скачать книгу бесплатно
– Сами гляньте.
Эджертон видит знакомый титульный лист формы 1040.
– Меня они тоже бесят, – говорит патрульный. – Похоже, он совсем потерял голову.
Эджертон громко стонет. Сегодня еще рановато для необузданных полицейских острот.
– Видать, он расставил приоритеты.
– Полицейские, – повторяет Эджертон, – больные извращенцы.
Он смотрит на дробовик между ног жертвы. 12-й калибр, прикладом на полу, стволом вверх, на стволе покоится левая рука жертвы. Детектив смеряет оружие взглядом, но криминалисты еще будут его фотографировать, так что он ничего не трогает. Берет руки мертвеца в свои. Еще теплые. Подвигав его пальцами, Эджертон убеждается, что смерть наступила недавно. Периодически муж или жена в гневе стреляют во вторую половинку, а потом три-четыре часа думают, как быть дальше. Когда им в голову приходит светлая мысль подстроить самоубийство, температура тела уже падает, и в мышцах лица и пальцев начинается трупное окоченение. У Эджертона были случаи, когда убийцы напрасно портили себе нервы, пытаясь впихнуть непослушные пальцы не столь свежего покойника в пусковую скобу, и это выдавало их план с головой, потому что труп напоминал манекен из магазина с реквизитом, приклеенным к безвольной руке. Но Роберт Уильям Смит – очень свежий кусок мяса.
Эджертон записывает: «Ж. зажала ружье между ног… ствол к правой щеке… большое ОР с правой стороны головы. Теплый на ощупь. Окоченения нет».
Оба патрульных наблюдают, как Эджертон надевает пальто и убирает блокнот во внешний карман.
– Не будете ждать криминалистов?
– Ну, я бы хотел, но…
– С нами скучно, да?
– Что тут скажешь? – говорит Эджертон, изображая что-то вроде баритона юной звезды экрана. – Я сделал здесь все, что мог.
Краснолицый полицейский смеется.
– Когда приедут, попросите фотографии комнаты и скажите, чтобы сняли мужика с ружьем между ног. Нам понадобится и ружье, и тот зеленый листок.
– Больничная выписка?
– Да, все пойдет в центр. А квартиру мы закрываем? Жена еще вернется?
– Когда ее увозили, она была сбита с толку. Пожалуй, мы придумаем, как закрыть место преступления.
– Ну и хорошо.
– Это все?
– Да, спасибо.
– Без проблем.
Эджертон смотрит на патрульную, все еще сидящую за столом.
– Как там протокол?
– Готово, – она показывает листок. – Хотите прочитать?
– Да нет, я уверен, что все в порядке, – отвечает Эджертон, зная, что его проверит сержант сектора. – Как вам пока служба?
Полицейская смотрит на мертвеца, затем на детектива.
– Да ничего.
Эджертон кивает, машет на прощание краснолицему и уходит, на этот раз аккуратно обходя ухо.
Через пятнадцать минут он уже за печатной машинкой в офисе убойного отдела, переносит содержимое трех страничек блокнота в одностраничный рапорт для круглосуточного журнала происшествий – форма уголовного розыска 78/151. Даже при том, что Эджертон тыкает одним пальцем, детали кончины Роберта Уильяма Смита ужимаются во внятный текст меньше чем за четверть часа. Основная документация убойного – дела в папках, но круглосуточный журнал – это бумажный след деятельности всего отдела преступлений против личности. Сверившись с ним, детектив может быстро ознакомиться с любым текущим следствием. По каждому происшествию есть соответствующая одно— или двухстраничная запись с коротким описательным заголовком, и, пролистав журнал, по этим заголовкам можно составить полную хронологию насилия в Балтиморе:
«…огнестрел, огнестрел, сомнительная смерть, ножевое, арест / убийство, серьезный огнестрел, убийство, убийство / серьезный огнестрел, самоубийство, изнасилование / ножевое, сомнительная смерть / возможная передозировка, коммерческое ограбление, огнестрел…»
Мертвый, умирающий или только раненый – на каждую жертву в городе Балтимор найдется форма 78/151. Меньше чем за год в убойном Том Пеллегрини заполнил, наверное, больше сотни бланков. Гарри Эджертон со времен перевода в убойный в феврале 1981-го – более пятисот. А Дональд Кинкейд, пожилой детектив из группы Эджертона, – в убойном с 1975-го и наверняка напечатал больше тысячи.
