скачать книгу бесплатно
– Надеюсь, – Панегирик взглянул на Горыныча, но тут же отвел взгляд.
– Н-да. В прошлый раз ты был побойчее.
– В прошлый раз я ого-го кем был.
– Вот именно, ого-го! Лошадь да и только.
– Да Вы что…, Алексей Горанович.
В это время несравненная мисс Вау изловчилась и пырнула мечом несравненную мисс Упсс. Красная взвесь, расширяясь и закручиваясь, быстро окутала дуэлянток, расползлась по стеклу аквариума, скрывая движение русалочьих тел так, что и понять, что же происходит там, за стеклом, в толще помутневшей воды, было невозможно. Зрители взревели как во время футбола, когда забивается гол. Горыныч сморщился и махнул рукой. Экран погас и снова превратился в ковер с розовой неподвижной русалкой, русалкой привычной, без грубого металла в руках и стремления заколоть соперницу.
Панегирик вскочил со стула и, хотя Горыныч ничего не сказал, принялся оправдываться:
– Вы, Алексей Горанович, не подумайте ничего такого, кинжалы ненастоящие, при ударе лезвие уходит в рукоятку, а в воду льется краска…
– Я ничего такого и не думаю…
***
– Видите, товарищи, я ничего не придумал, все именно так и было. А после, Алексей Горанович, вы напомнили своему помощнику, кому он обязан своим появлением.
***
– Ты, видимо, забыл, что тебя на самом деле нет. Тебя выдумал сумасшедший чародей, возомнивший, что у каждого дон Кихота должен быть свой Санчо Панса. Ха! Санчо Панса, содержащий на старости лет дом терпимости. С русалками. Буэнос ночес, кабальеро!
– Не дом терпимости. Театр. И не на старости лет. У меня еще все впереди…
– Театр! Без номерков, но с номерами.
Панегирик оглянулся на ковер с русалкой:
– Театр, театр… Просто гостей немного. Кстати, они наверняка потеряли меня…
– Они уже дошли до кондиции, и далее ты им не нужен.
***
– Прошу прощения, товарищи, но вы оба так агрессивно молчите, что мне неловко. Вот Виталий со мной разговаривал охотно. Может, мне вам про него рассказать. Я ведь так понимаю, что история ваша с ним тогда же, тринадцать лет назад началась.
– Я, кажется, догадываюсь, кто вы такой, – угрюмо проговорил Горыныч, поднялся, подошел к столу и бросил скальпель в карандашницу. Вынул оттуда остро отточенный карандаш. Арсений Игнатьич отпрянул в сторону. Горыныч по-мефистофельски заулыбался. – А что, наш покорный слуга, не проявите ли вы инициативу?
Горыныч ткнул карандашом в тонкую пачку бумажных листов, лежащих на столе.
Ну вот, господа, так и бывает: работаете вы, работаете над текстом, и вдруг один герой протыкает лист писчей бумаги, который вы только что вынули из принтера. А потом буковки собираются вокруг карандашного укола, и его лицо проявляется хоть и схематично, но узнаваемо. И на лице этом неудовольствие… и догадка.
– Знаете что, наш покорный слуга, вы слишком передоверились этому Арсению Игнатьичу. Свою работу надо делать самому, аутсорсинг здесь неуместен.
– Господь с вами, Алексей Горанович, какой аутсорсинг! Я понимаю, что ваше дело в повествовании магистральное, но у нас будет много ответвлений и небольших историй, это придает тексту объемность. Проза ведь не стихи, в ней жирок нужен. Не подумайте, что я стихи ругаю, я понимаю, они ваш инструмент, и об этом обстоятельстве, кстати, мы тоже в свое время расскажем, чтобы всем все было понятно…
– Расскажите. Только, пожалуйста, расскажите сами, без Арсения Игнатьича.
– Да чем же он вас так рассердил. Типичный сталкер, проводник по заброшенным зонам наших интересов и судеб, они ведь так сплетены и запутаны, что нам самим иной раз не разобраться. Выдумывать, конечно проще одному, и даже лучше одному, а вот когда приходится описывать реально происходящее, пусть даже происходящее в чьей-нибудь голове…
– Неужели вы, наш уважаемый покорный слуга, не понимаете, что «происходящее в чьей-нибудь голове» не терпит вмешательства других голов, как медный провод не терпит соединения с алюминиевым.
– Ну уж, Алексей Горанович! Разве бытописателю не могут помочь другие свидетели означенного быта? Разве, излагая свои мысли, вы не опираетесь на мысли других? И вообще, что плохого, например, в том, что Арсений Игнатьич вам и Панегирику про Виталия расскажет… Вы ведь уже многое позабыли, тринадцать лет прошло, а Панегирик и вовсе ничего не знает. А вы его послали с Виталием разговаривать. Разговаривать, можно сказать, с листа. И что он наговорил. Вы этим довольны?
