Плата за рай

Ифрису не терпелось поскорее приобрести законные права на Валерию, ему не терпелось сделать ее своею, чтобы избавиться от страха потерять ее. Он жаждал приобрести столь желанный статус мужа, который позволит ему властвовать над Валерией. Он хотел освободиться от этой навязчивой идеи, чтобы поскорее заняться другими не менее интересными делами – обустройством гнезда своей семьи и изобретением нерушимых правил для супруги, которые будут выгодны ему и сберегут его интересы в отношениях с нею. Правила, которые должны ограничить широту ее возможных действий, сузить круг ее неприемлемых мыслей и желаний. Превратить ее в собственность, в покорную рабыню, которая будет верна только ему и будет беспрекословно выполнять все его приказания.

Ифрис глубоко ошибался, думая, что отец больше переживает за порученное им дело, чем за своего сына. Но, думая так, гонимый нуждой узаконить союз с Валерией, он решил говорить на темы, интересующие отца, чтобы хоть как-то прервать молчание и, улучив момент, заявить о своих намерениях.

– Курьера на месте не оказалось. Я прождал его целую вечность. Пожалуй, сошел бы с ума, если бы не… – осекся Ифрис. – Встреча не состоялась.

– Да, я знаю, он был пойман. Думаю, его посадят в тюрьму. Как же достали эти проклятые курьеры, они убивают дело всей моей жизни! Вечно их ловят, словно они рыба! – разгорячился отец Ифриса, но минуту спустя, успокоившись, продолжил: – Как же тебе удалось миновать раскинутые сети чертовых рыболовов?

– Мне помогли, – отрезал Ифрис.

– Что с товаром?

– Целый и невредимый…

– Где он?

– Здесь, дома.

– Отлично! Молодец! – вздохнул с облегчением отец.

Он убедился, что сын в целом с заданием справился – не его же вина, что с курьером встретиться не удалось. Приятное тепло, словно хороший коньяк, согрело душу и сердце. Сын таки не подвел. Сын, в которого он верил с первых минут его появления на свет. Он сумел!.. В сентиментальном настроении отец сказал:

– Признаться, я… – и запнулся. – Мать волновалась… и даже очень. – Помолчав, он продолжил: – Ты сказал, помогли? В нашем деле случайных пассажиров не бывает. Кто же решился на столь рискованное предприятие – помогать человеку, у которого сумка с наркотиками, способная навсегда засадить за решетку всех, кто причастен?

– Отец, она… – силился выговорить Ифрис, – она, она… Ты прав, отец, в нашем деле случайных людей быть не может. Мне помогла моя невеста! – он наконец сумел это произнести и уже молча посмотрел в глаза своего отца, ожидая своей участи.

– Невеста? Невеста – это хорошо. Особенно хорошо то, что она принимает твой метод выживания, так сказать, не осуждает то, чем ты занимаешься… Но в любом случае, сын, нужно быть осторожным с женщинами, какими бы хорошими они ни казались, особенно с виду. Красота – эта та змея, от яда которой нет противоядия. И потом, никогда не знаешь, когда язык твоей супруги, развязавшись, свяжет твои руки.

– Отец, я благодарен за совет, непременно учту его в будущем, – раболепно произнес Ифрис, обрадовавшись реакции родителя.

Отец его после долгих лет неудач в отношениях с сыном, вдруг почувствовал, что натянутая струна вдруг ослабла. Мысли об уходе его из жизни сына, неоднократно посещавшие голову отца, вселяли страх и терзали душу. Частые болезненные думы об отношениях с единственным сыном, с его наследником, не покидали его. Ему постоянно мерещилось, что сын его не любит и что он относится к нему не самым лучшим образом не случайно. Иногда даже казалось, что сын его презирает и осуждает. Надежда, претензии на любовь испепелялись одним разящим взглядом сына, который безмолвно говорил: «Я тебя не признаю, ты мне не отец!» До тех пор, пока речь не зашла о невесте – этот проект закономерно предполагал участие отца, хоть бы и даже только с финансовой стороны, – он не понимал, как проявить свою любовь и заботу к сыну так, чтобы тот ее заметил. Свадьба сына была отличной возможностью расстегнуть рубаху, чтобы прислонить сына к груди, одарить теплом и дать ему понять, как отец его любит. Внутренние часы отца подсказывали, что настало время наладить отношения с сыном и ввести его в мир, который он с таким трудом создал.

