Лето придёт во сне. Запад

– Можно к тебе? – шёпотом спросила я, свесившись с верхней полки.

– Давай, – раздалось снизу, и всё это очень напомнило мне приют. Ночи, когда я так же спускалась с верхнего яруса кровати на нижний, чтобы, с головой забравшись под одеяло, пошептаться со своей лучшей и единственной подругой. Только сейчас вместо сонного дортуара – купе движущегося сквозь ночь поезда, освещаемое периодическими вспышками проносящихся за окном фонарей. А вместо Яринки – Дэн.

Я слышала, как он возится, отодвигаясь к стене, пока я в темноте пытаюсь нащупать босой ступнёй нижнюю полку. Кроме нас, здесь находился ещё только один человек – Белёсый, и, хотя он вроде уже давно спал на соседней верхней полке, богатырски похрапывая, разговаривать в голос всё равно не хотелось. Четвёртое место пустовало. Ещё днём его занимала Яринка – до тех пор, пока не помирилась с Яном и не ушла ночевать к нему.

Я вытянулась рядом с Дэном, почувствовала тепло его тела, услышала ровное дыхание, но это не вызвало у меня ни капли неловкости или стеснения. Напротив, лежать вот так, вместе, прижимаясь друг к другу, казалось чем-то естественным и уже давно привычным.

Накрываться одеялом мы не стали, только максимально сблизили головы, почти соприкоснувшись лбами. Помолчали, прислушиваясь к перестуку колёс под полом. С момента нашей сумбурной посадки на поезд минули уже почти сутки, Москва осталась далеко позади, и сейчас мы мчались по Уральским предгорьям. А это значит, что уже завтра днём за окнами будет Сибирь…

Словно прочитав мои мысли, Дэн шепнул:

– В Тюмени простоим почти час. Можно успеть купить телефоны на вокзале.

Я кивнула, слегка коснувшись при этом его щеки кончиком носа. О том, что нам всем нужны сотовые, мы договорились ещё утром, когда все немного успокоились и смогли прийти к мало-мальскому компромиссу. Далось нам это нелегко, а Михаил Юрьевич, которого мы подняли звонком спозаранок и сообщили, что Бурхаев на свободе, а мы уже на пути в Красноярск, только подлил масла в огонь, да ещё как! Конечно, сначала все обрадовались тому, что наш лидер вообще ответил на звонок, что он жив-здоров и свободен, что в оставленном нами доме царят мир и покой. Ян оказался прав – его отец не нагрянул туда с карательной миссией. Пока не нагрянул. По поводу того, что это временно, иллюзий не питали ни мы, ни Михаил Юрьевич, который наверняка, едва положив трубку, объявил срочную эвакуацию с заметанием всех следов. Но это уже была не наша забота.

– Думаешь, хватит денег? – спросила я Дэна.

Надо отдать должное Михаилу Юрьевичу: когда он вник в суть дела, то не стал тратить время на ругань в адрес Яна и Иги. Вместо этого, после короткого молчания, сухо сообщил, что, коли мы уже движемся в нужную сторону, задание остаётся в силе, с той лишь разницей, что теперь в целях нашей же безопасности кое-какие детали поездки изменятся. И мы будем узнавать о каждом своём следующем шаге поэтапно. Тут никто не посмел возразить, хоть и поняли, что это означает, по сути, движение вслепую. Но разве можно было теперь винить Михаила Юрьевича за утерю доверия к нашей команде?

Первые инструкции мы получили сегодня же вечером. Точнее, получил их Белёсый, поскольку сейчас и в дальнейшем Михаил Юрьевич пожелал общаться только с ним. Мотивы такого решения остались для всех загадкой, но сам Белёсый не скрывал самодовольства, когда протянул руку за единственным в нашем распоряжении телефоном. Он улыбался, пряча гаджет в карман, а я готова была топать ногами от досады – ведь теперь шансы избавиться от этой бледной занозы таяли на глазах.

