Факел

Федор Салиндер

Факел

Важное Предисловие

Уважаемые читатели, я, Фёдор Салиндер, автор этой книги, хочу с глубочайшим уважением обратиться к вам перед началом нашего путешествия. Данное произведение, названное «Факел», является исключительно художественным вымыслом, созданным с целью вдохновить, задуматься и исследовать человеческий дух через призму воображения. Эта книга и её рассказ ни в коей мере не нацелены на оскорбление, умаление или неуважение к каким-либо религиозным убеждениям, традициям или верующим любой конфессии.

Я глубоко уважаю все религии мира: иудаизм, христианство, ислам и многие другие, которые веками служили источником мудрости, утешения и надежды для миллиардов людей. Каждая вера, каждое Писание – это уникальный свет, освещающий путь человечества, и моя задача как автора – относиться к ним с благоговением и почтением. Персонажи, события и идеи, описанные в этой книге, – плод моего воображения, созданный для художественного исследования вопросов единства, веры и добра. Они не претендуют на истину в последней инстанции и не стремятся оспаривать священные тексты или догматы любой религии.

«Факел» – это история о поиске света в тёмные времена, о стремлении к гармонии в мире разделения. Она не призывает отвергать существующие веры, а предлагает взглянуть на возможность объединения их ценностей через вымышленную призму новой идеи. Этот вымысел не имеет цели критиковать, высмеивать или подменять реальные религии. Напротив, он вдохновлён их глубиной, красотой и универсальными истинами, такими как любовь, сострадание и справедливость.

Я осознаю, что темы веры и духовности чрезвычайно чувствительны, и потому подхожу к ним с максимальной осторожностью. Если какие-либо элементы повествования покажутся вам неоднозначными, прошу помнить: это художественное произведение, созданное для размышлений, а не для утверждения реальных доктрин. Моя цель – рассказать историю, которая трогает сердце, побуждает к добру и подчёркивает ценность каждой веры, каждого человека.

Прошу вас, читая эту книгу, воспринимать её как художественный вымысел, как сказку о надежде, а не как попытку навязать взгляды или оспорить ваши убеждения. Я искренне надеюсь, что эта история принесёт вам вдохновение, тепло и, возможно, новый взгляд на то, как мы можем быть ближе друг к другу в этом сложном мире.

С уважением и благодарностью,

Фёдор Салиндер.

Глава 1. Корни света

Хатим Финн Ахир родился в 1985 году в тёплый апрельский вечер, когда Париж утопал в цветении каштанов. Его домом стала скромная квартира в квартале Маре, где запах свежих круассанов смешивался с эхом утренних молитв. Родители Хатима, Давид и Лейла Ахир, были людьми, чья жизнь сама по себе казалась мостом между мирами.

Давид Ахир, еврей по происхождению, родился в Тель-Авиве в 1950 году. Его семья, сефарды, хранила традиции Торы, но Давид, молодой учёный-лингвист, искал ответы за пределами синагоги. В 1975 году, на конференции в Каире, он встретил Лейлу, египетскую мусульманку из Александрии, изучавшую арабскую литературу. Лейла, дочь врача, выросла в семье, где Коран читали под шум Средиземного моря. Её вера была тёплой, открытой, но твёрдой, как дюны Сахары.

Любовь Давида и Лейлы стала их бунтом против разделений. В 1978 году они поженились в Каире, вызвав споры в семьях. Давид, вдохновлённый Лейлой, принял ислам, сохранив уважение к Торе, а Лейла ценила его еврейские корни, уча сына Песаху и Рамадану. В 1980 году, ища нейтральную почву для своей смешанной семьи, они переехали в Париж – город, где иудаизм, ислам и христианство уживались в тени Нотр-Дама. Давид получил работу преподавателя иврита в Сорбонне, а Лейла переводила арабскую поэзию.