К слову будет сказано, что последние годы складывались для отца Ифриса весьма не лучшим образом. Он начал сдавать. Преданность работе достигла черты, за которой человек начинает терять свое здоровье. И отец чувствовал острую необходимость передать империю наследнику, который на самом деле еще не был готов к столь тяжелой ноше. Он начал налаживать свои отношения с сыном, словно настраивал расстроенное пианино, ведя лишь позитивные разговоры. Искусно и аккуратно заставлял сына поверить в то, что он, его отец, на стороне сына, и тем самым направить его мышление в одно русло со своим. Отец хотел, чтобы сын размышлял, как он сам. В его голове уже мелькали детали превращения сына в себя самого, и он охотно предавался этим мечтам. Но замыслам отца не суждено было сбыться… Причиной, из-за которой все его планы остались лишь в голове, также стал он сам. И несмотря на всю очевидность собственных ошибок, он никогда, даже самому себе в них не желал признаться.

Разговор продолжался:

– Ну, коли так, скажу тебе: порадовал. Отличная новость! – улыбнулся отец, покручивая свои густые черные усы. – Откуда она родом? Ее родители знают о твоих намерениях? Ты уже просил у них разрешения?

– Она родом с Иссык-Куля. И нет, ее родители пока не знают, – тихо ответил Ифрис и опустил голову, теребя край своей рубашки.

– Не беда. Придет время – узнают. Ты лучше вот что скажи: так значит, любишь ее? И готов с нею прожить и в горе – а горя в жизни, уж поверь мне, намного больше, чем радости, – до конца дней своих? – Предугадывая ответ сына, отец про себя посмеивался его наивности, каковая и ему самому была присуща в молодости. Но, в отличие от сына, отец знал, что следует за первой страстью – забвение любви.

– Да, люблю и хочу связать свою жизнь с нею, пока смерть не разлучит нас! – горячо, привстав со стула, заявил Ифрис. – Если бы не мои чувства, я бы не сделал того, что сделал, – я украл ее!

Ифрис, не дождавшись ответа отца, видя на его лице недоумение, принялся рассказывать про испытываемые к Валерии чувства и про обстоятельства побега. Несмотря на то, что он безостановочно метал слова, словно рыба икру в период нереста, ему все же удалось объяснить все в подробностях, сохраняя хронологию событий. Во время изложения своей истории Ифрис разгорячился, не заметил, как встал со стула и начал расхаживать по комнате. В особо значимых для него местах он подбегал к отцу, махая или тряся перед ним руками, пытаясь заострить внимание, после чего снова отходил и продолжал повествование. Его чело взмокло. Грудь вздымалась, он тяжело дышал. Наконец Ифрис закончил и молча стал перед отцом, словно преступник-детоубийца перед судьей, имеющим пятерых детей.

