скачать книгу бесплатно
– Листья желтеют, – констатировал с грустью он, продолжая смотреть в окно.
Но она не обращала внимания на листья. Она смотрела перед собой и причитала:
– Что же я наделала?.. Если бы я была в рыжей курточке с капюшоном, мне было бы тепло, – и снова прижалась к нему.
– Какой дом большой, смотри! – он показал на пролетающую мимо многоэтажку.
– Ремонт телевизора тысяч 10 будет, – рассуждала она.
– Да-а-а… Домик, я тебе скажу, – продолжал он о своем, сворачивая голову, чтобы еще раз посмотреть на дом, пока тот не скроется за деревьями.
– Слышишь? – говорит она. – Ремонт телевизора тысяч в 10 обойдется!
– Да ну нет! Не больше 3—5 тысяч, я уверен.
– Тогда малина, – засияла она.
– Никогда не будет ремонт в стоимость телевизора! – чеканя каждое слово, произнес он. – Могла бы зонтик, кстати, посушить. Пока едем, высох бы!
– Тише, лап, тише! – сказала она, почти баюкая.
И вдруг суетно подскочила:
– Ой, Кратово! Может, мы от Москвы едем? Мы ж вроде Кратово проезжали…
– Кратово… – он был спокоен и мечтательно добавил, – Тут был лагерь, озеро должно быть…
– Я согрелась, – сказала она и сняла его руку с себя.
– Видишь, там брызги на окне, а тут – нет, – он наблюдатель, ему нравится, что происходит и за окном, и на окне, да и хохлится перестал, успокоился. – Смотрю вон, люди по погоде одеваются, а ты…
Потом обнял ее, заулыбался и оттаял:
– А ты не надела курточку с капюшоном…
И мне стало так тепло. От этих разговоров про желтые листья, про дома за окном, про непочиненный телевизор, про хлеб и картошечку. От того, что он такой мнимый суровец и от того, что она называет его «лапой» и не скрывает своих чувств.
Они вышли на Отдыхе. Подскочили – зонт, палка, все на месте – и устремились в уличную осень.
Им было, наверное, лет 70—75.
Бездна, пучина и хлябь: кое-что про районные библиотеки
Районные библиотеки – бездна, пучина и хлябь.
Сначала тебя засасывают автоматические двери, и ты такой удивленный, заходишь и думаешь: я быстро, мне только книжки сдать, а бдительность, между тем, теряешь.
Не успеваешь опомниться, на тебя гардеробщица-ундина из недр выплывает и говорит: «Вы разденьтесь, а то там людей много – в очереди придется стоять, вспотеете», – заманивает, заманивает в глубины.
Я путник покорный: снимаю пальто, сдаю, получаю номерок. Вроде правила есть правила, а чувство почему-то такое, как будто меня обманом будут держать здесь до самой турецкой пасхи.
Осторожно прохожу внутрь.
Тишина.
Ищу много людей, заглядываю за стеллажи, под ковер, за цветы.
Нет людей в библиотеке. Нет очереди. Стоять не за кем. Потеть некогда.
Один только мужичок весь с концами утонул в российском шансоне – криминал, бандиты, разборки.
И всё.
В библиотеке за стоечками – три библиотекаря как три богатыря.
Налево пойдешь – жену найдешь.
Направо пойдешь – коня потеряешь.
Без коня иду к той, что справа.
Стою. Книжки демонстративно кладу наверх. В глаза пытаюсь заглянуть.
– Здравствуйте, – говорю вежливая я, – хочу книжки сдать.
– А взять? – не поднимая глаз, говорит правая библиотекарша.
– А взять – нет.
Голова правой библиотекарши тут же недовольно запокачивалась, как у болванчика. Через пять секунд к ней присоединилась голова левой библиотекарши.
– Идите во-о-он туда, прямо! – и правая показывает правой же рукой направление, за стеллажи…
Прямо пойдешь – ой, мама…
Стоп. Почему туда? Зачем туда, если никого нет и если мне просто сдать?..
Мысли свои вслух не озвучиваю – это ж библиотека – тишина в библиотеке – и просто послушно иду вперёд. Там стол с компьютером. И они там не одни, с ними – третья библиотекарша, которую я не заметила, когда вошла. Я ж людей искала.
– Здравствуйте! Я только сдать.
– Минутку, – говорит эта третья библиотекарша, не отрываясь от журнала.
Она делает вид, что сильно работает, пишет какие-то цифры и как бы намекает всем своим видом, что мне надо подождать.
А я жду.
Жду, жду.
У меня же дел по воскресеньям ни капельки нет, да и пальто спрятано в недра гардероба.
Сжимаю красный номерок в руке и нащупываю на нем цифры: два и два.
Жду.
Тут библиотекарша в очках словно просыпается, зовёт коллегу и небрежно так говорит:
– Прими тут, – и на меня показывает, – книги сдать хочет.
– Здрав-ствуй-те, – снова говорю я, как будто больше ничего и говорить не умею.
