Ветлуга поёт о вечном

И войскам своим честь. А погибшему – стыд!

Выходи и сразись в этом честном бою!»

Был он, что Голиаф, выше всех и сильней.

Шапку лисью на нём покрывал яркий шлем.

Латы крепкие грудь закрывали его.

Конь лихой был под ним, быстр и чёрен как смерть.

Щит держал он в руках и большое копье,

Остриё на котором горело огнём.

Тут замешкались ратники в наших войсках.

И тогда дед мой вызвался биться в бою.

А за ним сразу трое поднялись на бой:

Кацибей, что в разбойниках раньше ходил,

И отчаянным был, князь за удаль его

И за смелость в охрану поставил свою;

А вторым биться вызвался Мелик Семён;

Третьим – Дмитрий Борок из Волынской земли,

Воевода умелый и смелый в боях.

Только вышел вперёд Александр Пересвет

И сказал: «Нет, не вам, не сейчас, и не с ним

Биться в честном бою. Подвиг ваш впереди.

Победить Челубея не сможете вы.

Смерть его можно вырвать лишь смертью своей.

Вам же рано ещё на погибель идти.

Он подобного ищет себе. Это я.

Мне игумен предрёк, отправляя сюда,

Что сразить Голиафа назначено мне

И погибнуть в бою, этим славу добыв

Войску Дмитрия и православной Руси!

Жертва эта легка мне и к ней я готов.

Брат, Ослябя, ты Бога моли за меня!»

Так сказал он, вскочив на коня своего,

Белой масти. А сам только в схиму одет,

Без доспеха. Надел лишь на голову шлем

Да копьё со щитом взял и в бой полетел,

Прокричав: «Помоги мне молитвой своей,

Старец Сергий! Не зря же послал ты меня!»

Как две молнии, сшиблись на поле они,

Только копья сверкнули небесным огнём.

Хором ахнули рати и тех и других,

Словно грома раскат прогремел в небесах.

Поединок был короток, страшен, свиреп.

В миг один были души исторгнуты их.

Александр Пересвет прямо в горло копьё

Челубею вогнал над защитой брони.

Челубей же монаху в живот угодил.

И с коней повалились и тот, и другой.

Челубей отлетел и остался лежать.

Пересвет же поводья коня удержал,

И его, уже мёртвого, к ратям своим

Конь повлёк. Поспешили на помощь бойцы.

И тогда обе рати в сраженье сошлись.

Но Мамай не сражался, с кургана глядел,

Как воюет его многолюдная рать.

Страшной сеча была. Так отец говорил:

Он стоял вдалеке, там, где был Тул, кузнец,

Но и там было страшно стоять и смотреть,

Как рубились на поле две рати больших.

Звон мечей, звон щитов, крик свирепый бойцов!

Кони били копытами трупы людей

В тесной давке сражения. Даже и Смерть

Растерялась от пира такого сперва,

И не знала, кто жив ещё, кто уж погиб,

Кого можно забрать, а кого подождать.

Потому что и мёртвые бились ещё,

Пока силы и пыл остывали в груди;

И не знали они, что убиты уже,

Но разили врага, смертью смерть победив.

Так Ефим Боровня, что из наших же мест,

Что пришёл вместе с дедом сражаться за Русь,

В этом страшном бою многим головы с плеч

Посрубал, но и сам был лишён головы.

Но какое-то время рубился ещё

В самой гуще, и трёх взял с собой на тот свет,

Пока сила его не остыла в груди,

И пока не упал он на трупы татар,

Весь изрублен в куски. Так рубились в тот день.

Бились долго. До вечера. Крови земля

Напилась так, что больше и пить не могла.

Только люди и кони в безумстве войны

Мясо, кости погибших вминали в траву.

Ржанье, крики и звон; копий сломанных треск;

Кони падали под седоками в бою

От усталости, а не от стрел и мечей.

И уже подсекали татары не раз

Стяги князя великого, но вновь и вновь

Поднимала их твёрдая чья-то рука.

Много русских князей полегло в том бою.

Ещё больше – простых и безвестных людей,

Русских богатырей, что сражались за Русь.

Вдруг увидел мой дед, что лихая стрела

Князю Дмитрию в ногу вонзилась осой

Над попоной коня, у седла. Но её

Не заметил князь Дмитрий в пылу, но потом

И вторая стрела угодила в него,

Под доспех в правый бок, там, где в жарком бою

Разрубили ему у кольчуги звено.

