Лето придёт во сне. Запад

– Ничего не понятно… Кроме нас, здесь никто не сошёл, так зачем нужно было гнать состав в такую даль? Кто всем этим заправляет? Где люди, которые обслуживают пути? Тысячи километров железной дороги – и никого вокруг! Всё давно должно было заржаветь и выйти из строя.

– Значит, кто-то обслуживает, – пожал плечами Белёсый. – Вы ещё не поняли, что простой народ у нас ни хрена ни о чём не знает? Я не удивлюсь, если окажется, что и Китай на месте.

Все снова притихли, будто ожидая услышать неподалёку шум густонаселённого Китая, но вокруг по-прежнему не раздавалось ни звука, кроме шороха падающих снаружи капель. Я знала: надо что-то сказать, ведь это именно я там, в поезде, в минуту общего отчаяния, решила за всех, что мы следуем по прежнему маршруту и пытаемся, несмотря ни на что, выполнить свою задачу. Ну вот мы здесь, и?..

Чтобы хоть чем-то заполнить гнетущую тишину и отогнать растущее в ней напряжение, я скинула с плеч рюкзак и зашарила в нём, стараясь издавать как можно больше шума. Как и ожидалось, Дэн спросил:

– Что ты ищешь?

– Телефон, – преувеличенно бодрым тоном во всеуслышание отозвалась я. – Думаю, нужно включить его, походить по вокзалу и вокруг – вдруг где-нибудь здесь ловит сеть?

– Не ловит!

Этот голос, глухой и старческий, долетел со стороны, заставив нас вздрогнуть, а Белёсого – рывком сесть, чуть не свалившись на пол. От неприметной двери в углу зала в нашу сторону двигалась чуть сгорбленная фигура. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать её, и ещё несколько – чтобы поверить своим глазам. Потому что уж где-где, а здесь никак не могло оказаться Дульсинеи Тарасовны, старой матери Юрия Михайловича, ехидной бабки из Красноярска, оставшегося в трёх тысячах километрах к западу.

– Да ладно… – в полной растерянности протянула Яринка, а Белёсый, почему-то с великой досадой в голосе, вопросил в пустоту:

– Твою налево… Она что, за поездом бежала?!

Старуха услышала и, оценив не то неуклюжий юмор бывшего охранника, не то сам комизм ситуации, издала сухой смешок:

– Не ждали, голуби? А баба Дуся тут как тут! Плохие новости вам принесла. Небось думаете: чего Мишка не позвонил?

Она остановилась посреди зала и подождала, пока мы все, даже послушно поднявшийся с кресла Белёсый, приблизимся к ней, виновато потупив глаза, словно провинившиеся школьники. Дульсинея Тарасовна хотела услышать ответ на свой вопрос, но с ответом никто не спешил: мы уже знали, что её сына арестовали в Москве и, учитывая совокупность обвинений, скорее всего, приговорят к высшей мере. Белёсый и Дэн, два негласных претендента на лидерство в нашем маленьком отряде, неприязненно переглянулись, наверняка ожидая первого шага друг от друга, но я опередила их обоих:

– Нам уже сказали про Михаила Юрьевича. Так это правда?

Дульсинея Тарасовна неуловимо преобразилась. Только что перед нами стояла насмешливая, острая на язык, но вполне безобидная бабулька, и вдруг, в один момент, она превратилась в насторожившуюся хищницу: ноздри раздулись, глаза сузились, правая рука нырнула под свободно свисавшую с плеч бахрому платка.

– Кто мог вам это сказать?! – Голос зазвучал резко, но удивительно чисто, как у молодой женщины.

На этот раз переглянулись все: никто не хотел рассказывать, что отец нашего друга, скорее всего, оказался причиной беды, случившейся в Москве. И тогда Ян взял это на себя, в несколько предложений сумев объяснить щекотливость ситуации и свою не самую почётную роль во всём этом.

