Лето придёт во сне. Запад

– Вы сбежали, да? Сбежали и теперь хотите вместе с нами спрятаться у дикарей?

– Не совсем… – Лидер замялся. – Девочки, давайте доберёмся до берега, нас ждёт долгий разговор. Тут неудобно… и небезопасно.

Разумеется неудобно. Разрушенный мост, постепенно накаляющийся под полуденным солнцем, и тело деда Венедикта слишком настойчиво напоминали о недавно разыгравшейся здесь трагедии. Я и сама была бы рада оказаться подальше и больше никогда не видеть этого проклятого места, но… ещё меньше мне хотелось идти куда-то с Михаилом Юрьевичем. Сказал ли мне это голос-без-слов, или я просто чувствовала усиливающуюся подозрительность Яринки, но теперь знала точно – идти никуда нельзя. По крайней мере, до тех пор, пока мы не получим подробных объяснений происходящему. И было ещё что-то. Что-то, грызущее меня изнутри, настойчиво и непрестанно, что-то, пока заглушаемое горечью недавней потери, но не желавшее отступать.

И я сказала:

– Нет.

Наверное, очень твёрдо и уверенно сказала, потому что ни Михаил Юрьевич, ни Дульсинея Тарасовна не попробовали меня переубедить, только переглянулись со странным выражением лица – одновременно сожалеющим и пристыжённым.

– Хорошо, – тяжело вздохнул, сдаваясь, Михаил Юрьевич. – Я только прошу вас не пытаться понять всё сразу, а поверить мне на слово. Потом, позже, вы во всём разберётесь. И согласитесь, что иначе было нельзя. Так что вас интересует в первую очередь?

Подруга взяла инициативу на себя:

– Как вы оказались здесь, если вас арестовали?

Михаил Юрьевич опять вздохнул и даже слегка закатил глаза, но ответил:

– Меня отпустили вчера. Сняли все обвинения.

Мы с Яринкой озадаченно переглянулись.

– Как это – сняли все обвинения? Почему?

Снова вздох. Долгий и сожалеющий.

– Потому что Бурхаев нажал на нужные рычаги. Он… не последний человек в столице.

– Бурхаев? А он-то здесь при чём? – Я окончательно перестала что-либо соображать, а вот Яринка – та, кажется, поняла сразу, поникла, съёжилась, словно ожидая удара. И он последовал.

– Он предложил мне свободу в обмен на информацию о том, где искать своего сына. И на договорённость о дальнейшем сотрудничестве.

Глава 17

Плюс три и минус четыре

Ночь опустилась над Амуром, безлунная, зато звёздная. Дневная жара, от которой на разрушенном мосту не было никакого спасения, стала под вечер невыносимой и заставила меня и Яринку трижды спускаться по ступенькам-скобам к воде, чтобы окунуться в неё прямо в одежде. Это приносило облегчение, но я каждую секунду помнила, что где-то внизу, подо мной, на тёмном дне лежит Дэн, безмолвный и неподвижный, разве что его русые волосы колышет медленное придонное течение. Нет, мысли об этом не казались страшными, и я не ожидала, что холодные пальцы вдруг сомкнутся на моей лодыжке, чтобы утянуть в глубину, – бояться Дэна, даже мёртвого, было немыслимо, – но чувствовала себя предательницей, находя спасительную прохладу там, где мой любимый нашёл смерть. Не знаю, были ли подобные мысли у Яринки, но и она не задерживалась в воде, почти сразу возвращаясь на мост, под безжалостное солнце.

Во второй половине дня, когда мы пытались хоть частично укрыться от него в узкой тени остатков парапета, дед Венедикт, лежавший на прежнем месте, громко и протяжно вздохнул.

