Чей-то зов

Пчелу увлек налетевший ветер. Слизнувший с верхушек волн запахи глубинной жизни океана, обременённый тайной, он порывается рассказать историю Вселенной. Но наше время не совпадает. Оставив на моем лице солёный поцелуй, он улетел.

Заманчиво знать наизусть историю Вселенной. Но как мне быть с вопросом, не оставляющим ни на минуту: кто я есть и зачем здесь? Затем ли, чтобы запастись опытом и знаниями? Вкус опыта горек, а жизнь бесконечна. Зачем он мне? Знания – не моё служение. Горечь преследовала меня. Убегая от неё, училась, строила семью, любила или думала, что любила (кто знает, что такое любовь!), ошибалась. Терпеливо собирала пожитки опыта и начинала сызнова…

Однажды в неудачном замужестве случилось то же, что сотворили чайки с мелодией моря. Диссоциативная фуга – болезнь бегства в незнакомый город – на время прервала мое семейное испытание. Забыв себя почти до исчезновения имени, я растворилась в маленькой дочери. Судьба приготовила взамен неслыханное подношение – любовь. Невесть откуда взявшееся чувство нежности вместе с радостью жизни заполнило каждую клеточку тела, каждое слово и мысль.

Ни жара, ни холод, ни отсутствие денег нисколько не влияли на бесконечное ликование. Я не ходила – летала, не говорила – пела, не делала – творила. Силы удесятерились, проникновение в настроение и состояние других отзывалось немедленной заботой и помощью. Каждый человек на пути становился другом. Триста шестьдесят пять дней, наполненных энергией любви, как и всё, унесли волны времени.

Благословенны дни эти!

Но покуда жив человек, жив и тревожащий вопрос: кто я есть? В поисках его без устали бродила по церквам, выращивала розы, листала фолианты, старалась жить образцово и просто, глядела на звёзды, гадала на кофейной гуще. С пути сбивалась, маялась, грешила. Потом шептала Богу:

– Прости! Прости! И научи, как быть счастливой.

«Живи в восхищении», – явились в тишине слова. И сердце рванулось к ним – узнанным, родным и знакомым. Восхищение – это моя суть. Кто-то краской и кистью стремится нарисовать своё поклонение. Другой врачеванием выражает любовь. Мой способ запечатлеть восторг и умиление Творцу и Человеку – слово, наполненное теплом души.

Случай позаботился о моем окружении. Замечательные, умные, близкие по духу люди стали главным содержанием жизни.

Пусть благодарность, как тёплый ветер, коснется души каждого, кто меня восхищает.

Связь вещей.

Эдуарду К. – Человеку!

В начале декабря, посвистывая и рыская по лесам – не осталось ли где неприбранного жёлтого листочка, – заявляется метель, отплясывая на спинах ревущих ветров своё возвращение. Она весело и беспорядочно расшвыривает белые хлопья, пытается остановить воду в ручьях и реках. Но, поистративши силы, утром затихает на тонком, чистейшем пушистом покрове.

Тем временем выходит солнце и, увидев землю обольстительно свежей, посылает ей лучи своего расположения. Каждая снежинка превращается в бесценный сверкающий кристалл. Снег возвращает солнцу любовь неуловимой переливчатой игрой, блеском безупречных граней и тихим перезвоном.

Какая благодать настала! Всё живое высовывает свой любопытный нос, чтобы порадоваться наступлению зимы. Бе́лки, задравши хвост, носятся как угорелые, не обращая внимания на большого шумного человека, идущего по лесной дороге. Остановившись, он наблюдает за игрой грациозных зверьков. Им так весело! Включайся, человек, в догонялки – и тебе станет хорошо.

Человеку не до игр. Он сосредоточен и углублён в себя. Там, внутри, нет просвета от нерешённых вопросов. Стоит только дать себе поблажку, перестать ежедневно выполнять необходимую, рутинную работу – ошиваться возле дверей чиновных бонз, как в сердце поселяется изматывающая тревога. Знали бы его подопечные, как часто он испытывает отвращение, чувствуя себя трусом в коридорах власти. За много лет так и не обзавелся «барсиком», как делают многие. Эти прикормленные чинуши помогают выбивать и без того принадлежащие организации деньги, удерживаемые в недрах госструктур. Из-за частых командировок он, считающий себя ответственным, попал в собственную ловушку и вот-вот потеряет репутацию надежного руководителя – Отца, как называют его подчиненные.