Хатим рос в доме, где на полке стояли синяя Тора, зелёный Коран и чёрная Библия, подаренная соседом-христианином. Родители учили его: «Свет истины многолик, но един». Он слушал рассказы о Моисее, Иисусе, Мухаммеде, впитывая их как сказки о героях. Вечерами Лейла пела арабские колыбельные, а Давид читал псалмы. Но Париж 80-х был не только городом света – Хатим видел споры о вере, слышал, как одноклассники дразнили его за «странную» семью.

К 18 годам, в 2003 году, Хатим, высокий юноша с вьющимися тёмными волосами и тёплыми карими глазами, нашёл свой путь в церкви Сен-Сюльпис. Там, под звуки органа, он читал Евангелие, и слова Иисуса о любви к ближнему задели его душу. Приняв крещение, он не отверг ни Тору, которой учил отец, ни Коран, что читала мать. «Я просто добавил ещё один свет», – сказал он родителям, улыбаясь. Давид и Лейла, хоть и удивились, обняли сына: «Ищи свою правду».

Хатим решил стать священником, но не ради славы или высоких званий. Он поступил в семинарию при Нотр-Даме, где изучал богословие, латынь и историю религий. Его наставники отмечали ум и доброту, но Хатим отказывался от предложений расти в церковной иерархии. «Мне не нужны титулы, – говорил он, теребя бороду, которая только начинала расти, – я хочу быть с людьми». К 25 годам, в 2010, он стал священником Нотр-Дама, выбрав скромную роль: проводить службы, исповедовать, утешать.

Его жизнь была простой, но полной. Хатим вставал с рассветом, молился в тишине собора, где витражи отбрасывали цветные блики на его чёрную рубашку с белым воротником. Днём он служил: крестил младенцев, венчал влюблённых, провожал ушедших. Но его истинное призвание было за пределами алтаря. Он помогал всем, чем мог. Бездомному у Сены находил тёплую одежду, мигрантам из Сирии, бежавшим в Париж в 2015, переводил документы, а детям из Маре, где рос сам, рассказывал истории о Моисее, Иисусе и Мухаммеде, чтобы те не делили друг друга.

Его доброта была почти осязаемой. Когда в 2019 году Нотр-Дам горел, Хатим, тогда 34-летний, стоял среди толпы, молясь, а после помогал собирать пожертвования на восстановление. Он не осуждал тех, кто сомневался в вере, не спорил с атеистами, приходившими в собор из любопытства. «Каждый несёт свой свет», – говорил он, улыбаясь так, что морщины у глаз делали его лицо ещё теплее. Его чистота поражала: он не искал выгоды, не держал зла, даже когда слышал шепотки о своей «странной» семье – еврейско-мусульманской, породившей христианина.

В 2022 году, когда Хатиму было 37 лет, Париж ещё дрожал от пандемии. Его родители, Давид и Лейла Ахир, ушли один за другим, сражённые коронавирусом. Давид, 72-летний лингвист, умер в больнице, шепча псалмы, а Лейла, 70-летняя переводчица, угасла дома, держа Коран. Хатим, в рубашке священника, хоронил их с тяжёлым сердцем, но без горечи. «Они научили меня свету», – сказал он, молясь в Нотр-Даме. Их смерть сделала его ещё добрее, укрепив решимость помогать всем, пока он сам дышит.

Хатим жил в маленькой квартире недалеко от собора, где на полке стояли те же синяя Тора, зелёный Коран и чёрная Библия, что в детстве. Он не пользовался соцсетями, не имел смартфона, предпочитая книги и разговоры. Вечерами, попивая кофе, он читал псалмы, суры или Евангелие, находя в них общий ритм. Его борода, густая, но аккуратная, с лёгкой сединой, стала его знаком. Прихожане шутили: «Вы как Иисус, отец Хатим». Он смеялся: «Я лишь пытаюсь быть человеком».

