Грачевский крокодил

– Ну, брат, в этом случае я даже затрудняюсь решить, - кто жаднее, попы или полиция?..

– Сказал тоже! – вскрикнул отец Иван.

– Не правда разве? – проворчал становой и, вздохнув, прибавил: – полагаю, что ни у одного квартального не найдется такого сундука, какой у тебя имеется. Однако вот что! Позови-ка сына-то.

Но Асклипиодота нигде не могли найти.

Давно уже стемнело, а отец Иван все еще беседовал со становым, сидя за бутылкой коньяку, все в том же кабинете. Но о чем говорили они, никто не слышал, только старуха нянька, вошедшая в кабинет доложить, что Асклипиодота нигде не нашли, видела, что отец Иван ходил по комнате, а становой писал какую-то бумагу. Наконец часов в двенадцать ночи становому были поданы лошади.

– Ну, – проговорил он: – видно, его не дождешься.

– Подожди, придет…

– Нет, ждать некогда.

– Ты бы переночевал, – упрашивал отец Иван. – Ночь темная, как раз в овраг влетишь…

– Нельзя, надо в Ростоши ехать… Тоже податей не платят, скоты. Опять орать придется…

– Как же с повесткой-то быть?

– Очень просто, тебе передам, а ты распишешься, что для передачи получил. На-ка, распишись-ка…

Отец Иван расписался.

– Так ехать советуешь? – спросил он, передавая становому подписанную повестку.

– Известно, – проговорил становой, кладя повестку в портфель: – коли сынок накуролесил, так батюшке зевать нечего! Ступай-ка, ступай-ка; ты в Москве-то был, что ли, когда?..

– Нет, не был…

– Так вот и увидишь; город богатеющий!.. Смотри, не забудь мне гостинчик привезти.

И, посмеявшись над растерявшимся отцом Иваном, становой сел в тарантас и поехал «орать» в село Ростоши.

XIX

Между тем в Грачевке, в саду Анфисы Ивановны, происходила иная сцена. Там Асклипиодот и Мелитина Петровна, лежа на траве и покуривая папиросы, вели следующую беседу.

– Черт знает, – говорил Асклипиодот, – теперь не придумаю, что мне и делать! Последняя надежда лопнула…

– Мне и самой досадно! – заметила Мелитина Петровна,

– Неужели же у старухи и двухсот рублей не нашлось!..

– Божилась и клялась, что нет…

– Не поверю я ей…

– А я – так верю…

– Куда же она деньги девает?

– Так, зря уходят… На монастыри, на попов, на нищих. Если бы у нее деньги были, она бы мне не отказала, потому что после знаменитого тришкинского процесса я в милостях у нее нахожусь.

– Ты вечно шутишь, – перебил ее Асклипиодот с досадой, – а мне, право, не до шуток. Опять-таки повторяю, что никогда не поверю, чтобы у старухи не было денег. А просто ты не настойчиво просила… Не своя беда, а чужая!

– Ах ты, бессовестный… Битых два часа упрашивала! В сочинения даже пустилась… Сочинила, что деньги эти мужу необходимы, что он болен, что он умирает, что при Бабиной главе ему ногу оторвало. Что же еще? Кажется, чувствительно,

– Что же делать теперь! – как-то отчаянно вскрикнул он.

– К отцу пристань.

– Приставал уж…

– Почему же ты раньше не позаботился… Дело-то ведь не шуточное…

– Раньше, раньше! – перебил ее Асклипиодот. – В том-то и дело, что не хватило духа заговорить! Все сегодня, да завтра!.. Какой-то доброй минуты ждал… Вот и дождался!..

– Бедненький! – подшутила Мелитина Петровна.

– Сверх того не ожидал я, чтобы Скворцов отказал мне в отсрочке… Ведь я сам же открыл ему истину!.. Не напиши я, он и до сих пор не знал бы, кем именно были взяты деньги. Ведь я рассказывал тебе, как было дело. Была пирушка, все мы были более чем пьяны, ящик у стола был выдвинутая увидал пачку денег и взял двести рублей… Наконец, ведь он приятель мой… наконец, я ведь писал же ему, что деньги возвращу, чтобы он не беспокоился об них…

– Почему же не возвратил?

