скачать книгу бесплатно
Странствуя по провинции Исэ, Бандзан остановился на ночлег в городке Ямада. Но не успел он заснуть, как его разбудил страшный грохот. Возле одного из домов неподалеку собралась толпа людей, и все они пригоршнями метали в двери камешки, собранные на берегу реки Исудзу. Впору было подумать, что рушится Небесный грот[74 - Небесный грот (Ама-но ивато) – Согласно японскому мифу, богиня солнца Аматэрасу, обидевшись на своего брата Сусаноо, скрылась в Небесном гроте, после чего мир погрузился во мрак.].
Удивленный Бандзан спросил у хозяина постоялого двора, что там происходит, и тот объяснил:
– Это на соседней улице празднуют свадьбу. С тех пор как боги-прародители вступили в брачный союз, вошло в обычай швыряться камешками в дом молодоженов. Видно, зависть к счастью молодых не дает людям покоя!
Бандзан и хозяин от души рассмеялись.
На следующее утро Бандзан покинул те края и отправился на восток, а на обратном пути снова заночевал на этом постоялом дворе. И хозяин рассказал ему удивительную историю, предварив ее такими словами:
– Даже самый последний дурак не заслуживает, чтобы над ним измывались!
Когда Бандзан останавливался здесь в прошлый раз, свадьбу справлял торговец по имени Мацудзакая Сэйдзо с улицы Накадзэко. Дело свое он вел с умом, но во всем остальном был доверчив до глупости.
Как-то раз вечером любители распевать утаи собрались на очередное занятие. Помимо Буэмона, учителя, там были Хикодзаэмон, Токускэ, Мацуэмон и Синскэ – всё приятели Сэйдзо.
– Что-то наш Сэйдзо сегодня опаздывает, – заметил кто-то из них.
– Да уж, – подхватил Хикодзаэмон. – С тех пор как он женился этой весной, его из дома не так-то просто выманить. Даже днем знай себе валяется в постели. Много странного случается в мире, но кто мог подумать, что этому страхолюдному простофиле достанется в жены такая красавица? Непонятно, куда смотрел бог Удзигами[75 - Удзигами – синтоистский бог – хранитель рода и семейного очага. В феодальной Японии каждая семья поклонялась своему богу Удзигами, которым считался либо дух далекого предка, либо божество, особенно чтимое данной семьей.]. И вот что противнее всего: захожу я к ним позавчера, а они средь бела дня нежатся подле котацу[76 - Котацу – очаг в полу, отапливаемый древесным углем; над ним ставилась деревянная решетка в виде невысокого столика, покрытого одеялом.]. Увидели меня, натянули на себя одеяло и притворились, будто спят. Разве люди порядочные так поступают?
Все дружно закивали, а кто-то сказал:
– Вообще-то я не завистлив, но как подумаешь, какую красотку отхватил себе Сэйдзо, прямо зло берет. Давайте-ка попробуем их разлучить.
Не успел он договорить, как явился Сэйдзо.
Для начала побеседовали о том о сем, после чего Мацуэмон, напустив на себя озабоченный вид, произнес:
– Мы приятельствуем с тобой много лет и считаем своим долгом по-дружески тебя предостеречь. Как это ни печально, речь пойдет о твоей супруге. Все вокруг только и толкуют что о ее красоте, да и одевается она так, что не придерешься. Но почему же в таком случае, кроме тебя, не нашлось охотников жениться на ней? Оказывается, на то есть причина, и пресерьезная, только мало кто об этом знает. Дело в том, что жена твоя страдает падучей болезнью. С наступлением холодов у нее наверняка начнутся припадки, так что жизнь твоя в опасности. Мы сами лишь недавно узнали об этом от одного сведущего человека, который искренне о тебе беспокоится.
Пораженный до глубины души, Сэйдзо воскликнул:
– А что это за болезнь такая?
– Женщина, подверженная этой болезни, способна на любое сумасбродство. Например, она может раздеться догола и средь бела дня выбежать на улицу. Болтать о чем не положено. Бить посуду и прочую домашнюю утварь. Кидаться с кулаками на прислугу. Резать и рвать на куски циновки. Наконец, она может вцепиться зубами в горло собственному мужу.
Еще много всяких небылиц наплел Мацуэмон. Слушая его, Сэйдзо менялся в лице.
– О, боги! – простонал он и замолк. Потом, словно очнувшись, вздохнул: – Да, видно, тут уж ничего не поделаешь…
Было ясно, что слова Мацуэмона он принял за чистую монету.