К 40-летию, в апреле 2025 года, Хатим оставался обычным священником, отвергая предложения стать настоятелем. Его жизнь была служением. Он помогал беженцам, кормил бедных, утешал скорбящих. Париж знал его как человека, чьи руки всегда открыты, а сердце – чисто, как витражи Нотр-Дама, восстановленного к тому времени. Но в ту весну, в ночь, когда он молился один в соборе, всё изменилось. Старик в плаще вошёл в тишину, и свет витражей стал ярче.

Глава 2. Свет в ночи

Апрель 2025 года окутал Париж теплой дымкой, словно город укрылся мягким покрывалом. Нотр-Дам, возрожденный после пожара 2019 года, сиял в лунном свете, его шпили пронзали небо, а витражи переливались багровыми, синими и золотыми красками, будто живые. Внутри собора было тихо, лишь слабое эхо шагов да шорох ветра за стенами нарушали покой. Хатим Финн Ахир, сорокалетний священник, стоял на коленях перед алтарем, его фигура казалась частью этого священного места. Его черная рубашка с белым воротником была слегка мятой, длинные вьющиеся волосы, тронутые сединой, стянуты в небрежный пучок, а густая борода мягко обрамляла лицо. Карие глаза, теплые, словно отражавшие свет свечей, были полузакрыты в молитве. Хатим молился, как делал каждую ночь, сплетая слова псалмов, суры Корана и строки Евангелия в единую мелодию: «Господь, свет всех Писаний, соедини нас в любви и мире».

Скрип тяжелой дубовой двери разрезал тишину, словно нож. Хатим, не поднимая глаз, отметил звук – его чуткое сердце, привыкшее к ночным гостям Нотр-Дама, сразу ожило. Бездомные, ищущие тепла, заблудшие туристы или скорбящие души часто приходили сюда в темноте. Он знал, что кто-то вошел, но не прервал молитву, продолжая шептать. Старик в потрепанном плаще, с лицом, укрытым тенью глубокого капюшона, ступил внутрь. Его шаги были почти бесшумны, словно он скользил, а не шел, но Хатим ощутил его присутствие – тяжелое, как воздух перед грозой, но не угрожающее. Старик остановился у дальней лавки, старое дерево скрипнуло под его весом, и он сел, сложив руки на коленях. Его глаза, блестящие, как угли под пеплом, следили за Хатимом, но священник, погруженный в молитву, не обернулся, хотя знал, что не один.

Хатим шептал: «Пусть Тора учит мудрости, Библия – любви, Коран – преданности». Его пальцы коснулись деревянного креста на шее, теплого от прикосновений, – подарок матери, Лейлы. Их уроки, их дом в Маре сделали его сердце чистым, как утренний свет. Он чувствовал старика, его взгляд, но доброта Хатима была сильнее любопытства. Собор жил: витражи над алтарем вспыхнули ярче, алые, синие и золотые блики заплясали на каменном полу, будто кто-то невидимый вдохнул в них жизнь. Хатим завершил молитву, его голос стал тише, но тверже: «Я верю в Тебя, Господь, во всё, что с Тобой связано, во все Твои проявления».

Тишина сгустилась, словно воздух стал ещё тяжелее. Старик медленно поднялся, его плащ прошелестел, как сухие листья. С мягкими, но уверенными шагами он подошел к Хатиму, остановившись в шаге от алтаря. Хатим встал, отряхнув пыль с колен, и повернулся к гостю. Его лицо осветила привычная теплая улыбка, морщины у глаз углубились, делая его похожим на доброго отца. Он встретил взгляд старика – глубокий, словно колодец, полный вопросов.

– Доброй ночи, Отец, – начал старик, его голос был низким, с легкой хрипотцой, как у человека, много говорившего с ветром. – Прости, что тревожу. Мне нужна помощь.

Хатим сложил руки у груди, как делал всегда, слушая:

– В доме Бога никто не тревожит. Расскажи, что тебя гнетет.

