скачать книгу бесплатно
– Наташенька, мне бы умыться! Ты не забыла, что у меня встреча на 9—00 назначена?
Я вылезла вся в полотенце, специально нахлобучила его на лицо и так пошла в свою комнату, буркнув из-под своего кокона: «Дбраутра!».
Черти проклятые! Убила бы этих чиновников от опеки! Я-то от них уже спаслась, Богу слава: 21 год исполнился – всё, всем пока, алкоголь можно, эротика разрешена. И жилья от вас, дорогое государство, мне не нужно. Но Катьку – Катьку-то они ведь до кишок достали, честное слово! Как мать умерла – так всё и наперекосяк пошло-поехало. В пропасть какую-то.
– Наталья, куда сегодня? Наметила планы?
– Да… Я хочу по городу пройтись, есть пара мест, о которых расспросить нужно подробнее…
Федоровна закивала, свой кофий выпила – и убежала. Ключ запасной от квартиры мы с ней сделали – так что образовалась относительная независимость друг от друга.
Я решила этим утром отсидеться дома, потому что в таком эмоциональном состоянии на запись пойти не могла. Отдышавшись немного, набрала номер Катьки – не берет трубку. Решила позвонить отцу – тоже бесполезно. Если у него начинался запой, то это недели на две. Вёл он себя в эти дни тихо, никого не тревожил: пил – и всё тут. Ему, блин, можно: пенсия по инвалидности. А Катьке только тринадцать, ей опекуны нужны, наличие и присутствие оных в шаговой доступности обязательно.
«Катик, – набираю ей в вайбере, – ну, потерпи хотя бы недельку. Мне и семи дней хватит, чтобы материала набрать. Ну придумай что-нибудь, ты у меня такая умница!» – отсылаю сообщение, а сама думаю о соседке. Трындец, конечно, а не соседка, но она нам троюродной – седьмой водой на киселе – тёткой приходится. Кто знает, вдруг она поможет как-нибудь отбиться от них?
Набираю ее номер.
– Алё-оо? – уже от этого ее тягучего «алё» скулы сводить начинает.
– Тёть Лен, здравствуйте, это Наташа. Да, Кожеева. Я сейчас в экспедиции, ну, в командировке в Поволжье. А Катька одна – у них же занятия отменили… Ну да, да. Из-за инфекции. Она сейчас дома с отцом. А тут опека… Да, да, отец опять начал пить… Вы не сможете проконтролировать там? Нет-нет, Катька готовить сама умеет. И убирается даже иногда. Да. Там нужно только если из опеки придут – слово замолвить. Я буквально дней через шесть вернусь. Ради Бога, теть Лен, буду обязана вам, спасибо, спасибо! – откидываюсь на кровать, а сама думаю: да опеке ведь всё равно, им по барабану какая-то соседка тетя Лена. Придут и заберут… Пусть только попробуют, сволочи!
8.
Облака какие над Волгой! Фиолетовые с тысячью оттенков серого. Я таких еще ни разу не видела. Супонина права: вид на мост здесь просто потрясающий. Холмистый правый берег приподнят и как бы парит над рекой; над всей этой зеленью хочется взлететь на дельтаплане и плавно скользить до самой середины черной реки.
Я выбралась из квартиры в пол-одиннадцатого, открыла гугл-карты города У. и решила пройтись до Малиновки-Водовки – той самой рощи, которую живописал грубиян-Ташин. Судя по инету, идти придется прилично – километра четыре, но зато я посмотрю большую часть города. Если повезет, то расспрошу прохожих про Малиновские склепы, но это уже ближе к самой роще. А пока побуду в своей любимой роли наблюдателя, городского зеваки, – того, кого французы называют «fl?neur».
