скачать книгу бесплатно
– Мой вроде бы хитроумный гость, от вас ожидается всего один вариант. Он же – правильный ответ.
– Тогда предположу, что это звездное небо, – со вздохом сказал я, понимая, что вряд ли это правильный ответ.
Сифейри закрыл глаза, словно решил поразмыслить над моими словами, и надолго замолчал. Потом открыл глаза и прошелестел:
– Неплохо. В принципе. Но тот человек имел в виду не это. Он мне сказал правильный ответ, а я, раз обещал, говорю его вам: еще можно смотреть не уставая на то, как струится песок. Но я скажу вам больше… не просто усеченную, выхолощенную и лишенную большей части смыслов расхожую фразу, которой он пытался поразить меня. Я скажу вам, как она звучала в изначальном виде. Тогда, возможно, вы поймете, насколько жалки попытки тех, кого называю переменными, обмануть меня. Насколько они ничтожны, насколько они смешны.
Так вот: человек может смотреть не уставая на то, как горит огонь, как течет вода, как струится песок и как работают другие.
Он произнес эту фразу так, что я замер от удивления. Столько ярких, незаметных доселе и неуловимых смысловых оттенков в этих вроде бы простых словах звучало в передаче сифейри! Только теперь я по-настоящему понял, про какой огонь, какую воду, какой песок, а главное – про каких «других» идет речь.
Богатство внезапно проявившегося контекста ошеломляло. И была в произнесенной им фразе не только глубина, так сказать, всеобщая. Было нечто сугубо индивидуальное в ней. Что-то именно для меня. Если представить человека такой образной стеклянной призмой, через которую преломляется восприятие, то сквозь призму моего восприятия я услышал, а точнее, почувствовал эти слова личностно.
Это я могу смотреть на эти вещи не уставая. На огонь Любви, на воды Благодати, на песок Времени. А другие… кажется, я начинаю понимать, кто они. И, пожалуй, еще меня поразило то, как он произнес слово «человек». Это звучало совсем не так, как говорим мы. Очень большое количество эмоциональной окраски создавало совсем другое поле смыслов этого слова. С ним надо было пожить, с этим ощущением. Почувствовать его на вкус. И это было возможно не в образном, а в прямом смысле.
– Пожалуй, вы правы, – согласился я, все еще под впечатлением. Да и что мне было еще сказать?
– Ну конечно, мой начинающий что-то понимать мастер, – почти дружески произнес сифейри. – Конечно, я прав. О чем вам и говорю с самого начала. Неизбежность… как основа моей правоты. Таков мой принцип. И мне кажется, он безупречен. Надеюсь, вам нравится? И не безупречность ли лежит в основании всякой красоты, м-м?..
Это было действительно сильно. И красиво. А еще пугающе. Кто же он такой, этот загадочный страж? Мне показалось, что какая-то, образно говоря, правда прозвучала в этот момент. Что-то, в чем я должен был уловить нечто особенно важное. Неуловимое, но необходимое. То, что искал. Словно вдруг увидел знак, оставленный мне кем-то.
– Ну что, продолжим, мой задумчивый гость? – радостно спросил сифейри.
– Давайте, – спокойно ответил я. – Переменчива, как погода, постоянна, как камень, недоступна, как звезда, всегда под ногами, как земля. Возвышает унижая, утешает отдаляя. Что это?
Задавая этот вопрос, вполне себе в стиле сифейри, я отчетливо понимал простую вещь: мне уже не выиграть.
Сифейри тем временем медленно, я бы даже сказал, лениво прогуливался по краю отвесной каменной площадки, внимательно рассматривая свой замок. Как будто и не слышал вопроса. А может, тактика такая у него. Давит на психику. Никуда не торопится.
Но я-то тороплюсь. Пришлось немножко покашлять, привлекая внимание сифейри. Он остановился, посмотрел на меня, словно только что заметил, и добродушно так произнес:
– Знаете, почему вы здесь? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Потому что у вас есть мечта. Это и ответ на ваш очередной вопрос, и причина нашего разговора. И если верно утверждение, что за все на свете приходится платить, то за мечту мы платим двойную цену. Вот так.