– Упрек принимаю. И потому прошу, расскажите про Виталия сами. Тем более, есть чьи-то головы, в которых живет идея, что он ваш сын.
– Это, Алексей Горанович, уже никуда не годится!
– Вы же сами сказали, что, излагая свои мысли, мы опираемся на мысли других…
– Если бы он был мой сын, мы бы с вами были хорошо знакомы, более того, тринадцать лет назад наши гаражи стояли бы по соседству. Или вы забыли, Алексей Горанович, как тогда Виталий, плутая по своему обыкновению по двору, забрел в гаражный массив, где и встретил вас. Вы возились со своей серебристой «десяткой». Он видел вас и раньше, когда вы с его отцом разговаривали, поэтому и подошел без боязни, и громко поздоровался. И случился у вас с ним разговор, и подарили вы ему книжицу, похожую на обычный синий ежедневник. С нее-то все и началось. Неужели ничего этого не помните?
– Помню. И менее всего хочу слышать это от посторонних, вроде товарища Путевого.
– Товарищ Путевой уже отбыл по своим делам. И он-то как раз мог бы рассказать что-то свое. Не лживое, а свое. А зачем вам мой рассказ, тем более, если вы меня считаете отцом Виталия? И Панегирик вам зачем? Тринадцать лет назад вы сами с этой историей справлялись.
– О-хо-хо… А дело все в том, что прямое волшебство помочь никому не может, может только навредить. Усыпить, например, до смерти яблочком наливным. А чтоб разбудить, оживить, королевич Елисей нужен, чтоб сам, своими руками гроб хрустальный расколотил. Королевичу можно помочь, но окольными путями. Пушкин это хорошо понимал. А я тринадцать лет назад – нет.
– Ах, вот как оно у вас получается. Цинично.
– А как еще в двадцать первом веке о волшебстве можно разговаривать? Ощущение чудес давно промотано, на серебристые седаны пущено.
На листе бумаги проявилось несчастное лицо Панегирика.
– Теперь я понимаю, почему я такой недоделанный получился.
– Понимаешь, Панегирик? Вот и молодец. Получались бы такие, как ты, доделанными да молодцами хоть куда, человечество давно достигло бы своей мечты об абсолютном слуге. А после этого оно окончательно улеглось бы на обобщенный диван и уснуло. Поэтому ты, Панегирик, расти теперь и развивайся сам. А помощь твоя понадобится.
Буковки дрогнули, изображение Горыныча поколебалось, но устояло.
– Еще вопрос, наш уважаемый слуга, будет ли в тексте кошка? Искусственные котята-сфинксы не в счет.
– Новое дело. Как же кошка с Бонифацием уживется?
– Запросто. Не будет же Бонифаций бегать за ней со страницы на страницу.
– Появится кошка, потребуется канарейка?
– Нет, только не канарейка. Лучше щегол.
– Ладно, господа, мы уже пошли не туда. По существу сказанного будем считать, что мы прояснили позиции.
– Кх-м…
– Что, Панегирик?
– Мне пока ничего не ясно…
***
…С глубоким вздохом Виталий разгрузил свой ранец, и ежедневник опять, как специально, напомнил ему о себе, оказавшись поверх стопки учебников и тетрадей. Издав утробное рычание, Виталий распахнул синюю книжицу и остолбенел. На первой странице красовались стихи, продекламированные Горынычем в гараже:
«Ох-хо-хо-хохонюшки,
Тяжко жить Афонюшке
На чужой сторонушке,
В РСФСР…»
Стихи были написаны очень красиво, каллиграфическим почерком. Виталий машинально перелистнул страницу ежедневника и уткнулся взглядом в следующий лист. Ну вот, опять Горыныч и его проделки. Лист вызывающе дразнил тремя размашисто и не очень аккуратно написанными строками. Виталий судорожно проморгался, но строки не исчезли:
«На – поле – он
С – нег
Кол – лекция»
«Вот это Горыныч! Ай да Горыныч! Ничего же этого в школе не было». Тем не менее строки были. И не исчезали. Виталий несколько раз провел по ним указательным пальцем, но все осталось по-прежнему. Три слова, одно из которых имя собственное, разбиты на части, и каждая часть тоже слово. Какая-то дурацкая игра. «Похоже на тест по определению IQ, – улыбнулся Виталий, – найдите лишнее слово. На – поле – он, – это понятно. «Он на поле». Кол – лекция – лекция, а за нее «кол». Ха, лучше «двойка». С – нег? «Нега, нега, нега – такое слово есть, а вот множественное число, да еще родительный падеж? Где-то это есть. Ага, у Пушкина». «Неги» были в каком-то стихотворении, но на книжных полках в двух шкафах Виталий отыскал только «Евгения Онегина». «По-моему, и здесь это должно быть». Следуя своей оставшейся с раннего детства привычке, Виталий заглянул сразу в конец маленького томика «Классиков и современников». На 248-ой странице, в самом низу: «Итак, я жил тогда в Одессе…»
Какая еще Одесса? А где Онегин, Ленский, Татьяна? Виталий перевернул несколько страниц:
«Что устрицы? Пришли! О радость!