Дульсинея Тарасовна снова превратилась в старуху. Устало сгорбив плечи, дошла до ряда кресел и тяжело опустилась в одно из них. Она не сказала Яну ни одного резкого слова, не стала ни в чём обвинять, но с этой секунды больше не замечала виноватого рыжеволосого парня, словно его среди нас и не было.

– Мы не знаем, почему это случилось! – с вызовом сказала Яринка, когда молчание затянулось. – Может, отец Яна здесь ни при чём! Михаил Юрьевич и все остальные уехали из того дома сразу после нас, и Бурхаев не мог знать куда!

– Этого и не нужно было знать, – глухо ответила Дульсинея Тарасовна. – Достаточно знать Мишку. А найти его труда не составит, лицо известное.

Я постаралась вспомнить наше знакомство с Михаилом Юрьевичем, первый разговор через видеосвязь в кабинете Агафьи. Не помню точно, кем он тогда мне представился, но, кажется, заместителем директора одного из московских заводов и бизнесменом по совместительству? Так это была не «легенда», и мой экс-жених действительно тот, за кого себя выдавал? Как же ему удавалось совмещать всё это с подпольной деятельностью?

– Михаила Юрьевича отец знает в лицо, – зачем-то признался Ян и совсем повесил голову. Снова воцарилось похоронное молчание, которое на этот раз нарушил Белёсый, за что я в кои-то веки была ему благодарна.

– Бабуль, – деловито сказал он, подходя к Дульсинее Тарасовне и присаживаясь на соседнее кресло, – мы вам, конечно, очень соболезнуем, всё такое… Но вы ведь здесь оказались не затем, чтобы наши соболезнования выслушать? И кстати… а как вы здесь оказались? Да ещё раньше нас!

– Много будешь знать – скоро состаришься. Раньше меня! – огрызнулась мать Михаила Юрьевича, но, подумав, всё же снизошла до ответа: – Прилетела я. Есть у нас способность летать в экстренных случаях.

Белёсый уважительно поднял бесцветные брови. Я посмотрела на Дэна и по его растерянному взгляду поняла: он тоже не был в курсе, как далеко, а точнее, высоко простираются возможности Летних. Свои пилоты – это по-настоящему круто. Хотя, скорее всего, тут кому-то просто хорошо дали на лапу.

Яринка решительно взяла Яна за руку и потянула за собой. Они прошли к ряду кресел и уселись напротив Дульсинеи Тарасовны. Чуть помедлив, мы с Дэном последовали их примеру. И моя подруга, чьей прямой натуре претила любая недосказанность, спросила без обиняков:

– Бабушка, что нам делать дальше?

Уголок рта Дульсинеи Тарасовны дрогнул, она подняла на нас потухшие глаза, и я вдруг поняла, сколько душевных сил тратит эта старая женщина на то, чтобы продолжать дело сына, зная, что, скорее всего, его самого скоро не станет.

– Что делать? – удивлённо переспросила она, словно ждала чего угодно, только не такого вопроса. – Что должны, то и делать. Вы зачем сюда ехали?

Все почему-то посмотрели на меня. Пришлось ответить:

– Чтобы найти беглецов и уговорить их присоединиться к нам. Но разве теперь… когда случилось такое… это всё ещё нужно?

– Теперь это ещё нужнее, – веско сказала мать Михаила Юрьевича. – Теперь это просто необходимо, девочка. Именно поэтому даже я подняла дряхлую задницу и притащила её сюда, а в моём возрасте это уже не так легко и весело, как в твоём, хе-хе…

– А если бы ничего не случилось в Москве, нас здесь встречали бы не вы? – спросил Дэн, и старуха ответила:

– Если бы ничего не случилось в Москве, вас бы здесь, скорее всего, никто не встречал. Вас бы проинструктировали заранее, по телефону, и шагали бы вы сами куда нужно, как миленькие. Но Мишка позвонить уже не мог, поэтому пришлось мне поторопиться, чтобы перехватить вас.