– Да кто же вы такой на самом деле?.. – вырвалось у меня помимо моего сознания.
– Время ваших вопросов закончилось, мой почти плененный мастер, – вкрадчиво прошелестел сифейри. – Осталось совсем немного ждать. Вы проиграли. Но правила требуют исполнения всего ритуала. И я дарю вам мой последний вопрос. Подумайте над ним. У вас теперь будет много времени для этого. Я сказал вам, что неизбежность – основа моей правоты. А что же лежит в основании самой неизбежности? Ответите на этот вопрос – поймете, почему вы здесь.
Сифейри что-то еще сказал, но я уже не услышал. Я смотрел на замок. От него отделилась небольшая часть и черным узким языком устремилась к нам. Через пару минут я понял, что это что-то вроде раздвижного моста, перекинувшегося от замка до каменистой площадки, где мы с сифейри вели наш диалог.
– Ну вот и все, мой навеки плененный мастер, – весело промурлыкал сифейри. – Осталось только поблагодарить вас за приятно проведенное время и хорошую игру.
И хотел бы ему ответить, да уже не мог. Плотное, неведомо откуда взявшееся вязкое облако укутало меня со всех сторон, сковало невидимыми путами, спеленало, словно мумию, и аккуратно уложило на черный мост. Спустя мгновение меня уже несло с головокружительной скоростью по направлению к замку.
«Что же, план в конце концов удался, – пронеслось у меня в голове, – я все-таки окажусь в замке».
5
Чем хороша любая университетская кафедра, так это особой атмосферой. Наша кафедра философии этим тоже не обделена. Заходишь и чувствуешь – явно тут люди своеобразные. Простенько, не сказать – бедненько, но – уютно. Может, потому, что места мало.
Со стен смотрят надписи с цитатами великих, сделанные студентами прошлых лет на юбилей кафедры, да так и оставленные на месте с тех далеких пор. Тоже ведь история уже. Не отнимешь. У нас даже есть настоящая пишущая машинка. Сколько ей лет, никто не знает, но она так и стоит на столе как напоминание: все преходяще, а вещи – вдвойне. Вполне себе по-философски.
Господа из далекой Персии прибыли ровно к восьми утра. Тайна раздобыла где-то электрическую плитку и сейчас занималась приготовлением кофе. Вот умеет она все устроить. Не великие хлопоты, а людям приятно.
Гостям было где-то под шестьдесят. Оба смуглые, седовласые, один с небольшой залысиной. Одеты они были в обычные костюмы. С виду, в общем, люди как люди. Никакой экзотики.
Поздоровались они по-русски, но потом извинились и перешли на персидский. Того, что с залысиной, звали Али, другого – Хусейн. Хм, интересно, откуда они узнали, что у меня есть переводчик? А! Ильяс Раилевич, ну тогда все ясно. Хотя нет, не все. Какую роль во всем этом играют Институт и лично Ильяс Раилевич, хотелось бы прояснить. Очень хотелось.
Тайна налила всем свежесваренного кофе и уселась рядом со мной напротив гостей. Те поблагодарили, спросили что-то у Тайны, она ответила. Так беседа и завязалась. О чем они говорили, я, ясное дело, понятия не имел, но, думаю, о чем-то малозначащем. Может, о погоде. Восточные люди сразу к делу не приступают обычно.
Выждав пару минут, я выразительно посмотрел на Тайну и откашлялся. Пора было вступать в разговор. Настроение, впрочем, у меня было с утра затейливое, так что хотелось сказать что-то вроде: как дела на Плюке[1 - Плюк – вымышленная планета, на которой происходят события в фильме Г. Данелии «Кин-дза-дза!» (1986).], но я сдержался. Вряд ли господа потратили столько усилий, времени и средств, чтобы услышать такое.
