скачать книгу бесплатно
– Так я и думала! Королевский гамбит.
– А что такого?
– Да ничего. Не люблю я его.
«Не любишь? Как можно любить или не любить гамбит? Нет, точно чокнутая. И дедуля такой же. Доверил им Бонифация. Надо будет его как-нибудь незаметно увести. На прогулке подкараулить».
– Когда с Бонифацием гуляешь?
Рупия посмотрела на Виталия с подозрением. Взгляд он выдержал. Но ответа не дождался…
Приложение 2 к главе 1. Плетеный
Плетеный, как вы, господа, быть может, догадались, не человек. Но похож, очень похож на человека, живет рядом с людьми и, а может даже, и за их счет.
Плетеный прогуливался. Плетеный просто шел себе по парку, не имея намерения с кем-то что-то обсуждать. Плетеный отдыхал, и раздумывал, что делать дальше, интернет ему становился тесен, реальный мир был незнаком, холоден, но он все больше вытягивал его из мира виртуального, все больше хотелось просто ходить по улицам и глазеть на людей, пока пытаясь угадать, каков у них ник в социальных сетях, и какова фотография на личной страничке, но и это уже становилось неинтересно, а что же интересно, он пока не мог для себя сформулировать.
Плетеный проходил мимо компании из трех мужчин. Мельком он взглянул на них, и зафиксировал для себя, что мужчины сильно пожилые и уставшие.
«Прошу прощения, товарищи, – услышал Плетеный, проходя. – Вот идет странный молодой человек, который, может быть, даже не знает, что Вторая мировая война началась первого сентября тридцать девятого года, но ведь он от этого незнания нисколько не страдает». «А и правда, – подумал Плетеный, – я ничего не знаю про Вторую мировую войну, и не страдаю от этого. А почему? А потому что нет запроса. Будет запрос, и я все, что спросят, узнаю».
Плетеный подошел к собеседникам. Те слегка напряглись. Но он спокойно сказал им, что ничего не знает про войну, потому что нет запроса.
– И как же сделать этот запрос, – расслабившись, насмешливо спросил один из мужчин.
– Зайдите на мой блог pletenyi.livejournal.com, задайте вопрос в форуме, и я вам отвечу. А точнее, ответит кто-нибудь, кому я переадресую ваш запрос.
– Прошу прощения, товарищи, а если я хочу узнать, почему, живя здесь, в настоящем, я остаюсь там, в прошлом, такой запрос вы тоже кому-нибудь переадресуете?
– О, вот с таким запросом не будет ничего сложного. Я сдам вас куче психологов, и они с превеликим удовольствием, разделают вас на порционные кусочки, и каждый приготовит свое блюдо, это будет пиршество для десятка гурманов, как минимум.
– Ну, хорошо. А если моим запросом будет картина, исполненная маслом на холсте… или ее фотография. А на ней прилавок на рынке, на прилавке гора сочных помидоров, вокруг люди, а за прилавком гордый продавец в роскошном халате и тюбетейке, с приветливым и одновременно хитрым выражением на лице. Хитрым и одновременно приветливым. И я спрошу вас, где это происходит? Кому вы переадресуете этот вопрос, а?
Плетеный покачал головой:
– Я вам отвечу сразу, это происходит у вас во сне.
– С чего это вы взяли?
– Я сам родом из сна. А рыбак рыбака…, знаете ли…
Глава 2
2.1. Горыныч
Ну, вот, господа, и снова здравствуйте. Я, признаться, испытываю некоторую неловкость. Я хотел бы представить вам, наверное, одного из главных героев нашей истории или, по крайней мере, такого героя, без которого история была бы невозможна, причем невозможна принципиально. Вы уже ощутили, что в повествовании сильна не то чтобы нота мистическая, а нота заметной необычайности, и далее эта нота будет только нарастать. Соответственно, и главный герой должен не только чисто брать эту ноту, но и солировать в хоре других персонажей. А для этого он должен быть мудрецом, чародеем (или волшебником, кому как нравится), да хотя бы ярким провокатором. Для мудреца у Горыныча слишком беспокойная и событийная жизнь (мы в нашем повествовании затронем только ее малую толику), провокатором Горыныч никогда не являлся принципиально, по идейным соображением, а волшебника я вам, господа, уже представил в образе Ивана Владимировича. Правда, Иван Владимирович волшебник по технической части, однако и Горыныч не прочь покопаться в каком-нибудь механизме. Поэтому моя неловкость обретает реальные очертания: вы, господа, всегда можете мне сказать, что чародеев, дескать, перебор, и не сказки про бабу Ягу и Змея Горыныча мы тут у вас надеялись почитать. Что ж, примите великодушно мои извинения, ибо поделать ничего нельзя. Горыныч ни в коем случае не Змей, но все-таки он волшебник, причем добрый. Другое дело, что далеко не всегда он будет качества волшебника проявлять, как, кстати, и Иван Владимирович, да и качества эти ограничены, так что любителям реализма тоже найдется пища для размышлений. Таким образом, я все-таки решусь вам его представить. И попутно замечу, необычные персонажи уже чувствуют, и еще будут чувствовать себя в нашей истории полностью своими. И ничего страшного в этом нет.