Яринка, так и не получившая ясного ответа на свой вопрос, повторила его уже раздражённо:

– Так что нам дальше-то делать?

– А дальше мы пойдём, милая… – И, подтверждая свои слова, Дульсинея Тарасовна тяжело поднялась на ноги. – Пойдём к человеку, который сможет отвести нас куда следует.

– Вы с нами пойдёте? – изумился Белёсый, глядя на грузноватую медлительную фигуру.

– Боишься не угнаться, голубь? – Старуха одарила его ехидной улыбкой. – А ты не боись, идти недалеко.

Не дожидаясь нас, она заковыляла к двери, но не к той, через которую мы попали сюда, а к противоположной, выходящей в город.

– Постойте! – забеспокоился Дэн. – Разве здесь можно вот так разгуливать?

– Зачем это нам разгуливать, ноги топтать? – Старуха не оглянулась. – Мы поедем, как белые люди.

– Как это – поедем? – обеспокоился на этот раз Белёсый, но послушно зашагал за ней. – На чём поедем? А если нас увидят?

– Некому видеть. И уже давно.

Что Дульсинея Тарасовна имела в виду, стало ясно позже, а пока, едва только мы ступили за дверь здания вокзала, всех отвлекло другое диво.

На маленькой и совершенно пустой привокзальной площади стояла телега, запряжённая низкорослой рыжей лошадкой. Настоящая деревянная телега и настоящая живая лошадка, словно ожившая иллюстрация из детской книжки про былые времена. Дождь, к этому моменту заметно ослабевший, барабанил по широкой лошадиной спине, на что животное не обращало ни малейшего внимания: лишь слегка прядало ушами, стряхивая с них воду. На телеге примостилась укутанная в чёрный дождевик сгорбленная фигура, также не подававшая признаков жизни.

– Ох ты ж ёб! – восхитился Белёсый, а Яринка при виде лошадки радостно взвизгнула.

Человек на телеге встрепенулся и поднял голову нам навстречу, позволив увидеть своё лицо. Древний седобородый старик, на крючкообразном носу которого косо сидели явно женские очки в тонкой оправе, подслеповато прищурился нам навстречу.

– Заводи мотор, Веня! – распорядилась Дульсинея Тарасовна, приближаясь к телеге. – Вот и наша золотая молодёжь!

Но старик не обратил на неё внимания: он смотрел на меня. Смотрел – и его подбородок начинал дрожать тем сильнее, чем ближе я подходила.

– Даечка! – вдруг сказал он дребезжащим срывающимся голосом. – Ты же Дайника, дочка Али и Марка…

Я замерла, не дойдя до телеги, впилась глазами в лицо старика, словно медленно всплывающее из тумана прошлого. Лицо, безжалостно изменённое временем и горем, постаревшее, лишившееся налёта былой интеллигентности, но, несомненно, знакомое.

– Дедушка Венедикт!

– Это тот самый дед Венедикт, о котором ты рассказывала в приюте? Тот, который у вас в деревне учил детей? – шёпотом спросил Дэн, пока мы тряслись в телеге по растрескавшемуся асфальту пустого Благовещенска.

– Да, – ответила я, всё ещё не в силах успокоиться после неожиданной встречи.

Мы с дедом Венедиктом обнялись и не могли отойти друг от друга, наперебой задавая вопросы, плача и смеясь, пока Дульсинея Тарасовна вдруг страшно не заматерилась и не начала толкать нас к телеге, напоминая о впустую уходящем драгоценном времени. Тогда дед Венедикт поцеловал меня в лоб дрожащими губами и, подмигнув, пообещал: «Наговоримся ещё, внуча». Вряд ли бы я удовлетворилась этим обещанием, но почти стихший было дождь хлынул с новой силой, и за шумом воды разговаривать стало невозможно. Дэн подсадил меня на мокрую телегу к уже сидевшим там Яринке и Яну, запрыгнул следом. Белёсый помог забраться Дульсинее Тарасовне, и лошадка, которой, наверное, уже надоело без дела стоять под дождём, рысью припустила прочь от вокзала.

