Песнь расколотых небес

СанаА Бова

Песнь расколотых небес

ПРОЛОГ: ПАДЕНИЕ НЕБЕСНОГО ДВОРЦА

В начале времён небеса были единым нефритовым сводом, бескрайним и сияющим, словно зеркало, в котором отражались звезды и дыхание вечности. Под этим куполом возвышался Небесный Дворец – обитель богов, сотканная из света и мечтаний. Его шпили, острые, как клыки драконов, пронзали облака, а стены из белого жемчуга и золотого камня мерцали, будто тысячи солнц слились в одно. Ветер гудел в его коридорах, напевая древние мелодии, а водопады, струясь с потолков, падали в бассейны, где плавали карпы с чешуей из лунного света. Здесь правил Небесный Император, чья воля была законом для стихий: огня, что пылал в сердцах, воды, что текла в венах мира, ветра, что шептал тайны, земли, что держала кости времени, и металла, что резал судьбу, как меч.

Его дети, боги пяти стихий, охраняли этот порядок. Цянь Лун, повелитель ветра, чьи крылья дракона гнали облака через небеса, был первым среди них – гордый, с глазами, как грозовые тучи, и голосом, что гремел в бурях. Хуо Фэн, богиня огня, чья душа была подобна фениксу, возрождающемуся из пепла, шагала по залам Дворца в алых шелках, и каждый ее взгляд оставлял за собой искры. Шуй Юнь, бог воды, тёк по жизни плавно и тихо, его длинные волосы струились, как реки, а улыбка скрывала глубины, где таились предательства. Ту Шань, богиня земли, стояла неколебимо, ее кожа была груба, как горные скалы, а руки могли сокрушить камень одним движением. И наконец, Ци Лин, младшая из них, богиня гармонии, чья красота заставляла даже богов замирать в благоговении.

Ци Лин была не просто богиней – она была душой Небесного Дворца. Её волосы, черные, как ночь перед рассветом, струились до пола, глаза сияли, как утренние звезды, а пальцы, тонкие и изящные, касались гуцина, сотканного из облачных нитей и костей небесных зверей. Этот инструмент, Пять Божественных Струн, был даром Императора, и каждая струна звенела своей стихией: ветер пел о свободе, огонь гудел страстью, вода шептала покой, земля держала ритм, а металл резал воздух, как клинок. Когда Ци Лин играла, мир слушал. Горы склонялись к ее мелодиям, реки текли в такт, а звёзды мигали, словно подпевая. Даже боги, гордые и непреклонные, садились у ее ног, завороженные Песнью Небес, что связывала их силы в единое целое.

Но гармония, как тонкий шёлк, рвется под тяжестью зависти. Цянь Лун, чья душа жаждала простора, начал шептаться с ветрами, спрашивая, почему он должен делить небеса с другими. Хуо Фэн, чье пламя не знало границ, смотрела на Ци Лин с презрением, видя в ее музыке цепи, что сковывали ее огонь. Шуй Юнь, скрывая мысли за спокойствием вод, плел интриги, мечтая о власти, что текла бы только в его руках. Ту Шань, чья воля была твёрже гранита, ненавидела перемены, что приносила мелодия сестры. Они собрались в тени Дворца, под парящими осколками облаков, и их голоса слились в заговор, что должен был изменить мир.

Ночь предательства наступила тихо, как тень, крадущаяся по нефритовым плитам. Ци Лин стояла в центральном зале Небесного Дворца, ее гуцин лежал на коленях, а пальцы перебирали струны, рождая мелодию, что успокаивала даже бурлящие сердца богов. Зал был огромен: потолок терялся в облаках, стены украшали фрески с драконами и фениксами, а пол сиял, отражая свет тысячи светильников, подвешенных на золотых цепях. Ветер Цянь Луна гулял между колонн, огонь Хуо Фэн плясал в жаровнях, вода Шуй Юня журчала в фонтанах, а земля Ту Шань поддерживала все это великолепие. Ци Лин не знала, что за её спиной уже собрались тени.

