Немой набат. 2018-2020

А Черногорский, без тостов осушая бокал за бокалом, – Дмитрий подливал понемногу, – начинал входить в раж. Поистине он был гением разговорного жанра. Головы, впрочем, не терял, с логикой был вполне в ладах, но, видимо, очень уж хотелось ему блеснуть перед неведомым олигархом, показать себя во всей творческой красе. И выяснилось вскоре, что его броские рассуждения были всего лишь прелюдией к гораздо более крупным темам, которые Никита излагал с позиции профессионального журналиста, глядящего на события, на всё и на всех со своей, особенной точки зрения. Часто парадоксальной, порой ироничной, иногда циничной, не всегда безгрешной, но обязательно интересной.

Увертюра завершилась после четвёртого бокала, – сто пятьдесят с прицепом, прикинул Соснин, – когда Подлевский спросил о ситуации в стране в целом, – разумеется, с точки зрения журналистского сообщества.

Филоныча будто током ударило. Он взвился:

– Какое сообщество, Аркадий Михайлович? Кто в лес, кто по дрова, от газеты «Правда-кривда» до радио «Йеха-потеха». И каждый жизнь под свою выдумку подгоняет. Неистощимо! Простое чтиво теперь никому не нужно. Как в сказке: добудь то, не знаю что. И не добудь, а добывай – неусыпно! Верно когда-то, кажись, Сурков сказал: Россия – это плохо освещённая окраина Европы. Всё у нас шиворот-навыворот. – Вдруг запнулся, как в прошлый раз, и добавил с вызовом: – Было!

Отхлебнул коньяка, заговорил спокойнее.

– Конечно, Аркадий Михайлович, журналистская среда, она не простая, особенная, я бы сказал, другой такой и не сыщешь. Ведь через нас элита навязывает людям свои представления о ценностях жизни, – это роль, я вам скажу, историческая. Потому одно пишем, а в уме, думаете, два? Чёрта лысого! Не два, а все двадцать. Каждый, о чём бы ни писал, знает тему вдоль и поперёк, до тонкостей, ку-уда больше, чем в статье излагает. Да такое знает, о чём и писать нельзя. Всё равно редактор в корзину отправит, а потом, глядишь, из редакции начнёт выжимать, висишь, как пуговица на последней нитке, в любой миг отлетит. Вот и приходится петли метать, очки втирать, чародейничать. Самоцензура в нашем деле – это самосохранение. Иной раз и на цыпочках ходишь, не то рукава от жилетки только и останутся, семья – зубы на полку. Но между собой-то мы честь-честью, изустно-то, за столом, как сейчас, правду-матку острым ножом режем. Такого, говорю, профессионального сообщества больше и нету.

Соснин почувствовал, что Подлевский сделал стойку. Да, не для того Аркадий затеял эту пьянку на приватной квартире, чтобы познакомиться и сойтись с кем-либо из известных журналистов. Какой-то иной был у него прицел, и только сейчас разговор начинает приближаться к его интересу. Дмитрий был заинтригован замыслом Подлевского и, потихоньку освежая бокал Филоныча, ждал развязки, попутно предаваясь размышлениям о превратностях судьбы.

Этот большой дом на углу Пушкинской площади был ему хорошо знаком. Когда-то именно здесь, в другом подъезде, он брал интервью у Александра Проханова, дивясь уникальной коллекции бабочек – под стеклом, на стенах, – которую Проханов собрал в годы писательских странствий. И вот теперь, опять в этом доме он переживает ещё одно удивление: загадочная конспиративная квартира, пока непонятное, однако вовсе неспроста прощупывание Подлевским Филоныча.

– Никита, но разве есть в наши благословенные времена свободы слова запретные темы для СМИ? – с деланным изумлением и, конечно, с подвохом спросил Аркадий. – Говоря по—вашему, кто в лес, тот не напечатает, зато тот, кто по дрова, должен вроде бы взять с удовольствием. Приведите хотя бы один пример, чего нельзя. В рамках закона, разумеется.