На меня не смотрят, со мной не здороваются, меня не существует.
У них тут работы – выше крыши, я для них помеха, толпу создаю, понимаете?..
Воображаемый народ уж вспотел небось.
Коллега той, что в очках, мигом нашла меня в компьютере, и вычеркнула одну книжку.
– А вторая не на вас записана! – уткнувшись в компьютер, говорит она.
А я все в глаза заглядываю, неуёмная.
– Ну, конечно, вторую записали на сына! – а про себя думаю: это для того, чтобы в библиотеке была видимость круговорота читателей, как будто все читают и книги берут.
Нашли. Вычеркнули.
Народа так и не прибавилось.
Я скорей к гардеробщице – работу давать, без меня у нее работы не будет.
Достаю красный номерок, она медленно идёт к цифре 22, медленно снимает пальто, медленно идёт ко мне и отдает.
А потом стоит и пристально смотрит, как я одеваюсь.
Аж пальто соскальзывает от ее взгляда. А у меня вообще-то пальто никогда не бывает скользким.
Наскоро застегнув молнию и не застегнув кнопки, выскакиваю из библиотеки, как растревоженный Чацкий.
Несусь куда-то, а воспалённое воображение рисует в голове шабаш библиотекарш, которые обговаривают, как бы побольнее меня сжечь на костре за то, что я просто сдала книги, а новые почитать не взяла…
Декабрьский, значит
Мы, взрослые, иногда удивляемся детям, когда они из всей поездки по какому-нибудь яркому городу, в который многие мечтают попасть, но не могут (в Рим или Париж, например), запоминают только сильный дождь, который настиг внезапно, или невыносимую жару, или какой-нибудь чупа-чупс из магазина, которого в наших магазинах нет. Или, чтоб еще понятнее, мы, взрослые, удивляемся, что дети из похода в театр, приходя домой, рассказывают про антракт и самые вкусные в мире бутерброды с колбасой.
Короче, поехали мы с подругой в Суздаль, и землю почти ели и клялись друг другу, что обязательно про поездку надо написать, чтоб уж наверняка запомнилась, ну, чтобы потом перечитывать спустя годы, вздыхать и говорить «вот время-то было, ездили же мы куда-то», слезу ронять и погружаться в атмосферу былого путешествия.
То есть намерения были самые что ни на есть праведные, в головах зрели фразы (нет) о том, какой Суздаль распрекрасный и святой город, как в нем хорошо дышится, что на каждом шагу история и бла-бла.
Прошло уже немало времени, и ни одна из нас так ни слова не написала про ту поездку.
Но, созваниваясь, почему-то все время вспоминаем один эпизод, который даже не в Суздале случился.
К тому эпизоду мы с подругой уже приехали из Суздаля во Владимир, прошли больше 24000 шагов, устали как черти и решили зайти в привокзальное кафе.
Взяли еду.
Сидим.
Едим.
Молча.
Не шевелимся почти.
Ну реально устали. Устали так, что ни на движения, ни на эмоции сил нет никаких.
Сидим, значит, водим глазами по помещению, жуем.
И было в этом во всем какое-то равнодушие, что ли, отрешенность, безразличие. Как будто и не мы это вовсе: что воля, что неволя – всё равно, всё равно.
Подруга сидит, ест задумчиво и смотрит в одну точку перед собой.
Тут, надо сказать, мог бы произойти любой бытовой диалог: про погоду или про то, что на улице темнеет. Или что в кафе нет посетителей и очень тихо. А произошел следующий.
Подруга вдруг ни с того ни с сего задает вопрос, безучастно:
– А у сына твоего когда день рождения?
Главное ведь даже не смотрит на меня, не моргает. И ест.
– 3 декабря, – отвечаю я, слегка внутренне удивляясь, но сил на удивление нет, и я как бы внутри пожимаю плечами и внутри лицом удивляюсь, опуская уголки губ, и обводя глазами помещение: мол, чего это она вдруг про день рождения моего сына, когда мы сидим во Владимире. И только что посетили жемчужину, простигосподи, золотого кольца. Нет, спасибо, конечно, что вопрос не о смысле жизни, да.
Подруга прерывает мои размышления своим умозаключением, достойным какого-нибудь философа, и отсутствующе так говорит:
– Декабрьский, значит, – а сама в точку продолжает смотреть.
Тут мне стало очень смешно, я стала объяснять почему (читайте выше описание ситуации и нашего состояния), и мы стали смеяться вместе, и как будто даже сил набрались от этого смеха, и успели за 40 минут до поезда очень быстро погулять по Владимиру.
Но, как вспомню ее взгляд и вот эту фразу «декабрьский, значит», до сих пор смешно.
А потом оказалось, что всё было совсем не так, как увиделось мне тогда. Но это и не важно.
Важно, что из поездки в Суздаль в памяти отпечатался, казалось бы, очень неприметный эпизод.
А это значит, что хоть мы и взрослые, детское в нас еще живет, и рассказывать про бутерброды из антракта и быть детьми – круто.
Эмоциональное закрепление