Старик помедлил, его пальцы, узловатые, как корни старого дерева, сжались. Он посмотрел на витражи, будто ища слова в их красках:

– Истина, отец. Я ищу истину. Всю жизнь я ходил по храмам, мечетям, синагогам. Читал священные книги, слушал мудрецов. Но истина ускользает, как песок. Где она? В словах? В книгах? Или ее нет вовсе?

Хатим, теребя бороду, кивнул, его глаза светились пониманием:

– Истина – как свет этих витражей. Она есть в Торе, есть в Библии и есть в Коране, но не только в словах. Она в том, как ты живешь, как любишь, как помогаешь. Бог говорит через добро, что ты несешь миру.

Старик шагнул ближе, его плащ качнулся, тень упала на алтарь. Он нахмурился, голос стал острее:

– Но люди делят истину. Христиане, мусульмане, иудеи – каждый кричит, что его правда выше. Если истина одна, почему она разрывает мир?

Хатим взглянул на крест, затем на старика, его голос был мягким, но твердым:

– Люди делят, не Бог. Истина – как река, течет через все Писания. Я сын евреев, потом молился в мечети, а сейчас служу Христу. Для меня истина – в единстве. Помоги ближнему, и ты найдешь ее в своем сердце.

Старик замолчал, его глаза сузились, будто он взвешивал слова Хатима. Затем он выпрямился, голос стал глубже, словно эхо из пещеры:

– А пророки? После Мухаммеда – тишина. Почему Бог не посылает новых вестников? Если истина жива, где они?

Хатим не отвел взгляд, его лицо оставалось спокойным, но в груди загорелся тихий огонь. Он ответил, каждое слово было точным, как удар колокола:

– В исламе Мухаммед – печать пророков, последний, кто принес Коран. Бог не молчит – Его слово живет в во всех Писаниях: в Торе, Библии, Коране. Христиане ждут второго пришествия, иудеи – Машиаха, но истина не ждет новых голосов. Она уже дана нам. Бог говорит через наши дела, через любовь, через милосердие. Каждый, кто несет свет, – Его вестник.

Старик замер, его взгляд впился в Хатима, будто ища трещину в его словах. Но затем он медленно кивнул, уголки губ дрогнули в едва заметной улыбке. Он не отступил, стоя у алтаря, словно ожидая, что Хатим скажет еще. Но Хатим уже всё сказал.

Тишина в Нотр-Даме стал слишком густой, словно воздух стал осязаемым. Витражи горели алыми, синими и золотыми бликами, отбрасывая всё те же тени на каменный пол, но словно ярче. Хатим Финн Ахир, стоял у всё того алтаря, его рубашка чуть мялась. Его карие глаза, тёплые, как свечи, смотрели на старика в потрёпанном плаще, чьё лицо пряталось в тени капюшона. Диалог о истине, начатый в ночи, повис в воздухе, и старик, стоя в шаге от Хатима, смотрел на него, будто видел нечто глубже слов.

Старик выпрямился, его узловатые пальцы сжались, голос, низкий и хриплый, зазвучал с новой силой:

– Я много читал, Отец, и много знаю. Я ходил по пескам раскалённых пустынь, слушал проповеди в храмах о которых ты даже не слышал, спорил с мудрецами, о которых никто не знает. Но в тебе… – он сделал паузу, его глаза блеснули, как угли, – я вижу свет. Не тот, что в книгах или словах. Свет, что горит в сердце, чистый, как утренний луч. Ты не просто веришь – ты живёшь истиной. Ты живёшь Богом.

Хатим, теребя бороду, улыбнулся, морщины у глаз углубились. Его доброта не знала неловкости, но слова старика задели что-то в душе. Он хотел ответить, но старик поднял руку, останавливая:

– У меня есть для тебя подарок. Если его можно так назвать. – Он сунул руку под плащ и достал потрёпанную книжку, её кожаная обложка была истёрта, словно её носили годы.

– В этой книге – все мои знания. Всё, что я собрал, всё, что тебе пригодится. Прочти её, священник. Да не только прочти, пойми её, почуствуй её, заживи ей.