– А потому и не возвратил, что ждал все доброй минуты.

И вдруг, переменив тон, он спросил:

– А что будет за это?

– Известно что…

– А именно?

– Одно наказание за кражу… тюрьма.

– Да разве это кража!

– А что же, по-твоему?

– Но если женщине нечего было есть, если у нее ребенок умирал! Если не на что было дров купить, чтобы протопить и согреть холодную квартиру. Не крал я, а просто взял деньги и отдал их той, которой они были необходимы…

– Целый роман! – перебила его Мелитина Петровна: – все есть: и угнетенная невинность, и голод, и холод, и больной, умирающий ребенок, и даже кража!..

– Тебе смешно, а меня ждет позор!

– Что же! И развязка романа не дурная… Но почему же позор?

– Да ведь я вор.

– В глазах одних вор, а в глазах других – рыцарь. Помилуй! Ради спасения своей Дульцинеи даже перед кражей не остановился. А ребенок-то этот твой был?

– Перестань, ради бога… Право, мне не до шуток!

– Я и не подозревала, чтобы ты мог быть таким нежным, таким ловеласом…

Но Асклипиодот не слушал ее.

– любопытно было бы знать, – говорил он как будто сам с собою: – зачем это становой к отцу поехал?..

– Разве он у него?

– Да.

– Ты почем знаешь, – ведь ты целый день здесь скрываешься…

– Письмоводитель приезжал сюда, и вот он-то говорил мне… Этот косолапый черт даже как будто намекает, что дело касается меня…

– Ага! знает, видно, кошка, чье мясо съела!..

– Поэтому-то я и домой не пошел… и не пойду…

– Где же ты ночь-то проведешь?

– Мир не тесен!

И, немного помолчав, он добавил:

– Уж не начал, ли Скворцов дела!.. В Москву не требуют ли!

– И отлично! В Москве тебя никто не знает, отсидишь там свой срок и вернешься сюда как ни в чем не бывало…

– Чист, как трубочист! – перебил ее Асклипиодот.

– Умоемся, причешемся и ничего, сойдет! Люди нашего времени не особенно брезгливы, а воров, поверь мне, несравненно больше, чем честных людей, и если бы воры пошли войной на честных, то последние, конечно, были бы побиты жестоко! Успокойся, общество у тебя будет большое…

– Как не стыдно смеяться…

– Над несчастием ближнего, хочешь ты сказать? – перебила его Мелитина Петровна.

– Именно над несчастием.

– Кто же виноват… Я тебе предлагала… Сам отказался… А деньги были бы… Только бы телеграмму послать…

– Нет уж, спасибо. На такую сделку не пойду…

– Почему?

– Уж я раз двадцать говорил тебе, почему…

– К довольным принадлежишь, значит…

– Не к довольным, а просто к робким…

– Значит, весь мир гори в огне, лишь бы мой пирог испекся.

– Храбрости не хватает…

– Жалкий человек!.. Уж не службой ли земству думаешь принести пользу?

– Думаю.

– Слышала я, что тебе «место секретаря обещано»… Только в земство-то веру потеряла я, а в здешнее особенно…

– Это почему?

– Уж очень земцы-то хороши!.. Хлопотали о возобновлении смертной казни…

– Кто же это?

– Все ваш премьер, что с ключом-то ходит!.. Мужики обозлились на него и подожгли какой-то омет соломы… Вот он и хлопотал на земском собрании, чтобы ходатайствовать о наказании поджигателей смертной казнью… А прежде, когда мировой посредник был, говорят, либеральничал, всех крепостников восстановил против себя, общее их негодование возбудил!.. Даже стихи про него писали…

И, проговорив это, Мелитина Петровна начала декламировать:

Вам нужен не такой посредник мировой.