Отец за все время рассказа сына не проронил ни слова. Он испытывал чувства негодования, раздражения, злости и силился сдержать нахлынувшие чувства. Он удивлялся, что его сын не умел поступить правильно в столь деликатном вопросе. И был разочарован. Ему стало грустно и обидно, что он не научил сына разбираться в традициях страны, где они жили. Вдруг он понял, что это – та дыра в жизни сына, которую должна была заполнить отцовская любовь и внимание. Тяжкое существование, расшатавшее нервы, породило агрессивную реакцию отца на все ситуации, которые он не понимал. Он пришел в состояние дикой озлобленности, когда ощутил эту пропасть между сыном и собой. Он злился, что сын так не похож на него в душевном плане. Злился на себя за время, которое упустил в вопросах воспитания. И бесы, сидящие внутри каждого из нас, мгновенно находящие ответы на любые вопросы, не дающие взглянуть на помехи и преграды, мешающие нам быть счастливыми, нашли ответ для своего хозяина: «Ты не мог воспитывать сына! У тебя не было времени! Ты добывал ему и его матери хлеб, без которого они бы погибли. Ты делал это из необходимости. У тебя не было выбора. Они должны быть благодарны, что у них есть ты!..» Отец услышал эти слова, будто они были произнесены вслух не для него лично, а во всеуслышание, словно по радио для всех и, в частности, для его сына. Он был уверен, что это истина, правда и что его сын слышал это. Злость, неустанно приправляемая бесконечными мыслями, мешалась, словно соус ложкой, что находилась в руках у черта, сидящего внутри. Отцу стало мерещиться, будто сын его осуждает и отказывается понимать. Все чувства окончательно перемешались. В итоге отец сказал совсем не то, что у него было на душе.

– Как же ты так?! Э-эх, глупый мальчишка!.. Разве не знаешь, что такие дела так не делаются?! – Вскочив со стула, отец прокричал так, что на его раскрасневшимся лбу выступила вена. Чуть успокоившись, он продолжал: – Ты меня… меня… кхм… ты… прости… – отец приложил неимоверные усилия чтобы взять себя в руки и выдавить из себя слово «прости», – за резкость, за грубость. Ты не думай, что я тебя не понимаю! Я тоже был молод. Я все понимаю… Вам кажется, что это именно те чувства, за которые стоить умереть. Ты думаешь, что ты готов пойти ради нее на все. Ты уверен в своей правоте, ты убежден, что в этом мире нет ничего важнее, чем она. Она – твоя вера и религия! Но это всегда происходит с влюбленными на первых порах… Ты знаешь ее не больше месяца. Ваша любовь не прошла проверку временем, она не доказана. Сын, думал ли ты, а что будет, если ты ошибаешься, что, если твои чувства временны и обманывают тебя? Что ты тогда будешь делать?!.

– Отец, я не умею увидеть будущее так ясно, как видишь ты, но я мужчина, – Ифрис расправил плечи, приподнял подбородок и выдвинул вперед грудь, – который готов отвечать за свои поступки и выбор – в настоящее время он видится мне таким, каким ты его описал. Разумеется, вероятность ошибки есть, никто не застрахован, но я готов нести последствия этой ошибки всю свою жизнь. Клянусь тебе, ты не услышишь от своего сына ни единого слова сожаления!

– Как же это все похоже… Почему я это все так знаю? – улыбнулся отец. – Поверь мне, сын, это все вздор, не пройдет и полугода, как твоя жена станет преградой для твоих увлечений, а ты станешь для нее воплощением тирании. Время сотрет твои мечты о чувстве вечного счастья, и ты останешься один на один со своими ошибками, о которых будешь жалеть, и каяться всю свою жизнь, но ничего не сможешь с этим поделать… – Отец говорил, опустив голову, будто вспоминая свою собственную жизнь. Опомнившись, он потер лоб рукой и, нахмурившись, продолжал: – В общем, решать тебе, впрочем, как и жить с нею. Ты мой сын и я поддержу тебя в любом начинании.

– Благодарю, отец! Ценю твою поддержку, – приободрившись, не скрывая радости, улыбнулся Ифрис.