И не я одна была недовольна таким распределением ролей. До сих пор мы привыкли считать Дэна нашим негласным лидером. Это никогда не обсуждалось, но казалось естественным и правильным. Видеть же в этой роли Белёсого не хотел никто. И в знак протеста на вечернем совете было решено всем обзавестись своими телефонами, чтобы быть на постоянной связи друг с другом, а в случае нужды дозвониться до Михаила Юрьевича напрямую, без ненужного нам посредника. Кое-какие деньги в нашем распоряжении были: Дэн получил их на дорожные расходы вместе с паспортами.

– Должно хватить, – успокоил он меня. – Мы возьмём самые простенькие трубки.

– Для Бранко тоже? – Я вспомнила, что посулила сербу, когда уговаривала отправиться с нами. Если получится исполнить обещание и дать ему возможность поскорее связаться с Доннелом, то хоть на этот счёт моя совесть будет спокойна.

– Для всех, – кивнул в темноте Дэн, – Это необходимо на случай, если мы вдруг окажемся оторваны друг от друга. А такое очень даже возможно.

– Почему ты так думаешь?

Дэн помолчал, посопел, но всё-таки ответил, понизив голос почти до предела слышимости:

– Не нравится мне, что Яну и Иге оставили их настоящие имена. Юрьич обмолвился, что это понадобится, чтобы направить погоню по ложному следу, а значит, ребятам, скорее всего, придётся ехать куда-нибудь отдельно от нас. Я вообще подозреваю, что до конечной цели должна будешь добраться только ты.

Я ошарашенно молчала. Удивило даже не то, что нас используют втёмную, словно пешки в некоей игре, а то, что Дэн понимает это, но всё равно едет.

– И что делать? – потерянно спросила я, не найдя других слов.

– То, что должны, – просто ответил друг. – То, что скажут.

Белёсый у себя на верхней полке громко всхрапнул, словно соглашаясь с этими словами.

– Но, Дэн, – я всё ещё не понимала, куда он клонит, – разве ты не хочешь знать, к чему нас всё это приведёт? Почему мы должны делать только то, что скажут? Мы же можем поставить Михаилу Юрьевичу условие – либо все мы до конца вместе и не расстаёмся, либо пусть посылают кого-нибудь другого!

– Я не стану этого делать, – так же спокойно, но непоколебимо ответил Дэн.

– Почему?! – Я забыла, что нужно говорить шёпотом, и почти вскрикнула, отчего Белёсый снова всхрапнул и заворочался во сне.

Мы подождали, пока он затихнет, и это дало мне немного времени, чтобы начать самую малость понимать позицию друга.

– Ты что же, – теперь я шептала еле слышно, – готов… как там сказал Михаил Юрьевич? Ставить общие интересы выше своих?

Мои волосы шевельнулись от лёгкого дуновения, и я поняла, что Дэн беззвучно смеётся в темноте.

– Эх, Малявка! – Его губы почти касались моего лба. – Я даже завидую твоей способности жить одним моментом. Ты не заглядываешь вперёд, не интересуешься ничем, что не касается тебя напрямую. Это, наверно, здорово. Для тебя. Но ответь: ради чего, начиная с приюта, мы всё это затеяли? Для чего были запрещённые книги, прогулки, стрельба из рогаток, ваш с Яриной побег? Разве мы с тобой не говорили о том, как хотим всё изменить? И что для этого нужно найти тех, кто думает так же, как и мы? Других.

Мне очень не хотелось отвечать. Я понимала, что мой ответ разочарует Дэна, возможно, даже оттолкнёт, но промолчать, а тем более соврать, тоже не могла.

– Я хотела только убежать на Запад, как сказала мне моя мама. Я всё делала лишь для этого.

– Знаю. – Как ни странно, голос Дэна звучал по-прежнему доброжелательно. – Но тогда ты была ребёнком. Сейчас тебя, конечно, тоже нельзя назвать взрослой, но неужели ты с тех пор совсем не стала мыслить иначе?