Я ничуть не испугалась. Напротив – обрадовалась. Ведь мёртвые не оживают, такое невозможно, а значит, весь сегодняшний день – просто страшный сон! Не было преследовавшего нас вертолёта, не было Бурхаева, не рушился мост, никто не погиб, и Михаил Юрьевич, явившийся после всего этого, не сказал нам безнадёжную правду…

Я даже успела представить, как сейчас проснусь в обнимку с Дэном на узком диванчике фуд-корта в бывшем торговом центре, а может быть, и ещё раньше – в поезде. Но тут Яринка сжала мою руку и (тоже без страха в голосе) спросила:

– Ты слышала?

Всё ещё надеясь, что вот-вот этот невыносимо солнечный день над рекой начнёт таять вокруг меня, проваливаться в небытие, как происходит поутру со всеми снами, я всё-таки ответила:

– Слышала…

Мы смотрели на деда Венедикта, но он был по-прежнему неподвижен. Только куртка, которой прикрыла его лицо Дульсинея Тарасовна, чуть сползла, потревоженная недавним вздохом.

– Что будем делать? – так же буднично поинтересовалась Яринка, словно речь шла о невыученных уроках, а не о внезапно подавшем признаки жизни мертвеце.

С каждой секундой я всё больше убеждалась в том, что, к несчастью, происходящее вокруг реально – поэтому начала искать объяснение странной ситуации. Много времени поиск не занял: объяснение висело у нас над головами.

– Солнце. Очень жарко. – Я вспомнила окрестности Маслят и однажды обнаруженную мной на опушке тушу убежавшей у кого-то из соседей овцы с неимоверно раздутым животом. – У… у мёртвых внутри скапливается трупный газ. Он как-то должен выходить наружу, вот и…

Яринка выдохнула с явным облегчением, но сразу снова насупилась.

– Дайка… надо его убрать, значит. Нельзя так…

Дед Венедикт снова вздохнул – на этот раз еле слышно, – и в этом вздохе зазвучала искренняя грусть, словно он скорбел о своей долгой, полной лишений жизни. Меня обдало волной холода, несмотря на солнцепёк, и я торопливо встала.

– Ты права. Надо в реку его… скинуть.

Яринка мучительно сглотнула, но тоже поднялась, попробовала даже уныло пошутить:

– Хорошо, что мы сегодня ничего не ели.

Осуществить задуманное оказалось на удивление просто: старик был совсем лёгким и сухоньким. Мы взяли его за ноги и поволокли к разлому, стараясь не смотреть на потемневшее лицо, с которого сползла прикрывавшая его куртка. Сталкивать тело пришлось ногами, усевшись на асфальт, чтобы ненароком от толчка самим не упасть в реку. Дед Венедикт в последний раз тяжело вздохнул, неуклюже перевалился через край и исчез. Внизу лениво плеснул Амур, и всё стихло. Мы вернулись к парапету, скорчились в его неудобной, слишком узкой тени.

Снова потекли минуты безмолвия. И я, и подруга переживали свою утрату вдвоём, погрузились в это переживание и не хотели отвлекаться, будто думая, что чем больше горя мы испытаем сейчас, тем меньше его останется на потом. Да и что ещё нам оставалось? Деться с разрушенного моста можно было только в воду, но мы медлили с этим. Не потому, что боялись утонуть: просто понятия не имели, что делать потом, куда идти и, главное, зачем? А может быть, даже подсознательно ждали возвращения Михаила Юрьевича, который заберёт нас отсюда. После нашего последнего разговора это был бы ужасный поворот событий, но мысль, что нас бросили здесь, как пришедшие в негодность вещи, была не лучше.

Яринка нарушила молчание, когда солнце начало клониться к западу, а тень от парапета вытянулась так, что мы смогли лечь рядом.

– Вот уж не думала, что всё так кончится…

Я уже хотела сказать, что пока ничего не кончилось, что мы ещё побарахтаемся, но поняла: она имела в виду себя и Яна. Что ж, на это было нечего возразить: я тоже была уверена, что у нас с Дэном впереди вся жизнь. А ведь мы даже не успели…

– Мы так и не занялись любовью, – сказала я Яринке, не в силах сдержать внезапную горечь. – Он не захотел… ни в гостинице, ни в поезде. Сказал, что так будет неправильно, что надо по-другому.

