скачать книгу бесплатно
– Даже больше. Первый полицейский охраняет место преступления. А они что делают? Едут в больницу, в штаб, на обед – заходи и бери, что хочешь. Понятия не имею, чем он там поможет в больнице.
Но Родригеза в больнице нет. И нет для Уордена утешения в короткой беседе с рассеянной матерью жертвы, сидящей в комнате ожидания травматологического с двумя детьми и комкающей в руках салфетку.
– Я честно не знаю, – говорит она детективам. – Я сидела с другим сыном, смотрела телевизор и вдруг что-то услышала – вроде петарды или звона разбитого стекла. Брат Деррика, Джеймс, пошел наверх и потом сказал, что Деррик возвращался с работы и в него выстрелили. Я попросила его не шутить.
Уорден перебивает.
– Миссис Аллен, буду говорить откровенно. Вашего сына подстрелили у него в комнате, скорее всего – случайно. Кроме кровати, крови больше нигде нет, даже на куртке, в которой он пришел домой.
Женщина смотрит на детектива и не видит. Уорден продолжает, рассказывает о попытке ее детей скрыть место преступления и о том, что оружие, из-за которого ее сын угодил под нож хирурга, наверняка еще у них дома.
– Никто никого не собирается обвинять. Мы из убойного отдела, и если это случайный выстрел, тогда мы зря тратим время. Нам надо разобраться.
Женщина кивает с отрешенным видом. Уорден спрашивает, может ли она позвонить домой и попросить детей сдать оружие.
– Если хотят, пусть хоть на крыльце оставят и дверь закроют, – говорит Уорден. – Нам важно только забрать оружие.
Мать спихивает ответственность.
– Лучше вы, – отвечает она.
Уорден выходит в коридор и видит, что Рик Джеймс общается с санитаром. Деррик Аллен в критическом состоянии, но стабилен; скорее всего, жить будет. А офицер Родригез, сообщает Джеймс, уже в убойном, пишет рапорт.
– Давай я высажу в офисе тебя. Если вернусь туда сейчас, устрою сцену, – говорит Уорден. – Лучше съезжу еще раз за стволом. Не спрашивай, почему меня волнует, останется у них эта хрень или нет.
Через полчаса Уорден снова обыскивает спальню Деррика Аллена, находит и отверстие в окне, выходящем во двор, и пулю на заднем крыльце. Показывает пулю и окно шестнадцатилетнему брату.
Тот пожимает плечами.
– Видать, в Деррика стреляли, когда он был в комнате.
– Ствол-то где?
– Не знаю ни про какой ствол.
Божественная истина: все врут. И из этой аксиомы есть три следствия:
А. Убийцы врут, потому что должны.
Б. Свидетели и другие фигуранты врут потому, что думают, что должны.
В. Все остальные врут ради чистого удовольствия и простого принципа: ни при каких обстоятельствах не давай точных показаний копу.
Брат Деррика – живое доказательство второго следствия. Свидетель врет, чтобы защитить друзей и родственников, даже тех, кто без разбора проливает кровь. Врет, чтобы замести свою связь с наркотиками. Врет, чтобы скрыть свои предыдущие приводы или тайную гомосексуальную ориентацию или что вообще знал жертву. А главное – врет, чтобы дистанцироваться от убийства и возможного требования выступить в суде. В Балтиморе, когда коп спрашивает, что ты видел, обязательный ответ – даже непроизвольный моторный навык, развившийся у населения за многие поколения, – это медленно качать головой, прятать глаза и говорить:
– Я ничего не видел.
– Да ты же в упор стоял.
– Я ничего не видел.
Все врут.
Уорден в последний раз смеряет взглядом пацана.
– Твой брат игрался в этой комнате с пистолетом и сам в себя выстрелил. Давай просто заберем оружие из дома?
Подросток даже не задумывается.
– Не знаю ни про какой пистолет.