– Стала, – ответила я, но, прежде чем Дэн успел обрадоваться, пояснила: – Раньше я хотела попасть туда, где мне будет хорошо. Теперь хочу найти родителей, потому что с ними мне будет хорошо везде. Остальное меня не волнует.

– И ты никогда не думала, что, вместо того чтобы бежать туда, где будет хорошо, можно сделать так, чтобы хорошо было здесь?

Я вспомнила Оазис. Бетонный пирс, к которому день и ночь причаливали юркие катера и белоснежные яхты, сходящих с трапов богато одетых гостей – сильных мира сего, высаживающихся на этот не отмеченный ни на одной карте остров, чтобы вкусить удовольствий, запрещённых там, откуда они приплыли. И чтобы потом, вернувшись, делать вид, будто свято придерживаются той лживой морали, что навязывают народу. И ответила на вопрос Дэна:

– Я не верю, что здесь может быть хорошо.

– А вот это зря, – серьёзно шепнул он. – В истории хватает примеров, когда люди заставляли меняться мир вокруг себя. Главное – поверить, что это возможно. Русь была когда-то страной свободных людей, не слушающих поповские россказни. Она снова может стать такой, и тогда нам не понадобится никуда бежать.

– И сколько на это уйдёт времени? Мы не доживём.

– Ещё как доживём! Революции свершаются мгновенно, в этом их притягательность для народа.

– Так всё-таки революция?! – не спросила, а скорее утвердила я для себя.

По голосу Дэна было слышно, что он поморщился.

– По сути, да, но мне не нравится это слово: напоминает ту революцию, которая привела ко всему этому мракобесию, – Христианскую. Я предпочитаю говорить – восстание. Ведь мы просто хотим вернуть то, что было раньше.

– И поднять железный занавес? – задавая этот вопрос, я почему-то думала про Ральфа Доннела. Ральфа, который сейчас не может попасть на Русь.

– Желательно, хотя пока думать об этом слишком рано, – ответил Дэн и дунул мне в переносицу. – Но боюсь, пройдёт много времени, прежде чем остальной мир снова сможет принять нас.

Мы замолчали, вслушиваясь в мерный стук колёс. Вагон покачивало, Дэн ровно дышал в каких-то миллиметрах от моего лица, и это было так удивительно не похоже на всё, что происходило в последние дни, что казалось почти нереальным, а оттого – несерьёзным. Не хотелось думать ни о каких важных делах, не хотелось ни беспокоиться о завтрашнем дне, ни тем более определяться в своём отношении к грядущей революции или восстанию, как это ни назови. А хотелось мне спать. И ещё, где-то в глубине души, чтобы Дэн обнимал меня, пока я сплю.

Он, словно услышав эту потайную мысль, придвинулся ещё ближе, хотя казалось, что ближе уже невозможно, но не обнял меня, как я ожидала, а попросил едва слышно:

– Будь с нами, Дайка. Со мной.

Сон уже забирал меня в мягкие кошачьи лапы, но я нашла в себе силы пробормотать:

– Я же ничего не знаю. Я даже не знаю, кто вы… другие?

– Мы – Летние, – ответил Дэн, и сон отпрянул, уступая место удивлению. Я даже приоткрыла глаза, хоть и не увидела в темноте лица друга.

– Кто?

И он торопливо, словно боясь, что я усну, не дослушав, начал говорить:

– В прошлом веке была такая книга – «Рассказ служанки», я хотел достать её для вас с Яринкой, тогда, в приюте, но не сумел. Эта книга ещё до Христианской революции не всем нравилась. Так вот, в ней написано, как будто то, что сейчас творится у нас, произошло на Западе. Смешно, правда? И там тоже появилось сопротивление, подполье, и вот они называли себя «Мой день».

– Почему?

– Не помню. Я эту книгу прочитал сразу после того, как меня вытащили из колонии, а я вообще плохо помню что-то из того времени.

