее её, как голос из сна. Перо в руке потеплело, тепло пробежало по венам, и мелодия в голове зазвучала яснее, мягче, но настойчивее, требуя ответа.

– Это начало, – выдохнула она, голос, тихий и хриплый, сорвался с губ, растворившись в утреннем воздухе, но оставив след в душе.

Мишель поднялась, конверт остался в руке, а перо она сжала крепче, ощущая, как его тепло становится её частью, якорем в море неведомого. За окном Сеул жил своей жизнью, но для неё он уже не был просто городом – это был порог, за которым начинался путь к судьбе, скрытой в мелодии, звучавшей через века. Она знала: этот зов не случаен, и теперь, с письмом в руках, она шагнёт навстречу ему, даже если тьма, таившаяся за ним, была ближе, чем ей хотелось верить.

Глава 1: "Врата бесконечности"

Утренний Сеул встретил Мишель серым сиянием, пробивавшимся сквозь пелену облаков, что раскинулась над городом тяжёлым покрывалом. Каблуки её ботинок стучали по асфальту, отмеряя шаги в ритме, отзывавшемся в груди, где сердце билось ровно, но с лёгкой дрожью предвкушения, будто знало тайну, ещё скрытую от её разума. Улица пульсировала жизнью: машины проносились мимо, оставляя едкий шлейф выхлопов, а голоса прохожих сливались с протяжным звоном трамваев, скользивших по рельсам. Она поправила сумку на плече, пальцы невольно коснулись кармана, где покоилось чёрное перо с вырезанной нотой – тёплое даже сквозь ткань, подобно углю, тлеющему в её руках. Впереди возвышалась башня Infinity Stage – не громада небоскрёба, а здание с острыми гранями и стеклянными стенами, отражавшими серое небо и суету улиц, как зеркало, хранящее чужие секреты. Мишель остановилась, подняв взгляд к вывеске, где золотые буквы мерцали сдержанно, но властно, а ветер, резкий и холодный, подхватил её русые пряди, бросив их на лицо.

Она стояла, ощущая дрожь воздуха вокруг, и в этом движении всплыл голос деда – хриплый, чуть надломленный, но полный тепла веры, что грела её даже теперь, когда его присутствие осталось лишь в памяти.

– Музыка – это магия, Мишель, найди её, – говорил он, склоняясь над старыми книгами в их тесной гостиной, где воздух пропитывался запахом бумаги и тлеющих углей камина.

Рука её поднялась к шее, где висел его амулет – медальон с выгравированной нотой, потёртый временем, но тёплый, как его ладони в тот последний вечер, когда он надевал его на неё. Пальцы сжали металл, и тепло разлилось по коже, мягкое, но упрямое, как обещание, оставленное ей в наследство. Этот амулет связывал её с ним, с его мечтой о прошлом, где музыка дышала силой, способной менять мир. Теперь она стояла перед дверью, ведущей к чему-то большему, чем стажировка, – она ощущала это в дрожании воздуха, в стуке сердца, нараставшем с каждым мгновением, пока глаза её блуждали по вывеске.

Двери Infinity Stage разошлись перед ней с тихим шипением, автоматические створки открыли просторный холл, где гудели компьютеры, а свет люстр отражался в стеклянных панелях, рисуя тени на гладком полу. Она шагнула внутрь, и шум улиц смолк за спиной, уступив место гулу техники и слабому звону, доносившемуся из глубины здания. Но воздух здесь дрожал не от машин или шагов – в нём витало нечто густое, осязаемое, как дыхание старого дома, хранящего тайны. Пальцы скользнули в карман сумки, коснулись пера, и его тепло вспыхнуло, почти обжигая, отзываясь на странный ритм, наполнявший пространство. Она замерла, оглядывая холл: стойка ресепшена, где девушка в строгой форме стучала по клавишам, стеклянные двери с надписью "Студия", и вывеска над ними, манившая её, подобно маяку в ночи.

Взгляд её поднялся к этим золотым буквам Infinity Stage, сиявшим холодно, но с живой искрой, шептавшей о прошлом, о мелодии, звучавшей в её голове. Она сжала амулет сильнее, тепло его пробилось сквозь ткань рубашки, и в этом тепле ожил голос деда, его вера, приведшая её сюда через годы.

– Я здесь, дед, – шепнула она, голос её, тихий и чуть хриплый, растворился в гуле офиса, но остался в душе, как клятва, данная ему и себе.

Сеул за спиной жил своей жизнью, но здесь, в этом холле, начинался иной путь – к тайне, древнее города, древнее её самой.