На самом деле я просто нервничал. У меня не имелось никаких предположений о том, кто они и что им от меня нужно. В том тяжелом положении, в котором я оказался после гибели Эдельвейс, у меня практически не было и минуты, когда бы я смог расслабиться и чувствовать себя в безопасности. Я всегда держался настороже и ждал чего-то нехорошего каждую секунду. Впрочем, мой Токен молчал, и это несколько успокаивало.
– Приветствую вас, – вежливо сказал я. – Как прошло ваше путешествие к нам?
– Хвала Всевышнему, все хорошо, – ответил один из них – тот, что с залысиной, Али. Это я и сам понял, хотя Тайна перевела.
– Извините нас за то, что мы немножко отвлеклись, разговаривая с госпожой Халиловой, – подал голос другой гость. – Мы вспоминали наши дискуссии в Париже и Москве.
– А, так вы знакомы! – удивился я. – А ты мне не сказала, – здесь я укоризненно посмотрел на Тайну.
– Я боялась, что вы откажетесь взять меня с собой, – смущенно ответила она.
– Хм, женская логика. Обсудим это позже. А что именно являлось предметом ваших дискуссий, можно узнать? – спросил я, обращаясь к гостям.
– Некоторые особенности шиитской доктрины о Махди, последнем имаме всех мусульман, – ответил Хусейн.
– Я полагаю, что образ Махди связан с зороастризмом и является в существенной степени результатом влияния этой религии, существовавшей, как известно, на территории Персии, – вступила в разговор Тайна и перевела свою фразу гостям.
– Госпожа Халилова считает, что имам Махди не имеет отношения к изначальному исламу и что вся эсхатология шиизма берет начало в зороастризме. Мы с ней не согласны. Вот, собственно, о чем наши споры, – вежливо и даже с улыбкой сказал Али.
– В целом вся идея появления Махди в конце времен сильно напоминает пророчество о сыне Зороастра, который тоже придет в конце времен, чтобы добиться окончательной победы добра над злом, Ахуры-Мазды над Ариманом, – сказала мне Тайна. – Вот о чем шла речь, если уж говорить прямо. В рамках моей работы по сравнительному религиоведению я и познакомилась с ними. Точнее, меня познакомил Ильяс Раилевич.
– А-а-а, – несколько ошеломленно протянул я, – а можно притормозить чуток? – Это я ей, естественно, адресовал. – А то получится, что я не в теме, а тогда о чем разговор?
– А что такого, босс? – с милой улыбкой сказала Тайна.
– Ну я же не знаю фарси, – парировал я.
Гости несколько озадаченно переглянулись, но промолчали.
– Извините, – вежливо улыбнулся я, – просто хотел прояснить кое-что. И если уж речь о таких темах, то я не большой знаток ислама. Но, пользуясь случаем, спрошу вот о чем. Насколько мне известно, идея имамата базируется на признании двенадцати имамов, потомков Али, зятя пророка Мухаммеда, в качестве единственно легитимных правителей исламской уммы, да и всего человечества, собственно. Согласно исламу.
Но партия Али потерпела поражение в ходе борьбы за власть в халифате после смерти пророка, поэтому воззрения шиитов были отвергнуты большинством, которое представляли сунниты, в том числе и в вопросе наследования и передачи власти в мусульманской общине. И это, насколько я понимаю, и есть причина раскола и расхождения взглядов на Махди?
– Сунниты тоже верят в приход Махди, – покачал головой Хусейн. – Но мы еще верим, что имамы могут происходить только из дома пророка, ахль аль-бейт, от потомков Али и Фатимы, дочери пророка. Мы считаем, что за временем, когда был пророк на земле, наступило время валайата – возлюбленных Бога. Дружба с Богом дает этим избранным особое вдохновение и особые откровения, делая из них духовных вождей человечества. Но это часть нашего учения.
– Имам, насколько понимаю, бессмертен? – спросил я у Хусейна. – Это всегда мне казалось самой интересной идеей касательно него. В каком качестве это бессмертие?