– Любви свойственны глупости. Но то, что ты без ведома и согласия ее родителей решился на столь необдуманный шаг, – это, конечно, нехорошо. Это сулит нам лишние хлопоты, без которых можно было обойтись, – отец заметил на лице Ифриса чувство вины. Сын, закусив губу, опустил голову. Этого выражения было достаточно, чтобы отец решился его подбодрить. – Не волнуйся, это поправимо… Но нужно действовать незамедлительно, чтобы не привлекать внимания злых языков. Да и родители ее будут не рады излишней медлительности со стороны родственников жениха, учитывая их неведение относительно местопребывания дочери. И вообще твой поступок, с учетом их переживаний, может отрицательно сказаться на успехе твоего предложения. Они могут нас выругать и отказаться отдавать дочь замуж – и будут совершенно правы. Но если она действительно тебя любит, как ты уверяешь, думаю, мы сможем с ними договориться. А в качестве извинения за принесенные неудобства и их треволнения мы преподнесем им подарки… Да, думаю так, будет хорошо! Я знаю – ибо я сам отец, – что любые родители простят того, кто, принеся горе и страдания, принесет им и счастье их дочери. Да вот только знать бы, что они собой представляют, чтобы понять, какие подарки им будут ценнее всего, и не ошибиться при выборе… Кстати, если я правильно понял, невеста у нас дома? В зале, я полагаю? – вспомнив про Валерию, словно она есть ключ всего, он развернулся лицом к сыну и хитро улыбнулся.

– Да она внизу, в зале с матерью. Она волновалась от предстоящей встречи с вами. Ей стало худо, и она прилегла, – с некоторой досадой ответил Ифрис.

Отец, находившийся перед этим в приподнятом настроении, не без причины заключал по лицу сына, что советы приняты. Отец честолюбиво гордился своей прозорливостью, и четко построенным планом, выполнение которого приведет к желаемому результату – свадьбе. Однако когда он услышал, что невеста в доме будущего мужа позволила себе прилечь, это вызвало в нем неодобрение. Не совсем понимая ее действия, отец недовольно поморщился. На лбу проступили морщины, лицо покраснело от прилива крови. Он быстро повернулся к окну, чтобы скрыть от сына свое негодование и, заложив за спину руки, застыл в напряженной позе. Ифрис не заметил этой быстрой перемены настроения. Ему подумалось, что отец просто-напросто задумался о чем-то. И, преисполненный радостью, сын заключил, что родитель обдумывает его дело.

В комнате повисла тишина. Отец тем временем размышлял вот о чем:

«Как она осмелилась прилечь тут в первый же свой день? Подумать только, лежать в день знакомства, да еще и в присутствии матери будущего мужа! Это возмутительно и неприемлемо. Верх безнравственности! Какая нынче молодежь пошла бестактная, бесстыжая… Я на ее месте кожу бы с себя содрал, лишь бы понравиться, а она что? Прилегла, видите ли, переволновалась! Ишь, ты какая! С самого начала решила свой нрав показать, так сказать, приучить слона кланяться муравьям… Только подумать!.. Смотри на нее, королевна, царица персидская – я, мол, непригодна для дел, неподобающих царям! А самое главное – как он ей это позволил?! Бесхарактерный мальчишка!!!» – и на отца снова накатил прилив злости и раздражения. Он вновь винил себя за то, что упустил сына, за отсутствие контроля за совершаемые им поступки, в том числе сейчас – за поведение его возлюбленной. «Мы в ответе за тех, кого приручили, – я помню, что учил этому!» – думал отец, вспоминая слова Антуана де Сент-Экзюпери, которые передал своему малолетнему сынишке, когда тот спросил про собаку, укусившую прохожего. Отец был уверен: сын понял, что эти слова относятся и к людям. «Он забыл, чему я его учил, иначе не позволил бы ей себя так вести в нашем доме. Неужели он не догадался, что это может оскорбить нас, родителей?! Хотя ее, может, и нет, – отец подразумевал свою супругу, – но она дура, не умеющая замечать оскорбления… Я глава этой семьи, и меня это возмущает!». Он от ярости сжал кулаки. Челюсти напряглись так, что зубы заскрежетали. По телу пробежала едва заметная дрожь.

– Почему мне кажется, что Виктория…

– Валерия! – поправил Ифрис.

– Валерия или Виктория – не важно, не в том дело! – хмуро заметил отец.