Повалился князь Дмитрий с лихого коня.

И вскричали победно татары тогда,

И на князя рвались. Но к нему подоспел

Дед Макар и ещё из охраны бойцы,

Обступили вокруг, и, щитами прикрыв,

Выводили из боя. Его дед Макар

Дважды грудью прикрыл, дважды ранен он был,

Но в лесок с поля боя он князя увёл,

И упал перед ним, обессилев от ран.

Вот за этот-то подвиг потом ему князь

Нож свой дивный вручил. Многих он награждал

После этих сражений… кто выжил тогда… –

Так рассказ свой закончить хотел Тихомир.

Но его тут Макарий спросил:

– Что ж потом?

Как же раненый князь-то остался? И как

Одолели татар? Твой отец-то тебе

Что рассказывал дальше? Уж всё говори.

– Что рассказывать? Сами вы знаете то. –

Отвечал Тихомир, но продолжил рассказ. –

Как покинул сражение князь, и его

Под берёзой в лесу положили на мох.

Тут татары все радостным криком своим

Предвещали нам гибель, победу себе.

И тогда князь решил, чтоб бойцов поддержать,

Да татар напугать: с Михаилом Бренком

Поменяться одеждой, конём да мечом.

То боярин московский и славный боец.

Чтобы он вместо князя в сражение шёл

И бойцов поддержал. Как увидели тут,

Что опять жив князь Дмитрий и снова в бою,

Растерялись татары. Тогда уж теснить

Стали наши татар. Но не долго Бренок

Так, под знаменем князя, в доспехах его

Поднимал нашу рать в этой сече на бой.

Стрелы роем летали туда и сюда,

И ему был назначен смертельный укус:

В правый глаз угодила лихая стрела,

Глубоко пробив мозг. Так боярин погиб.

Русский полк, что был с левого фланга, не смог

Мощь врага удержать, и к Непрядве-реке

Отступил, а татары погнались за ним.

И тогда, по сигналу Волынца, отряд,

Что в засаде стоял, на татар налетел.

Так их взяли в тиски. Так победа пришла.

А Мамай убежал с малой силой своей;

Не уставшие кони его унесли.

Хоть погнались за ним, только русским коням,

Что устали в сражении, было уже

Не догнать его. Всё же уж вёрст пятьдесят

Его гнали, и многих побили татар.

А когда после боя собрали войска,

Стал Владимир Андреевич брата искать,

Но великого князя нигде не нашли.

Князь Владимир Андреевич тут приказал

Поле всё обыскать, чтобы труп хоть найти.

Стали князя искать средь убитых бойцов.

Только дело то было нелёгким весьма.

Трупы в поле лежали один на другом,

Возвышаясь стогами. Где бой был сильней,

Там горой поднимались убитых тела.

Кони, люди; татары и русские, все

Вперемежку: пойди-ка, кого отыщи.

Там убитым нашли Михаила Бренка,

Что в одежде великого князя лежал,

А в глазу его так и торчала стрела,

Что прошила и череп. Лишь княжеский шлем

Жалу острому выйти наружу не дал.

И ещё Белозерского князя, нашли:

Князя Фёдора, тот своим станом, лицом

На великого князя был очень похож.

А потом два бойца костромского полка

С поля вправо в лесок отошли по нужде:

Конник Фёдор Сабур и Григорий, что был

По прозванью Холоп. Деда знали они,

Когда тот ещё был в их полку костромском.

Там они у берёзы-то их и нашли.

Князь и дед мой лежали почти уж без сил.

И тогда побежал скорей Фёдор Сабур,

Чтобы князя Владимира оповестить.

А Григорий остался обоим помочь…

Много всяких историй рассказывал нам,

Мне и брату, отец мой про эту войну.

Уж теперь сразу все и припомнить нельзя… –

Так рассказ свой закончил кузнец Тихомир.

Он шагал, не снимая свой дивный доспех,

Только шлем нёс в руке. И доспех кузнеца

При ходьбе издавал металлический звук.

– Да, история русской великой земли

Вечной славной гремит, – тут Варнава сказал. –

Много подвигов славных свершает народ.

Сколько подвигов он и ещё совершит,

Прежде, чем обретёт на земле благодать…

– Обретёт ли? – спросил у него Тихомир.

– Если нет, – не напрасно ли всё на земле?

Если нет, то за что же твой дед воевал?