Уорден качает головой. Можно позвонить криминалистам и за пару часов разворотить весь дом в поисках чертова ствола; будь это убийство, он бы уже так и сделал. Но при случайном выстреле – какой смысл? Заберешь один ствол – и к концу недели здесь уже будет другой.
– Твой брат в больнице, – говорит Уорден. – Тебе что, вообще наплевать?
Пацан смотрит в пол.
Ладно, думает Уорден. Я пытался. Я что-то сделал. Ну и подавись своим пистолетом, пусть тебе будет сувенир, а когда всадишь пулю себе в ногу или в младшую сестренку, опять звони нам. И на хрена, думает Уорден, мне тратить время на ваш идиотизм, когда ко мне и так выстроилась целая очередь желающих соврать? На хрена искать ваш ствол за двадцать баксов, когда у меня на столе разложена целая Монро-стрит?
Уорден едет в офис с пустыми руками и еще мрачнее обычного.
Среда, 20 января
На стене висит большой прямоугольник – белая бумага почти во всю длину комнаты отдыха. Она покрыта ацетатной пленкой и поделена черными линиями на шесть столбцов.
Над тремя справа – шапка с фамилией лейтенанта Роберта Стэнтона, руководителя второй смены отдела убийств. Слева, под фамилией лейтенанта Гэри Д’Аддарио, три других столбца. Под ними в шапке каждого столбца – фамилия сержанта: Макларни, Лэндсман и Нолан – в смене Д’Аддарио; Чайлдс, Ламартина и Бэррик – под командованием Стэнтона.
Под каждым сержантом – короткий список покойников: первые жертвы в первый месяц года. Имена жертв в закрытых делах написаны черным фломастером; имена жертв в ведущихся расследованиях – красным. Слева от имени каждой жертвы – номер дела: 880001 – первое убийство года, 88002 – второе, и т. д. Справа от имени каждой жертвы – буква или буквы: А – Боумен, Б – Гарви, В – Макаллистер, что соответствует именам назначенных детективов, записанных внизу каждого столбца.
Сержант или лейтенант, ищущий дело по старшему детективу или наоборот, может пробежаться глазами по белому прямоугольнику и в считаные секунды определить, что на Томе Пеллегрини – убийство Руди Ньюсома. Еще по цвету имени Ньюсома он может установить, что дело пока что открыто. По этой причине руководители убойного отдела считают прямоугольник необходимым для отчетности и точности инструментом. Из-за этого же детективы считают прямоугольник чумой, безжалостной пыткой, пережившей давно ушедших в отставку сержантов и покойных лейтенантов, которые его создали. Детективы называют белый прямоугольник «доска».
За время, пока наполняется кофейник, старший смены лейтенант Гэри Д’Аддарио – он же Ди, ЛТД или просто Его величество, – может подойти к доске, как языческий жрец подходит к храму бога солнца, изучить красно-черные иероглифы под своей фамилией и увидеть, кто из трех сержантов следует его заповедям, а кто сбился с пути истинного. Еще он может посмотреть на буквы рядом с именем из каждого дела и сделать тот же вывод о каждом из своих пятнадцати детективов. Доска показывает все: на ее ацетате начертано прошлое и настоящее. Кто тучнеет на бытовых убийствах с полудюжиной свидетелей из семьи жертвы; кто голодает на наркоубийстве в заброшенном доме. Кто пожал обильный урожай убийства-самоубийства с приложенной предсмертной запиской; кто вкусил горького плода неопознанной жертвы, связанной в багажнике прокатной машины из аэропорта.