Для Ифриса, искренне и неподдельно любившего Валерию, это как раз было важно, и ему не понравилось, как поворачивается разговор. Сын хотел было выразить свое недовольство и уверить отца, что чувства к девушке настоящие и не нужно ее унижать. Но, не желая злить отца лишний раз, Ифрис промолчал.

– Ответь мне, сын, почему мне кажется… что Валерия – невеста твоя – характера хитрого? – Отец хотел подобрать какое-нибудь более гадкое слово, но сдержался.

– Отчего же так?! Ведь ты ее еще не видел? – удивленный Ифрис ответил тоже со злостью, исподлобья бросив на родителя взор.

Ифрис ощущал, что отец его обвиняет за совершенный проступок. Ему казалось, что отец не верит в наличие у Ифриса прозорливости и умения распознавать истинные намерения людей, а потому презирает выбор, сделанный сыном, принимая его за ошибочный.

Обоюдный антагонизм возрастал.

– Оттого что ребра подсказывают! Как будто чувствую вот этим самым местом! – отец согнул руки и прижал их к груди.

На самом деле он ничего такого не испытывал. Просто выбрал такую манеру, чтобы выразить все свое возмущение.

– Отец, как можешь ты так думать до знакомства с нею? Как можешь, не видя человека, сделать суждение о нем? Неужто ты провидец какой иль, пуще всего, Бог?! – Ифриса заливал гнев. Он соскочил со стула, не мог больше сидеть, руки его тряслись. Он решил во чтобы то ни стало отстоять честь будущей супруги и доказать безосновательность домыслов отца, а следовательно, и его неправоту. По сути дела он неосознанно шел с вилами на танк.

– Презренный глупец! – вскричал отец. – Я твой родитель! Более того, я твой спаситель, без меня тебя бы не было на свете! Да если бы не я, твой прославленный бог забрал бы тебя, не дав пожить и года!

– Вздор! Я отказываюсь слушать тебя! На все Его воля, коли нужен был бы я ему на небесах, то забрал бы, не спрашивая тебя и не считаясь с твоими желаниями! А раз не забрал – так это тоже Его одного воля!

– Проклятье! Что ты несешь? Где он был в нашем бараке, когда ты, плача от холода и голода, умирая от болезни, заставлял биться в истерике твою мать, а меня – рвать волосы на голове?! Где он был, когда я просил милостыню на дорогах в изорванных ботинках с потрескавшимся от мороза лицом?! Где он был, когда вся моя жизнь рушилась, когда я променял рай на ад?! Где он был, когда я заключал сделку с дьяволом?! Предостерег ли?! Неужто это Его воля – обречь меня на муки вечные за то, что я лишь хотел сохранить самое важное для меня в этой жизни – семью?! Если это его рук дело, то будь он проклят! – совсем озверел отец, выкрикивая проклятия, словно метал молнии.

– Ты не прав, отец! На все Его воля! И то, что я сейчас здесь пред тобою жив и здоров, – тоже Его воля! И то, что Он забирает и дарит билеты в этот мир, – это Его замысел. И только Он решает, когда нас забрать в мир иной, а когда одарить этот мир появлением новой жизни! Все твое богатство – это Его воля! Твой бизнес, твой успех – Его воля! Неужто ты слеп, и душа твоя и все, что в ней есть святого и чистого, окутана паутиной мрака настолько, что ты не можешь увидеть таинство происходящего с нами?! Во всем, что есть в людях, и в том, что нас окружает, во всем, что есть в мире этом, проявляется Его замысел, и лишь ему подвластны чудеса! – Ифрис, все более воодушевляясь, искренне веря в свою правоту, пытался вразумить отца. Но не принял во внимание то, что момент был не самый подходящий. И все его старания были обречены на крушение о злые, острые скалы непримиримого состояния, в котором сейчас находился отец.