Нет, не зря столько горьких страданий и войн

Претерпел наш народ… – Тут Макарий сказал:

– Я, друзья, полагаю, что прежде того

Надо веру одну утвердить на земле,

Христианскую веру. Как будет народ

Всюду в вере одной, будет жить он с Христом,

То не будет и войн. А до той уж поры

Надо веру нести всем народам земли…

– За московский престол теперь бьются князья, –

Вставил тут Тихомир. – Хоть и веры одной,

А друг друга нисколько они не щадят.

– Их татары смущают, – Макарий сказал. –

Подкупают, хотят посадить своего…

И князья забывают о вере в Христа,

Если деньги и власть затмевают умы…

– Власть сладка… трудно выдержать, – Тихон сказал.

Так они шли и шли, да беседы вели,

Чтобы путь был не скучен. А солнце уже

Стало путаться в кронах, садясь на ночлег.

Тени стали длиннее, темнее, страшней;

Пенье птиц всё редело в высоких ветвях;

Лес как будто сжимался, чернел и смолкал.

6. Отчаянный налёт

Вдруг из тёмных кустов, от высокой сосны,

Отделилась фигура. Один человек

Вышел тихо навстречу и встал на пути.

В светло-серой рубахе на выпуск, в портах;

За широкий кушак был засунут топор;

Сам почти в три аршина, с лохматой башкой,

С бородой, доходящей почти до пупа.

Был он в сумерках страшен. Глядит, словно зверь,

И монахам, что шли впереди, говорит:

– Мир вам, добрые люди! Несёте чего?

– Здравствуй, мил человек, – за монахов сказал

Тихомир. – Для тебя ничего не несём.

Ты ступал бы себе…

– Ты, я вижу, храбрец. –

Отвечал борода. – Только храбрость – не всё!

Да и я не один, чтоб на вас нападать.

Эй, ребятки! – сказал он, – пора уж и вам

Показать себя путникам добрым, чтоб им

Было ясно, что Ворон не любит шутить. –

Показались тут трое лихих молодцов

Из укрытий своих и к тропе подошли.

Топоры, да ножи, да дубины в руках.

– Нет у нас ничего, – Тихон мирно сказал. –

Лишь немного еды, да немного воды,

Да иконы с Писанием. Что с нас возьмёшь?

Мы – монахи. А он – нам подмога в пути…

– С вас-то, может быть, мы ничего не возьмём,

А за вас-то нам, может, чего и дадут.

Да ещё молодец, вон в доспехе каком.

Чай не дёшево стоит. Сам снимешь, аль как?

– Щас сниму! – отвечал, разозлившись, кузнец.

Он на голову шлем свой блестящий надел,

Потянулся рукой к рукоятке меча.

Но, заметив, разбойник ему отвечал:

– А ведь ты, брат, дурак! Нешто думаешь ты,

Что с тобой будем драться мы в честном бою?

Ведь не воины мы, а разбойный народ.

Правил нету для нас, и законов нам нет.

– Ничего, – отвечает ему Тихомир. –

У меча свой закон: кто сильней, тот и прав… –

Но едва он сказал, как разбойник дал знак,

И откуда-то сверху со свистом лихим

Тихомира опутала крепкая сеть,

Два здоровых детины на шею ему

Вместе с сетью свалились, пригнули к земле.

К ним на помощь и те, что скрывались в лесу,

Подбежали, чтоб вместе свалить молодца.

Да один прям по шлему дубиной своей,

Что есть сил, угодил. Звякнул шлем кузнеца.

Завязалась тут куча-мала на тропе.

Что нарёк себя Вороном, крикнул своим:

– Эй, доспехи не мни! Не испорти товар. –

Сам же встал на пути, посредине тропы,

Чтоб монахи уже убежать не смогли,

И, топор из-за пояса вынув, сказал:

– Вы же, стойте спокойно. Иначе – беда!

– Перестаньте! – Варнава ответил. – Ведь вы

Христиане, небось! Грех же – грабить людей!

Или кары небес не боитесь уже?!

– Замолчи! А не то мы вас всех перебьём! –

Закричал на него, поднимая топор,

Бородатый разбойник. Кузнец же, меж тем

Изловчился под грудой ударов и тел,

Поднапрягся да встал. И давай черед сеть

Одного за другим в лес кидать молодцов,

Что повисли на нём, словно стая волков,

Лося старого в чаще зимой обложив.

Сеть мешала ему, и тогда Тихомир

Вынул нож свой красивый, подарок отца,

Да ударом одним сеть совсем распорол.