Филоныч аж глаза выпучил от забавного вопроса, воскликнул:

– Да таких примеров тьма-тьмущая!

– Ну хотя бы один.

Черногорский задумчиво уставился на хрустальную люстру. Отвечая, вернулся к прежней многословной витиеватости, видимо, обдумывал, что и как сказать.

– Если нырнуть в историю, то можно припомнить, что во время оно, после Наполеона, во Франции начали изготовлять новейшие, – понятно, по тем временам, – домашние светильники. И что же? Для роста прибыли производители тех светильников потребовали упразднить в домах окна за ненадобностью, есть, мол, теперь внутреннее освещение. – Сделал паузу, вроде как воздуху в грудь набрал перед залпом? и горячо выдохнул: – А госпожа Набиуллина ради эффективности экономики предложила закрыть не только нерентабельные производства, но и ликвидировать дотационные бывшие эсэсэровские закрытые города – их содержать дорого. А жителей переселить в миллионники, что гораздо выгоднее. Ничего себе, глава ЦБ! Сорви-голова баба, буйная! На мой-то взгляд эта потрясающая идея ну ничуть не уступает по прозорливости замыслу ликвидировать окна в жилых домах. И с таким типом мышления руководить ЦБ? – Взорвался. – И скажите, уважаемый Аркадий Михайлович, где я, боязливый раб обстоятельств, сегодня могу опубликовать статью о безумной банкирше? Зашибись-застрелись, нигде! Ни за что! Дифирамб ей пропеть, панегирик – это ради Бога, сколько угодно. А-а, молчите… А кто сегодня опубликует мою статью о парадах мерзости, о том, как воюющая ныне за нравственность молодёжная газета в девяностые годы устраивала в Лужниках конкурсы сисек, ради рекламы сея развраты? Чёрта лысого! Никто! Тоже молчите… А зачем наш посол во Франции вручает премию переводчику романа

Сорокина? Зачем великую русскую литературу унижает? Я написал, да кто тиснет?.. А кому нужна статья о том, как некий известный словоизвергатель в апреле сего года – да, да, сего года! – громогласно объявил, что через полтора месяца в России неизбежен социальный взрыв? Скажи на милость, какая кукуха, какой пророк, ишь какой фортель выкинул. А зачем? Медийная личность, жизнь разлюли-малина, кукарекает к ночи, заснуть не даёт. Из кожи лезет, любую чушь скажет, лишь бы мелькнуть в СМИ. Блок такую публику называл взбунтовавшимися фармацевтами. А я – статуями прискорбного содержания. Но затронь-ка их репутации, – такой вой поднимут, язык по самую шею укоротят. Тщеславятся, едят их мухи с комарами, мнят себя…

Как себя мнят медийные персоны, Филоныч сказать не успел. Официант вкатил в гостиную посудную тележку. Быстро сменил блюда и вновь удалился в кухню, спрятанную в дальнем конце коридора. Филоныч, пользуясь паузой, лихорадочно глотнул коньячку, и уже на втором взводе, не давая опомниться слушателям, рьяно начал другую сагу.

Кокетливая показуха завершилась, и Никита перешёл к «мясу».

– У них же там, наверху, помрачение умов. Бандитский Петербург времён Собчака, а значит, и Путина, раскрутили, как «Малую землю» Брежнева. Эта историческая загадка мне покоя не даёт. Потому Путин в сознании народа никогда и не станет Сталиным.

Подлевский и Соснин, цивильно говоря, обалдели.

– Вы хотите кровавых репрессий? – нахмурился Аркадий.

– При чём тут репрессии? Это дань времени. Робеспьер головы рубил, англичане сипаев к жерлам пушек привязывали, в куски рвали. А уж газовые камеры… – отмахнулся Никита. – Я совсем о другом. Сталин правил тридцать лет и оставил после себя великую державу. Путин тоже будет царствовать тридцать лет, это уже ясно. И тоже оставит после себя великую страну. Вчера я в это не верил, а сегодня верю, как перед Богом клянусь. После сброса с парохода современности господина Медведева Путин стал другим. Медведев его горбил.