Вот теперь сон слетел с меня окончательно. Колония! Колония для несовершеннолетних, куда Дэн попал по моей вине! Из-за того, что я не была достаточно осторожна и позволила Агафье узнать о нашей дружбе. А теперь, когда, спустя столько времени и столько событий, мы наконец-то сумели воссоединиться, я даже не спросила о том, как жил всё это время тот, кого я считала своим лучшим другом…

Краска бросилась мне в лицо, и я порадовалась тому, что в темноте Дэн не может этого видеть. Да что со мной случилось? Почему счастливая весточка о живых родителях превратила меня в эгоистичную дрянь, равнодушную к самым близким людям?!

А Дэн продолжал говорить, не подозревая о захлестнувшей меня волне стыда и раскаяния:

– Для наших эта книга много значит – слишком уж похожи истории. Как некий знак, понимаешь? И однажды кто-то решил тоже использовать слова «Мой день» в качестве пароля. Потом настало время пароль менять, и «мой» заменили на «летний», и уже этот пароль продержался долго. И так совпало, что в то время нашим очень везло, этот пароль стал чем-то вроде талисмана, счастливой звезды! Постепенно мы и себя начали называть «Летний день», а позже просто Летними.

Я почувствовала, как, несмотря на сонное вагонное тепло, по спине пробежал озноб. Некий знак, да? Похоже, что теперь и я его получила.

Перед моими широко раскрытыми глазами из темноты вдруг соткался высокий и светлый купол приютской церкви, лаковые доски клироса, косые солнечные лучи, падающие на него через витражные окна… падающие на меня. Стоя под ними, я пою, запрокинув голову и опустив ресницы, так, чтобы солнечные блики играли на них крошечными радугами. Пою «Медвежью колыбельную» и представляю, что я и есть тот самый медведь, который проснулся посреди зимы и которому всего-то нужно снова уснуть для того, чтобы сразу наступило лето. Я завидовала этому медведю, потому что у меня уснуть не получалось, и я была вынуждена жить среди безжалостной зимы, куда меня вырвали из тёплого родительского дома. Из лета. А зима длилась и длилась, она не кончалась даже в Оазисе под жарким южным солнцем – оно было фальшивое, как и синее море, и жёлтые пляжи… Всё это не давало настоящего тепла, того, что может греть не только снаружи, но и изнутри. Такое тепло могло бы дать только лето из «Медвежьей колыбельной», лето, которого я ждала все эти годы.

– Лето придёт во сне, – невольно прошептала я строчку из песни, и, будто эти слова тоже были неким паролем, из темноты протянулась ладонь Дэна, погладила меня по правой щеке, той, где под уродливым коричневым пятном прятались еловые лапки.

– Будь со мной, Дайка. – Тёплое дыхание щекотало мои губы. – Стань Летней.

И, зачарованная этим словом, этим посланным мне откуда-то знаком, я ответила:

– Хорошо.

А потом закрыла глаза и подалась вперёд, стирая разделяющее нас расстояние.

Глава 10

Тайга

Жила-была в дремучем лесу одна девочка. Жила она там с мамой, папой и другими людьми, которым дремучий лес нравился больше городов. Девочка собирала грибы и ягоды, дружила с животными, умела стрелять из рогатки, определять стороны света по звёздам и деревьям. Девочка была счастлива: она не думала, что её маленький мир может рухнуть. Но однажды это случилось, и девочка оказалась далеко-далеко, в чужих краях, с чужими людьми, которым не было никакого дела до чувств и желаний девочки. Шли годы. Девочка росла, превратилась в юную девушку и сразу – слишком рано – в женщину. Она стала лгуньей, поджигательницей, бродяжкой, наложницей, убийцей, и в ней больше ничего не осталось от той малышки, что дышала хрустальным воздухом тайги. Но тайга была прежней. Тайга стояла такая же – зелёная и вечная, мудрая и молчаливая. И когда они снова встретились, тайга и девочка, пусть и разделённые пока мутным стеклом вагонного окна, девочка вдруг поняла, что всё ещё можно исправить.