Яринка помолчала, обдумывая мои слова. Кивнула:

– Он был прав. Когда человека любишь, всё должно быть идеально, а не как придётся. Не в спешке. Не в грязи. Не от страха, что не успеете.

– Так ведь и не успели! – простонала я, с силой вдавливая ногти в щёки, царапая ими кожу, не зная, как ещё дать выход горькому, как полынь, запоздалому сожалению.

– Значит, так надо было. – Подруга приподнялась, отняла мои руки от лица, мягко развела в стороны. – Зато теперь… теперь ты можешь себе придумать что угодно. Какой захочешь ваш первый раз. И это будет правдой, потому что ведь могло бы быть правдой.

Я закрыла глаза. Мы с Дэном посреди бескрайней ночной тайги, на мягкой траве, под звёздами… Мы на роскошной постели под невесомым пологом, освещённые мерцанием свечей… Мы в огромном джакузи в облаке белой пены… Мы… Я всегда с ним, там, где захочу. С любимым, которому в моей памяти и в моих грёзах навечно суждено остаться восемнадцатилетним. Что ж, с этим, наверное, можно жить.

– Поплывём? – шёпотом спросила Яринка. – Надо до темноты найти, где переночевать.

– В Благовещенск или на китайский берег? – Мне, собственно, было всё равно, но при мысли о китайской стороне в глубине души еле заметно шевельнулся червячок любопытства, что удивило меня до онемения – настолько за последние часы я отвыкла от каких-либо эмоций, кроме горя и разочарования.

– Давай вперёд, – предложила подруга, тоже, несмотря ни на что, сохранившая свой авантюризм. – Позади-то мы уже были.

– Давай, – лениво согласилась я, и мы продолжили лежать.

Прошло ещё не меньше получаса, прежде чем Яринка снова заговорила:

– Вещи придётся бросить. И верхнюю одежду тоже.

– Придётся, – согласилась я. – Иначе не доплывём.

– А Пчёлку?

Моё равнодушие исчезло, снова уступив место горечи. Бросить Пчёлку? Пчёлку, вернувшуюся ко мне через время и расстояние, так и не сделавшую своего решающего выстрела? Чуть-чуть не сделавшую.

– Здорово я их прогнала? – вырвалось у меня совершенно детское хвастовство, но Яринка не засмеялась.

– Здорово. Главное, чтобы не вернулись.

Мы помрачнели, потому что несколько часов назад, отступая к краю моста, Михаил Юрьевич пообещал именно это.

– Если и вернутся, то не сегодня, – попробовала я успокоить её. – На надувной лодке сюда больше не сунутся, а где найдут другую?

– Я уже всего ожидаю, – устало и безнадёжно ответила подруга. – До сих пор не верится, что они… так…

Когда Михаил Юрьевич рассказал о сделке с Бурхаевым и о дальнейшем их сотрудничестве, я сначала ничего не поняла, будто даже не услышала. В моих глазах он всё ещё был жертвой пыток, человеком, которого жесточайшим образом вынудили совершить предательство. Я даже сочувственно спросила:

– Так это он вас… заставил? Бурхаев?

Михаил Юрьевич отвёл глаза:

– Нельзя сказать, что заставил. Просто выбора не было. Точнее, был, но очень уж неприглядный. Я взрослый и трезвомыслящий человек, девочки, а жизнь такая штука, что часто приходится идти на компромисс.

И это я тоже уже слышала недавно, только не могла вспомнить, где и от кого.

– Хорошо, пусть вы рассказали о нас! – Я не видела подругу, но чувствовала исходящие от неё волны плохо сдерживаемой ярости. – Но о каком сотрудничестве вы говорите?! Какое сотрудничество может быть с этим… с этим…

Пока Яринка подбирала слово, должное как можно точнее охарактеризовать Бурхаева-старшего, сухо заговорила Дульсинея Тарасовна:

– С влиятельными людьми мира сего любое сотрудничество выгодно, если вы не знали. Хотя пора бы уже знать.