– Что значит горбил? – с интересом в два голоса вскинулись Подлевский и Соснин.

– Господи, да неужто не ясно, что Медведев это клон Горбачёва? Если бы не Путин, он устроил бы нам новую перестройку, на этот раз с распадом России… Сейчас-то Путин во весь рост выпрямляется, это видно. А Сталиным всё равно в историю не войдёт. Почему? Не понимает он, что в России публично хулить царя не позволено, коли царь дозволяет себя хулить, значит, не настоящий царь. Пускай за кордоном взахлёб лают – у народа это только в авторитет идёт. А своим – нельзя. Бояр громите, умный царь всё поймёт и свою промашку исправит. А имя царское тормошить – ни в жисть! Путин ещё под Собчаком заразился страшной для царей болезнью – плевать на оскорбления, неуважений не замечать. Всё перенимал: рядом с ним в малиновом пиджаке ходил – это же бандитский Петербург. Оттуда и печенеги с половцами. Пора бы уж излечиться, – коли Медведева, наконец-то, со своей шеи сбросил.

– Ну, ты, Никита, даёшь! – воскликнул поражённый Соснин. Прикинул: «Филоныч не только говорит, но и думает лучше, чем пишет».

Но Подлевский неожиданно для Дмитрия включился в странную тему^

– Погодите, Никита, а что же делать, например, с Навальным, резко оппозиционным Путину?

– Навальный? Да кому он у нас нужен? Пусть оппонирует, его право. Однако же какой огромный ущерб нанёс России, помогая затормозить Северный поток! Конечно, за это ниже спины горячих не всыпешь, да и что за охота с таким слизнем возиться? За это не судят, опять же его право негодничать. Зато у Путина есть право лишить его гражданства, вот чего этот Навальный боится, как диавол крестного знамения. Для него это нож вострый. Пусть ему бритты или швабы даруют туземство, пусть за рубежом кричит, пока не охрипнет. Вот и весь сказ, другим не повадно будет. Собери на Мамаевом кургане митинг в полмиллиона и спроси про Навального. Хором завопят:

«Лишить гражданства!» Вот вам и мнение народа.

Соснину показалось, что Подлевский, как ни странно, был доволен этой частью Никиткиного уже полупьянного бормотания. Да и сам Дмитрий вспомнил любопытный пассаж из многословных излияний Филоныча. Спросил:

– А вот ты говорил, что у нас в России всё шиворот-навыворот.

Но потом добавил: «Было!» Теперь, выходит, не так?

– Тьфу, Соснин! Ты что «Чевенгур» не читал? Помнишь, страна освещала миру путь в будущее, а сама жила впотьмах. В темени и угодила в горбачёвские колдобины – вот он, шиворот-навыворот. А теперь что? Пока в Штатах кутерьма да идейная истерика со сносом памятников, пока громыхает эпическая президентская битва, чреватая этнополитическим сдвигом, то бишь катастрофой, пока Европа от мигрантов стонет, Путин начинает в России свет зажигать.

– А как в среде журналистов относятся к обнулению прежних сроков президентства Путина? – Подлевский явно задавал прицельные вопросы.

Но Никита только недоумённо пожал плечами.

– Я же говорил: одно пишем – двадцать в уме. Про путинское обнуление писать вообще как бы не принято – давай на социальные поправки жми. А я, да и не только я, – на эту тему разговоров застольных много, – твержу, что сделано самое главное, самое важное: Путин обнулил либеральную эпоху Медведева, говорю же, горб со спины скинул, во весь рост выпрямился. Секта гозманов – сванидзе в тираж выходит, изжила себя, Пятый акт! Без них пьеса сыграна, им пора мыть ноги в реке забвения.