Журнал происшествий – основной инструмент измерения загрузки детективов, и он важнее доски, где фиксируются только убийства и их раскрытия. Если под записью стоит твое имя, это значит, что ты взял трубку, когда раздался звонок, или еще лучше – вызвался поехать, когда другой детектив высоко поднял зеленую карточку – бывший квиток из ломбарда – с записанным адресом и задал вопрос, что старше самого здания: «Кто возьмет?»
Гарри Эджертон вызывался нечасто, и этот простой факт стал в его группе не просто мозолью, а открытой раной.
Никто не сомневался в его способностях следователя, а многие признавали, что и как человек он им нравится. Но в бригаде из пятерых, где каждый работает по своим и чужим делам и отвечает на разнообразные вызовы, Гарри Эджертон был этаким одиноким волком и регулярно отлучался на собственные продолжительные приключения. В отделе, где большинство дел выигрываются или проигрываются в первые сутки следствия, Эджертон мог работать по одному делу днями или даже неделями, бесконечно опрашивая свидетелей или ведя наблюдение в свободное от работы время. Его, вечно опаздывающего на ночные инструктажи и пересменку, можно было легко застать за столом в три часа ночи, несмотря на то, что его смена закончилась в полночь. По большей части он расследовал без второго детектива, сам брал показания и сам вел допросы, в упор не замечая никаких бедствий, от которых страдала остальная группа. Эджертон считался скорее кем-то вроде бейсбольного контролирующего подающего, чем рабочей лошадкой, а там, где количество казалось важнее качества, его рабочая этика служила вечным источником трений.
Его происхождение только способствовало оторванности от коллектива. Сын уважаемого нью-йоркского джазового пианиста и дитя Манхэттена, в балтиморский департамент он вступил интереса ради, увидев рекламу в газете. В убойном многие провели все детство на тех улицах, которые теперь охраняли, а для Эджертона точка отсчета – это Верхний Манхэттен и воспоминания о походах в музей Метрополитен после школы и о ночных клубах, где его мать зналась с такими людьми, как Лина Хорн или Сэмми Дэвис-младший. Его юность настолько далека от полицейской работы, насколько это вообще возможно: Эджертон мог похвастаться тем, что видел вживую Дилана в его первые годы в Гринвич-Виллидже и что сам потом был лид-вокалистом в рок-н-ролл группе – ансамбле с названием в духе «детей цветов» – «Афродита».
Беседа с Гарри Эджертоном могла блуждать от иностранного артхауса к джаз-фьюжну или сравнительным достоинствам импортных греческих вин – последние знания он приобрел благодаря женитьбе на дочери греческого торговца, который после многих лет успешной работы в Судане перевез семью в Бруклин. Все это вместе взятое делало Гарри Эджертона даже в его почтенном возрасте сорока лет загадкой для коллег. В полуночную смену, пока остальная его группа вместе наблюдает за тем, как Клинт Иствуд ласкает самый большой и мощный револьвер в мире, Эджертон в комнате отдыха пишет служебные записки под кассету с песнями Вуди Гатри в исполнении Эммилу Харрис. А в обеденное время он обычно пропадал на Восточной Балтимор-стрит, в задней части ресторана с едой на вынос, где зависал перед рядом игровых автоматов и забывал обо всем на свете в лихорадочных попытках расстрелять разноцветных космических пришельцев лазерными лучами. В офисе, где подозрительной считается даже любовь к розовым галстукам, Эджертон безусловный чудак. Мнение всей группы выразил Джей Лэндсман, как-то раз бросив вскользь: «Для коммуниста Гарри охренительный сыщик».
И хотя Эджертон – черный, его космополитическое происхождение, хипстерские наклонности и даже нью-йоркский акцент настолько обманывали ожидания, что белые детективы, привыкшие видеть черных через ограниченную призму своего опыта в балтиморских трущобах, считали его ненастоящим черным. Эджертон нарушил все стереотипы и размыл все расовые предрассудки отдела: даже черные детективы местного происхождения вроде Эдди Брауна периодически говорили, что Эджертон, может, и черный, но не «нищебродский черный» – эту категорию Браун, водивший «кадиллак бругем» размером с маленький танкер, припасал для себя. И когда белым детективам нужно было анонимно позвонить на какой-нибудь адрес в Западном Балтиморе, чтобы узнать, дома ли разыскиваемый подозреваемый, от помощи Эджертона энергично открещивались.
– Только не ты, Гарри. Нам нужен тот, кто говорит как черный.