Тут достал он свой меч да как начал вокруг

Им орудовать ловко: ножи, топоры

Полетели из рук молодцов по кустам.

Тут с дубиной один налетел со спины.

– Сзади!!! – крикнуть Макарий успел. И кузнец

Вмиг прикрылся щитом. Громыхнул крепкий щит,

Словно гром прогремел в час вечерний в лесу.

И тогда со всей злости ударил кузнец

И дубину дубовую как стебелёк

На две части рассёк. Нападавший застыл,

Не поверив глазам; и от страха не мог

Шевельнуть ни ногой, ни рукой; так стоял

И погибели ждал, и бежать уж не мог.

А друзья его, видя такую беду,

Ждать не стали конца, скрылись в тёмном лесу.

Оглянулись монахи, – и Ворона нет,

Словно это был сон, приведенье в ночи.

Пребывая ещё в ярой злости, в пылу,

Раздражённый за то, что хотели раздеть,

Что напали так подло, кузнец Тихомир

Замахнулся мечом, и ударить хотел,

Но услышал вдруг:

– Стой, Тихомир! Не убий! –

Так Варнава вскричал, и успел в самый раз:

Возле шеи разбойничьей меч свой едва

Удержал Тихомир, не насытив его

Побеждённой заслуженной кровью врага.

Меч кузнец опустил, в ножны, молча, убрал.

Только тут шевельнулся разбойник, и вдруг,

Неожиданно видя спасенье своё,

На колени упал он и слёзы пустил.

Этот дюжий детина ревел, как дитя:

– Я всю жизнь буду Бога молить за тебя,

Что меня не убил ты теперь, пожалел!

И за вас за троих буду Бога молить…

– Ты крещёный? – сурово спросил Тихомир.

– Вот он, крест, – и разбойник достал показать

Из-за пазухи крест, что на шее висел.

– Поклянись на кресте, что отныне вовек

Не пойдёшь по дорогам ты грабить людей!

А не то я тебя… – пригрозил Тихомир.

И разбойник поклялся, что больше уже

Никогда он не встанет на гибельный путь.

– Ну, смотри же! Поклялся! – сказал Тихомир. –

А теперь поднимайся. Как звать-то тебя?

– Спиридон я, – ответил разбойник ему,

Поднимаясь с колен, утирая слезу.

Инок Тихон тогда Спиридона спросил:

– Как же ты, Спиридон, в лес пошёл, на грабёж?

Разве страха-то Божьего нет на душе?

Христианские души ведь мог загубить.

Смертный грех… Не боишься? Мы ж веры одной. –

Так разбойник ответил:

– Попутал меня

Бес нечистый. Простите! Ведь я не всегда

Был в разбойниках. Я ведь недавно совсем

Ярославскому князю в дружине служил,

Александру Брюхатому… Только теперь

Всё рассказывать, что приключилось со мной

Будет долго, а скоро уж спустится ночь…

– Тут ты прав, – Спиридону сказал Тихомир

И к монахам затем повернулся. – Он прав,

Скоро ночь. Нам пора бы вставать на ночлег.

Можно здесь, у тропинки костёр развести.

Только лучше бы нам хоть полянку найти,

Или дол… Что-то лесу не видно конца.

– Да, вы правы, – ответил Варнава. – Теперь

Нам не плохо бы сделать привал до утра.

– Только лучше давайте поляну найдём, –

Предложил тут Макарий. – Встать на ночлег

В этом месте не очень-то хочется мне…

Далеко ль убежали дружки-то твои?

– Да теперь уж не сунутся, слово даю.

Да и лес уж не долог, – сказал Спиридон. –

Полверсты, может, больше немного, а там,

У реки… там какие-то люди стоят…

Мирный, вроде, народ: бабы, дети у них…

Ни мари, ни татары… назвались они

Нам цыганами. Что за народец, Бог весть.

Лошадей шесть голов, да телеги у них

Балаганные, вот всё богатство… Мы днём

С ними встретились там, как на дело-то шли.

Я могу проводить. Там и ночь проведём.

– Ну, смотри, Спиридон! Если вдруг заведёшь,

Так тебе уж тогда не сносить головы!

Будешь рядом идти. Ни на шаг от меня! –

Так сказал Тихомир. Спиридон же в ответ:

– Раз уж слово я дал, так сдержу, не боись.

– А чего мне бояться? – сказал Тихомир. –

Меч при мне, щит при мне; божьи люди со мной;

Значит, с нами и сила, и правда идёт.