Филоныч дошёл до кондиции и начал терять интерес к разговору. Глянул на часы.

– Батюшки святы! Уже четыре! Ну какой последний тост?

Я предлагаю так: за Конституцию в разгар коронавируса!

Аркадий спросил:

– Вам куда ехать, Никита?

– Район Пресни.

Подлевский позвонил шофёру:

– Иван, отвезёшь пассажира, куда скажет. – Обратился к Соснину: – Дмитрий, проводи Никиту к машине. Потом поднимешься, код 67, я буду ждать, надо кое о чём переговорить.

Прощаясь, долго тряс руку Филоныча:

– Спасибо, Никита, что нашли время для встречи. Было очень интересно. Надеюсь, мы видимся не в последний раз.

А Филоныч продолжал разыгрывать из себя чуть ли не аристократа пера:

– По гроб ваш, уважаемый Аркадий Михайлович.

Поднимаясь на седьмой этаж, Соснин прикидывал варианты предстоящего разговора, но уж сюрприза никак не ждал.

– Любопытный парень, этот Черногорский, – начал Аркадий. – Когда рюмится, он всегда голую правду-матку режет?

– Сегодня что-то особенно разошёлся, такие узоры развёл, что даже я удивился. Он любит на фу-фу выпить. А журналист не ахти какой, так себе, по-крупному – никто. Правда, сегодня дал понять, что в полный голос писать побаивается. Но говорить умеет, звезда тусовки. Там, тут, здесь – везде крутится. Потому его и привёл.

– А вот скажи, пожалуйста, Дмитрий, он кидал примеры, о чём писать вроде бы нельзя. Точечные, шелуха. Погоду они не делают. Но что-то между ними было общее, оно-то меня и привлекло. А что именно, понять не могу.

Ответить на этот вопрос было несложно. Соснин знал, что Филоныч не на широкую ногу живёт, хлопот полно, не устроен, теряет равновесие в жизни, а потому недоволен прежними порядками, ждёт перемен и заведомо уповает на обновление, подыгрывая возможным новациям. Это чувство и прёт из каждой его заявы.

Выслушав, Подлевский пришёл в волнение:

– Точка в точку, Дмитрий! Недовольство я и уловил, но не мог сформулировать. Критикуя день вчерашний, он рассчитывает внедриться в день завтрашний и преуспеть в нём. Так?

– Думаю, так. Но мыслит высокопарно, в мечтах парит. Я от него слышал об историческом вызове, стоящем перед Путиным. Сегодня он про исторический вызов, наверное, забыл.

– Интересно, интересно, – задумчиво повторял Подлевский, пальцами выбивая на столе дробь. Он вспоминал страсбургский мозговой штурм, где речь шла именно об этом, о внедрении в новую путинскую команду; как всё сходится! – Говоришь, он подыгрывает возможным новшествам? Интересно… Слушай, Дмитрий, а вот представь, что начнёт выходить газета, которая тоже работает на завтрашний день. Но не захлёбывается в похвалах Путину, как этот Черногорский, а подсказывает, что не сделано, что недоделано, что да как надо сделать. Через критику бояр или же обращаясь напрямую, – это второй вопрос, о нём надо отдельно думать. Главное – подсказывает! Не порочит, а способствует. Если сказать образно, по старосоветски, не «Долой!», а «Даёшь!». Помнишь этот комсомольский клич: «Даёшь Днепрогэс!»?

– Какая газета, Аркадий! Сейчас у печатных СМИ шаром покати – хоть в петлю, на волоске держатся, одно за другим уходят в Интернет. Средств нет в Роспечати устоять.

– Средства тебя пусть не волнуют, средства будут. Ты на мой вопрос ответь.

– Если гипотетически, подобная газетёнка сейчас, пожалуй, в масть. Но я не вижу общественных сил, которые могли бы сегодня такое дело поднять. Да чтоб с деньжищами!