Хатим, не теряя тепла в глазах, принял книгу. Её вес был странно тяжёлым, будто она хранила больше, чем страницы. Он коснулся обложки, чувствуя шероховатость под пальцами, и тихо сказал:

– Спасибо, сын мой. Я обязательно прочту. И да поможет мне Бог, понять её и зажить ей.

Старик кивнул, его взгляд задержался на Хатиме, будто прощаясь. Затем он повернулся, плащ прошелестел, и он направился к выходу. Его шаги, мягкие, но уверенные, растворились в тишине, дверь скрипнула, и собор опустел. Хатим остался один, держа тетрадь. Он опустил глаза и заметил на обложке странный знак – вырезанный, едва заметный.

На потрёпанной кожаной обложке тетради, которую старик вручил Хатиму, был вырезан с тонкой точностью, словно его создавали с особым смыслом. В центре выделялся меч, остриём вниз, его лезвие прямое, а рукоять украшена маленькой красной нитью, будто капля крови, окружённая золотыми лучами, напоминающими сияние звезды. За мечом располагались два симметричных крыла, раскрытых, как у ангела, но с острыми, чёткими перьями, выгравированными золотыми линиями. Крылья, мощные и величественные, казались готовыми взлететь, их концы слегка изгибались, создавая ощущение движения. Вся композиция была обрамлена тонкой золотой рамкой с узором из мелких листьев по углам, а внизу, под знаком, тянулась изящная линия с цветочным орнаментом. Знак излучал древнюю силу, словно соединял в себе символы защиты, света и божественного присутствия, вызывая у Хатима чувство, что он держит в руках нечто большее, чем просто книгу.

Сердце священника дрогнуло. Он шагнул к выходу, сжимая тетрадь, и крикнул в темноту:

– Постой! Что это за знак?

Дверь Нотр-Дама была приоткрыта, лунный свет лился на ступени. Хатим выбежал на площадь, холодный воздух ударил в лицо. Он огляделся – пусто. Ни старика, ни следов его плаща. Только ветер гулял по мостовой, да далёкий гул Парижа нарушал ночь. Хатим, стоя с тетрадью в руках, посмотрел на небо. Звёзды мерцали, и где-то в груди загорелся тихий огонь – предчувствие, что эта ночь изменила всё.

Глава 3. Тетрадь истины

Хатим Финн Ахир вернулся домой после ночной встречи в Нотр-Даме, его сердце всё ещё билось быстрее от предчувствия. Было раннее утро, апрель 2025 года, и Париж просыпался под серым небом, обещающим дождь. Его маленькая квартира в Маре, где он жил с юности, пахла старыми книгами и кофе. Полки вдоль стен хранили Тору, Коран и Библию. Хатим, положил тетрадь старика на деревянный стол, рядом с потёртой кружкой. Но прежде чем открыть её, он решил закончить свои дела – его доброта не терпела отлагательств.

Сначала Хатим проверил письма, оставленные у двери соседкой, мадам Леви, пожилой вдовой из дома напротив. Она просила помочь с продуктами – её артрит не позволял носить тяжести. Хатим быстро написал записку: «Куплю всё к вечеру», – и положил её в карман, чтобы не забыть. Затем он позвонил отцу Ибрагиму Бенали, другу-священнику с окраины Парижа, который просил помочь с переводом документов для сирийской семьи беженцев. Хатим подтвердил, что приедет завтра, его голос был тёплым, как всегда. После он сварил кофе, но не для себя – налил его в термос, чтобы отнести бездомному Жаку, который каждое утро ждал у метро. Напоследок Хатим достал из шкафа старое одеяло, сложил его в сумку – его попросила сестра Клэр из церкви Мадлен для приюта, где она кормила нуждающихся. Закончив, он вздохнул, улыбнувшись: «Свет в делах, а не в словах».