В окружении природы человек надеется найти решение, распутать клубок проблем. Десяти километров до ближайшего посёлка, по его расчётам, должно хватить на обдумывание неотложной задачи.

Ворона летит параллельно. Она хватает на лету снег и, спикировав на любимую ветку, зовет: «Варера, Варера!» При этом уморительно кашляет. Человек бросает в неё шишкой. Ворона подхватывает игру, и теперь от неё трудно отвязаться. Она без устали перекусывает веточки с шишками, так, чтобы они попали в него, и каждый удар отмечает карком «Варера!». Снаряды всё чаще достигают цели. Путник сворачивает в берёзовый лес: «Ага! Чем теперь будешь бросаться?»

Из ущелья налетел ветер. Человеку холодно. Он мечтает о тепле. В посёлке есть рубленая баня. Только бы не угодить в снежный заряд на перевале. С этим шутки плохи. Путник прошёл изрядное расстояние, утомился. Он и хотел усталости. Надежда на пар и веник. Проверенный способ должен помочь обрести равновесие.

Семьи буровиков Мьянмы ждут к празднику зарплату. Рабочие верят: как и прежде, ожидания сбудутся. Множество не зависящих от него причин обжало как спрут с виду простое дело. Хотя и считают его профессионалом вот уже тридцать лет, приходится ежедневно подтверждать доброе имя. Вот так…

Даже признанный специалист ломает ноги в полном беспределе нынешней горе-экономики среди чиновничьего произвола. Непролазные лесные дебри Мьянмы – вот что такое наши товарно-денежные отношения. Если бы оплата арендованного судна была уже перечислена… Но её нет…

Банями в наши дни никого не удивишь. Но здесь сочетание японской лечебной и русской парилки его заинтересовало. Кабинки, разделённые ширмами и выстланные чёрным камнем, представляли собой лежанки, где заданная температура вызывала медленное прогревание. Постоянно выделяющиеся под воздействием тепла летучие субстанции целебного минерала, как уведомляет инструкция перед входом, способствуют очищению организма.

Человек представил, что в этот самый момент силы, аккумулированные в чёрном камне, заняты таинственной работой. Высвобождаясь из плена кристаллических решеток, они проскальзывают с помощью души в его тело. Тут-то и происходит соединение тонких элементов неведомой жизни камня и его собственной.

Вообще-то в каждый момент существования человек различными способами соединяется с природой. С неживой, как он сейчас – с элементами минерала, с растительной, с живой, с человеком… наконец, с иным миром… Он в затруднении прервал цепочку мысли, не смея утвердительно ответить, насколько близок к духовности.

С первых минут тепло и звучание старинной японской музыки, доносящейся как будто издалека, привели тело в блаженство. Усталый человек быстро погрузился в полудрёму, и время перестало существовать. Только тепло. Только покой и умиротворение. Вначале он почувствовал, что проблема на самом деле не настолько сложна. И вдруг чёткий план предстал так ясно, что сон мигом улетучился, можно было хоть сейчас начинать действовать, успех был обеспечен!

Чашка чая со смородиновыми почками и соцветиями шиповника, выпитая на маленькой веранде с видом на еловый лес, и вовсе придала игривое настроение: мужчина сделал несколько гимнастических упражнений перед зеркалом. Затем отправился в парную и, плеснув душистого кваса на каменку, всласть похлестал себя веником.

Набравшись влажного жара, через веранду вышел в лес и бросился в сугроб. Разгорячённое тело, исколотое прикосновениями тысяч ледяных снежинок, возрадовалось такой игре, просило её!

В бассейне с горячей водой человек запел. Он знал, что кроме него здесь никого нет, и пел в полный голос. Он слушал себя, пожалуй, впервые. С большим удивлением подумал: «Какой я непредсказуемый, оказывается: эдак недолго и полюбить себя, как Нарцисс!»

А! Была не была! Хорошо-то как! Почему не порадоваться?! Это «хорошо» оплачено каторжным трудом. Раньше говорили: на благо Родины. Его задача – благо семей экспедиции. Смотреть в глаза женщин, приходивших просить законный заработок мужей, равносильно пытке.

Мужчина лежал, завернувшись в тёплую простыню, и мурлыкал тихонько песню, которую в детстве слышал от мамы:

На речке, на речке, на том бережочке

Мыла Марусенька белые ножки.

Мыла Марусенька белые ножки,

Белые ноги, лазоревы очи.

Плыли по реченьке белые гуси.