Цянь Лун выступил первым. Его крылья развернулись, заполнив зал вихрем, что сорвал шелковые занавеси и погасил светильники. Его голос прорезал тишину, как гром:

– Сестра, твоя песнь – оковы. Мы рождены править, а не петь в унисон.

Ци Лин подняла голову, ее слепящие глаза встретились с его взглядом.

– Брат, – ответила она, и голос её был мягким, но стойким, как корень, что держит гору, – наша сила в единстве. Разрушишь его – и мир рухнет.

Хуо Фэн шагнула вперед, ее алые одежды развевались, как языки пламени. Она рассмеялась, и смех ее был подобен треску горящего леса:

– Мир? Это клетка, а ты – наш тюремщик. Я не буду пеплом под твоими струнами!

Она взмахнула рукой, и копье огня, раскаленное до белизны, сорвалось с ее пальцев, устремившись к Ци Лин. Богиня уклонилась, струны гуцина зазвенели от ветра, что она вызвала в ответ, и копье врезалось в стену, оставив дымящуюся трещину.

Шуй Юнь не сказал ни слова. Он лишь поднял руку, и водопады, что текли с потолка, обрушились вниз, как тысячи клинков. Вода хлынула на Ци Лин, но она сыграла ноту, и потоки расступились перед ней, словно покорённые её волей. Ту Шань ударила кулаком о землю, и пол раскололся, обнажая бездну под ногами богини. Ци Лин прыгнула в сторону, ее шелковые одежды задели край пропасти, но она удержалась, продолжая играть. Мелодия стала громче, отчаяннее, пытаясь вернуть братьев и сестер к разуму.

Но их сердца уже ожесточились. Цянь Лун взмахнул крыльями, и буря ворвалась в зал, разрывая фрески и снося колонны. Хуо Фэн метнула второе копьё, и на этот раз оно нашло цель – пронзило грудь Ци Лин, вырвав крик из ее горла. Кровь, серебряная и сияющая, хлынула на пол, а гуцин выпал из ее рук. Струны завибрировали, испуская звук, что был одновременно воплем боли и зовом к небесам. Этот звук разорвал нефритовый купол, и Небесный Дворец начал рушиться.

Шпили падали, как сломанные копья, стены трескались, как хрупкий лёд, а осколки неба взмывали вверх, подхваченные вихрями стихий. Каждый кусок Дворца стал парящим островом, живым и поющим, хранящим эхо струн Ци Лин. Боги, увидев, что натворили, бежали, унося с собой части её силы. Цянь Лун укрылся в бурях, Хуо Фэн – в огненных пустошах, Шуй Юнь – в водных глубинах, Ту Шань – в земных горах. Но гармония умерла, и мир под расколотыми небесами стал другим.

Осколки неба повисли над землей, словно звёзды, сорванные с небосвода. Они двигались, ведомые волей стихий: одни пылали вечным огнем, другие текли водопадами, третьи гудели ветрами, четвертые застыли, как горы, а пятые звенели, как металл. Смертные, что жили внизу, смотрели вверх с благоговением и страхом. Их города росли среди руин, их кланы сражались за падающие осколки, а их молитвы поднимались к богам, не зная, что те сами стали пленниками своего предательства.

В сердце разрушенного Дворца, на Великом Осколке, остался гуцин Ци Лин. Его струны, разорванные, разлетелись по миру, каждая спряталась в глубинах небесных островов. Духи стихий – драконы, фениксы, карпы, тигры и змеи – стерегли их, а голоса струн шептались в ветрах, воде и огне, ожидая того, кто сможет их собрать. Монахи-даосы, укрывшиеся в горах, записали пророчество на свитках из бамбука: «Когда Песнь Небес зазвучит вновь, расколотое исцелится, или боги падут, и мир родится заново».