Хатим сел за стол, его длинные вьющиеся волосы с сединой упали на плечи, когда он развязал пучок. Тетрадь старика лежала перед ним. Хатим провёл пальцами по знаку, чувствуя его шероховатость, и открыл тетрадь. Страницы были пожелтевшими, исписанными аккуратным, но старомодным почерком.

Первый стих:

«Эта книга – факел, что ведёт к пути Бога».

Хатим замер, перечитывая слова. Они звучали как эхо его молитв, как голос, который он слышал в сердце всю жизнь. «Факел… путь Бога…», – подумал он, его пальцы коснулись бороды. Он вспомнил свои ночи в Нотр-Даме, где молился за единство, за свет, что объединит людей. Этот стих был словно написан для него, для его веры в Тору, Библию, Коран как части единого света. Но кто написал это? Старик, чей взгляд был тяжёлым, как камень, и тёплым, как угли? Хатим перевернул страницу, его сердце билось быстрее.

Второй стих:

«Закон дан, и он живёт в вас, как дыхание в груди. Не ищите его в камне, но в биении сердца своего».

Хатим задумался, его глаза сузились. «Закон… в сердце», – шепнул он. Это напомнило ему Тору, которую читал отец, Давид, особенно строки из Второзакония: «Возлюби Господа всем сердцем». Но слова о «дыхании в груди» звучали глубже, будто призывали не просто следовать заповедям, а жить ими. Хатим вспомнил, как помогал беженцам, как обнимал бездомных – он всегда чувствовал, что закон Бога – это любовь, а не строгие правила. Этот стих, подумал он, говорит о том, что он всегда знал, но кто-то выразил это яснее, чем он сам. Старик… он говорил об истине. Неужели он видел это в нём?

Третий стих:

«Любовь дана, и она с вами, как свет солнца. Не прячьте её в тени страха, но дайте ей сиять ».

Хатим улыбнулся, морщины у глаз углубились. «Как свет солнца…», – повторил он. Это было так похоже на Евангелие, на слова Иисуса: «Любите друг друга, как Я возлюбил вас». Он вспомнил, как учил детей в Маре не делить друг друга по вере, как обнимал сирийских беженцев, как утешал скорбящих. Любовь всегда была его путеводной звездой, и этот стих словно подтверждал его путь. Но почему старик оставил эту книгу ему? Хатим почувствовал тепло в груди, будто слова были написаны для него, но мысль о том, кто их написал, оставалась смутной.

Четвёртый стих:

«Преданность дана, и она крепка, как дуб в бурю. Пусть вера ваша будет корнем, а дела – ветвями».

Хатим кивнул, его пальцы замерли на странице. «Преданность… вера… дела», – подумал он. Это напомнило ему Коран, который читала его мать, Лейла, особенно суры о стойкости в вере и милосердии. «Дуб в бурю» – образ силы, но силы живой, растущей. Хатим вспомнил, как после смерти родителей в 2022 году он не сломался, а стал ещё добрее, ещё преданнее своему призванию. Этот стих был о нём, о его жизни, но кто мог так точно описать его душу? Старик, который смотрел на него в Нотр-Даме, будто знал его лучше, чем он сам.

Пятый стих:

«Факел несёт воин света, но он не один. В каждом из вас – искра, что разожжёт пламя истины».

Хатим перечитал строку, его дыхание стало глубже. «Воин света…», – шепнул он. Этот образ был знаком – он читал о небесных воинах в Библии, о тех, кто защищает свет. Но «в каждом из вас» – это было шире, это включало всех, даже его, скромного священника. Он вспомнил, как помогал людям, как его доброта вдохновляла других. Может, он и есть тот, кто несёт искру? Но кто такой воин света? Хатим подумал о старике, о его словах: «Я вижу в тебе свет». Это было странно, но пока он не связал это с чем-то конкретным.

Шестой стих:

«Истина охраняет врата света, и её оружие – правда, а крылья – надежда».