Ой, вы плывите, воды не мутите…

Неизвестно откуда взявшееся озорство выдернуло его из белых пелён. Мужчина пробежался по предбаннику фертом и, попав в такт, заголосил на частушечный манер:

Эх, хорошо в стране Советов жить!

Эх, хорошо страной любимым быть!

Эх, хорошо стране полезным быть!

Через тысячу лет будет жить наш привет:

Будь готов! Будь готов! Будь готов!

«Э-эх! Какие песни были, после них – хоть на амбразуру! – усмехнулся про себя бывалый геологоразведчик. – Но про Марусеньку – душевно!»

Люби то, что есть

Примерно так, как на рисунке, выглядит из окна Инны маленький посёлок, где она живёт. Или плывёт… Так ей иногда кажется. Дом стоит на берегу моря, на возвышении. Его огибает река. Куда ни посмотришь из любого окна – везде вода. Маленький островок жизни называется Лукоморье.

Через дорогу, тоже на взгорочке, потемневший бревенчатый дом Машки. Её подруга – продавец магазина. За особую стать прозвана Кралей. Магазин – чистенький, заставленный цветущими растениями. Весь день там толчётся народ. Больше всего дальнобойщиков – через поселок проходит трасса на Север. Заходят свои посудачить, встретиться с соседями – послушать новости, а заодно и продукты купить. Всё у Машки свежее, вкусное – знает, где взять и как сохранить. Держится как правительница удельного княжества. Водители усвоили почтительный тон, она их единственная кормилица на долгом пути: помнит, кто что любит, разогреет, поднесёт, о здоровье справится.

Пьяницы – побаиваются. Словом её и вовсе не одолеть. При надобности отбреет всем на потеху. Прозвище даст – как припечатает. Только Валерьянка осмеливается клеиться к Машке. Потому что ум пропил. Думает о себе, будто молодой да красивый. Часто возле дома ошивается. Да нужен он ей! Было время – вместо опохмелки валерьянку потреблял, тогда и кличку получил.

Недавно опять оскандалился. Захотелось полечиться до открытия магазина – «трубы горят». Известная маета: зудёж непереносимый. Машка, святое дело, красоту наводила, когда он стал в окошко скрестись. Предупредила – мол, ждать надо – раз, другой… А потом как выскочит, как выпрыгнет, Валерьянку за подмышки, в тачку у крыльца – шмяк, металлической цепью застегнула и попёрла его по дороге вдоль домов. Народ на работу шёл – все так и застыли.

– Это куда Валерьянку с жутким комфортом везут? А она катит его и во всё горло распевает:

Говорила я залётке,

Говорила дураку:

«Не пей водочку лихую,

Не кури ты табаку».

Поселковые два дня ржали и перекрестили его в Залётку.

Жители крошечного села для Инны-фельдшерицы пациенты, для Машки – покупатели. Машка скатится с горки, перейдёт речку по скрипучему щелястому мостику и слышит посвист флюгера над Инниной крышей. Чаще-то он крутится как бешеный. Ветра́ у них… ветра́ с моря налетают едва не каждый день. И, конечно, стараются, как пацаны, всё сломать, вывернуть наизнанку, полюбопытствовать… да и бросить, забыть.

В выходные утро подруг начинается чаепитием. По воскресеньям Машка приносит горячие рогалики. Печь любит, сама их не ест. А подружка-пампушка – сластёна. Сувениры, забавные радующие мелочи в доме Инны – это всё дары соседки, знаки её нежного внимания.

На окне – водопад зелени. Бархатистый куст мелиссы хранит не хуже самого надёжного сейфа застольные разговоры, все эти причмокивания, осторожные втягивания (губы трубочкой) душистого, пахнущего лимоном и розой чая.

Женщины и цветок симпатичны друг другу. Но иногда что-то находит – и появляется отчуждение. Мелисса, как говорят, вырождается. Цветок подрезают, меняют землю. А две подруги, как улитки, прячутся по своим домам и перестают жаловаться, что мужики измельчали и даже даром никому не нужны. Точно в природе: приливы и отливы.

Вряд ли часто встретишь такую, как Инна. Чувствительная очень. По каждому пустяку глаза на мокром месте. Округлости тела привлекают уютностью и природным совершенством. Так бы смотрел и смотрел, но за ней не угонишься – больно шустрая. Вечный двигатель, одним словом.

Санитарка и уборщица в фельдшерском пункте, покорённые обаянием Инны, – на подтанцовках: с пациентами управляются играючи, на чистоте просто помешаны. А как всё переделают, спевку затеют, полюбившуюся песню разучивают. И поют, все говорят, славно.