Вам нужен, чтобы он, как прежний становой,

С помещиком крестьян отнюдь не разбирал…

А просто-напросто их драл бы, драл бы, драл…

– А теперь этот либерал о смертной казни хлопочет. Вот как люди-то меняются. Итак, видишь ли! Ваше земство казнить собирается, а соседнее хлопотало, чтобы разрешили рабочих пороть… Ты запиши это в земскую хронику, будущий земец…

– Теперь, пожалуй, и в земство-то не попадешь… Узнают про это поганое дело, и места не дадут…

– Не дадут секретаря – ступай в адвокаты.

– Хорош адвокат… из острога-то!

– Зато на самом себе законы изучишь… Недаром же в какой-то французской книжонке, описывая познания одного адвоката, автор выразился про него так: «il connut le code, comme un voleur». [11]

– Остроумно…

И, помолчав немного, он прибавил;

– Неужели же ты не можешь достать мне денег?..

– Согласись на мои условия – и деньги будут высланы немедленно.

– А без этого? – спросил Асклипиодот.

– Без этого не будет ничего.

– Но ведь это жестоко!

– Зато справедливо… разве ты заслужил….

Но в это время в кустах что-то хрустнуло, раздались чьи-то шаги, и Асклипиодот быстро вскочил на ноги.

XX

Немного погодя он бежал уже по дороге, ведущей в село Рычи. Бежал, поминутно оглядываясь, как бы боясь погони, – бежал, не разбирая дороги и к чему-то прислушиваясь. Так добежал он до моста, о починке которого хлопотал становой, как вдруг чуть слышный звук колокольчика остановил его. Асклипиодот замер и стал прислушиваться. Все было тихо, только колокольчик продолжал звенеть где-то. Наконец Асклипиодот сообразил, что колокольчик раздавался в стороне Рычей и что он приближался! «Уж не становой ли!» – мелькнуло вдруг в голове Асклипиодота, и первой его мыслью было скрыться под мост… Но не сделал он и двух шагов, как позади его выросла чья-то длинная фигура и подошла к нему. ~

– Ах, это вы! – проговорила фигура.

Асклипиодот обернулся и увидал перед собою Знаменского.

– Откуда это? – Из Грачевки?

– С чего это вы взяли?

– Мне показалось… Вы так бежали… Уж не случилось ли чего?

– Ничего решительно…

– А я все здесь по камышам шатался…

– Уж не крокодила ли искали? – спросил немного оправившийся от испуга Асклипиодот.

– Именно!.. Подите же! не удается подсмотреть, и только!.. Утром ходил… наконец думаю: дай, ночью пойду!.. И все-таки нет ничего! Вы счастливее меня…

– Однако знаете ли что! – перебил его Асклипиодот, прислушиваясь к приближавшемуся колокольчику: – пойдемте-ка под мост скорее.

– Это зачем?

– Да что вы, оглохли что ли! – вскрикнул Асклипиодот сердито: – не слышите разве колокольчика..-

– По всей вероятности, это становой… Он у вашего батюшки был… И, знаете ли, вас зачем-то искали… По крайней мере ко мне приходила Видинвина узнать, не у меня ли вы сидите…

– Пойдемте же, пойдемте же!.. – чуть не кричал Асклипиодот.

– Зачем же?

«Да ведь я вор!» – хотел было сказать Асклипиодот, но опомнился.

– Встретиться не хочу с ним, – проговорил он.

И крепко, судорожно схватив Знаменского за руку, он потащил его под мост. В это самое время подъехал и тарантас.

– Стой! – крикнул становой. – Сотский, слезай, осмотри.

Послышался прыжок и чьи-то торопливые шаги на мосту.

– Ну, что? – кричал становой.

– Ничего, вашескородие, – проехать можно еще. Только правее держаться надо, а то налево дыра…

– Большая?

– Большущая, вашескородие; лошадь пролетит – не зацепит!

– Погоди, слезу.