– В определенном смысле. Ведь история его жизни очень и очень загадочна. Махди произошел из потомков Мухаммада. А его матерью была византийская принцесса Наргис Хатун, принявшая ислам и рожденная от сына императора Восточной Римской империи. Мы верим, что мать Наргис происходила из потомков Симона Петра, апостола Иисуса. Родословная имама Махди уже сама по себе говорит о его необычности. В день смерти своего отца, имама Хасана, Махди исчез. Это его первое сокрытие, которое длилось семьдесят лет.
– А было и второе?
– Второе сокрытие, гайбат, продолжается и сейчас и закончится с приходом Махди в конце времен. В этом великом сокрытии он пребывает в невидимом, особом мире алам аль-митал. Увидеть его… дано только тем, кто чист сердцем и развил особые органы чувств для того, чтобы видеть и чувствовать имама в своем личном духовном опыте.
– Ясно, – кивнул я (Тайна переводила отлично). – Но все-таки интересно: он жив как личность или он – чистая энергия, идея?
– Мы верим, что он жив и пребывает невидимым среди людей. И хотя он невидим для обычных органов чувств, он присутствует в сердцах верующих и ведет по пути всех, кто обращается к нему за поддержкой. Как я уже сказал, те, кто имеет особые духовные способности, могут установить с ним духовную связь.
– Не слишком уж и отличается от изначальной идеи о Логосе, а? – поделился я скоренько с Тайной. Она что-то сказала иранцам, но, подозреваю, не совсем то, что я имел в виду.
– У Махди много эпитетов, отражающих его непостижимую суть, – произнес Али. – Имам аль-Ка’им (Восстающий), Худжжат (аргумент Аллаха), Махди аль-Мунтазар (Ожидаемый), Сахиб аз-Заман (Господин времени). Имам Времени.
– А вот это особенно любопытно, – вставил я реплику. – Господин времени…
– Есть и другие, – продолжил Али, – хотя верующих удерживают от произношения его настоящего имени. Что касается его эпитета Сахиб аз-Заман, то существует следующий хадис: «Человек, не познавший имама своего времени, умер смертью джахилийя – невежества». Это означает, что имам Махди – имам нашего, – это слово Али выделил, – времени и его полновластный господин. И те, кто желает праведной жизни, должны установить с ним связь, ведь другого времени, чтобы пройти путем праведных, у них не будет.
– Чтобы понять феномен Махди, его важность для мусульман и вообще для всего человечества, – вставил Хусейн, – нужно помнить, что он есть «полюс полюсов», кутб аль-актаб, он высший глава всех иерархий Земли. Он – ось мира, о которой пророк сказал, что люди получают от нее много пользы, даже если и не могут ее видеть.
Вот тут-то я начал потихоньку прозревать, зачем весь этот разговор. Его инициировала Тайна, но у нее были свои резоны, а вот для меня ключевое слово прозвучало – ось мира, axis mundi – и наполнило меня тревожными предчувствиями.
Я знал это определение в другом контексте, и то, что оно возникло здесь, в этой ситуации с нашими гостями, повернуло мое восприятие этого феномена в другое измерение. Как истинные люди Востока иранцы не говорили прямо о причине своего появления и возникшего откуда-то горячего желания познакомиться с моей скромной персоной, если они только не знали о моей иной роли. Но они задавали определенный контекст, который должен был сказать мне то, о чем они молчали.
– Ось мира, говорите… – тут я замер, сраженный мыслью, пришедшей мне после этих слов. Вернее, не совсем оформленной мыслью, но как будто бы все мои предчувствия вдруг обрели некую осязаемость.
– А что вас смущает? – откликнулся Хусейн, и персы переглянулись между собой.
– Нет, ничего, ничего, – попытался улыбнуться я. Вышло кривовато, но что тут поделать.
– Господа, уважаемые, позвольте вопрос, – вовремя вмешалась Тайна. – Какими судьбами вы в Тюмени?
– Мы навещали нашу небольшую общину здесь, – ответствовал Али. – Ну и решили повидать вас, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
– Я, признаться, думала, что в этой местности нет шиитов.