Еще больше Эджертон отбился от коллектива из-за сотрудничества с Эдом Бернсом, с которым его направили в Управление по борьбе с наркотиками для ведения расследования, сожравшего два года. Все началось, когда Бернс узнал имя крупного наркодельца, заказавшего мокруху своей подружки. Не в силах доказать его вину, Бернс и Эджертон несколько месяцев вели прослушку телефонов и наблюдение за электронными средствами, после чего посадили дилера за продажу наркотиков на тридцать лет без права на досрочное. Для Эджертона это было что-то вроде заявления, решительного ответа организованной наркопреступности, что заказные убийства не останутся безнаказанными.
Это был убедительный аргумент. Считалось, что почти половина убийств в Балтиморе связана с употреблением или продажей наркотиков, но уровень их раскрываемости исторически ниже, чем в делах с почти любым другим мотивом. И все же методология убойного отдела не менялась: детективы работали по наркоубийствам независимо друг от друга, как и по любым другим. А Бернс и Эджертон заявили, что преступления в городе взаимосвязаны и сократить их – или того лучше, предотвратить, – можно, только ударив по крупным наркоорганизациям. С этой точки зрения, неуклонное насилие городских наркокругов обнажало слабости отдела убийств – а именно, что расследования ведутся отдельно, бессистемно и постфактум. Через два года после первого дела в УБН Эджертон и Бернс снова доказали свою правоту, когда целый год прослушивали организацию, которой причислялся десяток убийств и покушений в проджекте Мерфи-Хоумс. Пока детективы следовали традиционному подходу, все нападения с огнестрельным оружием так и оставались открытыми, но в результате этого продолжительного расследования четыре убийства закрыли, а ключевые фигуранты получили двойные пожизненные.
Это было хирургическое правоохранение – но другие детективы не преминули заметить, что два расследования сожрали три года, и на большую часть этого времени оголились две группы, оставшиеся без своих детективов. Кому-то все равно надо было отвечать на телефон, и, пока Эджертон работал в полевом штабе УБН, на других членов его группы – Кинкейда и Гарви, Макаллистера и Боумена – свалилось больше огнестрелов, больше сомнительных смертей, больше самоубийств, больше убийств. Продолжительные отсутствия еще сильнее оттолкнули Эджертона от остальных детективов.
Эд Бернс, верный себе, сейчас был переброшен на масштабное расследование ФБР по наркоорганизации в проджектах Лексингтон-террас – в общем счете оно тоже займет два года. Сначала Эджертон работал с ним, но два месяца назад после скандального спора федеральных и местных руководителей из-за бюджета его сдали обратно в убойный. И то, что теперь Эджертон в обычной ротации и набивает рапорт по такому рутинному и недраматичному происшествию, как суицид, служит источником веселья для всей смены.
– Гарри, что это ты там печатаешь?
– Гарри, ты что, ответил на вызов?
– Гарри, у тебя что, большое расследование?
– Скоро тебя снова командируют, Гарри?
Эджертон закуривает и смеется. После своих специальных назначений он ничего другого и не ожидал.
– Смешно, смешно, – отвечает он все еще с улыбкой. – С вами просто со смеху помрешь.
Боб Боумен, с документами под мышкой, по пути к другой пишмашинке наклоняется и смотрит на заголовок Эджертона.
– Самоубийство? Гарри, ты ездил на самоубийство?
– Да, – подыгрывает Эджертон. – Вот видишь, что бывает, если отвечать на вызовы?
– Наверняка это в первый и последний раз.
– Хотелось бы верить.
– Я и не знал, что тебя пускают на самоубийства. Я думал, ты у нас теперь важняк.
– Да вот побираюсь теперь.
– Эй, Родж, – говорит Боумен, когда в офис заходит сержант, – а ты знал, что Гарри ездил на самоубийство?
Роджер Нолан только улыбается в ответ. Может, Эджертон и трудный ребенок, зато хороший детектив, Нолан это знает и терпит его тараканов. К тому же у Эджертона на руках не только это простое самоубийство: ему же досталось первое убийство года в группе Нолана – особо жестокое нападение с холодным оружием на Северо-Западе, которое отказывалось раскрываться так просто.
В начале полуночной смены две недели назад Эджертон познакомился с Брендой Томпсон – толстой женщиной с грустным лицом, которая завершила двадцать восьмой год жизни на заднем сиденье четырехдверного «доджа», пыхтящего на холостом ходу рядом с автобусной остановкой и таксофоном в квартале 2400 по Гаррисон-бульвару.