Сегодня лейтенанта встречает порочная, кровавая доска, и больше всего красных имен горит под сержантами Д’Аддарио. Смена Стэнтона началась в полночь нового года – с пяти убийств 1 января спозаранку. Впрочем, из них все, кроме одного, – результаты пьяных ссор и случайной стрельбы, и все, кроме одного, уже записаны черным. Затем, неделю спустя, смены поменялись местами: люди Стэнтона перешли на дневную работу, а команда Д’Аддарио взяла на себя смены с четырех до полуночи и полуночную, когда и получила свои первые убийства года. Первое убийство смены зарегистрировала группа Нолана 10 января – разбой из-за наркотиков, жертву обнаружили зарезанной на заднем сиденье «доджа». В ту же ночь группа Макларни получила худанит, когда в нижнем Чарльз-Виллидже гомосексуал средних лет открыл дверь квартиры на стук, и его застрелили из дробовика. Затем Фальтайху досталось первое убийство года для лэндсмановской группы – убийство тупым предметом во время ограбления в Рогнел-Хайтсе без подозреваемых, после чего Макаллистер разбавил красное черным благодаря легкому аресту на Диллон-стрит, где пятнадцатилетнего белого подростка ударили ножом в сердце из-за долга в 20 долларов за наркоту.
Но все эти убийства так и оставались открытыми – Эдди Браун и Уолтемейер приехали в многоквартирник на Уолбрук-джанкшен и нашли Кенни Вайнса, лежащего в коридоре первого этажа ничком, с красной лужицей вместо глаза. Сначала Браун не узнал покойника, хотя вообще-то с давних пор знал сорокавосьмилетнего Вайнса – черт, да все, кто работал на западной стороне, знали Кенни Вайнса. Этот хозяин автомастерской на Блуминдейл-роуд много лет промышлял фальшивыми номерами и крадеными автозапчастями, но серьезных врагов заработал, когда взялся за кокаин. Через два дня за делом Вайнса последовали Руди Ньюсом и Рой Джонсон – оба у команды Лэндсмана, – а за ними двойное убийство на Люзерн-стрит, где стрелок во время разборок из-за территории ворвался в схрон наркотиков и начал палить во все стороны, прикончив двоих и ранив еще двоих. У выживших, понятное дело, заодно отшибло память.
Итого – девять трупов в восьми делах, всего одно дело закрыто и еще одно – в шаге от ордера; уровень раскрываемости настолько низкий, что Д’Аддарио вполне мог считаться одним из самых отстающих лейтенантов всего департамента полиции.
– Не могу не заметить, сэр, – начинает Макларни, войдя в комнату отдыха, – как, уверен, уже заметили и вы в своей бесконечной мудрости…
– Продолжай, мой верный сержант.
– …на нашей стороне доски что-то многовато красного.
– Да, изрядно, – отвечает Д’Аддарио, поощряя классическую придворную речь: его излюбленный приемчик, всегда веселивший сержантов.
– Можно сделать предложение, сир?
– Слушаю с безраздельным вниманием, сержант Макларни.
– Быть может, лучше обозначать открытые дела черным, а закрытые – красным, – говорит Макларни. – Так мы хотя бы ненадолго обдурим начальство.
– Тоже решение.
– Или, – добавляет Макларни, – еще можно пойти и кого-нибудь арестовать.
– И это тоже решение.
Макларни смеется, но негромко. Среди сержантов и детективов Гэри Д’Аддарио как начальник слывет принцем, благодушным автократом, просящим поданных лишь о компетентности и преданности. Взамен он дарует своей смене безграничную поддержку и прибежище от самых страшных прихотей и капризов начальства. Д’Аддарио, высокий мужчина с редеющими клоками серебристо-серых волос и тихими благородными манерами, – один из последних выживших итальянского халифата, недолго правившего департаментом после многолетней ирландской династии. Эта эпоха обозначилась восшествием на пост комиссара Фрэнка Баттальи и продолжалась вплоть до того, что членство в «Сынах Италии»[16 - Орден сыновей Италии в Америке (1905) – крупнейшее и старейшее итало-американское братство в Америке.] стало для повышения таким же обязательным, как сержантский экзамен. Но эта Священная Римская империя простояла меньше четырех лет: уже в 1985-м мэр обратил внимание на меняющуюся демографию города, низверг Батталью на хорошо оплачиваемую должность консультанта и твердо гарантировал верхние эшелоны департамента черному сообществу.