Огибаю мемцентр – здешний пуп земли. Идти легко; ветер теплый и слабый, солнышко иногда показывается и подсвечивает дальние окна еще одного большого здания. Гугл подсказывает, что это педуниверситет. Останавливаюсь у памятника матери с сыном – тому самому будущему революционеру-подпольщику, в честь которого и отгрохали мемцентр. В голове – четкие ассоциации с богородицей и младенцем, только строгой богородицы – революционной. Я знаю, что младенец-большевик включен в официальную мифологию города У., но меня-то интересует немного другая сторона дела. Или тела? Городского тела…
Вглядываюсь в лица прохожих. Конечно, хотелось бы написать о большей «открытости» провинциальных лиц по сравнению с обитателями столицы, там я не знаю, – большей улыбчивости, доброте глаз и так далее. Да только это всё враки. Люди все разные и о-очень конкретные. Впрочем, место, где они живут, действительно определяет многое. По крайней мере, город свой отпечаток точно накладывает; одна из моих задач – уловить этот след, но не в лицах, конечно, а в текстах и рассказах. Какой же след оставляет У.?
– Извините! – слышу женский голос и оборачиваюсь. – Вы не подскажете, где здесь удобнее спуститься к Волге – мы хотим дойти до речпорта?
– Вы знаете: я сама не местная… – улыбаюсь я.
– Да? – искренне удивляется моя собеседница. – А нам показалось, что вы здесь родились. Есть в вас что-то здешнее, у… ское.
Я смотрю на удаляющиеся красные туфли и легкое синее платье. «Во мне? Во мне есть у… ское?» – я внутренне хохочу и даю себе зарок рассказать об этом за ужином Татьяне Федоровне.
Двигаю дальше. Улица Советская, потом Ленина, Карла Маркса, Либкнехта, Бебеля, Энгельса – Господи, да это же просто революционный разврат какой-то! И так – почти в каждом городе и городке России-матушки. Одни и те же названия. Да, туговато у советских демиургов было с фантазией. Хотя и у проклятых империалистов-монархистов так же: одни Спасские, Соборные, Троицкие, Купеческие, Московские и т.п.))
Стою на перекрестке. Рядом дожидается зеленого светофора парень в выцветших джинсах, с небольшой косичкой и татуировкой головы дракона сзади на шее. Я засматриваюсь на татушку, и он ловит мой взгляд. Лицо серьезное, но доброе (провинциал же!).
– Мне все говорят, что у него девичьи глаза! – вдруг обращается ко мне парень.
– У кого? – теряюсь я.
– Да у дракона.
Загорается зеленый, и он вдруг срывается вперёд – с какой-то сверхъестественной быстротой. Только тут обнаруживаю, что он на роликах. «Жаль, что не спросила его про рощу. Ладно, найду еще кого-нибудь…».
Продолжаю фланировать к Малиновке. Прохожу остановку «Речпорт» и понимаю, что я теперь уже почти местная: могу подсказывать дорогу остальным.
Между речпортом и рощей – череда частных домов, коттеджей, гаражей, каких-то недостроев. Неожиданно ловлю себя на том, что меня тянет к заброшкам.
«Так, Наталья, держи себя в руках: мы тебя не за этим сюда привезли!» – звучит в моей голове строгий голос Татьяны Федоровны, и я смеюсь в голос. Случайные прохожие оборачиваются, один из них странно напоминает Соболева. Мне даже кажется, что уличная копия Иван Иваныча совершает это его неприятное движение носом – будто принюхивается в мою сторону. Улыбка сразу слетает с губ.
Нет, пожалуй, вечером или ночью я по У. прогуливаться не решусь. Странно здесь всё-таки…
Глава 3. Столовая
1.
Рослик проснулся оттого, что маленький кусок серой штукатурки свалился ему на щеку. Он вздрогнул и смахнул рукой упавший мусор. Сон почти вернулся, но наверху, на втором этаже, вдруг что-то взвизгнуло. Потом послышался шорох – будто кто-то совсем рядом волок мешок с цементом.
Он открыл глаза и приподнялся, опершись на правый локоть. «Залез, что ль, кто? Не хватало еще…». Руфер и трейсер скинул с себя грязное ватное одеяло, под которым переспала куча народа – и сторожа, и их гости, – и опустил ноги в сапоги.
– Только ведь нагрел каморочку, и кого-то принесло, блин! – Рослик думал вслух. Эту привычку он приобрел недавно: так было легче жить.
Дверь, задевающая нижним углом половую плитку, зашуршала, и он выбрался в черноту большой столовой, где днем пополняли свои силы студенты педунивера. Его рука нащупала выключатель в гардеробной, куда попадал всяк входящий-выходящий из сторожки. Но Рослик передумал щелкать выключателем и пошел по темноте: на втором этаже всё равно горел дежурный свет.