Яринка уставилась на неё во все глаза, а я, наконец, начала что-то понимать.

– А как же… вы же… наша цель?

– Цель никто не отменял, – торопливо и почти заискивающе заверил меня Михаил Юрьевич. – Мы долго говорили с… отцом Яна. Он видит ситуацию в государстве и чует, куда дует ветер. Народ на грани, к нам каждый день примыкают новые люди, нас поддерживают уже в открытую, не боясь огласки и арестов. Огонь революции вот-вот вспыхнет. В этой ситуации любой бизнесмен, да и вообще любой разумный человек, хочет как минимум обезопасить себя, а как максимум – ещё и выиграть с этого. А Бурхаев – разумный человек. Сволочной на редкость, не спорю, но ума ему не занимать.

– Так он что, – я чуть не сорвалась на визг, – теперь один из нас?!

– Он погиб, – мягко напомнил Михаил Юрьевич, но ему не удалось заговорить мне зубы.

– А если бы не погиб?!

– Ты немного неправильно поняла, Даша…

– Я Дайника!

– Хорошо. Ты немного неправильно поняла, Дайника. Он не стал бы одним из нас, он просто человек, с которым мы в будущем смогли бы взаимовыгодно сотрудничать.

Яринка оправилась от шока, приняла новую информацию и, в отличие от меня, сразу уловила суть.

– Но ведь Бурхаев не просто решил обезопасить себя нужными связями на случай смены власти: он… он, можно сказать, сам её готовит, эту смену, раз помог вам освободиться!

Я вспомнила все наши разговоры в поезде – и более поздние слова о том, что поимка Михаила Юрьевича равно крах всему, ведь стоит ухватить одну ниточку, и распустится весь клубок – и мысленно согласилась с Яринкой.

– Я и сказал, что сударь Бурхаев был далеко не глуп, – туманно ответил наш чудом оставшийся на свободе лидер и снова отвёл глаза. – И он не напал на наш дом, едва оказался на свободе, только потому, что наверняка уже тогда предполагал возможный выгодный союз. Скорее всего, и Ян знал об этом, потому и был спокоен за нашу безопасность. Но какой смысл говорить об этом теперь?

Я смотрела сквозь него и видела темноту пустого торгового центра в Благовещенске, едва угадывающееся в этой темноте лицо Дэна, его руки, обнимающие меня на узком диванчике, и слова… слова о том, что любая война, как и любая революция, – кому-то выгодна.

– Смысл очень даже есть, – спокойным, но до озноба ледяным тоном ответила Яринка. – Ваш… новый союзник, после того как убил деда Веню и заставил Яна сесть в вертолёт, собирался нас всех здесь просто перестрелять. Странное у вас было сотрудничество.

Михаил Юрьевич нахмурился:

– Перестрелять? Это вряд ли. Договор был таков, что, если он найдёт вас раньше нас, он просто заберёт своего сына в безопасное место и по возможности сообщит мне о вашем местонахождении.

– Насрать ему на ваш договор, – мстительно сообщила Яринка. – И если бы мост не провалился под вертолётом, вы бы тут нашли только кучку трупов. Да и сейчас не лучше…

– Он ничего не сказал мне о том, что завербовал Сергея и поддерживает с ним связь… – Михаил Юрьевич не оправдывался, просто рассуждал вслух. – Значит, с самого начала держал что-то на уме. Мстительный подлец… Мне очень жаль. Ситуация вышла из-под контроля и…

– В жопу себе засуньте свои сожаления! – с отчаянной грубостью выкрикнула моя подруга, и слёзы брызнули из её глаз. – Это вы виноваты! Во всём, что здесь произошло, – вы виноваты! Вы доверяли педофильскому уроду, вы навязали его нам! Вы выдали нас Бурхаеву, и это из-за вас погиб Ян! Все погибли из-за вас!