Врач в райцентре теряется перед её очередным отпуском. У него портится настроение, он задаёт тоскливый вопрос: «А что я буду без тебя делать?!» И действительно, дела идут наперекосяк… Недавно наступил очередной отпуск; слава Богу, попросила только две недели.

До войны в Лукоморье жили японцы. Их захоронения навещают родственники. Инна ещё школьницей прониклась печалью к холмикам, хранящим тайну людей, чья жизнь протекала между излучиной моря и рекой и оставила незримый след. Да и зримый тоже: вот на склоне горы их храм Тории – Небесные ворота.

К захоронениям Инна относится заботливо – верит в существование душ. Ухаживает за могилками, как если бы покойники всё видели, оценивали по меркам живущих. Кладбище неподалёку от храма её стараниями выглядит прибранным.

Небольшая группа родственников из Японии каждые два года приезжает навестить своих предков. В последний приезд они вручили Инне приглашение и деньги на поездку. Старый доктор из маленького городка Отару, чуть-чуть говорящий по-русски, звал погостить у родителей на ферме в горах.

Составив инструкцию «Как выжить в экстремальных условиях, без мамы, и сохранить жизнь коту», Инна вручила её двенадцатилетнему сыну и отбыла на соседний остров. Деревенские испытывали трудности – привыкли по всякому пустяку в амбулаторию бегать, перезванивались и ждали возвращения Инны.

Она явилась с подарками. Это было видно по обилию коробок и пакетов, выгруженных на крыльцо. Народ дал ей отдохнуть от силы три часа. И вот все, кому надо и не надо, набились в просторную кухню – уж и присесть некуда.

Приплелись и Залётка с Шаманом – с утра в угаре, но, услышав Кралин устрашающий «кышшш!», мигом слиняли, пошли по отливу живность собирать.

Но что это?! Инна не похожа сама на себя. Видели ли вы растение, перенесшее заморозок?! Вот такой она стала. На вскинутые брови Машки вяло произнесла:

– Всё так плохо! Всё! Тело не хочет служить мне больше, сердце сбоит, пульс частит. Сил нет. Есть, спать, работать совсем не хочется.

– А что случилось?!

– Отравилась Японией!

– ???!!!

– Там я увидела жизнь, о которой мечтала.

Инна и Машка сидели в центре стола перед ворохом подарков с записочками: «Тимофеевне», «Пышке», «Дровосеку». Инна замолчала. Тимофеевна, санитарка, не выдержала:

– Мы чё, на похороны, что ль, пришли? Давай, Краля, нам чай – похлебаем с заморским печеньем, а ты, девка, не куксись, рассказывай: «Ладно за морем иль худо? И какое в свете чудо?»

– За морем житьё не худо… – откликнулась Инна чуть повеселевшим голосом. – Видела я, правда, немного, но это очень сильно подействовало на меня. В маленькой деревне в горах живут девять семей. Они испокон веков выращивают лук. Привечают туристов, приезжающих в глухомань покататься на лыжах. Весной из ближних городов паломничество: едут полюбоваться на цветущую сакуру. Инна раскраснелась от внимания и внутреннего волнения. Застревая на словах, с вызовом выкрикнула: – Кто-нибудь специально приходил посмотреть на заросли цветущего шиповника? А уж какой он у нас красивый!

Машка обняла подругу за плечи:

–Давай рассказывай дальше.

– Там всё по-другому. Всё-всё! В километре от деревни течёт сернистый ручей. В нём лечат больные суставы. Инна надолго замолкает, а потом тихо плачет.

– Не поняла… Так плачешь-то о чем? – не выдерживает Машка.

– Сейчас и вы заплачете, я вам расскажу… Уже в аэропорту, где мы приземлились, в киосках сувенирных продают в красивых сеточках золотые головки лука. По одной луковке, по три, лук в косах… Они такие оранжевые – светятся! А на боку каждой луковицы маленькое фото старичков, вырастивших его. И сорт, и состав почвы указан. Чем не сувенир! Я ради уважения купила. Да вот же – сами убедитесь.

Она вытащила жёлтый мешочек, а из неё коробку и рассыпала лук по столу. Калиброванные луковицы запрыгали, как золотые яблочки!

– Берите, угощайтесь! Запечённый – он душистый и сладкий, вкуснотища! Попробуйте дома.