За то, что во время последовавшего отлива Д’Аддарио остался лейтенантом в убойном, его люди должны благодарить позитивную дискриминацию. Обходительный и вдумчивый, Д’Аддарио был руководителем редкого сорта для военизированной организации. Он уже давно приучился подавлять в себе первый начальственный порыв – запугивать людей, следить за каждым шагом и стоять над душой при расследовании. В масштабах района такое поведение обычно вело к примитивному умозаключению младших звеньев: если не вести себя как мелочный тиран, тебя примут за слабака. В каждом участке найдется лейтенант смены или сержант сектора, требующий объяснительную форму 95 от любого, кто опоздал на инструктаж на десять минут, или прочесывает все закоулки района в четыре ночи, надеясь подловить несчастного полицейского, задремавшего в патрульной машине. Такие руководители либо умнели, либо их лучшие люди переводились в другой сектор.
Детективы в убойном отделе презирали бы авторитарного начальника смены еще больше – ведь они не попали бы на шестой этаж, если бы не были восемнадцатью самыми упертыми копами в департаменте. В убойном действует естественный отбор: кто раскроет много дел, тот останется, остальные – уйдут. С учетом этой основополагающей истины здесь мало кто подумает, что начальнику смены надо поучать копа, которому хватило смекалки пробраться в убойный, а потом раскрыть сорок-пятьдесят дел. У ранга, конечно, есть свои привилегии, но начальник, пользующийся богоданным правом устраивать разнос по поводу и без, в конце концов, получит на руки смену из враждебных сержантов и чересчур осторожных детективов, не желающих или уже не способных доверять собственному чутью.
Поэтому Гэри Д’Аддарио, хоть это и стоило его карьере, давал людям пространство для маневра, а сам выступал буфером перед капитаном и всеми выше в вертикали власти. У такого метода был значительный риск, и за последние четыре года отношения Д’Аддарио с капитаном сильно пострадали. Напротив, Боб Стэнтон, второй лейтенант, был больше по душе капитану. Дисциплинированный ветеран из отдела наркотиков, лично отобранный капитаном во вторую смену, Стэнтон руководил жестко, его сержанты сильнее контролировали детективов и вынуждали их меньше перерабатывать и выступать в суде, хотя на этом держится вся система. Стэнтон – хороший лейтенант и умный коп, но в сравнении с альтернативой его умеренность и дотошность доходили до того, что не один ветеран из его смены поговаривал о желании присоединиться к крестовому походу Д’Аддарио при первой же возможности.
Для сержантов и детективов, благословленных великодушием Д’Аддарио, расклад прост и очевиден. Раскрывайте убийства. Раскрывайте столько убийств, чтобы уровень раскрываемости оправдывал Его величество и его методы и тем самым упрочил его великодушное и славное правление. В убойном раскрываемость – это лакмусовая бумажка, альфа и омега всех споров.
По этой-то причине Д’Аддарио так долго и сурово всматривается в красные чернила на своей стороне доски. Белый прямоугольник позволяет легко сравнить не только детективов, но и точно так же поверхностно сравнить смены. В этом смысле доска – и отображенный на ней уровень раскрываемости – дробит балтиморский отдел по расследованию убийств, словно каждая смена действует независимо от второй. Детективы постарше, еще помнящие жизнь до доски, помнят и отдел более единой сущностью; тогда все были готовы работать по делу, начатому или законченному другой сменой, зная, что славу за раскрываемость разделят все. Доска же, созданная ради прозрачности и отчетности, вынудила обе смены – и каждую из шести групп – соревноваться друг с другом за черные и красные чернила, словно в автосалоне уцененных машин «Луби Шевроле».