Хатим нахмурился, его пальцы коснулись знака на обложке – меч и крылья. «Истина… оружие… крылья», – подумал он. Образ был знаком, но не ясен. Он вспомнил Писания, где истина часто связана с небесными силами, но кто её охраняет? Крылья напомнили ему ангелов, а оружие – праведную борьбу. Но мысль не сформировалась. Хатим почувствовал, что стихи ведут его куда-то, но пока он не видел пути. Он вспомнил старика, его тяжёлый взгляд, и как витражи вспыхнули в Нотр-Даме. Что-то в этом было… большее.

Седьмой стих:

«Единство – путь к свету, и тот, кто видит его, несёт внутри пламя».

Хатим замер, его сердце забилось быстрее. «Единство… Единство трёх Писаний…», – повторил он. Это было то, во что он верил всю жизнь. Тора, Библия, Коран – три света, которые он соединял в своих молитвах, в своей жизни. Его родители, Давид и Лейла, учили его этому, и он проповедовал это в Нотр-Даме. Но «тот, кто видит его, несёт внутри пламя» – кто это? Хатим подумал о себе, о своей миссии, но слова звучали как призыв, как будто кто-то знал его предназначение. Старик… он говорил об истине, о единстве. Неужели он видел это в нём?

Восьмой стих:

«Факел истины зажжён для тех, кто ищет, и его свет разгонит тьму».

Хатим откинулся на стуле, его глаза блестели. «Факел истины…», – подумал он. Это было так похоже на его молитвы, на его жизнь. Он всегда искал свет, всегда помогал другим его найти. Этот стих был как обещание – свет победит тьму. Но кто зажёг этот факел? Хатим вспомнил старика, его слова: «В этой книге – все мои знания». Знания… какие знания? Он почувствовал, что эти стихи – не просто мудрость, а что-то большее, но пока не мог понять.

Девятый стих:

«Мудрость – как река, текущая через века, и тот, кто пьёт из неё, видит Бога отчетнее всего».

Хатим улыбнулся, его пальцы коснулись страницы. «Мудрость… река…», – подумал он. Это напомнило ему Тору, где мудрость – дар Бога, и Коран, где знание ведёт к Аллаху. Он вспомнил, как читал Писания, как искал ответы в них, и как находил Бога в каждом добром деле. Этот стих был о его пути, о его поиске. Но кто написал это? Хатим снова подумал о старике, о его словах: «Я много читал». Неужели он собрал эту мудрость для него?

Десятый стих:

«Когда тьма придёт, свет Писаний станет щитом, и истина откроет врата».

Хатим замер, его руки задрожали. «Свет Писаний… щит…», – шепнул он. Это было так близко к его вере, к его молитвам в Нотр-Даме. Он вспомнил Евангелие, слова Иисуса: «Я свет миру». Но «тьма придёт» звучало как предупреждение, а «истина откроет врата» – как надежда. Хатим почувствовал, что эти стихи – не просто слова, а пророчество, зов. Он отложил тетрадь, встал и подошёл к окну, где дождь рисовал узоры на стекле.

Вспомнив ночь в Нотр-Даме, старика в плаще, его взгляд, слова: «Я вижу в тебе свет», и знак на обложке – он начал складывать всё воедино.

Хатим вернулся к тетради, перечитал стихи. Первый – «Эта книга – факел», пятый – «Факел несёт воин света», шестой – «Истина охраняет врата света, её оружие – правда, а крылья – надежда». Меч, крылья, воин света… Он вспомнил Библию, образ одного ангела, нет архангела, защитника истины, с мечом и светом, чьи крылья – символ небесной силы. Седьмой стих – «Единство» – это было его миссией, но кто мог знать это так точно? Старик, который смотрел на него, будто видел его душу. Витражи в Нотр-Даме, вспыхнувшие ярче, и его исчезновение… Хатим коснулся знака на обложке, меч и крылья, и вдруг всё стало ясно.