Мать Михаила Юрьевича сказала правду о том, что здесь нас некому будет увидеть, это стало очевидно в первые же минуты пути. В Благовещенске никто не жил. Сам город и в лучшие времена вряд ли поражал воображение. Он не походил на Москву: с Москвой я вообще ничего не могла бы сравнить, но это был даже не полупустой Красноярск и уж точно не кипящий жизнью приморский Новоруссийск. Тут больше подошло бы выражение «город-призрак». Хотя, возможно, такое впечатление складывалось из-за серой пелены дождя, которая не позволяла видеть дальше, чем на несколько десятков метров. Поэтому казалось, будто здания выныривают нам навстречу прямо из воздуха, материализуясь на ходу, и тают без следа, едва оставшись позади. Кроме шума льющейся с неба воды, никаких звуков здесь не было: даже копыта нашей лошадки, казалось, ступали абсолютно бесшумно. В другое время мне бы наверняка стало жутко среди этой зыбкой дождливой пустоты, но сейчас я могла думать только о сидевшем впереди с вожжами в руках деде Венедикте. Его тоже можно было бы назвать призраком, восставшим из безвозвратно утерянного прошлого, не будь он таким живым и настоящим. Потому и радость нашей встречи была настоящей, живой, затмевающей и недавние мрачные события, и окружающую мокрую серость, и даже случившуюся в Москве беду. Переполняемая этой бурлящей радостью, я зачем-то начала говорить в ухо Дэну, безуспешно пытавшемуся прикрыть меня от дождя:

– Ты знаешь, я много думала: кто сумел убежать из Маслят той ночью, когда прилетели вертолёты? Мне казалось, это должны быть мужчины, наши охотники, те, кто сильнее и быстрее, но никак не дед Венедикт! Он уже тогда был старый, ходил медленно, больше всё сидел. Как он сумел убежать? А охотники, наверно, и не побежали, у них же были ружья! Может, они пытались сражаться с теми, из вертолётов…

Дэн слушал, кивал, а улица, по которой увлекала телегу наша небольшая, но на удивление резвая лошадка, постепенно менялась. Дома по обочинам становились выше, на дороге начали появляться заржавевшие автомобили, кучи странного хлама – словно кто-то куда-то переносил вещи, но по какой-то причине бросил их. Мы как раз поравнялись с огромным и некогда, наверное, красивым зданием, почти полностью состоявшим из стеклянных панелей, теперь разбившихся и растрескавшихся, когда ливень начал стремительно стихать, словно наверху чья-то невидимая рука закручивала краны. И вот уже из серой мути показалась улица, убегающая вперёд и назад, насколько хватало взгляда, и в наступающей тишине стало слышно, как хлюпают по грязи копыта лошади.

– Да неужели, ёпта? – прокомментировал погодные улучшения Белёсый – и вдруг замер, смешно, как прислушивающаяся собака, наклонив голову набок.

Я тоже прислушалась, невольно копируя его позу, и вначале не услышала ничего, кроме звуков капель, падающих с деревьев и крыш. Но потом где-то очень далеко уловила глухой вибрирующий звук. И ещё до того, как я узнала его, тело отреагировало, вбросив в кровь дозу адреналина и заставив меня резко выпрямиться. А сознание, оттерев на задний план окружающую действительность, выхватило из памяти яркую картину: ночная тайга, разбуженные люди, в панике мечущиеся между домами Маслят, и рокочущий рёв, несущийся с неба, где зависли огромные чёрные тени.

– Вертолёт… – прошептала я еле слышно, а Белёсый, наоборот, уже орал во всю силу лёгких:

– Вертушка! Эй, командир, сворачивай на хер!