И Асклипиодот слышал, как становой, пыхтя и сопя и вместе с тем ругаясь, прошел по мосту, поддерживаемый сотским,

– Ну, с богом! трогай!..

Тарантас въехал на мост, и в ту же минуту мост заскрипел, заколыхался, застонал… Послышалось фырканье лошадей, крики сотского: «правей! левей!», понуканья ямщика, ругань стоявшего на берегу станового, и, наконец, осыпав спрятавшихся землей, соломой и навозом, тарантас проехал мост и, выбравшись на дорогу, остановился.

– Благополучно-с! – доложил сотский становому и поспешил подсадить его в тарантас…

– Трогай!

И тарантас загремел, покатившись по гладкой, укатанной дороге, а Асклипиодот с Знаменским, осыпанные сором и мусором, вышли из-под моста и направились к Рычам.

XXI

Между тем отец Иван, проводив станового, заглянул было в комнату Асклипиодота, но, увидав, что комната была пуста, а постель не тронута, воротился в кабинет, приказал постлать себе постель и лег спать. Сына отец Иван не видал со вчерашнего дня, а именно, с той минуты, когда тот бросился ему в ноги и просил «выручить». Читателю известно уже, что просьбы эти не особенно тронули отца Ивана. И действительно, мольбы сына не разжалобили его, а только раздражили, и, не будь он в душе добрым и любящим, он, под влиянием раздражения этого; не задумался бы даже проклясть сына. Но отец Иван только накричал, нашумел и прогнал сына с глаз долой. Однако по мере того, как дело принимало все более и более серьезный оборот, когда в руках его имелась повестка, вызывавшая Асклипиодота в суд, отец Иван невольно вспомнил эти слезы, и сердце его снова начало болезненно ныть и сжиматься. Ему стало жаль сына, хотя он и чувствовал, что если бы сын этот подвернулся ему теперь, в настоящую минуту, то он опять бы нашумел и накричал на него. Тем не менее необходимость ехать в Москву и как можно скорее повидаться с Скворцовым представлялась отцу Ивану все яснее и яснее, и он, наконец, порешил, что завтра же утром отправится в путь.

Нечего говорить, что ночь провел он не особенно спокойно и, проснувшись, тотчас же поспешил заглянуть в комнату Асклипиодота, но комната попрежнему была пуста. «Уж не случилось ли чего с ним!» – подумал отец Иван и пошел разыскивать Асклипиодота. Он осмотрел конюшню, сеновал, погребицу; побывал в бане, помещавшейся на огороде, думая где-нибудь найти Асклипиодота. Но Асклипиодота нигде не оказалось, и отец Иван струсил не на шутку. Бледный и запыхавшийся, прибежал он в кухню и, увидав там старуху няньку, крикнул:

– Да где же Асклипиодот?

– А я почем знаю! – проговорила старуха, все еще сердившаяся на отца Ивана за его грубое обхождение с сыном. – Я уж и сама искала его повсюду, да нет нигде…

– К дьякону, к дьячку ходила?

– Нет, не ходила.

– А к лавочнику, к фельдшеру?

– И у них не была. Вечор ходила, а нынче нет. Еще бы не убежать! От этакого страха и крика на край света убежишь!

Отец Иван, не дослушав ворчанья старухи, бросился вон из кухни и отправился на село разыскивать сына. Он побывал у дьякона, у дьячка, у лавочника, обошел трактиры, заглянул к фельдшеру, но Асклипиодот словно в воду канул. Наконец уже, зайдя к Знаменскому, он получил кое-какие сведения о сыне. Знаменский рассказал ему свою встречу с Асклипиодотом на мосту, и отец Иван немного успокоился.

– Куда же он после-то отправился? – спросил он.

– А уж этого не знаю, – ответил Знаменский: – он проводил меня вплоть до училища, я пошел домой, а он…

– А он? – перебил его отец Иван.

– А он – по направлению к вашему дому.