Ты же лучше, пока мы идём, расскажи,

Как из княжеских войск да в разбойный-то люд

Угодил. Под рассказ и идти веселей.

7. Мщение Спиридона

– Что ж, не долог рассказ мой, – сказал Спиридон. –

Как потомки Донского московский престол

Делят между собой, то известно и вам.

Внук Донского, Василий-то Тёмный, стоит

Против братьев двоюродных. Дядя его,

Их отец, Юрий князь, он уж помер теперь.

Ну а наш ярославский-то князь Александр

За Василия Тёмного встал, за Москву.

В прошлом годе сражались мы с Васькой Косым

Под Великим селом: одолели его;

Князь Василий Косой получил по зубам.

Убежал к вологодским. Но после окреп,

Взял опять Кострому и пошёл уж на нас,

К Ярославлю. Наш князь знак подал на Москву.

Сам же с войском в семь тысяч собрался встречать

Князя Тёмного с войском. Мы встали тогда

Возле Которосли, где впадает она

В Волгу-матушку. Лагерем встали и ждём

В помощь войска московского, чтоб уж верней

Нам врагов отразить, рати объединив.

А у князя была молодая жена.

Чёрт ведь дёрнул: её потащить на войну.

Миловалися всё. Больно люба была.

Уж хотелось ей очень войну посмотреть.

Упросила его. Он, сердешный, и взял.

А известно: где баба, там плохи дела.

И любиться-то стыдно у всех на виду.

Ну, к ночлегу решил князь подале от всех

Обособиться с милой княгиней своей.

И от войска-то уединились они,

Взяли только в охрану немного людей.

Вот и я, так как раньше в охране я был,

Так и тут не пустили: иди, да и всё.

А просил я у князя меня отпустить.

Я ещё под Великим был ранен в бою:

Кто-то стрелку пустил, и попала она

Мне как раз… под брюшину… грешно и сказать…

Да теперь уж чего… в общем… стал я скопцом.

Я в пылу-то атаки не понял сперва:

Вроде как обожгло, а потом ничего.

А когда заломило, смотрю: всё в крови.

Испугался я больше… Ну, лекарь меня

За неделю поднял. Все смеялись потом.

Стал я вроде насмешки для наших ребят:

Вроде с виду здоровый и крепкий мужик,

А совсем не мужик. Ни вернуться домой,

Ни жениться нельзя, ни сказать: засмеют.

В Ярославле-то Люба была у меня.

Уж любила! Таким бы меня приняла.

Пожалела бы, верной была бы женой.

Да зачем же я жизнь-то испорчу ей всю?

Для неё же решил я оставить её.

Я надумал тогда отпроситься совсем,

И уйти восвояси… не знал и куда.

Я просился, да князь меня не отпустил.

Ты в охране хорош, говорит, да и всё.

Ты отличный боец, опыт есть у тебя.

А кто будет смеяться, мол, тех укротим.

Только кто же в глаза-то мне скажет о том.

Все в глаза-то молчат, но молчание их

Мне хужее насмешки!.. Решил я бежать.

Вот тогда-то я, ночью, бежать и решил,

Как со службы меня князь пускать не велел.

Говорит: «Уж теперь-то тебе всё равно,

Уж детей не растить, знай, воюй, Спиридон!»

Ну а сам, как в насмешку, с княгиней своей

В жарком ложе лежат. Ты же их карауль.

Только Бог-то ему за меня отомстил.

Той же ночью ушкуйники, сорок вятчан

Вдруг напали на нас. Зря он с кралей своей

От полков то подальше отъехал тогда.

Всю охрану легко перебили они.

Только трое остались: я, Фрол, да Захар.

Я и драться не стал, сразу сдаться решил.

Фрол, – как я, а Захар без оружия был:

Он тогда крепко спал, смену только что сдал.

Да и то, нас оставили только за тем,

Чтобы князю, как прежде, служили в плену,

Чтоб самим не служить. Князь есть князь, что уж там…

В общем, взяли нас вятичи ночью-то в плен,

Перед носом всей рати, да в Вятку затем

Повезли. Уж княгиня ревела тогда!..

Посмотрела войны, как хотелося ей!

Насмотрелась, как резали бравых ребят

Из охраны ушкуйнички… После уж князь,

Как узнал, что я сдался, сражаться не стал,

(Фрол ему проболтался), сказал мне тогда:

«На рассвете велю, чтоб казнили тебя».

Нас тогда за Ветлугу уже увели.