– Глупый мальчишка! Ты юн и простодушен. Вера твоя сильна от того, что не испытана жестокостью и несправедливостью этого мира, его творения – ада на земле! Твоя вера сильна от незнания черной стороны жизни, ибо ты рос в мире, где царил достаток, который построил для тебя не он, не кто-нибудь еще, а я! И достаток этот достался мне кровью, ибо из меня вырвали душу. Раны эти не заживают, а боль с каждым днем все более приближает меня к смертному одру. И это его воля? Эта та радость, которая соответствует божьему замыслу? Все, чего я достиг, – этот достаток в котором мы живем, твоя одежда по последней моде, бизнес, который сводит с ума твою мать и делает меня черствым и жестоким, – это плод моей сделки с дьяволом, который отнял у меня все в обмен на вашу жизнь! И будь у меня выбор, я поступил бы так же, чтобы вы жили в этом мире, а не в ином. Скажи мне, сын, как бы ты поступил на моем месте?!

– Я бы нашел другой путь и не подверг бы свою семью тем страданиям, в которых мы живем вот уже много лет!.. Ты продал душу дьяволу и спас нас, но стоило ли оно того? Мой отец, муж моей матери – сущий дьявол на земле! Твое сердце – льдина, я никогда не чувствовал твоей любви! В детстве я искал твоего внимания, всего лишь твоего одобряющего отцовского взгляда… И не получая его, мучился в бесконечных думах о том, что такого делаю неправильно! Снова сталкиваясь с твоим бессердечием, я объяснял его себе необходимой мерой в воспитании. Я не понимал твоей суровости, но обманываясь, уверял себя, что она есть необходимая мера воспитания, которая пойдет мне на пользу в будущем. Необоснованная жестокость к моей матери и твоей супруге, твоей второй половине, которой ты клялся в верности пред Богом, что будешь любить ее в радости и в горе, убивала меня, но мать все равно всегда защищала тебя! Время научило нас находить во всех твоих действиях что-то хорошее. И после каждой твоей очередной жестокости мы убивались в попытках найти ее природу и объяснить себе ее пользу, которой в действительности не было. Мы научились обманывать себя! Но оглядываясь на прошлое, на свое детство, лишенное даже самых простых радостей, на которые я имел право, на грозовые тучи над головой, на муки матери, ее бесконечные страдания и неимоверный страх, превративший ее в кролика в клетке наедине с волком, на то, кем я стал, на образ моих мыслей, беспричинный страх перед всем, – я спрашиваю себя: ради чего мы все это пережили? Ради кого? Ради отца, которого у меня никогда не было? Ради мужа, который превратил свою жену в рабыню? Ради бизнеса, на который ты променял нас? Ради этого мы…

– Убирайся, подлец! Лицемер! Змеёныш! – словно раненый зверь, вскричал отец, издавая дикие вопли. – Сволочь, как ты посмел?! Предатель, ты попрал мою любовь! Твои слова не будут забыты, и кровь твоя не смоет моей обиды! Убира-а-айся!!! – кричал отец, едва сдерживая слезы. От наплыва чувств, виною чего стало услышанное, и самое главное – неожиданность, он испытал неимоверное по силе разочарование и потрясение. Его надежды рухнули. Ему стало трудно дышать… Он силился вдохнуть полной грудью, которая, по ощущениям, была сдавлена, словно ее придавило стволом дуба. Ноги стали ватными. Отец попятился назад и, чуть не упав, рукой нащупал стол и вовремя оперся на него. Удержав равновесие, продолжал кричать, указывая трясущейся рукой на дверь:

– Убирайся!!! Вон из моего дома!!!