Подлевский загадочно улыбнулся:

– Есть, есть, Дмитрий, такие силы. – Потянулся за бутылкой. – Подвинь бокал, я плесну, выпьем по маленькой.

Когда хлебнули, Аркадий, устойчиво опершись на стол, скрестив руки, сказал:

– Задумана именно такая газета, и стоять за ней будет мощная элитная группа деловых людей. Концепцию издания ещё предстоит продумать, даже названия пока нет. Но суть понятна: не ёрничать, как «Коммерсант», а открыто способствовать возрождению России. В учредителях будут личности крупные. В том числе Председатель

Правления банка, где Борис Семёнович. – Негромко рассмеялся. – Потому мне и предоставили во временное пользование эту квартирку.

Соснин ничего не понимал. В его сознании Подлевский и возрождение России никоим образом не сопрягались. Ну никак! Ещё в Поворотихе за кружкой пива или рюмкой водки из укромного бутыльца – в «Засеке» крепким не торговали, – Аркадий, ничуть не стесняясь, излагал Дмитрию свои густые предпочтения. Он на чём свет стоит крыл Путина за тёрки с Западом и считал Россию страной непоправимо варварской. Подлевский знал, что они оба работают на Боба, и не считал нужным скрывать свои настроения. А год спустя он занедужился возрождением России! С чего вдруг? Что случилось? Понятно, с самим Аркадием случиться на этот счёт ничего не могло, он не из тех, кто способен превратиться из Савла в Павла. Значит, круто изменились обстоятельства. Какие?

Аркадий прекрасно осознавал, какая умодробительная сумятица буйствует в сознании Соснина. Но на руках у Подлевского был козырной туз, и он садистски наслаждался растерянностью Дмитрия.

– Мне интересно твоё мнение о газете. Ты у нас парень о двух головах.

Соснин почесал в затылке, раздумывая над ответом. Подлевский либо блефует – зачем? – либо, либо… Рванул напрямую:

– С места не сойти, ты меня провоцируешь.

– Ха-ха-ха! – заливисто и радостно расхохотался Аркадий. – Провоцирую? А вот сейчас такого леща влеплю, что у тебя и вовсе ум за разум зайдёт, мозги набекрень съедут. – Он помнил, как хитро развёл его в «Засеке» Суховей, подбросив идиотскую мыслишку порадеть за Поворотиху, и лишь потом выложив козыри. И чуть ли не буквально разыгрывал ту психологическую сцену с Сосниным.

– Главным редактором газеты решено назначить тебя.

– Меня?!

– Да, тебя.

Соснин замолчал надолго. Он чувствовал, что за этой словесной игрой скрывается какой-то жуткий подвох, однако здравый ум подсказывал не торопиться с выводами. Если по поводу газеты – просто розыгрыш, ну и чёрт с ним. Похохочем, по бокалу коньяка жахнем, и дело с концом. А вдруг Подлевский не шутит? Тянуться во фрунт перед Путиным?.. Бред какой-то. Но сразу вспомнилось, как Суховей советовал ему отмежеваться от пятой колонны, играть журналиста умеренных взглядов. Мысли путались. Стало ясно: прежде всего надо переговорить с Суховеем.

– Вопрос непростой. Надо его основательно обдумать. Когда нужен ответ?

Подлевский опять громко расхохотался:

– Нет, голубчик, ответ нужен сей мо́мент, прямо здесь.

Весёлый хохот Аркадия, – вроде и не пил, только разок пригубили, – привёл Дмитрия в чувство. Он даже головой мотнул, стряхивая наваждение. Над ним просто надсмехаются, на пушку берут.

Сказал твёрдо:

– Если я обязан дать ответ здесь, немедленно, не раздумывая, то мой ответ – «Нет!».