Тут я понял: до Вятки-то мне не дойти.

В ту же ночь и бежал. А чего мне ещё…

Поплутал в приветлужских лесах, поплутал,

Да и вышел на Ворона с бандой его.

Я ободран весь был и голодный как чёрт.

Ну, они накормили меня и к себе

Записали в дружки. Так я к ним и попал.

А куда мне теперь? Свой-то дом ни к чему:

Ведь не женишься, деточек не заведёшь…

Одному жизнь прожить, да на счастье других

Всё завидовать? Нет уж!.. Уж лучше в лесу… –

8. Искры костров

Между тем, они вышли из леса на луг,

Что лежал широко и спускался к реке.

Солнце село давно за далёкий лесок.

Вдалеке от дороги, у самой реки

В тёмных сумерках светят три ярких костра.

Отблеск их отражался в спокойных волнах.

– Вон народ тот, цыгане, – сказал Спиридон.

Было видно, как в свете огня у костров

Ходят люди, сидят. Слышен храп лошадей.

Вдруг донёсся до них тихой песни мотив,

Пели женщины, грустною песня была,

Но не русский мотив и не русская речь

Не давали понять смысла песни ночной.

Было всё в ней, о чём мог бы каждый грустить:

О любимой своей, об ушедших годах,

Обо всём, что не сбылось, о том, что ушло,

И о счастье, которого жаждет душа…

– Если бабы поют, значит, мирный народ, –

Заключил Тихомир. – Подойдём, поглядим. –

Лишь приблизились, песня умолкла совсем.

Кони фыркали мирно, щипали траву;

Любопытные дети глядели с телег

На пришедших; три девки платками в цветах

Быстро головы кутали; двое мужчин

Встали возле второго костра, подошли.

Тут от них отделилась фигура одна:

– Кто такие? – спросил кучерявый старик,

Весь в расшитой одежде, а в ухе серьга.

– Люди добрые, нам бы лишь ночь провести

Возле ваших костров. Мы наутро уйдём, –

Так Варнава сказал. И добавил ещё: –

Мы монахи Якшанского монастыря,

Я – Варнава. Вот – Тихон, Макарий монах.

Ну а это – охранник у нас, Тихомир.

А другой – наш попутчик…

– Мы знаем его, –

Нынче видели, – мирно ответил старик,

И спросил Спиридона: – А где же дружки,

Что с тобою здесь были? Вы ж вместе ушли.

– Заблудились в лесу, – отвечал Спиридон.

Не поверил старик, но не стал приставать.

Он косился с опаскою на кузнеца,

На доспехи его, да на меч расписной.

– Что ж, ночуйте, – сказал лишь, и снова к костру

Отошёл, чтобы сесть там, где раньше сидел.

Разместились и пришлые возле костра.

Тут один молодец, тоже в ухе с серьгой,

Что сидел возле деда, с усмешкой сказал:

– Я вчера был на ярмарке вашей, смотрел.

Вон, коня продавал, да никто не купил.

А со мной и купцы на подводах пришли.

Во-он, сидят у костра, что у самой реки.

С ними баба вреднющая! Всё ей не так…

С Соколова кажись. Едут нонча назад.

А хотела в Кажирове сына женить,

Да невеста, кажись, им отставку дала…

– Что же вы за народ? – тут спросил Тихомир. –

Спиридон говорит, мол, цыгане стоят…

Кто такие? Откуда? Не знаем таких.

На марийцев с татарами схожести нет…

– Мы – цыгане, то – правда, – старик подтвердил. –

Мы на север, сюда, издалёка пришли.

Наши предки когда-то, давным уж давно,

Жили в Индии, в тёплой, богатой стране.

Дед рассказывал мне, а ему – его дед.

Предки наши прошли много стран и дорог.

А потом у Армении те племена

Разделиться решили. Тогда и пошли:

Кто на юг, к Палестине, к Египту; а кто

И на запад решил, к Византии идти;

Кто – на север, вдоль Каспия. Дед мой потом

Волгой выше поднялся. До этого он

Долго табором жил возле южных степей.

Там в народе цыганами стали нас звать.

Мы ковали подковы, лечили коней;

Наши женщины славно могли колдовать;

Молодые же – танцем смешили народ.

Так и жили. Да табором дальше всё шли.

«Це ж откуды такые?» – хотели все знать.

Мы в ответ говорили, что с Ганга идём.

«Ба, це с Ганка», – твердили повсюду про нас,

В основном-то, про женщин. Да так и пошло.