На полпути – площадке между лестничными пролётами – он остановился и прислушался. Холодно и тихо. Нет, звуки, конечно, были: капала вода в далеком умывальнике внизу; едва заметно гудели холодильники – как пчелы, поставленные на зимовку. Большие металлические воздуховоды, подвешенные к высокому потолку, иногда пропускали уличный шум – грохот колес ночного грузовика или металлическое стрекотание запоздалого трамвая-одновагонки.
Но к этим столовским звукам Рослик уже привык – за полгода работы сторожем. То, что его разбудило, звучало иначе.
«Целенаправленно, – пронеслось в его голове. – Оно визжало так, будто у него была какая-то цель».
У него от этой мысли похолодело внутри и по позвоночнику будто пробежали влажные тараканьи лапки.
– Что за чёрт? Эй, кто там? – крикнул он в подсвеченную пустоту второго этажа. Звук собственного голоса его подбодрил, и он быстро преодолел последние ступени. По-прежнему гудели холодильники и капала вода. Рослик прошелся вдоль линии раздачи, где днем стучали подносами студенты. Его взгляд заскользил по окнам: может, забыли где закрыть створку? Нет, всё заперто, цело и тихо.
Он вернулся к лестнице и только успел спуститься до первого этажа, как на втором снова что-то завизжало и запрыгало. Дыхание его остановилось, он матюгнулся и побежал назад. Рослик еще раз мельком осмотрел большой зал со столами и стульями, который днем заполнялся до отказа филологами-уфологами и математиками-географами – в общем, будущими учителями-всепредметниками. Вроде всё как всегда… Затем метнулся в подсобку.
«Раньше здесь не капало… Капало же всегда внизу в умывальнике», – он на ходу подкрутил кран большой мойки для грязной посуды, но ничего не добился: капля воды продолжала дрожать на кончике гусака и падать на звонкую ржавую поверхность. Посмотрел вверх и вбок, заглянул под огромный металлический стеллаж с кастрюлями и сковородками и помчался дальше. Эхо его шагов разносилось по большим полутемным помещениям.
«Ну если только залезли черти! Вот я им покажу!.. А если их трое или пятеро? Что тогда?». Он не стал долго раздумывать и рванул в коридор, в котором не было ни окон, ни дежурного света. Рука нашарила выключатель, и вверху замигала белая лампа. Она то вспыхивала, то гасла с противным, щёлкающим звуком.
Никого. Только шесть дверей различных подсобок по обе стороны широкого коридора. Он знал, что некоторые из них были всегда открыты, а на двух или трех – амбарные замки. Столовские хранили там всякие припасы на случай всеуниверситетских гулянок и апокалипсиса, плюс – различные инструменты, старые раковины и унитазы. О запертых комнатках с вожделением думали поколения сторожей, постоянно пребывающих в поисках жратвы.
Он решил на всякий случай проверить все открытые подсобки, так как точно помнил, что в одной из них есть большое окно – в половину стены. Туда как раз и могли залезть. Больше некуда.
«Проверю – и пойду спать! Пофиг мне: пусть хоть взорвётся тут всё… Это крысы, наверное. Или холодильник какой-нибудь сломался».
Сторож надавил плечом на одну из тяжелых дверей, обшитых серой фанерой. В кладовке было темно, как в кроличьей норе. Он обнаружил, что забыл сотовый в каморке, так что подсветить нечем. Где здесь включается свет, он убей бог не помнил. Секунд пять он всматривался и вслушивался в густую темноту; серые пятна чуть подрагивали по невидимым углам комнатки. Этот коридор выпадал из обычной столовской звуковой атмосферы, и поэтому тут стояла такая тишина, что звенело в ушах.
Рослик потянул дверь назад и осторожно прикрыл ее. Ему почему-то стало нехорошо, как-то жутко от всего этого – от беготни, странных звуков и серых пятен по углам.