Отец Иван возвратился домой, снова заглянул в кухню, обошел двор и, не найдя нигде Асклипиодота, приказал кучеру запрягать лошадей.

Наконец часов в двенадцать дня возвратился и Асклипиодот. Он вошел через заднее крыльцо и, встретившись в сенях с старухой нянькой, спросил ее:

– Ну, что отец?

Старуха даже вскрикнула от радости, увидав свое детище.

– Слава тебе господи, слава тебе царица Небесная… Где это ты пропадал, батюшка… с ног мы сбились, искамши тебя…

– Что отец? – повторил Асклипиодот.

– И отец все тоже… все село обегал сегодня, все мышиные норки осмотрел…

– А теперь он какой?

– А теперь его дома нет…

– Где же он?

– А в Москву уехал.

Асклипиодот даже вздрогнул.

– Как в Москву?

– Так, в Москву.

– Он сам тебе сказал это?

– Сам.

– Зачем?

– А уж этого, батюшка, не знаю, а слышала только вечор, что становой советовал ему скорее в Москву ехать. «Поспеши, говорит, не мешкай, коли хочешь дело замять!» А уж какое дело… не знаю, батюшка…

Асклипиодот обнял старуху, расцеловал ее и бросился в свою комнату. Он, достав лист почтовой бумаги, сел за стол и написал следующую записку: «Милая Меля! Дела мои приняли благоприятный оборот. Отец уехал в Москву и, судя по нескольким словам, подслушанным нянькой во время разговора отца со становым, поехал с целью замять какое-то дело… Так как в Москве у отца не может быть иных дел кроме моего, то и выходит, что он поехал именно по моему. Теперь меня беспокоит вчерашний случай. Я ужасно боюсь, не узнали ли нас? уведомь, пожалуйста, чем все это кончилось. Я так бежал, что теперь даже вспомнить смешно! А на мосту, вообрази, встречаю Знаменского… Дуралей этот шатался всю ночь по камышам, жаждая увидеть крокодила!.. Ну, да черт с ним! Если возможно, приходи сегодня в Рычи, хоть на почту например, а я постараюсь с тобою встретиться… Приходи, пожалуйста!»

Вложив письмо это в конверт и тщательно запечатав, он бросился в кухню.

– Няня! – крикнул он, – как бы письмо это переслать барышне грачевской?..

– Отчего же не переслать? Можно! Послать батрака, и конец делу… Теперь мы хозяева в доме-то, что хотим, то и делаем!.. Наша власть!..

– Так пошли его скорее.

– Ты, батюшка, покушать не хочешь ли?

– Ты прежде письмо отправь! Да строго-настрого закажи, чтобы передал его самой барышне, Мелитине Петровне, в собственные руки… Ну, ступай, ступай.

И, повернув старуху за плечи, он чуть не вытолкнул ее из кухни.

Немного погодя Асклипиодот сидел уже за столом и с жадностью пожирал приготовленный для него обед, а старуха нянька сидела рядом с ним и любовно, с улыбкой заглядывала ему в лицо, причитывая нараспев;

– Кушай, батюшка, кушай!.. Кушай, родименький мой, ласковый!.. Уж и поплакала я за эти дни-то… Кушай, батюшка, кушай!..

Но Асклипиодот, вряд ли обращал внимание на причитания старухи. Он был слишком счастлив! Открытое лицо его, опушенное маленькой бородкой и окаймленное рассыпавшимися кудрями, дышало довольством. Он съел тарелку жирного борща, съел студня с хреном, добрый кусок жареной баранины с зелеными, свежими огурцами, выпил кружки две холодного, прямо со льда принесенного, квасу и, расцеловав старуху за хлеб за соль, пошел спать в свою комнату.

XXII

В то же самое утро, только что Анфиса Ивановна проснулась, как в спальню к ней вошла Домна и объявила, что ночью что-то приходило в сад и что садовник. Брагин, не желая более жить в таком страшном месте, просит сегодня же расчесть его. Анфиса Ивановна, только чтобыло успокоившаяся, даже обмерла со страха и не заметила, как псалтырь вывалился у нее из рук. Домну била лихорадка. Позвали Брагина. Он вошел в комнату мрачный и нахмуренный, а более всего перепуганный.