Холл остался позади, и шаги менеджера, быстрые и сухие, повели Мишель по длинному коридору, где свет люстр отражался в стеклянных стенах, бросая блики, скользившие по чёрной плитке, как тени крыльев. Каблуки её ботинок стучали в такт его походке, но звук тонул в низком гуле, доносившемся из-за дверей впереди – мощном, глубоком, проникавшем до костей. Менеджер, невысокий мужчина в сером костюме, с усталыми глазами и сжатыми губами, бросил на неё взгляд через плечо, не сбавляя темпа. Его голос, резкий от привычки командовать, прорезал тишину:

– Студия там. Держись рядом, времени мало.

Двери распахнулись с лёгким шипением, и волна звука хлынула на неё, заставив замереть на пороге. Студия раскинулась просторным залом с высокими потолками и чёрными стенами, увешанными панелями, гасившими эхо, но не способными сдержать силу голосов, гремящих через динамики. Пол дрожал под ногами, как живое существо, откликаясь на мелодию – резкую, ритмичную, с нотами, цеплявшими воздух. В центре, за стеклянной перегородкой, стояли Infinite – три силуэта, выхваченные светом прожекторов из полумрака. Их голоса сливались в мощный поток, чистый и пронзительный, от которого кожа покрывалась мурашками, а в груди что-то сжималось, находя отклик, ещё не понятый ею.

Менеджер кивнул в их сторону, рука его указала на стекло, и голос смягчился, почти утонув в музыке:

– Это Infinite. Кайден, Тэхён, Кихён. Осваивайся быстро, ты теперь с ними. Не стой, идём.

Он двинулся вперёд, но Мишель замешкалась, пальцы невольно коснулись сумки, где лежало перо, тёплое, как тлеющий уголёк. Музыка оборвалась, динамики замолчали с лёгким треском, и тишина обрушилась тяжёлым покровом, густым, как воздух перед грозой. Из-за стекла вышел Кайден, его тёмная фигура двигалась с уверенностью, граничившей с угрозой. Плащ, чёрный с серебряной каймой, колыхнулся за спиной, а глаза, глубокие и холодные, как небо перед бурей, скользнули по ней, пронзив насквозь. Он остановился в шаге, и голос его, низкий и острый, разрезал тишину:

– Кто ты? И зачем здесь?

Горло её сжалось, слова застряли, но взгляд его, тяжёлый и испытующий, требовал ответа. Она выпрямилась, расправив плечи, пальцы в кармане стиснули перо, и его тепло дало ей опору, шепнув внутри: "Ты выдержишь".

– Я стажёрка, – выдохнула она, голос дрогнул, но она продолжила, цепляясь за твёрдость, – Мишель Лунная. Меня прислали… помогать вам.

Кайден молчал, глаза его буравили её, и в этой тишине она уловила слабый шёпот мелодии – тоскливой, глубокой, звучавшей с ночи. Уголок его губ дёрнулся в холодной усмешке, и он отвернулся, бросив через плечо:

– Помогать? Нам не нужны лишние. Не путайся под ногами.

Шаги его стукнули по плитке, гулкие и тяжёлые, унося его к перегородке, где ждали остальные. Мишель осталась стоять, сердце колотилось, но тепло пера удерживало её. Из полумрака выступили Тэхён и Кихён, их взгляды были мягче, но внимательны. Тэхён, с светлыми прядями, упавшими на лоб, улыбнулся, и улыбка его грела, смягчая резкость момента.

– Не принимай близко, – сказал он тихо, голос его лился мягко, как свет лампы в ночи. – Кайден всегда такой с новыми. Покажи, что ты здесь не зря, и он отступит.

Кихён, рядом, смотрел иначе – глаза его, острые и тёмные, скользнули по ней с недоверием, и он наклонился к Тэхёну, шепнув едва слышно:

– Ещё одна любопытная? Это лишнее, Тэхён. Пусть держится подальше от наших дел.

Шёпот их смешался с гулом студии, где техника потрескивала после песни, а Мишель стояла, ощущая пульс пера в руке, и мелодия в голове звала её дальше. Эти трое – Кайден с холодом, Тэхён с теплом, Кихён с остротой – были больше, чем группа, и её путь с ними обещал нечто большее, чем работа. Это было начало, скрывавшее тень древности за стеклянными стенами.

Студия ещё хранила отголоски голосов Infinite, когда стеклянная дверь в углу отворилась с тихим шипением, и в зал вошла пожилая женщина в сером костюме, обтягивавшем её худую фигуру, как доспехи. Шаги её стучали по плитке, уверенные и размеренные, а седые волосы, стянутые в пучок, отливали сталью под светом люстр. Мишель стояла у стены, пальцы теребили ремешок сумки, а воздух казался плотным, пропитанным гулом техники и слабым ароматом кофе из комнаты отдыха. Женщина остановилась перед ней, лицо её, покрытое морщинами, оставалось непроницаемым, но глаза, тёмные и острые, впились в неё с холодной силой, сжимавшей всё внутри.