Прошли века. Осколки пели свои разрозненные мелодии, а смертные забыли имя Ци Лин. Но ее душа не исчезла – она разделилась, как струны, и ждала своего часа. Мир под небесами стал жестоким и прекрасным. На востоке раскинулись Огненные Пустоши, где кланы добывали алый нефрит из жерл вулканов, а осколки пылали, как факелы. На западе текли Водные Лабиринты, реки вились между парящими островами, охраняемые духами с чешуей из жемчуга. Север покрывали Земляные Горы, где осколки вросли в скалы, а юг звенел от Металлических Лесов, чьи деревья были остры, как клинки. В центре возвышался Великий Осколок, окруженный вихрями всех стихий, где, говорили, спрятана душа Ци Лин.

Боги следили за миром с высоты, их тени мелькали в облаках, а их слуги – жрецы Небесного Ордена – искали тех, кто мог бы вернуть Песнь. В деревне клана Линь, под тенью парящего острова, родилась девочка с глазами, закрытыми пеленой слепоты, и слухом, что ловил голоса ветра. Ее звали Линь Сюэ, и с ее первым криком где-то в небесах дрогнул осколок, пробуждая древнюю мелодию.

Расколотые небеса не молчали. Каждый осколок, парящий в пустоте, пел свою мелодию – обрывки великой Песни, что когда-то звучала в залах Небесного Дворца. Ветер гудел в их трещинах, огонь шипел в их жилах, вода капала с их краев, земля гудела в их сердце, а металл звенел, как далекий колокол. Эти звуки сплетались в хаотичный хор, что доносился до земель смертных, рождая легенды и страхи. Одни кланы поклонялись осколкам, возводя храмы из бамбука и камня, где жрецы в белых шелках возносили молитвы богам. Другие видели в них угрозу, ибо падающие куски неба могли стереть целые города, оставив лишь дымящиеся кратеры и шепот стихий.

Мир под небесами стал ареной вечной борьбы. Клан Огненного Феникса, чьи воины носили доспехи из алого нефрита, правил восточными пустошами, где земля дымилась, а реки текли расплавленным золотом. Их мечи, закаленные в пламени осколков, могли разрубить камень, а их боевые искусства, напитанные ци огня, сжигали врагов дотла. На западе клан Водяного Дракона плел сети из рек и каналов, их корабли скользили между парящими островами, а воины с копьями, чьи наконечники сверкали, как жемчуг, охраняли водные пути. Север принадлежал клану Земляного Тигра, чьи крепости вросли в горы, а их мастера ци могли вызвать лавины одним ударом кулака. Юг же был домом клана Металлической Змеи, чьи кузницы звенели день и ночь, рождая клинки, что пели на ветру, а воины двигались с грацией танцующих теней.

Но не только кланы определяли этот мир. Духи стихий, рожденные из силы Ци Лин, бродили по осколкам. На огненных островах фениксы расправляли крылья, их перья падали, как искры, и каждый взмах мог вызвать бурю пламени. В водных лабиринтах карпы с золотой чешуей охраняли струны, их глаза сияли, как луны, а хвосты поднимали волны, что топили целые флотилии. В горах земляные тигры рычали, их когти оставляли борозды в камне, а в металлических лесах змеи скользили меж деревьев, их шипение было подобно звону клинков. Драконы ветра, самые могучие из духов, кружили в бурях, их чешуя переливалась, как облака, а когти могли разорвать сам воздух.

Смертные боялись этих созданий, но жаждали их силы. Осколки, что падали на землю, несли в себе частицы стихий – кристаллы ци, способные исцелять, усиливать или разрушать. Кланы сражались за них, их войны заливали реки кровью, а их победы возносили героев к небесам. Но ни один смертный не слышал полной Песни Небес, что могла бы собрать осколки воедино. Лишь монахи-даосы, укрытые в пещерах среди облаков, хранили память о прошлом. Их свитки, написанные чернилами из сажи и крови драконов, говорили о Ци Лин, о ее гуцине и о том, что однажды придет тот, кто сыграет мелодию, способную исцелить мир – или уничтожить его.