– Что такое еще случилось? – чуть не со слезами спросила Анфиса Ивановна.

– Я и сам не знаю, что! – проговорил Брагин: – но только оставаться у вас я более не могу. Я таких страхов никогда не видывал.

– Да что такое? – говори ради бога.

– А вот что. Должно быть, этак часу в первом ночи, вышел я из своей сторожки, и послышалось, как будто что-то шумит в кустах сирени. Я стою и слушаю… Шум раздавался, и вместе с тем слышался как будто какой-то шепот, словно как кто шипел, и треск сухих сучьев. Я подумал себе: беспременно крестьянские ребятишки пришли малину воровать либо смородину; дай, думаю, изловлю хоть одного. Воротился в сторожку, обул валенки, взял дубинку и пошел. Около сирени остановился, слушаю, все тихо, ничего не слыхать. А ночь была темная, хоть глаз выколи. Я пошел по дорожке к малине, как вдруг направо от меня что-то блеснуло. Я остановился, смотрю, а напротив меня, в кустах-то, два огненных глаза, да прямо так на меня и смотрят… Я так и присел, да как крикну караул… и в ту же секунду глаза потухли, и по кустам пошел такой треск и шум, что я отродясь такого не слыхивал.

– Крокодил! – в один голос вскрикнули старухи.

– Так ты его видал? – спросила Анфиса Ивановна.

– Я только видал два огненных глаза.

– А когда ты закричал караул, ты видел, как он бросился?

– Я вам говорю, что ночь была темная, а шум я слышал, а потом, немного погодя, я слышал, как затрещал плетень, как будто кто-нибудь через него перепрыгнул… На крик мой прибежал Карп с колотушкой. Я рассказал ему, как было дело, но только что отошли мы с ним от этого места, как в акациях опять послышался треск… Тут уж мы давай бог ноги и прямо в людскую.

– Это непременно крокодилы, и, непременно самка с самцом! – проговорила Анфиса Ивановна. – Кажется, Знаменский говорил мне, что об эту пору они кладут яйца… Ты не смотрел, яиц там не было?

– Утром мы все туда ходили, но ничего не нашли.

– И никаких следов не заметно?

– Какие же могут быть следы… Трава, точно, была помята, а следов никаких… А вот плетень, точно, погнут, и как раз на том самом месте, откуда раздался треск. Воля ваша, Анфиса Ивановна, а вы меня разочтите, я у вас не останусь.

Анфиса Ивановна чуть не со слезами на глазах принялась упрашивать Брагина не покидать ее, объяснила ему, что только на него одного и надежда, так как он человек военный, доказавший на службе свою храбрость, и дело кончилось тем, что Брагин расчувствовался и решился остаться, с тем, однако, непременным условием, что спать он будет не в садовой сторожке, а в людской, вместе с другими.

Как только Анфиса Ивановна оделась, так в ту же минуту, не помолившись богу, отправилась рассказать о случившемся племяннице, но комната ее была заперта, и Мелитина Петровна спала самым безмятежным сном.

В это самое время к экономке Дарье Федоровне, сидевшей в своей комнате, вошел Иван Максимович и, помолившись на образа, перед которыми теплилась лампадка, присел на сундук.

– Насчет говяжьих делов пришел справиться, – проговорил он. – Корову зарезал ухорокую – оторви хвост! Сорок – пятнадцать дал.

– Уж не знаю, нужна ли говядина-то! – сказала экономка.

– Кухарка говорила, что вся похарчилась.

– Коли похарчилась, так, значит, вези.

– Насчет задку, а то, может, и передочка ничего?

– Нет, заднюю часть, самую лучшую.

– Говядина и толковать нечего – первый сорт, из Петербурга, с овцу… Постом, и то не грех есть… Ну, а насчет крокодилов-то, как дела идут?