– Ну что же, спасибо вам за предупреждение. Холода вот-вот начнутся, так что я, можно сказать, уберегся от верной гибели, – произнес Сэйдзо на прощание и отправился восвояси.
Не успела за ним закрыться дверь, как приятели разразились громким хохотом. В тот вечер они не стали разучивать утаи и до утра просидели за разговорами.
А Сэйдзо, воротившись домой, призвал к себе жену и объявил:
– С этого дня можешь считать себя свободной. Немедленно отправляйся к родителям!
С этими словами он тут же написал и швырнул ей разводный лист.
Жена залилась слезами:
– Объясните, что произошло? Неужто кто-то меня оговорил? Скажите мне все как есть.
– Нечего нюни распускать! Слезами меня не проймешь! – отрезал Сэйдзо и прогнал несчастную из дома. Как ни обидно ей было, пришлось смириться, такова уж женская доля.
Узнав о случившемся, родители ее воскликнули:
– Вот уж странно так странно! Вы так ладно жили между собой, что люди ставили вас другим в пример, а тут на тебе! Видно, ты что-то набедокурила, скверная девчонка!
Они заперли дочь в дальней комнате, а сами позвали свата Ситиэмона и рассказали ему, как обстоит дело.
– Ушам своим не верю! – вскричал сват. – Если бы ваша дочь и впрямь чем-то не угодила Сэйдзо, он в первую очередь поставил бы в известность меня. Я теперь же схожу к нему и разведаю, что да как.
Едва увидев свата, Сэйдзо набросился на него с упреками:
– Не ожидал я от вас, Ситиэмон-доно[77 - Доно – гонорифический суффикс со значением «господин».], такого коварства. Вот уж, право, удружили так удружили, сосватали мне жену с этакой болезнью!
– С какой еще болезнью? Впервые об этом слышу. Объясните же наконец, в чем дело.
Сэйдзо пересказал свату все, о чем узнал накануне от приятелей.
– Так-то вот, Ситиэмон-доно. А холода уже не за горами. Вряд ли люди врут.
– Да мне и во сне не могло такое присниться, – пробормотал сват и, озадаченный, удалился.
Время летит быстро, холода миновали, и с наступлением первых теплых дней отвергнутая Сэйдзо жена принарядилась и вместе с матерью вышла из дома, чтобы посетить каждого из пяти его товарищей, столь жестоко ее оговоривших. В кимоно модной раскраски, подол которого изящно отгибался при каждом шаге, молодая женщина казалась еще прелестней, чем прежде, – прохожие на нее так и заглядывались.
Каждому из друзей Сэйдзо она говорила:
– Холода прошли, а я, как видите, совершенно здорова. Даже простуда меня не берет.
Напоследок она явилась к своему бывшему мужу и, сказав ему:
– Ничего худого со мною не приключилось, можете сами убедиться! – тотчас же ушла.
Только теперь Сэйдзо понял, что дружки нарочно ввели его в обман, дабы разлучить с любимой женой. А тут еще, как назло, все его знакомые не переставали удивляться:
– Почему вы расстались со своей красавицей женой? И добрая она, и приветливая. Да такие женщины встречаются одна на тысячу!
Они жалели Сэйдзо, как будто он по неосторожности выронил кошель, набитый деньгами. А кто-то ненароком обмолвился:
– Говорят, она снова собирается замуж. Везет же тому, кто сумел заполучить такое сокровище.
До чего же горько было Сэйдзо все это выслушивать!
Между тем наступил конец года, и Сэйдзо по обыкновению засел было за амбарные книги, однако тут же их бросил, решив, что теперь эти хлопоты ни к чему, ведь встречать Новый год ему не с кем. Жизнь стала ему немила, и с утра до вечера он только и знал, что повторять: «Вот жалость-то, вот досада!»
Перед праздником он не сходил к цирюльнику, не заказал себе нового нарядного кимоно, не стал украшать горку Хорай[78 - Хорай (кит. Пэнлай) – мифический остров в океане с горой Счастья. По даосскими поверьям, там обитают бессмертные. В старину на Новый год в японских домах устанавливали миниатюрную горку Хорай, украшая ее ветками сосны, листьями папоротника, рисовыми колосьями, лангустом, апельсином дай-дай и прочими символами счастья, изобилия и долголетия. У ворот домов ставили новогодние украшения (кадомацу) из веток сосны и стволов бамбука.], не купил лангустов, не поставил у ворот украшение из сосны и бамбука. Зачем, если рядом нет любимой жены? А потом и вовсе слег в постель.