– А чего до дома ждать, – Машка сгребла лук назад в коробку и понесла к духовке.

– На другой день хозяева пошли со мной на ручей. Поднимаемся мы, не спеша, в гору, они мне на красивые валуны показывают и читают нараспев стихи. И так на протяжении всей тропы, целого километра, на камнях высечены танку. (Потом узнала.) На меня умиление нашло, как в церкви. Конечно, я не понимала ни слова, но стихи, написанные несколько столетий назад и высеченные здесь, на этих камнях, в горах, кого угодно сразят. Мне показалось, это совсем другой мир, – шёпотом закончила Инна.

– А они что же – и лук выращивают, и стихи знают? – с недоверием, с вызовом даже спросила Оксана-пекарь. Сама она всё никак не могла одолеть десятый класс, третий год ездила в райцентр в вечернюю школу.

– Да! Да! – заторопилась Инна. – Старички и дома вечером стихи вслух читали. Но доконало меня даже не это. Когда мы подошли к ручью, я глазам не поверила: он весь выстлан гладкими камешками. Вручную выстлан, понимаете? Между прочим, течёт он издалека. А чтобы удобно было прогревать ноги, везде лежат сплетённые циновки. Чистота вокруг – будто мир только народился и тебе первому открылись и этот ручей, и тропинка, и горы.

Сидела я там на тёплой циновке, вода в ручье пятьдесят градусов, а в голове крутится: как же надо любить и поклоняться земле своей, чтобы она сияла от счастья?! И ближний городок Отару – тоже вылизан, будто его специально к моему приезду чистили-прибирали. Куда ни зайдёшь – всюду цветы, везде чай зелёный первым делом нальют, а уж потом просьбу твою выполнят. Мне аж не по себе было от улыбок и их интереса, будто ты им родственник. Наверно, мы одичали тут, на острове, если меня всё до слез пронимало.

– Выходит, там рай? – подыграла санитарка Петровна.

– Выходит, – с вызовом откликнулась Инна. – Они лясы не точат часами, всегда чем-то полезным заняты.

Тут дверь открылась, и появились всё те же Залётка с Шаманом.

– Мы с добычей – вишь, крабов сколько притащили! Варите, бабоньки, да с пивком и обмоем возвращеньице, – зачастил Залётка и, сбросив резиновые сапоги у входа, устремился к столу.

Машка уже и руки раскинула, и своё знаменитое «Кышшш!» выпустила, но Инна взяла ее за руку:

– Пусть останутся, давайте крабов сварим.

Пока варились крабы да остывал печёный лук, Инна выложила на стол пачку фотографий. Среди них было много чёрно-белых и коричневатых.

– Это мне доктор подарил, чтобы мы альбом посёлка сделали для детей и внуков, – пояснила Инна.

На них все тотчас узнали Лукоморье – свои дома, водокачку, пекарню, рынок. Но деревня выглядела иначе. На старых фото всё было ухоженным, домики – в обрамлении насаждений. Чистота и порядок создавали другую действительность – уютом и спокойствием веяло от улочек с бревенчатыми домами, по пояс утопающими в кустах цветущей сирени. Всех привлекла фотокарточка с мостом через реку. Залётка заволновался. Размахивая карточкой, он горячился:

– Ёлы-палы! Куда ж мы попалы! Прямо заграница натуральная, а не деревня наша. На этом выгнутом мосточке только целоваться, да ночью на звёзды смотреть. Глянь, какие фонари, а год-то сороковой помечен. Нынешний – совсем развалюхой сделался!

– Ты, вундеркинд нобелевский, чем охать, лучше бы этот мост починил. Сколько раз в жизни по нему прошёл – пора должок вернуть, – Машка взяла у него фото.

– Боже! Как романтично! Пригожей была наша деревня при японцах.

Инна, раскрасневшаяся от переживаний, с несвойственным ей напором возразила:

– А нам кто мешает хорошесть ей вернуть? Посмотри: вокруг каждого дома кучи хлама. Для чего копим, не ведаем. – Да вот я первая в субботу всё свезу на помойку, – откликнулась Машка. – Россия, она, конечно, родина мохнатых мамонтов. Но Лукоморье – особое место, заповедное. Таких на земле несколько. И все Лукоморьем называются. Я по телику слышала.

– Ну-ну, посмотрим… на посулы мы все горазды, – язвительно проворковала Оксана и пошла на крыльцо.

– Оксана! Ты хорошо подумала, что сказала и кому? Если в субботу не расчистишь возле дома, я тебе такую «рекламу» сделаю – сама улицу каждое утро подметать будешь.