Время текло, как река, что точит камень, и память о Небесном Дворце тускнела в умах смертных. Боги, укрывшиеся на своих осколках, следили за миром с холодным равнодушием. Цянь Лун парил в бурях, его крылья гнали облака, а голос гремел в громах, напоминая смертным о его мощи. Хуо Фэн сидела на троне из огня, ее фениксы кружили над пустошами, а пламя ее гнева могло спалить целые земли. Шуй Юнь лежал в глубинах водных островов, его глаза мерцали в тенях, а коварство плело сети, что опутывали кланы. Ту Шань застыла в горах, ее дыхание поднимало пыль, а воля держала осколки, как страж, что не ведает сна. Они правили, но их сила была неполной, ибо струны Ци Лин, разбросанные по миру, хранили часть их сущности.

Великий Осколок, сердце разрушенного Дворца, оставался неприступным. Он парил в центре небес, окруженный вихрями всех стихий: огненные смерчи сталкивались с водными бурями, ветра выли, как раненые звери, а земля и металл сплетались в хаосе. Здесь, в тронном зале, где когда-то сиял свет Императора, лежал гуцин Ци Лин, его струны исчезли, но дерево, покрытое трещинами, все еще дышало. Говорили, что тот, кто ступит сюда и соберет Песнь, станет либо новым Императором, либо тенью, что исчезнет в бездне. Но ни один смертный не осмеливался подняться к нему, а боги не могли вернуться, связанные своим предательством.

Жрецы Небесного Ордена, одетые в белые мантии с вышитыми драконами, ходили среди смертных, проповедуя волю богов. Их глаза сияли, как осколки неба, а руки держали посохи, что гудели от ци. Они искали знаки – тех, кто мог слышать голоса струн, тех, кто мог стать ключом к возвращению гармонии. Их храмы, вырезанные в скалах и увенчанные золотыми крышами, возвышались над городами, а их слова внушали страх и надежду. Но даже они не знали всей правды: душа Ци Лин не умерла. Она разделилась на пять частей, как струны ее гуцина, и ждала своего часа, спрятанная в сердце мира.

В деревне клана Линь, у подножия парящего острова, где ветер пел особенно громко, родилась девочка. Ее назвали Линь Сюэ, и клан шептался, что она проклята. Но старейшины, чьи руки дрожали от старости, заметили, что ветер стал мягче в тот день, словно кто-то сыграл мелодию, что утихомирила бурю. Никто не знал, что в ее слепых глазах таилась искра Ци Лин, и что ее судьба уже вплетена в расколотые небеса.

ГЛАВА 1: ЛИНЬ СЮЭ И ГОЛОСА ВЕТРА

Деревня клана Линь лежала в тени парящего осколка неба, словно придавленная его молчаливым величием. Осколок висел низко, его зазубренные края, поросшие мхом и серебристыми лианами, отсвечивали в лучах утреннего солнца. Он был живым: ветер гудел в его трещинах, рождая мелодии, что спускались к земле, как шёпот далёких духов. Деревня раскинулась у подножия холма, её дома из тёмного дерева и бамбука теснились вдоль узких улочек, а крыши, покрытые черепицей цвета заката, блестели от утренней росы. В центре возвышался храм клана – скромное строение с колоннами, вырезанными в виде драконов, и алтарём, где курились благовония, наполняя воздух ароматом сандала и жасмина.

Линь Сюэ сидела на пороге своего дома, маленького и ветхого, спрятанного в тени старого кипариса. Ей было семнадцать, но годы не прибавили ей ни роста, ни силы – она оставалась хрупкой, как тростник, что гнётся под ветром. Её кожа была бледной, почти прозрачной, а длинные чёрные волосы, заплетённые в простую косу, падали до талии. Глаза, скрытые пеленой слепоты, казались двумя жемчужинами, затуманенными дымкой, но в них таилась глубина, которую никто не замечал. На коленях лежал гуцин – старый, потрёпанный, с треснувшим деревом и струнами, что гудели от малейшего касания. Она сделала его сама, вырезав из веток кипариса и натянув нити из конского волоса, собранного у торговцев.