Засим еще раз здравствуйте, и с Божьей помощью приступим.
Зовут Горыныча, как вы уже поняли, Алексей Горанович. Горынычем его назвал кто-то из однокурсников в студенческие годы, да так это прозвище и закрепилось. Высокий выпуклый лоб, открытый всем ветрам вследствие наличия лысины, пронзительные умные глаза, грубо рубленые нос и подбородок, широкие губы. Привычка проводить по щеке скальпелем или иным попавшим под руку лезвием. Мягкий, но сильный баритон; Алексей Горанович может убедительно накричать или расхохотаться. Приземистая плотно сбитая фигура, ловкость в движениях. Волосков из бороды не выдирает, собственно, бороды и нет, а верхняя часть головы, как уже было сказано, волоски содержит в крайне незначительном количестве, для магических действий непригодном. Заклинаний, во всяком случае, набора звуков, похожих на заклинания, от него никто не слышал; не жалует он и латынь, да и вообще иностранные языки. Однако собеседника удивить может, бывали случаи, когда люди при нем начинали задумываться, а иногда ощущали странное легкое дрожание привычного мировосприятия. Кому с Горынычем однозначно хорошо, так это детям и собакам.
И еще три немаловажных обстоятельства. Во-первых, у Алексея Горановича, как у каждого чародея, есть помощники. Помощники зачастую не столь благообразны как он, а иной раз даже невыносимы. Тут уж ничего не попишешь, что есть, то есть. Подчиненных, если и выбирают, то из списка, повлиять на который мы не всегда в состоянии. Во-вторых, у Алексея Горановича, как у каждого человека, есть друзья. Друзья – дело другое, дружба шлифуется годами, и на них Алексей Горанович может положиться как на себя. Если, конечно, друг не становится вдруг соперником. Но и в этом случае друг остается другом…, должен остаться, так уж устроен мир. В-третьих, у Алексея Горановича есть подопечные. Те, на кого особенно направлена его забота. Почему-то часто думают, что добрые чародеи озабочены спасением вселенной от темных энергий, добыванию победы сил света в очередной последней битве, разрушении гнездилища зла, освобождению Солнца из крокодильего зева или хотя бы из плена туч, одним словом, созданием комфортного и безопасного мироустройства. Нет, господа, это удел революционеров и политиков разных мастей. Алексей Горанович как добрый чародей озабочен помощью конкретным людям. И это, скажу я вам, очень нелегкая задача, тем более что многие люди думают, что в помощи не нуждаются вовсе.
***
Алексей Горанович давно не был в родном городе. И хотя в России часто «уезжают навсегда», он точно знал, что рано или поздно вернется, и память о малой родине не отпустит, и дела позовут. Кстати, о делах. Один из помощников уже провел предварительную работу, правда, результат по поступившей информации оказался не вполне удовлетворительным. А главное, этой работе неожиданно помешали. Первое, что предстояло, это разобраться в деталях на месте.
***
Горыныч расхаживал как маятник взад-вперед по душной маленькой зале. Оконные стекла затуманивали картинку поздней осени, случившейся вдруг в середине октября. Осень вышла из фокуса, расплылась, подернулась серой поволокой. Раскупорить бы рамы да распахнуть створки. А еще лучше вставить, наконец, стеклопакеты, а то этим окнам лет-то сколько. Горыныч ходил. Отчаянно скрипели половицы, звенели стекла в шкафах, стулья почему-то все время попадались под ноги. Но более всего раздражал бильярд с дурацкими воротцами на зеленом сукне, как для крикета. Надо же такое придумать!