– Пойду-ка я, – сказал он громко. – Нечего мне тут делать, дурака валять. Хоть разгромите тут всё…
Он сделал несколько шагов, чтобы выйти из коридора, – и снова услышал визг, словно кто-то гнул толстые заржавленные петли или мучил гигантского котёнка. На этот раз источник звука был так близко, что ему показалось, будто петли заскрипели в голове.
Сторож на всякий случай пригнулся и посмотрел вверх.
– Да какого фига!? Потолок, что ли, рушится? – срывающимся голосом шепнул Рослик и понял, что лучше и впрямь вернуться в каморку – от греха подальше.
«Запрусь там, подушку на ухо – и до утра как-нибудь дотяну. Утро вечера по-любасу лучше. А с потолком дурацким пусть вон заведующая разбирается».
Он решил выйти с другого конца коридора: оттуда и ближе спускаться до сторожки, и можно одним глазом глянуть на остальные двери. Диггер, как мышь, прошмыгнул мимо запертых и чуть приоткрытых дверей, косясь на сочащуюся из щелей темноту. Завернул за угол, чтобы спуститься на первый этаж и… остановился, выпучив глаза. Лестницы не было. Не было и всё тут!.. Он снова стоял в коридоре с подмигивающей лампочкой, подвешенной на специальный металлический столбик, который крепился высоко вверху.
– Как это? – пробормотал наконец Рослик. – Тут так нельзя…
Он отлично помнил, что из коридора с шестью дверьми нельзя сразу попасть сюда же. Если бы кому-то вздумалось проделать такое круговое движение, ему пришлось бы спуститься на первый этаж, пройти мимо гардеробной-сторожки, снова подняться по лестнице и через большой зал – в помывочную, где и была дверь в коридор.
– Наверное, я как-то не так пошёл, – оправдывался он. – Надо вернуться обратно. И свет заодно выключить.
Он протопал до выключателя и хотел было уже щелкнуть им, но оставил всё как есть. «Утром выключу. Пусть горит – всё безопаснее…» – и он, открыв вход в помывочную, перешагнул порог. И замер. Перед ним снова был всё тот же коридор – уходящий куда-то в темноту, бесконечный, с шестью дверьми.
– Д… да что же это вы… – засипел Рослик; язык вдруг стал большим и едва помещался во рту. – Играть со мной вздумали? Сволочи такие-растакие…
Он от души выматерился, надеясь, что это поможет вернуть всё на места – так, чтобы коридор стал обычным, а не круговым.
«Вчера вроде бы не пили… Из гостей был только Колян… Но он потом ушёл… – часто моргая, он едва поспевал за собственными мыслями. – Сон это. Точняк. Сон! Щас вот как…» – он не успел додумать мысль и с размаху ударил кулаком в стену. Костяшки пальцев тут же окаменели. Сторож охнул и, закусив губу, принялся баюкать правую руку.
2.
– Тоже удостоился, так сказать? С почином тебя! – Колян громыхнул стаканом о железную кружку Рослика и, не дожидаясь, сделал три больших глотка. Бывший диггер тоже пригубил. Спиртовая настойка обожгла горло и сгладила дрожь внутри; стало чуть легче.
– И с тобой тоже так было? Коридор…
– Коридор, – кивнул собутыльник, – но не так. Я топот слышал.
– Топот?
– Да. Бегали там. И кричали. И на помощь звали. Много-много раз. Я даже привык к этому – и перестал выходить, а поначалу тоже как ты реагировал. Вон загляни под кровать… Видишь монтировочку? Вот с ней полночи мотался по этому коридору, врагов искал. А теперь – всё, баста. Учёный стал, – Колян вытащил пробку из фляги и обновил их кубки.
– И как же… – Рослик не знал, что сказать.
– Как? Очень просто. Я тут третий год работаю, пообтёрся, приспособился. А остальные – у кого с нервишками не в порядке – сматываются. И месяца не держатся. Вот до тебя здесь Антоха работал, у него прозвище «Гробовщик». Тусню приводил, травку курили, орали, водку лакали так, что наутро весь первый этаж заблёванный был. Я ему: «Антох, ты пойми: здесь так нельзя. Это место музыку любит, покой, разговоры душевные». А он – мычит в ответ, как бык. Ну и домычался – инсульт шарахнул. Да, ему всего-то тридцатник, а утром повара нашли всего обоссанного и парализованного на правую сторону. А насчет музыки… – Колян прикурил сигарету и затянулся; Рослик тоже угостился дымком. – Насчет музыки – тут вообще отдельная песня. Вот через нее я с ними и подружился…
– С кем?