Летит обжорливая младость
Глотать из раковин морских
Затворниц жирных и живых
Слегка обрызгнутых лимоном».
Виталий радостно хрюкнул и захлопнул книжку. Хотел было поставить на место, но уж больно понравились жирные и живые затворницы. Снова открыл, пролистал пожелтевшие сверху от солнца страницы:
«Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался… хижина качнулась[1 - стихи А.С.Пушкина]…»
Вот те на! Вроде бы все не так было. Ленский с Онегиным стрелялись. А еще… А еще здесь, по-моему, статуя ходила. А впрочем, кто его знает. Виталий снова захлопнул книжку и вернул ее на полку.
«Раз – дался
Качнул – ась», – отозвался ежедневник на шелест переворачиваемых страниц.
***
А наутро весь снег растаял. Чернота двора, смешанная с мертвой желтизной снова обнажилась и стала еще непригляднее, чем до вчерашнего дня. Грязь тяжело оттаяла и снова захватила землю в липкий и отвратительный полон. Столбик термометра поднялся до двух градусов красного цвета, и свежесть спряталась до лучших времен где-то там, на севере, в центре Ледовитого океана, на макушке планеты. А скорее всего, растворилась в воздухе почти бесследно, не найти ее теперь, пока снова на голые ветки инеем не осядет, холодный ветер не оседлает. Не то что идти по улице, глядеть на нее сегодня не хочется.
Виталий флегматично брел по двору, опустив голову и плавно жестикулируя руками. Сегодня три урока, а потом весь класс идет в музей. Весь класс идет, а Виталий нет. Есть дела и поважнее. Книжица горынычева надежно спрятана дома. Мало ли чего! Чудесное утро, конечно, не может закончиться плохо, а вот сегодняшнее – запросто. Бр-р. Так что, после школы – сразу домой. Собраться духом и провести научный эксперимент.
Но как отказать себе в удовольствии поразмышлять обо всем заранее. «Что же мы имеем, – смакуя, подытоживал Виталий, сидя на химии, – первая запись (стихи про Афонюшку) появилась не тогда, когда ее Горыныч декламировал, потому что книжицу он мне дал пустую. И в школе ничего не было. Запись появилась позже. Когда, неизвестно, я ее увидел уже дома. Точно так же, как и первые слова вразбивку. С этими словами не все ясно, ведь в школе я страниц не переворачивал. Но у гаража ничего не было, это точно. А сегодня утром – еще два слова, причем из Пушкина. Из того места, которое я читал вечером. Как там? «Где устрицы? Пришли! Вот радость… Летит обжорливая младость… Глотать их жирных и живых… Слегка обрызнутых лимоном…» Потом про хижину. И про Онегина с ножом. Не так уж и много слов, которые можно разбить на два-три слога, чтоб они тоже были словами. Да и то, что удалось разделить в тех отрывках – не ахти! «Дался», «раз.» Дурацкая «ась» вдобавок… Это называется, вопрос глухой старухи… И зачем нужны такие разделения. Что мне Горыныч хочет впарить? Это ведь не тест… Разделил – собрал. То одни слова, то другие… Вон, как реакция Белоусова-Жаботинского, то синий цвет, то красный в колбе с мешалкой. То синий, то красный. Химические часы, как никак. А может быть, часы? В них дело. Но при чем здесь часы? Качнулась… Раздался… Качнулся маятник. Раздался бой курантов… Вон как хорошо получилось. Раз – и на поле он. Ась?.. Вот тебе и «ась.» Раз – и за лекцию кол… Жирный кол в журнал. Раз – и выпал снег. Выпал, а потом растаял. Чепуха какая-то. А про куранты хорошо получилось:
Качнулся маятник. Раздался бой курантов
Две стрелки ввысь направили концы
«Нет, со стрелками что-то не то».
Две стрелки ввысь…
Две стрелки вверх…
«Ввысь, вверх, ввысь, вверх… нет».
Две стрелки…
«Дались эти две стрелки. А что? Две, так две. Сколько их еще может быть. Нет же секундных стрелок на башенных часах. Минутная и часовая, но зато здоровые, как пики».
И пики стрелок… целят в небосвод
«Небосвод…, а может, облака?»
И пики стрелок целят в облака
«Пусть пока и так, и так будет».
На площади… на площади… курсантов
…бантов
…гарантов
На площади строй… курсантов
На площади строй выбритых курсантов
«Выбритых, ха-ха. Ну ты, Виталик, совсем уже».
На площади… строй молодых курсантов
«Вот, вот, „молодых“. Только к чему здесь курсанты? Диктанты, вот что нужно. Точно, диктанты».
Качнулся маятник. Раздался бой курантов.
И пики стрелок целят в облака.
А я пишу скучнейшие диктанты
«Облака, облака… Ездока… Пока… Издалека!»