Место преступления, по сути, ограничивалось «доджем» – жертва развалилась на заднем сиденье, ее рубашка и лифчик задраны, обнажая грудь и живот с более чем десятком ножевых ранений. На пол убийца вывернул содержимое ее сумочки, что указывало на ограбление. Кроме этого, других улик в машине не нашли – ни отпечатков, ни волос, ни волокон ткани, ни кожи или крови под ногтями жертвы, ничего. Без свидетелей Эджертону это предстояло разгребать долго.
Две недели он шел в обратном порядке от последних часов Бренды Томпсон, узнав, что в ночь убийства она забрала деньги у молодых уличных дилеров на Пенсильвания-авеню, продававших героин ее мужа. Наркотики – это один мотив, но Эджертон не мог списать и обычное ограбление. На самом деле как раз сегодня он ходил в отдел ограблений по соседству, поднимал все нападения с ножом на Северо-Западе в поисках даже призрачных зацепок.
То, что Эджертон расследует новое убийство, мало что меняет. Как и то, что он без жалоб группе поехал на самоубийство. Его загрузка по-прежнему раздражает сослуживцев, особенно Боумена и Кинкейда. Роджер Нолан, будучи их сержантом, понимает, что дальше будет только хуже. А его работа – не давать детективам грызться, поэтому сержант, слушая перебранки, лучше других понимает, что в каждой шутке есть только доля шутки.
Например, Боумен никак не может уняться:
– До чего мы докатились, раз теперь даже Гарри приходится выезжать на самоубийство.
– Не переживай, – бормочет Эджертон, вынимая листок из печатной машинки, – на этом я исчерпал свою квоту на год.
Тут даже Боумен не может не рассмеяться.
2
Четверг, 4 февраля
Только кажется, что это слезы; дождевая вода, скопившаяся в глазах, сбегает мелкими каплями. Темное-карие, они широко распахнуты, смотрят в сторону над сырым асфальтом; угольно-черные волосы обрамляют темно-коричневую кожу, высокие скулы и курносый носик. Губы приоткрыты, искривлены смутным недовольством. Красива даже сейчас.
Она лежит на левом боку, изогнув спину, подвернув одну ногу под другую. Правая рука – над головой, левая вытянута, тонкие изящные пальчики стремятся по асфальту к чему-то, кому-то, кого уже нет.
На ней красный виниловый дождевик. Штаны с желтым рисунком, грязные и замызганные. Блузка и нейлоновая куртка под дождевиком разорваны, пропитались красным там, где из нее вытекала жизнь. Вокруг шеи идет странгуляционная борозда – глубокий отпечаток веревки или троса, – скрещиваясь под затылком. У правой руки на асфальте стоит голубая матерчатая наплечная сумка с библиотечными книжками, газетами, дешевым фотоаппаратом и косметичкой с продуктами ярких цветов – красного, синего и лилового – преувеличенно девчачьи, больше говорят о желании развлечься, нежели привлечь внимание.
Ей одиннадцать лет.
Среди детективов и патрульных над телом Латонии Ким Уоллес нет простодушной болтовни, грубоватых полицейских шуточек или усталого безразличия. Джей Лэндсман, обходя место преступления, говорит только клинически точными описательными фразами. Том Пеллегрини молча стоит под моросящим дождем, зарисовывая окружение на промокшей странице блокнота. За ними к задней стене дома в сплошном ряду прислонился сотрудник Центрального района, одним из первых прибывший на место: одна рука – на кобуре, вторая рассеяно сжимает рацию.
– Холодно, – говорит он почти что сам себе.
С самого начала никто не сомневается, что Латония Уоллес – настоящая жертва, невинная, как редкие убитые в этом городе. Дитя, пятиклассница – ее использовали и бросили; чудовищное подношение беспримесному злу.
Вызов принял Уорден – ему сообщили не более чем о теле в переулке за кварталом 700 по Ньюингтон-авеню, жилым кварталом в районе Резервуар-Хилл в центре города. Неделю назад смена Д’Аддарио перешла на дневное дежурство, и, когда в 8:15 зазвонил телефон, детективы как раз собирались для утреннего инструктажа в 8:40.
Уорден набросал детали на тыльной стороне квитка из ломбарда, показал Лэндсману.
– Мне взять?
– Да не, все мои уже пришли, – ответил сержант. – Наверняка там какой-нибудь алкаш откинулся рядом с бутылкой.
Лэндсман закурил, нашел в комнате отдыха Пеллегрини, затем перехватил у уходящего с полуночной смены детектива ключи от «кавалера». Через десять минут он уже связывался по рации с Ньюингтон-авеню, вызывал подмогу.
Приехал Эджертон. Потом Макаллистер, Боумен и Рич Гарви – рабочие лошадки из группы Роджера Нолана. За ними Дэйв Браун из команды Макларни и Фред Черути из группы Лэндсмана.