В первый день Нового года ярко светило солнце, на небе не было ни облачка. За дверью то и дело слышались голоса желающих поздравить его с праздником, но Сэйдзо всякий раз приказывал слуге: «Скажи, что я маюсь животом и не встаю», – да поглубже зарывался в одеяло.
Спустя какое-то время с улицы донесся шум и оживленный говор – мимо его дома проходила свадебная процессия. Ребятишки задорно выкрикивали: «Окатить жениха! Окатить жениха!»[79 - «Окатить жениха! Окатить жениха!» – В соответствии со старинным японским обычаем, в новогодний праздник новобрачного полагалось облить водой.] Им вторили взрослые.
Сэйдзо вскочил с постели и выглянул наружу.
– О, никак, это Магоскэ из нижней части города! – воскликнул он. – На ком же он женится?
– Еще в начале зимы они с невестой обменялись свадебными подарками, – отвечал слуга Тароскэ. – А женится он на вашей бывшей супруге.
Тут Сэйдзо не выдержал и с возгласом: «О, наказание!» – скрылся за дверью.
После этого ничто уже не влекло Сэйдзо к суетному миру, и в конце концов он задумал убить пятерых своих приятелей, обманом вынудивших его расстаться с женой, равной которой не найти на свете, а затем и самому свести счеты с жизнью. Отперев сундук, он достал оттуда короткий меч и, как был, с нечесаными, всклокоченными волосами, помчался к Хикодзаэмону.
В доме Хикодзаэмона новогодний пир шел полным ходом. Домочадцы, разряженные по случаю праздника, обменивались чарками сакэ. Над входом висела вервь симэ[80 - Симэ – здесь: новогоднее украшение в виде веревки из рисовой соломы с прикрепленными к ней апельсинами, водорослями, лангустами, листьями папоротника и другими символами счастья и долголетия. Вывешивалась над воротами или перед входом в дом.] – залог тысячелетнего процветания всего семейства.
– Где хозяин? – вскричал Сэйдзо, ворвавшись в дом.
– Он отправился к знакомым с новогодними поздравлениями.
– Решил от меня скрыться? Не выйдет! Я все здесь переверну вверх дном!
Сэйдзо выхватил меч из ножен и стал носиться по дому, заглядывая в каждый угол. Испуганные ребятишки выскочили на улицу, всполошились люди в соседних домах.
– Что там происходит? И это в новогодний праздник! – возмущались они, спеша запереть двери.
Поскольку Хикодзаэмона дома не оказалось, Сэйдзо побежал к Мацуэмону, потом к Токускэ, но никого не застал – все они ушли в гости с новогодними поздравлениями. Пока он метался туда-сюда, размахивая обнаженным мечом, прохожие холодели от страха.
– Слыханное ли дело устраивать в праздник такое бесчинство?! Да это настоящий разбой! Уймите головореза!
Кто-то при виде его бросался наутек, опрокидывая выставленные у ворот украшения из сосны и бамбука.
Под конец Сэйдзо нагрянул к учителю пения Буэмону. Тот оказался дома, и, хотя Сэйдзо изрядно напугал его своим видом, учитель сказал:
– Прежде всего успокойтесь. Сейчас мы все уладим.
Из уважения к учителю Сэйдзо немного утихомирился. Буэмон же тем временем вызвал квартального старосту. Тот попытался урезонить Сэйдзо, но Сэйдзо и слушать его не стал. Тогда Буэмон призвал на помощь околоточного надзирателя, а также настоятеля приходского храма и лекаря Сюнтоку, и в конце концов общими усилиями им удалось отговорить Сэйдзо от его безумной затеи.
– Ладно, – согласился Сэйдзо. – Так и быть, я не стану их убивать, но в отместку разлучу всех пятерых с женами.
На том и порешили.
Сэйдзо сразу же приступил к осуществлению задуманного. Являясь к каждому из своих бывших приятелей, он собственноручно собирал пожитки их жен и одну за другой препровождал к родителям. У некоторых был полон дом ребятишек, и они безмерно горевали, вынужденные ни с того ни с сего разлучаться с мужьями. Жене Буэмона уже минул шестьдесят один год, но даже ее Сэйдзо не пощадил.
– Мы с мужем прожили вместе сорок три года, – сетовала старушка. – Легко ли расставаться на старости лет? Вот беда-то! – Ей и в самом деле было от чего сокрушаться.
Так или иначе, никому не простительно злословить и возводить напраслину на людей!