– Дайка, ты плачешь? – испуганно спросила Яринка, вставая рядом со мной в коридоре купейного вагона, где я замерла у окна, глядя на проносящийся за окном рассветный пейзаж.

Пейзаж был, несомненно, тайгой, хоть ещё и не моей. Моя тайга выглядела иначе. Она, состоящая в основном из хвойных деревьев; вековых елей, сосен, кедров, пихты – переливалась приглушенными тёмно-зелёными и лиловыми тонами. Здесь же лесной массив был куда пестрее: его разбавляли белые стволы берёз и светло-зелёный покров лиственниц, а лучи встающего солнца пробивались сквозь не слишком густые кроны и рассыпали тысячи зайчиков по траве и кустарнику, придавая картине воздушность и прозрачность. Но всё равно это была уже настоящая тайга, бесконечная и дремучая.

– Нет, не плачу, – ответила я на вопрос Яринки и не соврала.

Я не плакала – я беззвучно смеялась, прижимая руку ко рту и вздрагивая плечами, не зная, как иначе дать выход охватившим меня эмоциям. Слишком неожиданной оказалась эта встреча: я проснулась на рассвете, поднялась, ещё почти дремлющая вышла из купе и сразу увидела тайгу. Она была совсем рядом, проносилась за вагонными окнами, в приветствии протягивая ко мне многочисленные руки ветвей. Я не знала, где мы сейчас находимся, через какие края проезжаем: последнее, что запомнилось перед погружением в сон – постепенно исчезающие в сумерках поля и перелески Тюменской области. Но мы уже наверняка были в Сибири – и продолжали двигаться на восток, в сторону огромного Красноярского края.

– Тайга, – сказала я Яринке, не зная, как ещё объяснить свой нервный смех, похожий на рыдания. – Тайга!

Но подруга, как всегда, поняла меня. Обняла одной рукой, прижалась, и несколько молчаливых минут мы вдвоём любовались проносящимся мимо бесконечным лесным пейзажем.

За спиной щёлкнула, открываясь, дверь купе, и выглянул заспанный Дэн. Упёрся в меня тревожным взглядом.

– Дайка?

– Я здесь, – поспешила ответить я. – Всё в порядке, сейчас приду.

Дэн кивнул и исчез, а Яринка радостно шепнула:

– Беспокоится! Почувствовал, что тебя нет рядом, – сразу проснулся.

Я сумела только неловко кивнуть и поспешила снова отвернуться к окну, пряча счастливую улыбку, машинально прижимая руку к животу под солнечным сплетением, где с позавчерашней ночи угнездилось ровное приятное тепло. То самое тепло, которого все эти годы мне так не хватало, – маленький кусочек моего долгожданного лета.

Но когда мне удавалось скрыть что-то от Яринки?

– Ну расскажи уже! – простонала она. – Целовались?

Я чуть помедлила с ответом. До сих пор мне были известны другие поцелуи. Настойчивые и бесцеремонные поцелуи Ральфа Доннела. С Дэном всё оказалось совсем не так. Он не проталкивал свой язык между моими губами, не клал по-хозяйски ладонь мне на затылок, фиксируя в удобном для себя положении, не запрокидывал мою голову назад до ломоты в шее. Дэн делал всё слишком бережно, слишком нежно, его прикосновения казались зыбкими, и, для того чтобы убедиться в их реальности, хотелось уже самой прикасаться, прижиматься, ловить губами губы, стараясь удержать и продлить мгновения воздушной близости.

– Целовались, – ответила я Яринке и не сумела сдержать волнительного вздоха – слишком живы были воспоминания.

Подруга заметила это, расцвела и уточнила:

– Только целовались?