– Ну с ними – кто тут бегает, бормочет и визжит. Не знаю, как их назвать. С силой этой. Я ведь тоже не железный, чтоб херь эту паранормальную терпеть каждое дежурство. Поработал месяцка два – еще когда только начинал тут – и думаю: «На фиг надо! Здоровье дороже денег – уволюсь к такой-то матери…»
А тут ко мне Санёк приперся в одно из дежурств, – ты его не знаешь. Он тут лабал вместе с местными в рок-группе – и басист, и барабанщик. А по натуре – грёбаный шаман. Повёрнут тут на всём этом – книжки читал, молитвы знал. Он щас в Москву подался, я с ним уж все связи растерял. Так вот: он как услышал посреди ночи всё это – вскочил, глаза горят! Ну я его заранее не предупреждал, я вообще не люблю распространяться про такое. Рассказал ему, сходили мы в тёмный коридор, где шесть дверей-то этих. Выпили – всё как полагается, чтобы обсудить, так сказать, обстановочку. И под утро он мне говорит: «Я с ними подружусь. Вот увидишь, говорит. Жди меня на следующее дежурство».
Я головой покачал, но мешать не стал. Думаю: «Обломается – так его проблемы. Не мои». И этот чел, прикинь, припёр через два дня барабанную установку. Ну попросил там ребятишек – они вечером на тачке подвезли, когда уж поварихи все разошлись. Перетащили мы всё это дело на второй этаж, собрал он там эти все тарелки, гуделки-моталки-барабаны и – вниз ко мне в сторожку.
«Теперь, говорит, подождем». Ну нет вопросов. В карты с ним сыграли, покурили, я телек включил, кемарить уж стал. А Санек – не спит. Лупится вон на стену и сидит с открытыми глазами, слушает. И вдруг – мать его за ногу – бам-барабам, бам-бам! Чё такое?! Никогда такого здесь не слышал.
«Ага, – говорит. – Нашли, значит. Они щас поиграют немного, а потом мы к ним подымемся!». Я молчу. А чё тут скажешь? Еще десять минут тишины. Потом опять – бам-барам-бам-бам. И в тарелки – быц, быц! Быц-быц!
Я, чессна слово, креститься начал. А Санёк – хоть бы хны. Ну, кароч, подождали мы, а потом – туда поднялись.
«Ты, говорит, просто сиди тут и слушай. Смотри. А я для тебя индивидуальный концерт слабаю». И слабал. Неслабо так слабал. Такой звучище в этом зале – закачаешься. Столовую-то в советские времена возводили, она размером с Байконур, сам знаешь. И оказалось, – это уж мне Санек потом не раз говорил, – что там, на втором этаже-то, акустика какая-то необычная. Как в филармонии, блин.
И вот, значит, оттянулся он на барабанах своих – от души отыграл, мне прям понравилось. И потом мы спать пошли. Так вот с тех пор – как отрезало. В дежурства – и в мои, и у остальных – тишина-покой, мило-дорого посмотреть. Правда, через месяцок опять начали пошаливать. Ну я тогда Саньку звонил – и он прикатывал, концерт давал.
Так вот и жили-поживали. А потом ему это всё надоело, и он, Санёк-то, мне и говорит: «Давай-ка ты, братан, сам учись духов увещевать!». И притаранил мне вон… – Колян приоткрыл шкаф и кивнул на коробку.
– Чё там? – спросил Рослик, у которого голова была трезвее трезвого, несмотря на то, что его собеседник не забывал обновляться во время своего рассказа.
– Ну так достань, посмотри.
В коробке оказался небольшой барабан, а сбоку в чехольчике – палочки к нему.
– Вот он меня немного поднатаскал на это дело. И всё – я втянулся. Только у меня музыка-то хреновая, видать, выходит. Срабатывает дня на три, не больше. Да и вот Гробовщик всю карму подпортил: после его тусни они снова стали шалить – мой барабанчик мало помогает.