Все потянулись к речке. На мостике топтались Залётка с Шаманом, а теперь ещё и Оксана с Машкой. Мужчины толковали о том, что придаёт мосту прочность и как дожил он до нынешних дней, а Оксана, дойдя до середины, вернулась, трясясь от страха. Её пацан пересекал мост несколько раз в день, а она не решилась дойти до конца.

Крабы хорошо пошли с пивом и луком вприкуску и недолго красовались на столе – аппетит сильно превысил количество угощения. Тут Машка решила поставить точку:

– Человеку завтра с утра на работу. Пора и нам по домам.

Она раздала всем подарки и осталась помочь прибрать. Расправившись с посудой, присела рядом с Инной:

– В школе я плохо училась, пишу по сей день с ошибками в накладных. А вот литературу любила. Когда Есенина изучали, много стихов запомнила. Прошибало меня до слёз не про любовь, нет… Стихи о нашем житье-бытье – вот что меня трогало. Помню такие строчки:

«Россия! Сердцу милый край! Душа сжимается от боли»! – Сколько времени минуло, а у нас всё тот же квас…

– Машка! Теперь ты разнылась. А про красоты забыла? Выйдешь утром на крылечко – из-за сопки солнце прямо в руки просится, море шумит стихами, янтарями тебя забрасывает. Надо слепым быть, чтобы на такие чудеса не аукнулось внутри…

Подруги обнялись.

– Ванька твой меня все дни рыбой снабжал, на пирсе хорошо краснопёрка ловилась. Кот с ним ходил. Посмотри, как разжирел, скоро мыши вас одолеют. Ну, я потопала, – сказала Машка. Остановилась на мостике, позвала: – Инн! Может, попозже на пирс с Ванькой сходим, порыбачим?

– Можно! Соскучилась я по рыбалке! …

Утром подруг разбудили непривычные резкие звуки, доносящиеся с речки. У моста по-деловому толклись местные мужики. Зимой-то они в котельной работали, а в тёплое время болтались без дела. Залётка развернул рулончик бумаги и водил по нему пальцем. Мужики вникали. Уже и инструмент притащили, и доски откуда-то приволокли. Залётка помахал Машке рулончиком и что-то крикнул. Да разве услышишь за завесой шума прибоя. Догадаться, правда, можно:

– Делу время, потехе час! – любимую свою приговорку – вот что он крикнул.

Бесаме мучо

Начало девяностых в провинции – мрак. В полном смысле. Электроэнергия подавалась изредка. Батареи еле теплились. Зарплату не платили. В магазинах с пустыми прилавками после шести не протолкнуться. Обеспокоенная толпа с флажками продуктовых талонов в руках ждала подвоза вожделенной еды, среди которой брусочек масла и куриная нога вызывали нешуточные страсти. Некоторых сильно побивали. Женщины регулярно падали в обморок от духоты. Особенно беременные.

В подъездах ночевали обколотые несчастные, только что поспевшие строить коммунизм на планете. Они опоздали. Произволом таких же, как эти, раздолбаев, но на ином уровне, строительство коммунизма отменялось, а другое строительство ещё не начиналось. Члены ГКЧП, свалившие колосса, поставили руль управления в положение «стоп» и, засев за стол с обильной выпивкой, базарили, что делать с огромной дымящейся империей.

Но худо-бедно, под шумок, деловые люди уже подсуетились и построили в провинциальном городке ресторан «Сеул», в корейском, как следует из названия, стиле, на деньги инвестора из Южной Кореи. Трёхэтажный, краснокирпичный, ладненький, красовался он на городской улице чужеродной заморской игрушкой. Горожане фотографировали его и слали фото родственникам.

Близилось открытие. Мне предстояло сделать об этом событии телевизионный репортаж. Мы назначили встречу с гостем из Кореи. Готовясь вести бизнес в России, он выучил русский язык и выбрал имя Александр, его короткий вариант Саша.

Знакомились у меня дома. Все знают: первое впечатление – самое верное. Сколько раз убеждалась в этом! Вошёл полноватый мужчина лет пятидесяти. Лицо и взгляд говорили о незаурядном уме и большом грузе жизненного опыта. Тяжёлая вертикальная складка непомерной усталости в межбровье перекрывалась улыбкой. Будь она у женщины, её бы назвали обворожительной. У Саши была неотразимая улыбка. Вернее, её хотелось тут же отразить.