Горыныч ходил. Горыныч думал. Горыныч хмурился, а порою и порыкивал. Горыныч ждал, а точнее, убеждал себя еще подождать. «Вот теперь, пожалуй, пора». Горыныч посмотрел на входную дверь, но около нее никого не увидел. Зато боковым зрением уловил силуэт у окна слева и повернулся к нему. Перед Горынычем стоял незнакомец.
– Только что хотел окна поменять, чтоб ты через дверь научился заходить.
– Здравствуйте, Алексей Горанович.
– Привет, Панегирик, – имя незнакомца Горынычу оказалось известным, если это, конечно, было имя. – Садись давай, потолкуем.
Панегирик-незнакомец сел на венский стул подле старого массивного стола. Горыныч было направился к необъятному креслу, но его взгляд задержался на содержимом книжного шкафа.
– Слушай, Панегирик, а где «Онегин»?
– Разве я сторож брату своему?
– Да уж, из тебя сторож, как из меня русалка.
– Алексей Горанович! – обиделся Панегирик. – Причем тут русалка! Они уже, ей-Богу, в прошлом.
– Они-то в прошлом. А кое-кто по имени Алексей в настоящем. Тезкой моим захотел стать?
– Я хотел назваться тем именем, которое мне нравится – Альсо. Но это, как Вы понимаете, вызвало бы вопросы.
– Вопросы. У меня вопрос. Кто такой Арсений Игнатьич?
– Виталий думает, что Вы его послали.
– Не я. Что думаешь ты?
– Извините, а кто-нибудь знал, о задании, которое Вы мне дали?
– Ты что, Панегирик, родом из Одессы? Я, разумеется, никому ничего не говорил. А знает ли кто или нет… Все может быть. Я не один такой на белом свете. Так, кто он, по твоему мнению?
– По моему мнению, он может быть кем угодно. Может, его сюда позвать?
– Терпение, Панегирик, терпение – залог успеха в любом начинании. А тем более сейчас, в ситуации крайне необычной.
– Прошу прощения, товарищи. Позвать меня очень легко, даже если ситуация необычная. Вы хотите знать, кто я такой? Арсений Игнатьич Путевой, простите за рифму, она здесь, безусловно, неуместна. Старший научный сотрудник Института медийной философии. Сейчас на пенсии. Вот, товарищ Алексей знает.
Горыныч грузно сел в кресло. Поморщился. Встал, подошел к столу, вытащил скальпель из карандашницы. Снова сел. Аккуратно провел лезвием по потной щеке. Заскрипела щетина.
Арсений Игнатьич продолжил:
– Понимаете, товарищи, мне очень интересно то, что происходит вокруг меня. Я живу и кручу головой по сторонам. Прелюбопытное занятие.
Горыныч заговорил:
– Вы как кошка. Стоит человеку устроиться для дела или для отдыха, не важно, вы тут как тут, прыг на колени.
– Прошу прощения, товарищи, я, конечно, бываю надоедлив, это правда. Все потому, что я любопытен. Но я не выдумываю истории. Я их поясняю и развиваю.
– Неужели? Вы и про Деда Мороза историю развили? Во мраке сталинского атеизма лучик волшебства – дедушка в красной шубе.
– Простите, как вас звать?
– Алексей Горанович.
– А что удивительного, Алексей Горанович? Власть пробовала, можно это, можно то? А ну-ка, сторонников Троцкого прижмем, а потом сторонников того, этого, еще, еще, и вот уже террор пошел. Возразят люди? Нет, не возразили. Значит, можно. А Дед Мороз… компенсация да лакировочка. Люди ведь на многое согласны. Ментальность такая. Взять, например, Вас, Алексей Горанович. Вроде и неудовольствие проявляете, что я в Ваши дела вмешиваюсь, но согласны на вмешательство, согласны. Потому, что чувствуете: я Вам помощник, а не противник. Вот Иван Владимирович Вам хоть и друг, а противник, или, как минимум, препятствие. А я нет. Так и со Сталиным было. Люди чувствовали в нем что-то свое, родное, а он умело подыгрывал. Или, в самом деле, был своим, это уже не установить, только предполагать можно.
Панегирик хмыкнул.
– И товарищ Алексей согласен. Согласен-согласен. Так ведь, товарищ Алексей?
– Нет, – отрезал Панегирик.
Арсений Игнатьич улыбнулся настолько широко, насколько позволяла треснутая губа.