– Знаешь… Я тут подумал, – Рослик почесал шею в том месте, где дракон. – У меня гармошка есть. Купил недавно, а то ведь старую посеял. Может, им тоже… поиграть.
– Во-о! – Колян протянул руку коллеге и крепко пожал. – Одобрямс. Мы с тобой тут еще концерт закатим, я ж тебе говорю: не звук, а филармония!
3.
Инфа про педовскую столовую, которую Рослик нарыл в инете, была крайне скудна: построили это здание в 1970-х вместе с университетом. В общем-то, всё – никаких подробностей. Зацепку дал какой-то блог в ЖЖ про аномальщину в У., о котором бывший диггер и не подозревал до сего момента. Вёл его некий юзер «дядя Паша Ташин, дед-краевед», как он сам себя именовал:
«По поводу педунивера (я привык называть его институтом) ходит еще одна байка. Услышал я ее от тамошней вахтерши еще в 1990-х. Если точнее, она мне рассказывала не о самом университете, а о двухэтажной столовой, которая к нему относится. Якобы раньше, еще когда города здесь и в помине не было, тут располагались древние могильники – то ли мордвы, то ли булгаров. Но этих булгаров сейчас упоминают и в лад, и невпопад, поэтому меня это не особо заинтересовало. Любопытно другое: будто бы студенты из общаги много раз видели по ночам в окнах столовой некое свечение и тени. Дело в том, что здание общаги как бы окольцовывает столовую, так что у молодёжи есть возможность заметить-понаблюдать.
Я, конечно, заинтересовался. Стал расспрашивать самих студентов и от одной филологини – второкурсницы Машеньки – услышал такую историю:
«Я, говорит, немного со сторожами знакома. Они клянутся, что у них по ночам там чёрт-те что творится – и гремит, и визжит. Парни, говорит, даже уж привыкли к этому».
Нужно сказать, что о странностях в столовой слышали немногие у… цы. Я попытался выйти на тех самых столовских сторожей, упоминавшихся выше, но те наотрез отказались общаться со мной.
Могу добавить к этой истории еще нюансик: один мой давний знакомый, он в свое время работал в городском управлении ЖКХ, уверяет, что под самым подвалом столовой проложена большая бетонная труба. По ней течет речка Бригадирка, о которой из современных горожан уже мало кто помнит. А ведь когда-то это река очень много значила для У.».
Когда Рослик дочитал до упоминания про бетонку, он вздрогнул и почувствовал сухость во рту. Ему нестерпимо захотелось позвонить Синдре, но он сдержал себя: всё равно ведь не ответит. Почти год прошел, как они туда лазили, но до сих пор он чувствовал себя виноватым.
Синдром пару раз ему написала в ВК – просто чтобы сказать, что ей звонить не надо. Лучше больше вообще не общаться. И всё. Ни ответа ни привета. И чем вот он перед ней провинился? Кто же виноват, что ливанул дождь? Они хотели просто пробежаться по Бригадирке – легкая двухчасовая экскурсия. Проще пареной репы. Да и разве кто-то сильно пострадал? Поцарапала она свою драгоценную коленку, но он-то тоже разбил голову и потерял старую гармошку, – а новая уже не дает таких чумовых блюзовых тонов.
Ну ее, эту Синдру! Пусть парится со своим Димычем – героем и спасителем. Чип и Дейл, блин…
«Но причем тут Бригадирка? – Рослик снова вернулся к столовой. – Почему это так зацепило меня? Из-за Синдры?..»
По совету Коляна, он в одно из последних дежурств опробовал-таки свою гармонику на столовской «силе» – как именовал местные странности сторож-аксакал. Ничего особого не произошло. Диггер поблюзил чуток, лежа на столе, за которым днем обедали преподы и студенты.
Второй этаж и впрямь давал наикрутейшую акустику – Рослик даже увлёкся игрой, словно находился не на работе, а пребывал на зеленоватой бетонной свае своей любимой заброшки.
Затем он спустился в каморку и заснул сном праведника: никто в эту ночь не визжал, не топал и не шумел. Значит – пришлась им по душе губная музыка в стиле старика Сонни Боя. И на том спасибо. Благодарим тя, Господи, за радости-крохотульки.