Пеллегрини, Лэндсман и Эджертон обрабатывают место преступления. Остальные рассеиваются в стороны от тела: Браун и Боумен медленно бредут под моросящим дождем по соседним дворам и замусоренным подворотням, не отрывая глаз от земли в поисках кровавого следа, ножа, отрезка полусантиметровой веревки, совпадающей с бороздой на шее, или обрывка одежды; Черути, а следом и Эджертон поднимаются по деревянным лестницам на крытые гудроном крыши соседних одно— и двухэтажных домов, ищут то, что не видно с земли; Гарви и Макаллистер ушли узнавать последние известные передвижения девочки, начиная с сообщений о пропавших за два дня, а затем опрашивая учителей, друзей и библиотекаршу на Парк-авеню, где Латонию Уоллес в последний раз видели живой.
В доме 718 по Ньюингтон Пеллегрини в окружении детективов, патрульных и криминалистов ставит на кухонный стол промокшую сумку. Лэндсман аккуратно откидывает клапан и изучает имущество школьницы.
– В основном книжки, – объявляет он через пару секунд. – Пусть в лаборатории посмотрят. Здесь нам это ни к чему.
Пеллегрини аккуратно передает синюю сумку Фасио – криминалисту. Потом возвращается к блокноту и заново читает голые факты с места преступления – время вызова, номера патрульных, время прибытия, – после чего выходит в заднюю дверь и снова недолго смотрит на мертвую девочку.
В конце переулка уже стоит черный фургон «додж» из морга, и Пеллегрини наблюдает, как во двор заходит Первис из бюро судмедэкспертизы. Первис бросает короткий взгляд на тело, после чего находит Лэндсмана на кухне.
– Мы готовы ехать?
Лэндсман косится на Пеллегрини, и тот сначала колеблется. Там, на пороге дома на Ньюингтон-авеню, его охватывает мимолетное желание попросить подождать, оставить тело на месте – замедлить процедуру и взять под контроль место преступления, будто испарявшееся на глазах. Все-таки это его убийство. Они с Лэндсманом приехали первыми; это он теперь старший детектив. И, хотя сейчас район прочесывается половиной его смены, ответственность лежит только на одном Пеллегрини.
Много месяцев спустя детектив будет вспоминать то утро в Резервуар-Хилле с сожалением и досадой. Будет ловить себя на мысли, как было бы хорошо разогнать со двора за домом 718 всех детективов, патрульных, криминалистов и помощников судмедэксперта. Будет сидеть за столом в дополнительном офисе и воображать неподвижный немой пейзаж, где он сидит в кресле или, может, на стуле на краю двора, изучает тело Латонии Уоллес и окрестности с вдумчивой и рациональной точностью. Будет он вспоминать и то, что в первые моменты уступил решение ветеранам, Лэндсману с Эджертоном, передал свою власть тем, кто проходил подобное уже не раз. И это понятно, но впоследствии Пеллегрини будет кусать локти из-за того, что с самого начала не контролировал собственное дело по-настоящему.
Но тем утром в многолюдной кухне, когда Первис заглядывал к ним в дверь, дискомфорт Пеллегрини – не более чем смутное чувство без голоса и оснований. Он уже набросал в блокноте место преступления и вместе с Лэндсманом и Эджертоном обошел каждый дюйм двора и большую часть переулка. Фасио сделал фотографии и теперь измеряет ключевые расстояния. А главное, время уже к девяти. Район просыпается, и в блеклом свете февральского утра детское тело, распластанное на мокром асфальте под моросью, с каждым мигом выглядит все непристойнее. Даже детективы убойного подчиняются естественному невыраженному желанию забрать Латонию Ким Уоллес с непогоды.
– Да, думаю, мы готовы, – говорит Лэндсман. – Что скажешь, Том?
Пеллегрини молчит.
– Том?
– Да. Готовы.
– Погнали.
Лэндсман с Пеллегрини едут за фургоном в центр, чтобы послушать заключение о вскрытии, а Эджертон и Черути отправляются на разных машинах к мрачной коробке жилого многоквартирника на Друид-Лейк-драйв, в трех с половиной кварталах от места происшествия. Перед подъездом оба бросают окурки и быстро поднимаются на лестничную площадку второго этажа. Перед тем как постучать, Эджертон смотрит на Черути.
– Давай говорить буду я.
– Да пожалуйста, Гарри.
– А ты тогда отвезешь ее к медэксперту, идет?
Черути кивает.