Клан Линь считал её проклятой. Когда она родилась, буря разорвала небо над деревней, и осколок, что парил над ними, издал звук – низкий, гудящий, как голос дракона. Старейшины шептались, что это знак гнева богов, и её слепота лишь подтверждала их слова. Мать Линь Сюэ, Линь Мэй, женщина с усталыми руками и глазами, полными тоски, умерла, когда девочке было пять, оставив её на попечение отца, Линь Чжоу. Но Линь Чжоу, суровый мастер боевых искусств, чья сабля висела над очагом, как напоминание о былой славе, видел в дочери лишь бремя. Он редко говорил с ней, предпочитая проводить дни в тренировочном зале клана, где учил молодых воинов владеть ци и мечом.

Линь Сюэ не жаловалась. Она привыкла к одиночеству, к шёпоту ветра, что гулял между домами, и к голосам, что никто другой не слышал. Эти голоса приходили к ней с детства – тонкие, как нити шёлка, они пели о свободе, о небе, о чём-то далёком и забытом. Она научилась отвечать им, перебирая струны гуцина, и мелодии, что рождались под её пальцами, были не похожи ни на что в деревне. Иногда они успокаивали больных, иногда заставляли птиц кружить над домом, но чаще пугали соседей, что видели в них отголоски проклятия.

Утро было тихим. Линь Сюэ сидела, скрестив ноги, её пальцы скользили по струнам, рождая мелодию, что текла, как ветер в листве. Она не видела солнца, но чувствовала его тепло на щеках, не видела осколка, но слышала, как он гудит в ответ на её игру. Ветер усилился, закружился вокруг неё, подхватывая листья и пыль, и голоса в её голове стали громче:

– Играй, дитя… Играй, и мы вспомним…

Она не понимала, кто говорит, но подчинялась, позволяя пальцам двигаться быстрее. Ноты сплетались в хор, что поднимался к небу, и где-то высоко, в сердце осколка, что-то дрогнуло.

Деревня просыпалась медленно. Женщины несли корзины с рисом к реке, мужчины точили мечи у кузницы, а дети бегали по улочкам, их смех звенел, как колокольчики. Линь Сюэ слышала всё это – каждый звук был для неё картиной, что рисовала мир, которого она не могла увидеть. Но сегодня в воздухе витало напряжение. Сегодня был день праздника Небесного Ветра, когда клан Линь чтил Цянь Луна, повелителя бурь, чьи крылья, по преданию, держали осколки в небе. Храм уже украсили шёлковыми лентами, красными и золотыми, а на алтаре возвышалась статуя дракона, вырезанная из нефрита, с глазами из сапфиров.

Линь Чжоу вышел из дома, его шаги были тяжёлыми, как удары молота. Он остановился перед дочерью, его тень упала на неё, и голос, хриплый от лет и гнева, прорезал тишину:

– Опять играешь свои проклятые песни? Хватит бесить богов, девчонка. Сегодня праздник. Или ты хочешь, чтобы ветер снёс нас всех?

Линь Сюэ опустила руки, гуцин замолчал.

– Я только… слушаю, отец, – тихо ответила она.

– Слушаешь? – фыркнул он. – Слепая и глупая. Если бы твоя мать не умерла, глядя на тебя, может, ты бы научилась молчать.

Его слова были острыми, как клинки, но Линь Сюэ давно привыкла к ним. Она промолчала, лишь пальцы сжались на гуцине. Линь Чжоу ушёл, его сабля звякнула о пояс, а она осталась сидеть, чувствуя, как ветер гладит её лицо, словно извиняясь за отца.

Праздник начался с барабанного боя. Гул разнёсся по деревне, зовя всех к храму. Линь Сюэ поднялась, взяла гуцин под мышку и пошла, ориентируясь на звуки. Её шаги были лёгкими, босые ноги ступали по земле, чувствуя каждый камешек. Она не любила праздники – толпа пугала её, голоса людей заглушали ветер, но сегодня что-то тянуло её к храму, словно нить судьбы натянулась в её руках.