– Ярина, успокойся! – прикрикнула Дульсинея Тарасовна, явно собираясь купировать истерику, но я-то знала свою подругу и понимала, что никакая это не истерика, о нет! Яринка прекрасно себя контролирует, а кричит потому, что пытается хоть как-то причинить боль человеку, виновному в её утрате.

И да, Михаил Юрьевич был виновен! Но… я вспомнила, где слышала слова про компромисс, на который иногда приходится идти. Так сказал Дэн в нашу последнюю с ним совместную ночь в темноте заброшенного фуд-корта. И ещё он сказал, что те, кому выгодны войны и революции, нужны нам так же, как мы нужны им. Даже если это подонки. И что, скорее всего, это подонки. Потому что хорошие люди не поднимутся наверх при нынешних обстоятельствах.

Словно подтверждая мои мысли, Михаил Юрьевич посуровел и довольно жёстко сказал:

– Девочки, начинайте взрослеть! Нельзя пытаться выбраться из дерьма и не измазаться в нём! Бурхаева больше нет, я свободен от нашей с ним договорённости, и обсуждать тут больше нечего. Да, наши друзья тоже мертвы, но мы должны продолжать борьбу, чтобы их жертва не стала напрасной.

Я промолчала, потому что, несмотря на обиду, разочарование и горе, где-то на самом краешке сознания, наверное, в той его части, которая никогда не поддаётся эмоциям, откуда и звучит голос-без-слов, понимала: Михаил Юрьевич прав. И пусть моя душа восставала против такой правоты, которая здесь, на месте гибели моего любимого и моих друзей, казалась кощунственной, отрицать её я не могла.

Яринка молчала тоже, но, как стало ясно чуть позже, совсем по иной причине.

Не дождавшись наших возражений, Михаил Юрьевич чуть расслабился, и его голос снова смягчился:

– Потом мы это ещё обязательно обсудим, а если хотите, то и не раз. Обещаю ответить на все вопросы. А сейчас нужно уходить: боюсь, этот мост крайне нестабилен. Отдайте вещи ребятам, а сами спускайтесь в лодку налегке.

Двое молчавших до сих пор (и этим ещё больше напомнивших мне бурхаевских камуфляжных бойцов) спутников нашего лидера зашевелились и двинулись было к нам, но их остановил, буквально заставил замереть на месте резкий Яринкин приказ:

– Назад!

Последовала короткая немая сцена. Потом Михаил Юрьевич устало вздохнул и спросил тоном бесконечного терпения:

– Что ещё?

Но Яринка не смотрела на него: она повернулась к Дульсинее Тарасовне.

– Баба Дуся! Что дедушка Венедикт хотел сказать Дайке, перед тем как Дэн упал? Что-то про её родителей!

Меня подбросило на месте, как если бы по покрытию моста пустили разряд тока. Вот оно! Вот что грызло меня все часы, последовавшие после гибели Дэна, пробиваясь даже сквозь боль утраты! Я забыла о коротком разговоре между дедом Венедиктом и матерью Михаила Юрьевича, а Яринка, Яринка, которая на тот момент казалась совершенно дезориентированной и оглушённой горем, – запомнила!

– Да! Он говорил, что я должна знать что-то про маму и папу! Что?!

Глаза Дульсинеи Тарасовна забегали. Она посмотрела на Михаила Юрьевича, словно ища поддержки или совета, но тот выглядел не менее растерянным.

– Дайника, – наконец проблеяла старуха, глядя в сторону, – это очень непростой разговор, и тебе не стоит сейчас…

– Что с ними?! Я не сдвинусь с этого места, пока вы мне не скажете, даже если мост опять начнёт рушиться!

– Я тоже, – тихо, но твёрдо подтвердила Яринка, вплотную придвигаясь ко мне, прижимаясь плечом к плечу, в который уже раз за кошмарный сегодняшний день подхватывая мою ношу.