Драконов огонь, что засиял во сне
До чего же красивая радуга! Кажется, будто по ней, словно по горбатому мосту, только что спустился на землю храм Кимиидэра. Здешние места так хороши в вечерний час, что могут сравниться лишь с живописными окрестностями озера Бива в Оми, перед ними меркнет даже величественная красота горы Хиэйдзан[81 - Хиэйдзан – гора к северо-востоку от Киото, где располагался знаменитый монастырь Энрякудзи, главная святыня школы Тэндай.]. Осенний ветер играет растущими на побережье белыми хризантемами; глядя на них, впору подумать, что это колышутся на волнах отраженья небесных звезд. Здесь, в бухте Ваканоура, стоит тысячелетняя сосна, на которой, по преданию, ночевала звезда Ткачиха.
Рассказывают, будто каждый год в ночь на десятое число месяца фумидзуки[82 - Фумидзуки – название седьмого месяца по лунному календарю.] на этой сосне ярко загорается драконов огонь. Всякий раз сюда стекается народ; мужчины и высокого, и низкого звания катаются в лодках с красавицами, подобными деве из храма Тамацусима[83 - Дева из храма Тамацусима – Сотоори-химэ, возлюбленная императора Ингё (412–453), прославившаяся своей красотой и поэтическим даром. Почитается как одно из божеств синтоистского храма Тамацусима, находящегося неподалеку от бухты Ваканоура.], пьют вино и распевают песни. Или же, перебирая струны бивы[84 - Бива – музыкальный инструмент, похожий на лютню. Имеет четыре или пять струн; был заимствован в VIII в. из Китая.], любуются окрестными видами, ибо до них, как считают иные гордецы, далеко даже красотам реки Сюньян[85 - Сюньян – иное название реки Янцзы.], коими восхищался Бо Лэтянь[86 - Бо Лэтянь (Бо Цзюйи; 772–846) – знаменитый китайский поэт.], поглаживая свою бородку.
По мере того как сгущаются сумерки и на море поднимаются волны, зрителей, собравшихся на берегу, охватывает все большее нетерпение. Они не замечают даже взошедшей на чистом небе луны.
– Вот-вот зажжется драконов огонь. Об этом чуде можно будет потом весь век рассказывать! – переговариваются между собой люди и с таким усердием всматриваются в даль, что у них начинает ломить шею, а глаза щиплет от соленого ветра.
Кто-то из местных жителей объяснил Бандзану, что, согласно старинному преданию, увидеть драконов огонь дано не каждому. Лишь тот, в ком вера крепка, кто не возводит хулу на ближнего и не гневается понапрасну, словом, тот, кого можно назвать живым Буддой, способен увидеть это дивное сияние, да и то если повезет.
Не успел Бандзан услышать это, как сквозь толпу стал бесцеремонно проталкиваться какой-то человек. Перебирая четки на длинном шнуре, он воскликнул:
– Глядите же, вот он, драконов огонь! – и, зажмурив глаза, опустил голову.
Вслед за ним многие в толпе загомонили:
– И я вижу! И мне повезло! Разве это не доказывает, что я ни разу ни на кого не возвел хулы? – Наморщив лоб, люди всматривались в огоньки на рыбачьих лодках, как видно, принимая их за драконов огонь. Таких людей на каждый десяток приходилось по семь, а то и по восемь.
И только двое или трое, смущенно почесав в затылке, говорили:
– Похоже, мы безнадежно погрязли в грехе. Уж все глаза проглядели, а толку никакого.
И это была чистая правда!
Бандзан почувствовал, что этак и ему вряд ли удастся увидеть драконов огонь, и решил провести ночь в храме перед алтарем бодхисаттвы Каннон[87 - Каннон (санскр. Авалокитешвара – букв.: «Внимающий Звукам Мира» или «Постигающий Звуки Мира») – согласно буддийским верованиям, бодхисаттва, помогающий людям обрести спасение. В народной религиозной традиции Японии – богиня милосердия.]. Для начала он почитал «Сутру о Внимающем Звукам Мира»[88 - «Сутра о Внимающем Звукам Мира» («Каннон-кё») – так в повседневном обиходе называлась XXV глава «Лотосовой сутры», повествующая о том, как бодхисаттва Каннон, принимая на земле разные обличья, чудесным образом спасает людей от неисчислимых страданий. «Лотосовая сутра» (полное название – «Сутра о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы») представляет собой цикл проповедей, произнесенных Буддой Шакьямуни на горе Гридхракута.], а потом незаметно задремал.
И привиделось ему, будто предрассветное небо затянулось пурпурными облаками, ветер на море стих, волны озарились золотым сиянием, вскипели брызги и зазвучала чарующая музыка.
Не успел Бандзан надивиться на эти чудеса, как из воды вышло несколько десятков отроков с волосами, разделенными на две пряди и завязанными кольцами на ушах, неся на вытянутых руках огромный лазоревый светильник.