У храма собрался весь клан. Старейшина Линь Хань – старик с бородой, белой, как снег, и глазами, что видели слишком много зим, стоял у алтаря, держа посох с драконьей головой. Его мантия, расшитая серебряными нитями, шелестела на ветру. Воины клана, одетые в доспехи из кожи и железа, выстроились в ряд, их мечи сверкали в лучах солнца. Женщины пели гимны Цянь Луну, их голоса поднимались к небу, а дети бросали лепестки лотоса к подножию статуи.

Линь Сюэ остановилась у края толпы, прижимая гуцин к груди. Она слушала, как ветер кружит над храмом, как он поёт в ответ на гимны, но его голос был громче, настойчивее. Она подняла руку, коснулась струн, и нота вырвалась – чистая, резкая, как крик птицы. Толпа замолчала, все головы повернулись к ней. Линь Хань нахмурился, его посох ударил о землю.

– Кто посмел нарушить молитву? – прогремел он.

– Это я, – тихо сказала Линь Сюэ, шагнув вперёд. – Ветер… он хотел, чтобы я сыграла.

Старейшина подошёл к ней, его глаза сузились.

– Ты, слепая? Твоё место – в тени, а не здесь. Убери свой инструмент, пока боги не разгневались.

Но ветер не соглашался. Он усилился, закружился вокруг храма, сорвал ленты с колонн и поднял лепестки в воздух. Линь Сюэ чувствовала, как голоса в её голове кричат:

– Играй! Играй сейчас!

Она не могла сопротивляться. Пальцы Линь Сюэ легли на струны, и мелодия хлынула, как река, что прорвала плотину. Ноты взмывали вверх, сплетаясь с ветром, и воздух задрожал от их силы. Это была не та мягкая песня, что она играла дома – это был зов, древний и дикий, как буря, что рождалась в сердце дракона. Ветер подхватил мелодию, понёс её к осколку, и тот ответил – низкий гул прокатился по небу, заставив землю дрогнуть.

Толпа ахнула. Воины схватились за мечи, женщины закрыли рты руками, а дети спрятались за матерями. Линь Хань поднял посох, его голос перекрыл ветер:

– Прекрати, девчонка! Ты оскверняешь праздник!

Но Линь Сюэ не слышала его. Она была в другом мире – там, где голоса ветра пели о свободе, о небе, что когда-то было целым. Её пальцы двигались быстрее, мелодия становилась громче, и ветер превратился в бурю. Он сорвал крышу храма, деревянные балки рухнули с треском, а статуя Цянь Луна треснула, её сапфировые глаза упали на землю, как слёзы.

Линь Чжоу бросился к дочери, его лицо пылало гневом. Он схватил её за руку, вырвав гуцин из пальцев, и швырнул его на землю. Инструмент ударился о камни, струны лопнули с жалобным звоном.

– Что ты наделала?! – зарычал он. – Ты проклятие этого клана!

Линь Сюэ упала на колени, её руки дрожали, но голоса в голове не замолчали. Они кричали, требовали продолжения, и она чувствовала, как что-то внутри неё рвётся наружу.

Осколок над деревней задрожал сильнее. Его края засветились, как раскалённый металл, и ветер, что кружил вокруг, стал вихрем. Он обрушился на деревню, снося дома, как сухие листья. Люди кричали, бежали к холмам, а Линь Хань упал на колени перед разрушенным алтарём, шепча молитвы. Линь Сюэ подняла голову, её слепые глаза смотрели в небо, и она услышала голос – ясный, как звон колокола:

– Ты – начало, дитя. Ты – первая струна.

Буря стихла так же внезапно, как началась. Деревня лежала в руинах: дома раздавлены, храм – груда обломков, а осколок в небе затих, его гул растворился в тишине. Линь Сюэ стояла одна посреди хаоса, её сломанный гуцин покоился у ног, а сердце билось, как барабан. Клан смотрел на неё с ужасом и ненавистью. Линь Хань поднялся, его посох дрожал в руках.