Эта тенденция зародилась задолго до прихода Стэнтона, но разные стили управления только обострили конкуренцию. И в последние годы детективы одной смены общались с детективами другой только в получасовые пересменки или в редких случаях, когда детектив работал сверхурочно и ему требовался лишний человек из дежурной смены, чтобы поучаствовать в допросе или помочь куда-нибудь ворваться. О конкуренции никогда не заговаривали вслух, но вскоре даже детективы стали ловить себя на том, что созерцают белый прямоугольник и молча подсчитывают раскрываемость групп или смен. И это тоже по-своему иронично, ведь детективы первыми же признают, что доска искажает реальность, что она показывает не более чем число убийств за год. Группа могла три недели работать в ночную по локоть в полицейской стрельбе, сомнительных смертях, тяжких нападениях, похищениях, передозировках и прочих видах расследований. Но черно-красные чернила ничего из этого не отобразят.
Даже если говорить о, собственно, убийствах, самую большую роль в раскрытии играет случай. В словаре убойного есть две четких категории дел: худаниты и данкеры[17 - Худанит – от «who done it», «кто это сделал» (англ.); также название поджанра детективных произведений, сосредоточенных на поиске убийцы. Данкер – от слова dunk, то есть «забросить баскетбольный мяч в корзину сверху вниз», один из самых надежных бросков.]. Худаниты – настоящие загадки; данкеры – дела с изобильными уликами и очевидным подозреваемым. Для худанитов характерны такие места преступления, когда детектива вызывают в какую-нибудь богом забытую подворотню, где есть труп и больше ничего. Для данкеров характерно, когда детектив переступает через труп и натыкается на нераскаявшегося мужа, который даже не потрудился снять окровавленную одежду и без принуждения признается, что зарезал суку и зарезал бы еще раз, если б мог. Разницу между делами, требующими расследования, и делами, требующими бумажной работы, понимают и принимают все в отделе, и не раз один сержант обвинял другого в том, что тот торопил детектива на вызов, по описанию смахивающий на бытовуху, или того хуже – уклонялся от вызова со всеми признаками профессиональной мокрухи из-за наркоты.
А доска, конечно, не видит различий между данкерами, раскрытыми из-за обстоятельств, и худанитами, раскрытыми после длительного расследования: что то, что другое записывается одними и теми же черными чернилами. В результате детективы начинают мыслить худанитами и данкерами вплоть до того, что ветераны, смотря старый вестерн по офисному телевизору, всегда говорят одно и то же, когда ковбоя убивают на улицах фронтира в окружении богобоязненных горожан:
– М-да. Явный данкер.
Но в последнее время данкеры на смену Д’Аддарио выпадают редко, и зависимость лейтенанта от доски и уровня раскрываемости обострилась в свете уорденовского расследования убийства Джона Скотта на Монро-стрит. Капитан пошел на беспрецедентные меры – устранил из вертикали власти Д’Аддарио с Макларни, приказав Уордену и Джеймсу отчитываться напрямую перед административным лейтенантом. С одной стороны, решение отстранить от дела Макларни логично: он близок со многими патрульными Западного района, а некоторые из них – потенциальные подозреваемые по делу. Но у Д’Аддарио подобного конфликта интересов нет, и после девяти лет в убойном он повидал достаточно «красных шаров», чтобы знать правила игры. Приказ дальше посвящать время рутине, а не заниматься таким деликатным расследованием, как Монро-стрит, можно трактовать лишь как оскорбление. Поэтому теперь отношения Д’Аддарио с капитаном неизбежно натянулись до предела.
За Гэри Д’Аддарио закрепилась репутация человека, которого трудно разозлить, но Монро-стрит явно расшатала ему нервы. Ранее на этой неделе Терри Макларни написал стандартную докладную с запросом двух сотрудников из Западного для помощи в следствии – а затем направил ее напрямую административному лейтенанту через голову Д’Аддарио. Мелкая оплошность в субординации, но сейчас, в тишине комнаты отдыха, Д’Аддарио поднимает эту тему, приправив юмором и вычурной формальностью.