– Откуда вы про Ивана Владимировича знаете? – резко спросил Горыныч.
– Ох, не волнуйтесь вы так, я не черт, который пришел вас на рога намотать. Вы же не случайно попросили товарища Алексея поговорить с Виталием о его жизни, точнее, о ее круговерти, и о новой…
– Вы что, весь разговор наш слышали? – нервно перебил Арсения Игнатьича Панегирик.
– Ну, что вы, товарищ Алексей, я только малую толику услышал. Но я умею домысливать. Я же говорю, я развиваю истории. Я ведь медийный философ.
– Но…
– Подожди, Панегирик, – прервал помощника Горыныч. – Все-таки, как вы домыслили Ваню…, Ивана Владимировича?
– Прошу прощения, товарищи, я же не рассказал вам, что встретил в парке Плетеного, просто не успел рассказать, вы меня постоянно перебиваете. Плетеный – это такой странноватый молодой человек, свято верящий, что в сети он сможет найти ответ на любой вопрос. Более того, похоже, он воображает, что сам и есть воплощение этой сети. И при этом он с большим уважением, а, по сути, с пиететом рассказал мне про Ивана Владимировича. Так я и нанизываю камушки на струну, а оселок для их шлифовки – ум и фантазия.
– Ум и фантазия?
– Конечно-конечно, иногда мы и не вольны распорядиться ни своим умом, ни, тем более, фантазией. Знаете, как бывает. Поздняя осень, холодная пронизывающая влажность, одинокие глянцевые листья на деревьях, и вы, бегущий куда-то по просеке, задыхающийся от бега, вот-вот упадете, но все бежите, бежите, задыхаетесь и бежите. И… звонок над промокшим безмолвием…, звонок, и вот, нет ни листвы, ни голых стволов, ни ЛЭП над просекой, вы на мокрой подушке, и сердце прихватило. И так бывает, прошу прощения, товарищи. А разговор Виталия и, гм…, товарища Алексея, которого вы Панегириком величаете, этот разговор…, да, он мне очень понравился. Сейчас таких разговоров уже не ведут. На звезды не смотрят и внутрь атома не заглядывают, все больше курсом доллара интересуются. В этом мы сегодня сильно проигрываем Советскому Союзу, да-с.
Повисло недолгое молчание. Арсений Игнатьич перевел дух и охотно продолжил:
– Прошу прощения, товарищи, но вам совершенно не следует меня опасаться. Я никому не мешаю.
– А зачем вы нужны, если никому не мешаете, – набычившись, спросил Горыныч.
– О! Вот это интересный вопрос. Видите ли, Алексей Горанович, я только летописец. Способный домысливать, да, но летописец. И нужен, собственно, только себе. Если бы я был чьим-то орудием, тогда, конечно, я бы обязательно кому-нибудь мешал. А так, нет. Но, если Вам нужна какая справка или история, милости прошу, чем смогу, помогу.
– И при этом вы ничего не выдумываете.
– Нет, конечно. Да вот, не угодно ли: Вы с товарищем Алексеем…, то есть, с Панегириком обсуждали «Онегина» и русалок. Даже не обсуждали вовсе, а так, упомянули. Хотите, я расскажу про русалок, и вы с Панегириком проверите, выдумываю я или нет. Хотите?
Горыныч сумрачно смотрел на Арсения Игнатьича. Молчал. Арсений Игнатьич глубоко вздохнул, и занудный его голос окреп.
– Помните, Алексей Горанович, тот коврик на стене… тринадцать лет назад. На нем была выткана розовая русалка на фоне зеленых водорослей. А про русалочьи бои вы от Панегирика уже слышали. И захотелось Вам на эти бои посмотреть…
***
Коврик засветился как экран, стал трехмерным и вобрал в себя всю комнату. Горыныч оказался в небольшой уютной зале с шестью столиками и огромным аквариумом в дальнем конце, где должна находиться эстрада. Собственно, узенькая как карниз, эстрада перед аквариумом была, вернее, это был узкий подиум, но разглядеть его сразу было мудрено, тем более, что аквариум с разноцветной подсветкой сразу же приковывал к себе все внимание. Аквариум был пуст, и Горыныч лениво осмотрел остальную часть залы. Уютная отделка стен и пола, приглушенный матовый свет от витиеватых светильников на стенах, мягкие удобные стулья, по одному за каждым из застеленных нежно-салатовыми скатертями столиков. Неброская роскошь, но ничего лишнего. За каждым столиком восседало по одному мужчине, внешний вид которых не оставлял в них никаких сомнений. Очевидно, они ожидали представления. Негромко переговариваясь, звеня приборами, медленно потягивали напитки. Один из них уже снял пиджак, остальные еще крепились. Горыныча, разумеется, никто их них не заметил. Не замечали они и конферансье, ибо он был не в зале, а в смежной боковой комнате для прислуги. Конферансье корчил недовольные рожи, покрикивал на халдеев, нервно поправлял свою бабочку. То ли что-то не складывалось, то ли это была его обычная самонакачка перед началом вечера. Наконец, он последний раз шикнул направо-налево и, растянув узкие губы в сладенькую улыбочку, как фокусник, внезапно материализовался на подиуме перед аквариумом. Раздались аплодисменты.