– Ты больше не дочь этого клана, – сказал он, и голос его был холоден, как сталь. – Уходи, или мы отдадим тебя богам.

Линь Чжоу молчал, но его взгляд был тяжелее слов. Линь Сюэ подняла сломанный гуцин, прижала его к груди и пошла прочь. Ветер шептал ей вслед, и она знала, что пути назад нет.

Линь Сюэ стояла посреди разрушенной деревни, её босые ноги утопали в пыли и обломках, а ветер, ещё недавно бушевавший, теперь гладил её щеки, как виноватый ребёнок, что натворил бед. Сломанный гуцин в её руках казался тяжелее, чем раньше, его треснувшее дерево впитало тепло её ладоней, а лопнувшие струны молчали, словно оплакивая собственную смерть. Она не видела лиц клана – ни гневных глаз Линь Ханя, ни сурового взгляда отца, ни перепуганных детей, что прятались за матерями, – но чувствовала их. Их страх и ненависть повисли в воздухе, густые, как дым от угасающих костров, и она знала, что этот воздух больше не её дом.

Тишина после бури была обманчивой. Где-то вдалеке скрипели рухнувшие балки, плач младенца резал уши, а шаги воинов клана, окруживших её, звучали, как удары молота о наковальню. Линь Хань шагнул ближе, его посох с драконьей головой стукнул о землю, и голос, дрожащий от старости и ярости, разорвал молчание:

– Ты слышала, что я сказал, слепая? Уходи. Твоя музыка – не дар, а проклятие. Ты разбудила ветер, и он едва не стёр нас с лица земли. Если боги узнают, что мы укрывали тебя, их гнев падёт на всех.

Линь Сюэ подняла голову, её слепые глаза смотрели куда-то мимо старейшины, туда, где гудел осколок неба. Она не ответила сразу – слова застряли в горле, горькие, как лекарственный отвар, что мать заставляла её пить в детстве. Она вспомнила Линь Мэй: её мягкие руки, что гладили её волосы, её голос, что пел колыбельные, пока буря выла за стенами. Мать умерла, когда Линь Сюэ было пять, и клан шептался, что это её слепота и странные мелодии высосали жизнь из Линь Мэй. Может, они были правы. Может, она и правда проклятие.

– Я не хотела… – начала она, но Линь Чжоу перебил её, его голос был резким, как удар сабли:

– Не хотела? Ты разрушила храм, девчонка! Ты опозорила нас перед Цянь Луном! Если бы я знал, что ты принесёшь столько бед, я бы оставил тебя в горах в тот день, когда ты родилась!

Его слова ударили сильнее бури. Линь Сюэ сжала гуцин, её пальцы побелели, но она не заплакала. Слёзы были роскошью, которой она не могла себе позволить. Она повернулась и пошла прочь, её шаги были медленными, но твёрдыми, как ритм мелодии, что всё ещё звучала в её голове. Ветер подхватил её косу, развязал ленту, и волосы рассыпались по плечам, чёрные, как ночь, что наступала над деревней. Клан смотрел ей вслед, но никто не двинулся, чтобы остановить её – ни воины с мечами, ни женщины с корзинами, ни даже Линь Чжоу, чья тень осталась позади, как памятник её прошлому.

Она шла, пока звуки деревни не стихли, уступив место шёпоту ветра и шуму реки, что текла у подножия холма. Здесь, вдали от глаз клана, она опустилась на колени у воды, положила гуцин рядом и провела рукой по его треснувшему корпусу. Ей нужно было починить его – без музыки она была ничем, пустой оболочкой, что не могла ответить голосам, зовущим её из неба. Она сорвала несколько длинных травинок, скрутила их в тонкие нити и попыталась связать лопнувшие струны, но пальцы дрожали, а трава рвалась. Тогда она просто прижала гуцин к груди и закрыла глаза, слушая.