Дульсинея Тарасовна посмотрела на неё, на меня, на своего сына – и… отступила. Понурила голову, побрела в сторону – сутулая и древняя, словно все прожитые годы вдруг разом опустились на её плечи.

И это сказало мне обо всём лучше любых слов.

А когда стремительно намокающими глазами я поймала взгляд Михаила Юрьевича, он тоже понял, что я уже знаю, и не стал врать.

– Твои родители мертвы, – тихо обронил он, как будто понижение голоса могло как-то смягчить удар. – Прости.

Почувствовав, что мост опять закачался, я осторожно опустилась коленями на асфальт. Не потому, что испугалась или не хотела упасть: просто ноги стали ватными и перестали меня держать. Пространство вокруг колебалось и вращалось, но никто не закричал, не побежал, и я сделала отстранённый вывод: остатки моста по-прежнему неподвижны – это мой личный мир сейчас сотрясается в конвульсиях.

Яринка присела рядом, обняла меня, но смотрела на Михаила Юрьевича. Потребовала:

– Расскажите ей! Расскажите, когда!

– Ярина…

– Расскажите! Или я сама скажу, о чём догадалась!

Михаил Юрьевич опустился на корточки, так, чтобы наши лица оказались на одном уровне, заглянул мне в глаза.

– Дайника? Я понимаю, после того, что ты сейчас услышишь, ты будешь очень зла на меня… на всех нас. Возможно, возненавидишь. Но я призываю тебя оставить эмоции на потом, чтобы позаботиться о своём будущем. От решения, которое ты примешь, может зависеть очень многое – вплоть до судьбы государства.

Эти высокопарные слова меня ничуть не впечатлили, и я только смотрела на этого ставшего вдруг совершенно чужим пожилого мужчину с усталыми глазами.

– Твои родители, – сказал он, подождав, но не дождавшись от меня ответа, – были казнены четыре года назад по совокупности статей. Как и все взрослые из вашей деревни, кого удалось задержать. Церковь очень строга к тем, кто пытается так или иначе вырваться из-под её крыла.

Мир перестал качаться и замер, изменившийся до неузнаваемости. Ставший пустым и плоским, как небрежно раскрашенная декорация. Теперь, когда в нём не стало ни Дэна, ни моих родителей, надежда на скорую встречу с которыми двигала мною последние дни и часы, он перестал иметь какое-либо значение. И от этого стало неожиданно легко, внезапно я обрела абсолютную внутреннюю свободу. Больше ничто не имело значения, любые действия лишились последствий, причинно-следственные связи исчезли, а значит, можно было делать всё, что угодно.

Например, встать, вырвавшись из кольца Яринкиных рук, подойти к горке сложенных ранее вещей, вытянуть оттуда сумку Ральфа, дёрнуть молнию, запустить руку внутрь. И прижать приклад арбалета к плечу, направляя его прицел в грудь ничего ещё не понявшему Михаилу Юрьевичу.

– Дайка! – предостерегающий голос Яринки прозвучал одновременно с испуганным возгласом Дульсинеи Тарасовны.

Молчаливые «ребята» встрепенулись, оживились, а один из них, тот, что стоял ближе ко мне, змеиным движением запустив руку за пазуху, вынул маленький, словно игрушечный пистолет, еле видневшийся в его широкой ладони.

Не двинулся только Михаил Юрьевич. Не двинулся и не отвёл глаз, спокойно глядя мне в лицо, словно был согласен с тем, что я имею полное право убить его.

– А ну положи лук! – рявкнул мужик с пистолетом, и я криво усмехнулась. Лук! Да уж, лучше бы этим истуканам и дальше молчать.

Но Михаил Юрьевич, не оборачиваясь, что-то коротко сказал, и дуло пистолета растерянно опустилось.

– Дайника! – Наш лидер был серьёзен и почти торжествен. – Дайника, я знаю, что виноват перед тобой. Очень. Но я пошёл на этот обман осознанно. Есть цели, которые оправдывают средства. Прости.