И, никого не дожидаясь, он спрыгнул на дорогу, кинулся к лошади, норовя схватить её под уздцы.

Дульсинея Тарасовна и дед Венедикт, чей слух в силу возраста уже притупился, ошарашенно завертели головой, зато Дэн и Ян среагировали мгновенно – попрыгали с телеги, присоединившись к Белёсому, и общими усилиями сумели остановить её.

– Надо во двор! Под деревья! – кричал Дэн и тянул заартачившуюся от неожиданности лошадку в сторону.

Телега закачалась, мы с Яринкой схватились друг за дружку, а наши пожилые ведущие наконец-то поняли, что происходит.

– Не туда! – тонко закричал и дед Венедикт, замахав руками на парней. – В другую сторону! К торговому центру, на подземную парковку!

Мгновение спустя мы уже резво двигались к остову огромного стеклянного здания, которое, оказывается, в лучшие времена было торговым центром. Дэн и Белёсый с двух сторон вели под уздцы лошадку, а Ян бежал впереди, направляемый дедом Венедиктом.

– Левее! Где грузовик! Бордюр видишь?! За ним спуск!

Рокот стал громче, приблизился, и я невольно втянула голову в плечи, помня: именно этот звук пять лет назад положил конец всему, что было моим миром. К счастью, телега уже ускорилась и наклонилась вперёд, катясь под уклон, ныряя под здание, в тёмное пространство, где между многочисленных колонн то здесь, то там виднелись брошенные когда-то автомобили. Ещё какое-то время Дэн и Белёсый вели лошадку с той же скоростью, потом перешли на шаг и, наконец, остановились, обернувшись к нам. Светлый квадрат входа остался позади, но льющегося в него пасмурного света хватало, чтобы мы могли различить лица друг друга. Какое-то время стояла тишина, нарушаемая лишь нашим учащённым дыханием да звоном капель из темноты. Рокот вертолёта смолк, будто пригрезился.

– Это нормально? – спросил наконец Белёсый, тыча пальцем вверх, на низкий потолок. – Здесь часто вертушки летают? И если да, то почему мы, как идиоты, ехали посреди дороги?

– Нет, – качнул головой дед Венедикт, который, казалось, за эти минуты постарел ещё сильнее. – Не должно быть вертушек, в том-то и дело. Город пустой, ничего ценного не осталось. А военные дальше по берегу Амура.

Он махнул рукой куда-то в сторону и сгорбился.

– Как – дальше по берегу? – спросил Дэн, выразительно глянув на Белёсого. – А шахты? Мы слышали, что здесь есть золотоносные шахты, куда пригоняют осуждённых.

– Есть, а как же! – охотно подтвердил дед Венедикт. – Бывший Маломырский рудник. Только до него ещё километров пятьсот по тайге на север.

– Ну а разве, – Ян тоже приблизился, опёрся о край телеги, – военные не могли лететь на вертолёте с этого рудника или, наоборот, к нему?

Дед Венедикт было задумался, но почти сразу снова покачал головой:

– Не припомню, чтобы на Маломыр вертолёты летали, только грузовики обычно ходят. Однако всяко может быть, и…

Снаружи послышался знакомый рокот, все вскинули головы. Рокот приблизился, затем снова стал отдаляться.

– Кружат над городом, – заключила Дульсинея Тарасовна. – Выходит, и впрямь что-то ищут.

– Ясно, что! – фыркнул Белёсый. – Небось из Москвы уже объяснили, что надо искать.

– Почему тогда сразу на вокзале нас не дождались? – резонно возразил Ян, но Белёсого это не смутило.

– Не успели наверно. Может, слишком поздно информация пришла, сейчас только.

– Да кому мы нужны, вертолёт ещё гонять? – Яринка, разумеется, приняла сторону Яна. – Кто мы такие без Михаила Юрьевича и остальных?

– Очень даже кто! – разбила её довод Дульсинея Тарасовна. – Мы те, кто может вывести на беглецов. А они давно у церкви как кость в горле.