Только целовались. И это тоже было необычно, потому что с Ральфом у нас за поцелуями всегда следовал секс. Но Дэн даже не пробовал меня трогать нигде, кроме лица и волос, по которым он раз за разом проводил кончиками пальцев, словно желая убедиться, что я действительно здесь, с ним. Сколько продолжались эти невесомые поцелуи и прикосновения на тесной купейной полке? Я не помню. Я не помню даже, как мы уснули, – только то, что сон мой тоже был невесомым и воздушным. А первое, что я увидела утром, – длинные ресницы Дэна прямо у себя перед глазами. И, словно почувствовав мой взгляд, они затрепетали, поднялись…

Тепло в животе усилилось, начало распространяться по всему телу, и у меня снова сбилось дыхание.

– У-у-у, подружка, – протянула Яринка, глядя на меня с весёлым изумлением, – Да ты вляпалась!

Это точно. Начиная с нашего первого совместного пробуждения, мы с Дэном не расставались. В соседнее купе к остальным пришли вместе, в Тюмени на перрон сошли вместе, сотовые телефоны покупали вместе, в вагон-ресторан ходили вместе, а на следующую ночь ушли спать – тоже вместе. Жаль, что целоваться в темноте на этот раз не получилось: Белёсый никак не хотел засыпать, не гасил свет у себя над верхней полкой, ворочался и вздыхал. Он был очень недоволен тем, что теперь связь с Михаилом Юрьевичем есть не только у него, а почти все деньги, выданные нам на дорогу, потрачены. Но я чувствовала, что мы всё сделали правильно. Телефоны были необходимы, возможность связаться друг с другом в любой момент была необходима. Что бы там ни задумали лидеры сопротивления, какие бы планы ни строили на эту поездку, я не позволю им себя контролировать. Нет во мне пока той преданности делу, которая диктует Дэну смириться с чем угодно, что только может пойти на пользу Летним.

Снова щёлкнула и поехала в сторону дверь, на этот раз – соседнего купе. Выглянул Бранко и, увидев меня, многозначительно повёл бровями. Вчера, получив на руки свой телефон с новой сим-картой, он заметно оживился, перестал хмуриться и отвечать на вопросы невпопад, но если это и заметил кто-то кроме меня, то не подал виду.

– Доброе утро! – сказала Яринка сербу, и он, кивнув в ответ, направился в конец вагона, перед этим ещё раз пристально посмотрев на меня.

– Слушай, – неловко бормотнула я подруге, – давай потом поговорим, я же вышла… это… в туалет мне надо.

– Смотри, Дэн совсем тебя потеряет, – хихикнула она, но посторонилась.

Бранко я увидела там, где и ожидала: в тамбуре. Тонкий и изящный, он стоял у вагонных дверей, и по его бледному лицу скользили золотые лучи встающего над тайгой солнца. Друг не поднял головы при моём появлении: всё его внимание было сосредоточено на новом телефоне. Я шагнула через порог, но не успела ничего сказать – Бранко протянул его мне. Я машинально взяла гаджет и лишь тогда подняла на серба вопросительный взгляд.

– Ответь, – шепнул он одними губами, настойчиво подталкивая мою руку вверх.

Подчиняясь его требовательному жесту, я прижала трубку к уху и опасливо произнесла:

– Слушаю.

Конечно, я ожидала услышать Михаила Юрьевича: кто ещё мог звонить мне, учитывая, что все остальные находились здесь же, в поезде? Но в трубке сквозь шорох разделяющего нас пространства раздался почти уже забытый, но всё равно сразу узнанный мною голос:

– Привет, Лапка.

– Как ты, лесная малышка? – сказал Ральф где-то далеко-далеко от просыпающейся под утренним солнцем тайги, от бегущей через неё серебряной нити рельс. – Я беспокоился.

Летнее тепло, со вчерашней ночи поселившееся где-то чуть ниже моего солнечного сплетения, пропало, уступив место знакомой пустоте. Я отступила на шаг и беспомощно прислонилась к подрагивающей в такт колёсному ритму двери тамбура.