«А вот и я, вот и я, дорогие мои! – загнусил конферансье козлиным баритоном. – О-хо-хо! Кого я здесь вижу. Мистер Р…, ах! ах! не будем называть имен, – обратился он к снявшему пиджак, – Я буду звать Вас по-домашнему, мистер-министер, и-хи-хи-хи-хи! О-о-о! Господин генер… что, Вы, что, Вы… просто, по-домашнему, мон женераль. А нет ли среди нас губер… о-хо-хо! – конферансье игриво приложил палец к губам, – ну, конечно, ну, конечно, мы так любим нашего папу, что развлекаемся втайне от него, дабы его не шокировать…» – заливистый смешок конферансье потонул в дружном гоготе участников действа. Конферансье подбоченился и развел руки в стороны: «А теперь, господа, попросим, – он громко хлопнул в ладоши, – несравненная мисс Вау!» «Вау!! Вау!!» – завыло общество. Откуда-то сверху в аквариум нырнула девица в серебристом купальнике и заметалась между прозрачных стенок, играя лучами подсветки, пришедшими тут же в движение. Вой усилился, добавились хлопки в ладоши, впрочем, не очень дружные. Основное звуковое оформление продолжали создавать луженые глотки зрителей. «Несравненная мисс Упсс! – возопил конферансье, и в аквариуме замелькала еще одно русалка. Вой перешел в свист. То ли несравненная мисс Упсс пользовалась меньшим успехом, то ли каждой русалке полагался свой звуковой символ долгожданной встречи. Мисс Упсс выглядела помощнее в плечах, но имела меньший рост. Наконец, публика начала стихать, очевидно, в предвкушении поединка.
А поединок поначалу походил на танец. Энергично работая руками и ногами, русалки извивались друг около друга, то, выныривая на поверхность, то углубляясь до самого дна аквариума. Сил это требовало немало, поскольку дно находилось на уровне пола зрительного зала, а поверхность воды – почти под самым потолком. Но русалки кружились, не уставая, сверкая в лучах подсветки как елочные игрушки. В какой-то момент времени они разошлись к противоположным стенкам аквариума, а вернулись к центру уже с короткими мечами в руках. Бой начался нешуточный, публика пришла в возбуждение, ровный гул то и дело прерывался гортанными выкриками, то от одного столика, то от другого, а мистер-министер даже выбежал один раз на подиум к самому стеклу аквариума. Конферансье, отчаянно жестикулируя, пытался комментировать действо, но его никто не слушал…
***
– Прошу прощения, товарищи, я ничего не напутал?
Горыныч поморщился и снова со скрипом провел боковой поверхностью скальпеля по щеке.
– Помните, что было дальше? А вы, тов… Панегирик, помните?
– Я помню.
– Вот-вот…
***
«Ну-ка, ну-ка, иди сюда», – произнес Горыныч, и пространственная картинка снова свернулась до стены, продолжая жить на экране огромного, но плоского ковра-телевизора. Комната приобрела почти обычный вид, если бы не одно обстоятельство. Посреди комнаты, затравленно озираясь, стоял конферансье.
– Здорово, Панегирик, – проурчал Горыныч.
– Вы?! А как Вы… – залепетал конферансье, пятясь назад.
– Меня зовут Алексей Горанович! И не вздумай звать меня по-домашнему!
– Нет, нет, что Вы…
– Садись. Давно не виделись.
– Да, – конферансье притулился на краешек стула и нервно глянул на экран. Бой продолжался, публика продолжала неистово болеть за своих любимиц.
– Не волнуйся, никто ничего не заметит.