– Ты Мишель Лунная, верно? – голос её был твёрд, как камень, без тени мягкости. – Я Хан Ёнсу, главный менеджер. Твоё первое задание – организуй тур "Песнь звёзд". Докажи свою ценность, или вылетишь сегодня же.

Она протянула планшет, экран его светился открытым файлом, и Мишель взяла его, ощутив холод пластика под пальцами, лёгкий для тяжести её слов. Хан Ёнсу отступила, скрестив руки, взгляд её стал жёстче, ожидая промаха. Мишель опустила глаза к экрану, где мелькали строки – Лунный Край, Золотой Перевал, Туманные Врата, даты, тянувшиеся через недели, как цепь, сковывающая её. Она листала план, пока шёпот из угла не заставил её замереть – тихий, но острый, пробивавшийся сквозь гул кондиционеров. Стажёры у стены, с ноутбуками, склонились друг к другу, голоса их доносились обрывками.

– Слышала про прошлый тур? – прошипела девушка с короткими волосами, тон её дрожал от любопытства. – Говорят, там было странно…

– Да, – подхватил парень рядом, глаза его блеснули, скользнув по Мишель. – Помощник исчез после Туманных Врат. Это не случайность, а что-то жуткое. Она не продержится, если сунется туда.

Слова их упали на неё холодным дождём, пальцы стиснули планшет, пластик хрустнул под ладонями, а тепло пера в сумке вспыхнуло, отзываясь на тревогу, пробудившуюся в ней. Она подняла взгляд, ища опору в этом зале, где свет люстр отражался в стекле, и наткнулась на Кайдена. Он стоял в углу, плащ сливался с тенями, но лицо, острое и холодное, выделялось, как осколок льда. Глаза его, глубокие и тёмные, смотрели на неё из-под чёрных прядей, и в них мелькнула тревога – не насмешка, а нечто глубже, скрытое за бронёй. Этот взгляд поймал её, и в нём она уловила эхо мелодии, звучавшей в голове, – тоску, связывавшую их через тайну, ещё не разгаданную.

– Почему молчишь? – голос Хан Ёнсу вернул её в реальность, резкий и требовательный. – Задача ясна, или мне искать замену? "Песнь звёзд" – это их лицо. Не провали.

Мишель сглотнула, губы шевельнулись, но голос прозвучал тише, чем ей хотелось:

– Я поняла. Сделаю всё, как надо.

Хан Ёнсу прищурилась, взгляд её прошёлся по ней, как луч света по тёмной комнате, и она кивнула, коротко и сухо.

– Хорошо. Начнёшь завтра. Не опоздай.

Шаги её застучали по плитке, унося прочь, а стажёры замолчали, но слова их висели в воздухе, как дым. Мишель посмотрела на Кайдена, и его глаза всё ещё держали её, тревога в них была осязаемой, и она поняла: он знает о прошлом туре нечто, угадываемое другими лишь смутно. Перо в кармане стало теплее, мелодия зазвучала яснее, шепча о тайнах за стеклянными стенами.

Коридор тянулся длинной полосой, свет люстр отражался в стеклянных панелях, бросая блики на чёрную плитку под ногами Мишель. Шаги её звучали глухо, каблуки оставляли слабое эхо, тонущее в низком гуле динамиков из студии. В руках она несла коробку с оборудованием – микрофоны, провода, металлические детали, позвякивавшие при движении, – и тяжесть её ощущалась не только в руках, но и в груди, с того мига, как она вошла в это здание. Воздух был прохладным, пропитанным запахом пластика и озона от техники, но под этим скрывался тонкий ритм, пробивавшийся сквозь шум, как шёпот издалека. Она стиснула коробку сильнее, чувствуя, как тепло пера в сумке отзывается на этот ритм, мягко пульсируя под тканью.

Дверь студии была приоткрыта, и сквозь щель вырывалась музыка – резкая, ритмичная, с басами, сотрясавшими пол. Мишель шагнула ближе, но тень мелькнула перед ней, и Кайден возник на пути, быстрый и бесшумный, как хищник. Плащ его колыхнулся, серебряная кайма блеснула под лампами, а лицо, острое и холодное, оказалось слишком близко, заставив её замереть. Он протянул руку, перехватывая коробку, и пальцы его – твёрдые, чуть шершавые – коснулись её кожи над запястьем. Мир сжался до точки, и мелодия – тоскливая, глубокая, звучавшая с ночи, – вспыхнула в сознании, чистая и пронзительная, как голос Чжихо из сна. Дыхание её сбилось, ноги приросли к полу, коробка чуть не выскользнула, пока она стояла, глядя в его тёмные глаза, где за холодом мелькнула тень – острая, как укол.