Подлевский в очередной раз хохотнул, наслаждаясь своим превосходством и предвкушая убойный эффект, который готовился произвести. Плеснул в свой бокал малость коньяка, выпил залпом. Вдруг стал абсолютно серьёзным, даже строгим, откинулся на спинку стула, несколько секунд пристально смотрел в глаза Соснину, испытывая его терпение.

Внятно, с расстановкой слов произнёс фразу, которая объяснила всё – и «метаморфозы» самого Подлевского и глубинные смыслы затеи с изданием пропутинской газеты:

– Дмитрий, вопрос о твоём назначении главным редактором газеты, о которой я говорил, согласован с Бобом.

Глава 15

Из-за пандемии свой апрельский юбилей Иван Максимович Синягин сперва отложил до лучших времён, а потом, как ни досадно, и вовсе, говоря его крутым слогом, похерил. Однако к осени, когда заразная ковид-хворь поутихла и карантинная горячка слегка улеглась, всё-таки решил круглую дату отметить. Семьдесят лет раз в жизни бывает. Для делового человека, не чиновника – у них выход на пенсию словно Рубикон, – семьдесят лет возраст очень интересный. Вроде бы уже с горы поехал, на мафусаилов век замахнулся, но силёнок ещё невпроворот, планов ни на малость не убыло. А уж что до жизненной сноровки, до кладезей опыта и широты знакомств, – пожалуй, самая-самая вершина, любому мозги вправит, бизнес свой крепко в руках держит, до запятой знает. Вот и Синягину не приходилось раздумывать, чем развлечь подступающую старость – весь в делах-заботах.

О канувшем в прошлое пропущенном юбилейном торжестве он сожалел. Хотел широко размахнуться, помимо родственных душ, созвать для престижа и контрагентов, пусть раскинут умом, с каким тёртым калачом, с каким волком травленым ведут бизнес. Но – не судьба. И теперь подумывал юбиляр просто о дружеской встрече с людьми, близкими по духу. Их тоже было немало, однако не звать же всех под гребёнку. И не в числе дело, у Ивана Максимовича был свой, особый счёт, который учитывал не общественный, финансовый и прочий вес человека, а некие самим Синягиным привечаемые личные свойства.

Не ясно было сперва и где собрать друзей. Рестораны, независимо от антивирусных послаблений, отпадали: своим, узким кругом задушевно на людях не оттянешься. Уже почти было решил – в квартире на Химкинском водохранилище, но вдруг передумал: нет, лучше в загородном доме, там веранда широкая, за окнами почти от пола до потолка – сплошь буйная зелень. Да и вообще, дачная безмятежность, она располагает. Вдали от шума городского юбилейные общения приятственней.

А повод-то прежний – семидесятилетие.

Настроение у Синягина было неплохое. Хотя из-за этой чёртовой пандемии экономика падала, опытный в бизнес-делах Иван Максимович понимал, что статистику портит прежде всего временный закат мировой цивилизации услуг и развлечений – в широком смысле, включая торговлю, турбиз, авиа. А производство в основном на уровне, на синягинских заводах санитарные меры сработали, всё шло по графику. Прикидывая, как и что, он не сомневался: сгинет вирусная угроза, и сфера услуг в момент выпрямится – был бы спрос. Страна, наконец, рванёт вперёд.

Не за счёт забитых до отказа салонов красоты, переполненных ресторанов и бронированных до «мест нет» отелей. На собственной шкуре, если считать шкурой свой бизнес, Синягин, – всякие виды видывал, – умевший щупать пульс времени и стрелять глазами по сторонам, подмечая то, что носится в воздухе, почувствовал: за полгода антивирусной драки в России изменилось очень многое. И в первую голову, способ и манера управления. Его опытному взгляду открылось, что экономическая политика в корне изменилась, государство с курса либерального монетаризма поворачивало к подобию госкапитализма. Отличие от канительщины медведевских времён стало не огромным, а грандиозным, решающим. Наверху слишком многое шло по-новому, и это било в глаза, хотя, казалось бы, лично Синягина пока не затрагивало. Клячу чиновного исполнительства словно пришпорили, правда, пока только на федеральном уровне. Дали ход законам, которые, заправляя Кремлю арапа, заговаривая зубы отжившими либеральными мантрами, годами волокитили в прежнем Белом доме.