Дарья Федоровна махнула рукой и рассказала все случившееся ночью.

– Вот где греха-то куча! – проговорил Иван Максимович, заливаясь смехом. – Вот так с волком двадцать!..

– А у батюшки-то, отца Ивана, – начал он немного погодя, – вчера насчет полицейского занимались, сам становой на ухорской тройке приезжал!..

– Что еще случилось?

– Насчет, вишь, петербургского-то! Скорпион, что ли, он прозывается, сын-то его…

– Ну?

– Письмоводитель рассказывал… Вишь, парень-то в Москве с приятелем жил на одной квартире… ну, и занялся по слесарному мастерству, насчет, значит, замочных делов, да и того… на чугунку и марш!.. Приятель-то спохватился, а денег-то нема.

– Неужто украл? – спросила Дарья Федоровна.

– Украсть, значит, не украл, а так, выходит, по-приятельски, по карманной части занялся, а чтобы там в Москве не получить насчет шейного или затылочного, он сюда тягу… А из Москвы-то по почтовому отделению бумагу с овцу прислали, читали, вишь, всю ночь и то до конца не дочитали… а как только рассветало, уж отец Иван в Москву, да денег с собой, Вишь, с волком двадцать взял. Вот где греха-то куча!.. Насчет, значит, тушения поехал хлопотать, чтобы ухорский-то по острожному департаменту не угодил…

XXIII

Возвратясь с Рычи, Иван Максимович зашел в лавку Александра Васильевича Соколова и передал все слышанное им от Дарьи Федоровны. Не прошло часа времени, как в Рычах всем уже было известно, что в саду Анфисы Ивановны прошлого ночью садовник Брагин видел двух крокодилов, самца и самку, собиравшихся класть яйца. Весть эта дошла и до г. Знаменского, успевшего уже кое-что прочесть из полученных от Вольфа книг, и хотя относительно ловли крокодилов он ничего подходящего к делу не почерпнул, но тем не менее, обдумав серьезно предпринятое им, он составил довольно подробный план действий, каковым и порешил руководствоваться. Он убедился, что способы, до сего времени употреблявшиеся им для поимки крокодила, не достигали цели и потому оказались неприменимыми. Мужики, которых он обыкновенно приглашал, под конец напивались всегда до того, что теряли всякое сознание и забывали не только про крокодила, но даже не понимали, что именно творилось с ними самими!.. Следовательно, чтобы достигнуть цели, необходимо было продумать что-нибудь другое: подыскать людей, которые относились бы к делу с подобающею серьезностью и которые не напивались бы до положения риз. Только тогда, при такой обстановке, можно будет ожидать благоприятных результатов.

Как только г. Знаменский додумался до этого, так в ту же минуту вспомнил недавно прочтенную им в «Сыне отечества» статью об ученых обществах Германии, Англии и Франции. Он вспомнил, что нечто подобное происходило на съездах немецких естествоиспытателей; что ежегодные съезды эти стали же более и более принимать характер увеселительных собраний, так что специальная цель, в сравнении с празднествами, играла лишь незначительную роль. Поэтому сделалось необходимым устроить отдельные частные съезды, посвященные какой-нибудь отдельной отрасли естествознания, и пригласить к этому делу людей серьезных и любящих науку. Каких результатов достигло этим общество естествоиспытателей, ясно доказывает происходивший в университетском городе Иене, над председательством профессора Цителли, из Мюнхена, съезд немецких антропологов и геологов. Ни Вирхов из Берлина, ни Декен и Шафгаузен из Бонна, ни Фрас и Хельдер из Штуттгарта, ни Кольман и Иоганнес Ранке из Мюнхена, никто из них на съезде этом не помышлял об увеселениях, а напротив, со всею энергией преследовали предпринятую ими на себя задачу. Итак, ясно, что следует воспользоваться примером немецких ученых, образовать общество с известною целию и выбрать членами этого общества людей более или менее благоразумных.