– Р… Ральф? – Имя, которое раньше произносилось так легко, сейчас застряло хрипом в горле, и я закашлялась, прижав ладонь ко рту.

Ральф растолковал мою реакцию по-своему.

– Прости, Лапка! – горячо заговорил он в трубку. – Прости за всё, что произошло с тобой в Оазисе! Я не знал об этом, Ирэн и Карл обманули меня. Прости, что не смог приехать, когда обещал, обстоятельства оказались сильнее. Но я всё исправлю! Бранко сказал, вы едете в Красноярск? Куда потом?

Всё ещё до конца не осознав реальность нашего такого нежданного разговора, я тем не менее ответила сразу, подчиняясь давней привычке слушаться своего покровителя:

– Мы сами не знаем, куда потом. Нам ничего не говорят заранее, так безопаснее…

– Разумно. – Я ясно увидела внутренним взором, как Ральф деловито кивнул. – Значит, так, слушай внимательно. Я буду выходить на связь с Бранко каждый день и от него узнавать о ваших передвижениях. По моим прикидкам, ехать вам ещё далеко, в Забайкалье. Так что время есть, и я обязательно придумаю, как вытащить вас.

Я отчаянно затрясла головой – нет, не надо меня никуда вытаскивать! – но Ральф, разумеется, этого не увидел.

– Держись, Лапка, – сказал он, мгновенно меня тон с делового на ласковый. – Ты натерпелась, но это позади. Скоро я заберу тебя туда, где ты будешь в безопасности, обещаю.

Боже, как рада я была бы услышать это год назад, в Оазисе! Как я тогда не смела даже намекнуть Ральфу о том, что хочу вырваться с острова, что мечтаю о Западе! И вот он говорит слова, которые раньше прозвучали бы для меня пением ангелов, а я стою, прижимая телефон к уху онемевшей от напряжения рукой, и ничего не чувствую…

– Эй! – Подняв глаза, я обнаружила, что Бранко тянет у меня из рук свой мобильник, в котором загадочный шорох пространства уже давно сменился равнодушными гудками. – Проснись, чего застыла?

– Ральф звонил, – зачем-то сообщила я то, что он сам прекрасно знал.

Серб улыбнулся во все тридцать два зуба.

– Не совсем. Это я ему звонил. И даже не ему, а Ирэн.

– Ирэн?!

– Номер Ральфа недоступен: думаю, дозвониться за границу с обычной симки вообще невозможно. Я уже было приуныл, но решил звякнуть в Оазис, так, на всякий случай. И не зря! Доннел-то там, представляешь! Прорвался-таки на Русь!

– Круто… – машинально пробормотала я, всё ещё не в силах стряхнуть с себя холодное оцепенение.

Бранко перестал улыбаться и всмотрелся в моё лицо.

– Что такое, бэби? Ты не рада?

Я беспомощно пожала плечами, не зная, как облечь в слова охватившее меня смятение. Голос Ральфа, такой знакомый, спокойный, надёжный, когда-то олицетворявший собой защиту от всех бед, теперь прозвучал зловещим эхом прошлого, злым роком, настигшим меня тогда, когда я уже поверила, будто ушла от него.

Бранко закатил глаза:

– Только не говори, что не можешь расстаться с Денисом и поэтому остаёшься здесь! Денис, конечно, хороший парень, но Доннел как бы козырнее! И, поверь, он далеко не ко всем так рвётся на помощь! Ты для него что-то значишь, а это дорогого стоит.

Я не нашлась с ответом и лишь недоумённо пожала плечами. Конечно, я не могу оставить Дэна! Как и Яринку. И Яна, и Игу, и Михаила Юрьевича, и даже Белёсого, раз уж он, будь неладен, увязался с нами! Но главное – как я могу бежать куда-то, когда всего несколько дней отделяют меня от встречи с родителями, на которую я уже не надеялась?