Ифрис не заставил себя ждать. Он, столь же озлобленный и разгоряченный, как и его отец, бросился к двери, которую толкнул с такою силою, будто это она была виновата во всем произошедшем. От удара о стену стеклянная узорчатая вставка разбилась, и осколки громко, с режущим ухо звуком посыпались на пол. Ифрис прошел, не оглядываясь, и сбежал по лестнице вниз. Он мчался в зал за Валерией, чтобы поскорее покинуть дом и более не слышать незаслуженных оскорблений от разъярённого отца. В дверях залы он столкнулся с матерью, выбегавшей на звук разбившегося стекла, с привычным испугом на лице. Ее страх усилился, когда она увидела возбужденное лицо и налитые кровью глаза сына, спешившего, демонстративно не замечая мать, к невесте. Зная нрав своего супруга и видя состояние, в котором находился сын, мать невольно заметалась, пытаясь что-то предпринять, что-то сделать. На глазах у нее выступили слезы. Не найдя ничего в своем арсенале, она билась в бесполезных попытках выведать у сына, что же произошло, беспрестанно повторяя: «Что случилось? Сынок, что случилось? Скажи мне, что случилось?!»

«Мам, ничего!» – отрезал на ходу Ифрис и с обессилившей девушкой на руках вышел из залы в коридор, ведущий к выходу. Мать не переставала допытываться истины. На середине лестницы между первым и вторым этажом Ифрис увидел стоявшего отца, облокотившегося о перила. Глаза их встретились. Ифрис замер, словно увидел призрака. Лицо отца было мертвенно бледно. Глаза ввалились, под глазами появились синяки. Ноги подкашивались, и все тело вздрагивало, он едва держался. Сухие, когда-то могучие руки с трудом выполняли свои функции – держались за перила из последних сил, словно утопающий во время шторма держится за борт лодки, которую могучие трехметровые волны бросают из стороны в сторону. И только сейчас сын увидел, как постарел отец. Как он похудел. Как поседел. И как нескладно двигался… Перед Ифрисом стояла тень того самого, хоть и жестокого, но могучего человека. Сыну подумалось, что отец уже никогда не будет таким, как раньше: крепким, сильным… Ифрису стало жалко отца.

Но, не успев пожалеть, Ифрис наткнулся на суровый, неистовый, прячущийся в глубине глазниц под густыми седыми бровями проклинающий взгляд. Отец от спуска по лестнице немного обессилил. И те несколько секунд раздумий Ифриса позволили отцу перевести дыхание. После чего он с новой силой накинулся на сына:

– Ну, что ты смотришь, убийца? Убирайся! Вон из моего дома! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! Я проклинаю тебя!!! Ты мне более не сын! – из последних сил кричал отец вслед уходящему сыну.

Ифрис, не отвечая на оскорбления и не дожидаясь конца «представления», бросился из дому. Лишь в дверях он, остановившись, обернулся и произнес: «Мама, не плачь по мне… Прощай!» Ифрис, предчувствуя долгую разлуку, хотел многое сказать матери, но, стесненный обстоятельствами, не решился. Многочисленные слова любви, будут на протяжении всей его жизни вертеться в голове, но устам не будет суждено их произнести так же, как и ушам матери – их услышать.

В гневе ни отец, ни сын не замечали, как мать Ифриса металась на протяжении всего этого времени от одного к другому, пытаясь всеми силами погасить ссору. Возбуждение обеих сторон, в каковое она и сама невольно пришла, явилось для нее злым роком. Она, силясь все исправить и примирить членов семьи, не нашла ничего лучше, чем надоедать единственным вопросом «Что случилось?..» Бесконечные переживания, отчаянье, разрывавшее ее изнутри сегодняшней тяжелой, бессонной ночью, сказались на ее мозговой деятельности и на способности принимать решения, а главное, – видеть подходящий ключ для разрешения возникшей ситуации. Волнение, в которое она пришла, заставило ее вопрошать с новой силой, вместо того, чтобы успокоиться и использовать слова, сумеющие если не примирить, то остудить пыл обоих мужчин. Она повторяла свой вопрос, словно количество повторений могло предрешить исход происходящего. Она будто забыла все другие слова и все приемы на свете, кроме того, который сейчас необдуманно пускала в ход, и который был, безусловно, бесполезен.