– Сержант Макларни, – говорит он с улыбкой, – пользуясь случаем, хотел бы задать административный вопрос.
– Это не мой вискарь в верхнем правом ящике, – выпаливает Макларни, не меняясь в лице. – Меня хочет дискредитировать сержант Лэндсман.
Д’Аддарио впервые смеется.
– К тому же, – не унимается Макларни, – я бы хотел со всем уважением обратить внимание, что люди сержанта Нолана не расписываются за машину в книге, как я приучил свою группу.
– У меня другой вопрос.
– Что-нибудь насчет недостойного офицера поведения?
– Вовсе нет. Вопрос исключительно административный.
– А, – Макларни пожимает плечами и садится. – А я уж было испугался.
– Меня просто немного беспокоит, что одна ваша служебная записка адресована лейтенанту этого департамента, а не мне.
Макларни тут же понимает свою промашку. Из-за Монро-стрит все начали ходить с оглядкой.
– Виноват. Не подумал.
Д’Аддарио отмахивается от извинений.
– Мне просто нужен ответ на один конкретный вопрос.
– Сэр?
– Во-первых, я так понимаю, вы принадлежите римско-католической вере.
– И горжусь этим.
– Хорошо. Тогда позвольте спросить: вы принимаете меня как своего истинного и единородного лейтенанта?
– Да, сэр.
– И не будет у вас других лейтенантов пред лицом моим?
– Никак нет, сэр.
– И вы будете верно блюсти сей завет и не станете поклоняться и служить ложным лейтенантам?[18 - Парафраз книги Исхода, 20.]
– Да.
– Очень хорошо, сержант, – Д’Аддарио протягивает правую руку. – Можете поцеловать кольцо.
Макларни наклоняется к большому кольцу выпускника Балтиморского университета, разыгрывая жест преувеличенного подобострастия. Оба смеются, и довольный Д’Аддарио уносит чашку кофе в свой кабинет.
Оставшись в комнате отдыха один, Терри Макларни долго смотрит на длинный белый прямоугольник, понимая, что ту блудную записку Д’Аддарио уже забыл и простил. Но вот красные чернила на его стороне доски – реальный повод для беспокойства.
Как и большинство начальников в убойном отделе, Макларни – сержант с сердцем детектива, а в своей роли он, как и Д’Аддарио, по большей части видит роль защитника. В районах лейтенанты командуют сержантами, а сержанты командуют полицейскими, все устроено по уставу, – для патруля подходит субординация. Но в убойном, где детективы руководствуются как собственными инстинктами и талантами, так и загрузкой, хороший начальник редко выдвигает беспрекословные требования. Он мягко предлагает, поощряет, подталкивает и умасливает, потому что подчиненные сами без лишних объяснений знают, как закрыть дело. Во многом сержант лучше всего помогает своим людям административной бумажной работой, умиротворением начальства и тем, что не путается под ногами. Это рациональная философия, и Макларни придерживается ее девять дней из десяти. Но на каждый десятый день внезапно скатывается в поведение тех сержантов, о которых предупреждают в академии.
Коренастый ирландец с личиком херувима, Макларни закидывает одну короткую ногу на угол стола и смотрит на белый прямоугольник и три красных записи под своим именем. Томас Уорд. Кенни Вайнс. Майкл Джонс. Три мертвеца; три открытых дела. Явно не лучшее начало года.
Макларни все еще рассматривает доску, когда входит один из его детективов. Дональд Уолтемейер с папкой старого дела односложно буркает приветствие и проходит мимо к пустому столу. Макларни наблюдает за ним несколько минут, придумывая, как бы начать разговор, начинать который совсем не хочется.
– Привет, Дональд.
– Привет.
– Что читаешь?
– Старое дело с Маунт-Вернона.
– Убийство гомосексуала?