– Наши братья есть везде. И здесь – тоже. Не так много, как хотелось бы, конечно, но…
Мы с Тайной тоже переглянулись. Господа казались слишком весомыми, чтобы просто так посещать местную общину верующих. Они явно что-то недоговаривали. И хотя цель их визита нам была непонятна, прямо спрашивать мы пока не решались.
– Если вам нужна какая-либо помощь здесь, мы с удовольствием вам ее окажем, – вежливо и с милой улыбкой произнесла Тайна и перевела мне. Сказано это было с такой интонацией, что даже я, не зная языка, уловил тонкий намек на то, что пора и поговорить.
– Мы благодарны вам за предложение, но на самом деле мы завтра утром вылетаем в Москву, – учтиво ответил Хусейн.
– Мы очень благодарны вам за возможность поговорить, познакомиться, – добавил Али. – Для нас это важно.
По тому, как они это сказали, для меня стало ясно, что протокольная часть беседы закончилась. Мы с Тайной улыбнулись, она встала (я тоже). Персы поднялись вслед за нами. Али что-то спросил у Тайны; она принялась отвечать. Тем временем Хусейн, наклонившись доверительно ко мне, сказал на прекрасном английском:
– Мастер, братья просили меня передать вам пожелания мудрости и терпения во всех ваших делах.
После этой фразы он как ни в чем не бывало продолжил движение и уже в дверях, на выходе, с улыбкой кивнул мне. Так мы и расстались: не сказав ничего важного, не узнав о причине их внезапного появления.
Проводив персов, я изучающе посмотрел на Тайну. Ну хоть что-то она должна мне рассказать о том, что все это значит?
– Не смотрите так, босс. Я тут ни при чем.
– А кто «при чем»?
– Институт, я думаю.
– Ладно. Институт «при чем», ты ни при чем. Я понял.
– И сарказм ваш неуместен. Неужели вам не было любопытно?
– Любопытно – было. Но вот что хотел бы я знать, так это то, в чем реальный интерес этих людей к моей скромной персоне.
– Не такая уж вы и скромная персона, босс.
– Да? И в чем же моя нескромность?
– Вы – представитель Института.
– Ты – тоже, но они же не к тебе приехали?
– Коллуэй тщательно подбирает людей, можете мне поверить. И уж если вы работаете на «Проект», то это точно не просто так. Возможно, вы еще не совсем осознаете масштабность тех задач, в которые вас вовлекли, но скоро такое понимание придет, я уверена.
– Но почему иранцы? Да еще и фанатики какие-то.
– Привыкайте. Я убеждена: они будут не единственными желающими познакомиться.
– Не уверен, что я таким желанием озабочен.
– Это… часть работы, босс. Но не волнуйтесь: я буду рядом.
– Ну хоть что-то… – улыбнулся я примиряюще. – Так в чем же был реальный интерес этих людей? Зачем они искали встречи?
– Что вы знаете об Иране?
– Боюсь, немного. Одни клише. Никогда особенно не интересовался.
– Иран – одна из опор Евразии. Соответственно, важность его трудно переоценить. Во времена Российской империи он входил в зону ее непосредственного управления. Сейчас все сложнее, конечно. Тем не менее все значимые мифы создавались на территории Евразии. Они и владеют миром. Евразия – их центр и источник. Вы ведь не будете опровергать утверждение, что миром правят идеи?
– Не буду, и?
– В том числе – а может, и в первую очередь – идеи религиозные. Столкновение цивилизаций есть столкновение идей.
– Как ново, – хмыкнул я.
– Коллуэй считает, что за религией скрывается нечто более фундаментальное, то, что влияет на цивилизационный выбор. Миф. И его архетипы, которые трансформируются с течением времени в новые формы. В том числе религиозные. Но первичен миф. Для него столкновение идей – это развитие первомифа. За этим он пристально следит. Иногда мне кажется, это и есть то, что его по-настоящему волнует.