– Ну а кто такие беглецы? – на этот раз заспорил Белёсый, противореча сам себе. – Кучка дикарей в лесу, какой с них вред?

– Да мало ли какой… – туманно отозвалась старуха и начала сползать с телеги. – Вся задница мокрая, твою душу! Веня, ты бы хоть транспорт свой укрыл чем! Сушиться теперь как?

Я вдруг почувствовала, что у меня стучат зубы. Промокшая насквозь одежда мерзко облепила тело, а царящая вокруг подземная сырость не давала ей ни малейшего шанса высохнуть. Остальные тоже ёжились и обнимали себя руками за плечи.

– А костерок давайте! – весело отозвался дед Венедикт, ничуть не смущённый бабкиным наездом. – Всё равно до темноты теперь наружу нельзя.

Легко сказать. Воодушевлённые идеей согреться у живого огня, мы дружно кинулись на поиски растопки, но, не считая нескольких проржавевших автомобильных скелетов и десятка урн, подземный паркинг был совершенно пуст. Наступившее было общее уныние разогнал Дэн, задумчиво прищурившийся на утопленные в стене дверцы лифтов.

– А лестница тут есть? Наверху наверняка должна была остаться мебель.

Лестница, точнее, давно остановившийся эскалатор, нашлась в закутке за лифтами, но подниматься по зыбким ступеням нам строго-настрого запретила Дульсинея Тарасовна, приправив запрет парой страшилок о том, как некогда люди становились жертвами неисправных подъёмников – проваливались под их ступени и перемалывались механизмами до состояния фарша. Пришлось карабкаться по окаймляющей эскалатор балюстраде, несмотря на то что механизм его наверняка давно заржавел и перемолоть никого не смог бы при всём желании. Мне это далось тяжеловато из-за сумки с арбалетом, которую я, конечно же, взяла с собой и которая, тяжело свисая с плеча на ремне, затрудняла движения. Дульсинее Тарасовне балюстрада оказалась и вовсе не по зубам, так что она осталась внизу с дедом Венедиктом, отказавшимся покидать свою смирную лошадку.

Первый этаж бывшего торгового центра встретил нас серым пасмурным светом, падающим из разбитых окон, и удручающей разрухой. Расколоченные витрины зияли пустотой, под ногами шуршал мусор, по длинным коридорам гуляли сквозняки. Какое-то время мы впятером настороженно бродили посреди этого хаоса, пока не поняли, что здесь искать нечего. Пришлось вернуться к эскалатору.

После преодоления следующего пролёта Белёсый предложил разделиться для пущей продуктивности поиска и, как самый хитрый, застолбил за собой второй этаж, на котором мы уже находились. Спорить с ним не хотелось – тем более торопиться нам до темноты всё равно было некуда, а огромное здание манило следами былого величия, так что никто не оказался против того, чтобы подняться выше. Ян и Яринка вызвались осмотреть третий этаж, а мы с Дэном взяли на себя четвёртый, последний.

Там разрушений было меньше. Всё представляющее собой хоть какую-то ценность давно растащили, зато сохранилась относительная чистота и не наблюдалось такого погрома, как внизу. Взявшись за руки, мы с Дэном медленно двинулись прочь от эскалатора, стараясь не тревожить здешнюю тишину. Вещи, годные для растопки костра, нашлись без труда, и уже скоро мы стали обладателями трёх деревянных стульев и вороха обёрточной бумаги. Но так сразу уходить не хотелось: тем более нам как раз открылось очень интересное, с моей неискушённой точки зрения, место. Просторный круглый зал, заставленный множеством разноцветных пластиковых столов и стульев, большинство которых сейчас было опрокинуто или сдвинуто в полном беспорядке, словно кто-то в панике метался между ними.

– Столовая? – шёпотом предположила я, и Дэн кивнул.