Я открыла рот, но заговорить смогла только со второго раза:

– Почему?! Почему вы просто не попросили меня отправиться искать беглецов?! Я бы пошла! Если бы вы объяснили всё! Если бы объяснил Дэн…

Я осеклась. В голову пришла ужасная мысль: а если Дэн знал?! Что, если Дэн знал об этом чудовищном обмане и ничего мне…

– Никто больше не знал! – отрезал Михаил Юрьевич, прочитав мои мысли благодаря той необъяснимой телепатии, что иногда возникает между людьми в пронзительные до бритвенной остроты моменты их конфликта. – А тем более Денис! Я же видел, как вы смотрите друг на друга. Он бы не смог ничего скрывать от тебя.

Облегчение, испытанное мной, было таким сильным, что почти вернуло объём ставшему плоским миру. Я даже чуть-чуть опустила арбалет и смогла повторить свой последний вопрос уже спокойнее:

– Почему просто не попросили меня?

– Потому что это не давало стопроцентной гарантии твоего согласия, – без каких-либо эмоций ответил Михаил Юрьевич. – Ты могла сказать «да», но могла сказать и «нет». Кроме того, не будь у тебя личной заинтересованности, ты бы не рвалась вперёд отчаянно и без оглядки, так, как это и было от тебя нужно. И ты бы не захотела расставаться с друзьями по пути.

– Значит, это правда, что по вашим планам до конечной цели должна была дойти только я?

– Нет. Ты ещё слишком юна для этого. Я планировал оставить с тобой Сергея, как самого взрослого и трезвомыслящего из вас.

Мои руки непроизвольно дрогнули, спусковой крючок чуть поддался под напрягшимся пальцем.

Дульсинея Тарасовна заковыляла вперёд и закрыла собой сына. Как будто у меня не хватит стрел на них обоих! Или будто я не смогу выстрелить в старуху, которая оказалась одной из тех, кто использовал меня, выбрав для этого самый подлый, самый циничный способ!

– Не надо, мама. – Михаил Юрьевич, осторожно взяв её за плечи, отодвинул в сторону. – Дайника не будет стрелять.

– Я не была бы так уверена, – буркнула себе под нос Яринка, но её услышали.

Истуканы растерянно переглянулись, Дульсинея Тарасовна снова сделала движение в сторону Михаила Юрьевича, но осталась на месте. А он приподнял руки над плечами, словно сдаваясь на мою милость.

– Дайника, помнишь, я тебе говорил, что, когда делаешь общее дело, нужно уметь ради него жертвовать своими интересами? Так вот – самое тяжёлое не это. Самое тяжёлое – жертвовать не своими интересами, а чужими. Мне приходилось это делать много раз, и ты далеко не первая, кого я обманул для получения наилучшего результата.

Я с трудом сдержала неуместный смех: не хотела сбивать прицел. Наилучший результат? Да уж, какого-то результата он, несомненно, добился, вот только назвать его наилучшим можно разве что с точки зрения наших врагов. Впрочем, каких врагов? Враги тоже мертвы.

– Я не пытаюсь оправдаться, я озвучиваю факт – на войне как на войне, обманывать приходится не только противника. Ты поймёшь это, когда станешь старше, когда больше времени проведёшь с нами и, возможно, сама начнёшь принимать такие трудные решения.

– Что?! – Я всё-таки рассмеялась, хоть это больше походило на звериное фырканье. – С вами?! Вы думаете, что я останусь с вами? Теперь?!.

– Надо, Дайника, – серьёзно кивнул Михаил Юрьевич, будто не замечая моего смеха. – Сейчас решающий момент: колесо завертелось. Власти упустили меня, но им уже многое известно, и скоро они возьмутся за нас всерьёз, нанесут решающий удар. Мы должны предупредить его, ударить первыми! Помощь беглецов сейчас нужна нам, как никогда.