Конечно, Иван Максимович, варившийся в приэлитном слое, а вдобавок обладавший навыками чекизма, приобретенными в молодости, примечал и лакейскую сутолоку, возникшую в предгорьях властных вершин. На глазах менялось время, и высокое чиновьё с подвохами, интригами и ехидством суетилось в стремлении «остаться при своём». Синягин по этому поводу вспоминал меткое присловье, услышанное где-то когда-то от кого-то: начать с чистого листа проще простого, но как изменить почерк?.. А клевреты-приживальщики персон высшего полёта так и вовсе с ума посходили от тревог за своё будущее. Грянула облава на начальников, баловавших безгрешными доходами, запахло жареным в иных высоких кабинетах.

«Словно чудотворцы-рузвельты у нас появились», – думал иногда Синягин, как говорится, со смешком в усы, которых у него отродясь не было, никогда не носил. Он хорошо знал мировую экономическую историю прошлого века, и происходящее в России начинало напоминать ему знаменитый Новый курс Рузвельта, который вывел Америку из трясины великой депрессии. На одну доску он разные века и страны не ставил, не о буквальном сопоставлении раздумывал. Мысль крутилась вокруг возросшей роли государства, которое, наконец-то, начало устанавливать – спасибо, Господи! – разумные правила деловой жизни. «Если без дураков, глядишь, и Кудрину кудри расчешут!» – мысленно балагурил Иван Максимович. Кудрин, в его понимании, был не конкретной личностью, не министром или старым приятелем Путина, а символом кубышки, мёртвой хваткой державшей экономику. Раньше-то Путин с ним нет-нет, да садился за шахматы, Кудрин сам сказывал. За игрой удобно было лить в уши бухгалтерскую псевдолиберальщину. А теперь Путин, похоже, другие фигуры двигает. Переустроителей российского мира девяностых годов отодвигали на обочину. Да, душой болевший за Россию Синягин уже не ждал и надеялся, как прежде, а твёрдо был уверен, что страна после пандемии станет гораздо сильнее.

В нечастые минуты отдохновения он, вышагивая по кабинету химкинской квартиры, издавна привык останавливаться у окон, смотрящих на водохранилище. На другом берегу, напротив лежали руины когда-то шикарного речного вокзала, завершавшего канал Москва – Волга. Потом здание сталинской постройки потихоньку, ни шатко, ни валко начали реставрировать. А нынешним летом, несмотря на пандемию, работы резко ускорили и недавно водрузили на высоченном вокзальном шпиле огромную сверкающую на солнце звезду, восстановив былую славу памятника прошлой эпохи. Для Ивана Максимовича, прямым глазом наблюдавшего возрождение архитектурного шедевра, обновлённая звезда на его шпиле стала знаком завершения зыбких времён и пришествия новых, победных.

«Чубайсу-то чуб тоже срежут!» – продолжал балагурить Синягин. Впрочем, в отличие от абстрактного Кудрина, пассионарный питерский честолюбец Чубайс, жаждавший громкого признания, был для Ивана Максимовича живым воплощением антироссийского зла, неким социальным мутантом. Карабкался в пророки товарного рынка, а наплодил уйму пороков, изувечивших жизнь народа. Моральный инвалид, он ещё в девяностых сколотил мощный политико-медийный клан прозападного уклона и по сей день остаётся его закулисным паханом. В знающих кругах членов и приспешников этого клана окрестили «говорящим классом», заявления которого охотно и с особой страстью транслируют СМИ, выдавая их за общественное мнение. Но, похоже, и бессудный клан Чубайса вот-вот начнут отодвигать в сторону. Отжили своё. Дней минувших анекдоты. В архив! Или в утиль?