– Почти угадала. Раньше это называли фуд-корт, от английского «фуд» – еда. Здесь продавали разные блюда и напитки, и люди, пришедшие за покупками, могли перекусить и отдохнуть.

– От английского?.. – недоверчиво протянула я, касаясь рукой одного из лёгких, как игрушки, столиков. – А разве не запрещено употреблять такие слова?

– Запрещено, конечно. Но фуд-корты были ещё до хреволюции.

– До чего? – Я уставилась на Дэна, заранее улыбаясь.

– До Христианской революции, – тоже с улыбкой пояснил он. – Мы её иногда так сокращённо называем – хреволюция.

Я, не выдержав, рассмеялась, но испуганно прикрыла рот рукой, когда эхо моего смеха гулко заметалось под высоким потолком.

– Ну да, звучит идиотично, оттого и смешно. – Дэн взял меня за руку и повёл по залу, продолжая рассказывать на ходу: – Но фуд-корты запретили не из-за названия. Просто здесь обычно продавали еду быстрого приготовления, а она была очень вредной и жирной, с различными химическими добавками, вызывающими привыкание. Поставляли её с Запада. И вот железный занавес упал, поставки прекратились, фуд-корты закрылись, нация похудела и поздоровела…

– И отупела, – добавила я, любуясь висящим под потолком огромным изображением круглого бутерброда, накрытого сверху другим таким же бутербродом, с торчащими между ними в разные стороны кусочками различной снеди. Вот интересно, а как же такая конструкция должна была помещаться во рту?

– И отупела, – грустно согласился Дэн, касаясь сумки Ральфа, висевшей у меня на плече. – Не устала ещё нести? Помочь?

– Что? – Я остановилась, вспомнив, зачем взяла сумку с собой. Ещё раз огляделась вокруг (да, этот просторный зал как ничто другое подходил для задуманного) и попросила Дэна: – Поможешь разобраться с Пчёлкой? Я ещё никогда не стреляла из арбалета.

В четыре руки мы извлекли на свет сначала колчан со стрелами, затем само оружие, грозно поблёскивавшее металлом в сером свете пасмурного дня. За тугую тетиву зацепилась книжица-инструкция. Я взяла её и хотела уже кинуть обратно в сумку, думая, что мы с Дэном вполне способны разобраться во всём самостоятельно, но книжица внезапно раскрылась от моего неловкого движения, и на пол с тихим шорохом выпал запечатанный белый конверт.

Глава 14

Туман

Мы уставились на конверт, как на ядовитую змею. Он лёг на пыльный пол – и светился там безупречной белизной, словно бросая вызов окружающей серой затхлости. У меня пересохло во рту, и я не сумела заставить себя его поднять – это за меня сделал Дэн. Нагнулся, взял конверт двумя пальцами, словно боялся испачкаться, и протянул мне:

– Возьми. Это, наверно, от твоего Доннела.

– Доннел не мой! – возразила я, но конверт взяла.

Внутри него, склеенного из плотной и бархатистой на ощупь (дорогой, разумеется) бумаги, ощущался сложенный не то вдвое, не то вчетверо лист.

Повернувшись лицом к ближайшему разбитому окну, я попыталась разглядеть содержимое конверта на свет и увидела ровные ряды рукописных строк. Я много раз сидела рядом с Ральфом в номере «Айсберга», когда ему приходилось работать, в том числе заполнять и подписывать документы, так что сейчас легко узнала его ровный, почти без наклона почерк.

– Письмо? – спросил Дэн. – Откроешь? Или хочешь прочитать его одна?

Я медленно опустила руку с конвертом и повернулась, чувствуя неожиданно сильную досаду на них обоих: на Доннела – за то, что упрямо не желает кануть в прошлое и продолжает напоминать о себе даже с расстояния тысячи километров, на Дэна – за то, что каждый раз, когда это случается, он как будто бы вежливо отходит в сторону, уступая меня Ральфу!