Вслед за ними появилось множество каких-то диковинных существ в драгоценных шлемах. Приглядевшись, Бандзан понял, что это моллюски в головных уборах из рыбьих хвостов и плавников. Сыграв мелодию на духовых и струнных инструментах, они повесили лазоревый светильник на сосну, а затем прямо в воде упали на колени и склонили головы в сторону храма.
Тут дверцы священного ковчега сами собой распахнулись, и явился бодхисаттва. Подняв кверху цветок лотоса, он молвил: «Хвалю вас, рыбы», – и, трижды кивнув, скрылся в ковчеге. Вслед за ним исчезли в волнах и все обитатели морского царства.
В этот миг зазвонили утренние колокола, и Бандзан проснулся. От радости, что он сподобился дивного видения, из глаз его хлынули слезы.
Как тут было не посмеяться над теми, кто накануне разыгрывал из себя великих праведников?!
Опрокинутое надгробье
Решив передохнуть, Бандзан остановился в окрестностях одной из деревень Осуми[89 - Осуми – название одной из провинций на острове Кюсю.] и в ожидании вечерней прохлады расположился возле журчащего ручья. Глядя на него, трудно было поверить, что наступило лето. Из ближней рощи, такой густой и дремучей, что ее можно было принять за лес Тадасу в столице, доносился голос кукушки, обычный для этого времени года. Нет-нет да принимался накрапывать дождь, и, хотя страннику не пристало сетовать на непогоду, настроение у Бандзана испортилось. Добравшись до деревни, он постучался в первый попавшийся дом и попросил пустить его на ночлег, но уснуть ему удалось не скоро.
Дело было накануне праздника пятого дня пятой луны[90 - В пятый день пятой луны отмечался праздник Танго-но сэкку (Праздник первого дня лошади), иначе именуемый Праздником ирисов или Праздником мальчиков. Расцветающие в это время года ирисы символизируют доблесть, стойкость и успех. Один из пяти главных сезонных праздников.], и люди в этой захолустной деревушке готовились к нему с не меньшим воодушевлением, чем столичные жители. Деревенские молодцы, причесанные на старинный лад, зажигали факелы. Облаченные в катагину[91 - Катагину – церемониальная накидка без рукавов, надеваемая поверх кимоно.] старики молились перед домашними божницами и с таким упованием взывали к Будде Амиде[92 - Будда Амида (санскр. Амитабха – Будда Беспредельного Света) – согласно буддийским представлениям, владыка западного рая, в котором верующие возрождаются после смерти.], что было любо-дорого смотреть. Женщины заворачивали в дубовые листья лепешки из темного риса, – видно, это лакомство заменяет здешним жителям то, что в столице зовется «тимаки»[93 - Тимаки – рисовые колобки, завернутые в листья ириса или бамбука, которыми лакомятся в праздник Танго-но сэкку.]. Здесь Бандзану довелось впервые попробовать местный чай, который заваривают особым способом, укладывая чайный лист в прилаженные к котелку маленькие корзиночки, и подают в тяжелых чашках из Исэ. Воистину, широко разлилось милосердие государя, и нигде в нашей стране нет прибежища демонам. «Вот уж будет о чем рассказать, когда я вернусь домой», – подумал Бандзан.
Намереваясь на следующий день спозаранку снова отправиться в путь, Бандзан разложил сандалии свои и обмотки возле очага и, дожидаясь, пока они просохнут, принялся беседовать с хозяином. Вдруг откуда-то по соседству донесся пронзительный крик. «Похоже, кричит совсем юная девушка. Что с ней?» – спросил Бандзан, и хозяин рассказал ему такую историю.
Девушка эта до недавних пор находилась в услужении у матери одного знатного господина в здешней провинции. Имя ему, кажется, было Вада Таросити. На службу она поступила лет одиннадцати, не то двенадцати и пробыла в его доме года четыре. За это время госпожа очень к ней привязалась, но тут, на беду, у девушки помутился рассудок, и хозяева были вынуждены отослать ее обратно к родителям. Глядя на свою единственную дочь, которая при жизни мается, точно в аду, родители не переставали сокрушаться и обращались за помощью к целителям и заклинателям, однако все их усилия вернуть девушке разум оставались тщетны. И тут они прослышали, что в семнадцати верстах от этой деревни живет некий священник, славящийся своей чудотворной силой. Когда его пригласили к больной, он сотворил молитву, да такую действенную, что дух, вселившийся в девушку, сразу обнаружил себя и заговорил:
