
Полная версия:
Белая королева
Мой барон был нежен и хорош собой: противоположность моему первому мужу. Его род – древен, богат и могущественен, его поля – щедры на урожаи. Мор обходил стороной как его стада, так и людей. Ни муж мой, ни его предки не знали поражений в бою, покуда сражались на родных землях.
Говорили, сами их владения восстают против захватчиков. Говорили, в подвалах его замка можно найти сундуки, злато в которых не иссякает. Говорили, его роду покровительствуют силы могущественнее людских.
Когда эта молва донеслась до меня, мне уже не было дела ни до его богатства, ни до его побед. Боги не дали нам с ним общих детей, но дали нам возможность познать любовь.
Мой барон печалился, что я не могу подарить ему наследника, но принял моего сына и дочерей, как родных. И всё же любимицей его осталась дочь от первого брака, прекрасная, как бледная весенняя заря. Её мать была ещё прекраснее; говорили, что в ней течёт кровь фейри, но мой барон не пал жертвой её красоты. Брак их стал плодом разума, а не сердца, жена была с ним холодна, а год спустя умерла при родах, оставив после себя лишь горстку воспоминаний, орешник, проросший над её могилой, и синеглазую белокурую девочку.
Мои дети унаследовали мою внешность – волосы цвета рыжей осени и глаза серые, как гроза. Они были красивы, но падчерица моя среди них сияла, как жемчужина на палой листве.
Порой лучше тлеть, чем сиять. Сияние может привлечь взоры, от которых стоит прятаться.
Я помню, как впервые увидела на лице моего барона страх.
– Сегодня матушка передала мне послание, – сказала его дочь за обедом.
Мой барон сперва лишь улыбнулся, а я, взглядом осекая смешки детей, ласково произнесла:
– Уверена, она часто посылает тебе весточки во снах.
– Нет, то было наяву, – возразила падчерица серьёзно. – Я сидела у орешника, под которым спит матушка, и тут в ветвях его запела маленькая белая птичка, и в этой песне я различила человеческий голос. Она сказала, что матушка послала её с небес. Что она – моя фея-покровительница и мне стоит лишь загадать желание под этим орешником, чтобы оно исполнилось.
Тогда я не распознала опасность. Моя падчерица прожила уже тринадцать вёсен, но казалась сущим ребёнком в сравнении с моей младшей дочерью – и часто говорила с красногрудыми малиновками, с амбарным котом, с отцовскими псами, дремавшими у камина. Она кормила птиц зимой и оставляла объедки мышам. Доброе дитя, верившее, что мир тоже добр, любившее сказки и песни больше обыденной жизни.
Даже страшные истории о Людях Холмов – о похищенных девушках, о людях, угодивших в сети их чар и погибших так, – не пугали её, а завораживали. Она верила, что фейри не обидят тебя, если ты ведёшь себя с ними как подобает. Недаром в сказках славные кроткие девушки вознаграждались и лишь грубиянок ждало наказание.
Мои дочери порой поддразнивали сводную сестру за это. Я жёстко осекала их, не делая различий между своей и чужой кровью.
– Быть может, то был белый дрозд, посланник Людей Холмов, – сказал мой сын, и тон его был шутливым лишь отчасти. – А то и вовсе кто-то из них обернулся птицей.
Мой барон поднялся из-за стола. Когда я вновь увидела его лицо, на нём не осталось и следа улыбки.
Он подошёл к родной дочери и, присев перед её стулом, взял её за плечи – тогда ещё худые, острые, совсем не девичьи.
– Родная моя, – сказал он, заглядывая в синие глаза, так похожие на его собственные, – если увидишь эту птицу ещё раз, никогда, никогда и ничего у неё не проси.
– Почему? – ответила моя падчерица пытливо и недовольно.
– Потому что она и правда может быть послана Людьми Холмов. А их дары опасны, как они сами.
Тогда, глядя на его бледный лик, я задумалась, что молва может не лгать. Что мой барон не понаслышке знает о силах могущественнее людей и об их подарках.
Мне не пришлось долго ждать, когда мои подозрения подтвердятся.
Две ночи спустя, когда мы лежали в постели, разгорячённые и утомлённые, и я уже собиралась отойти ко сну, муж коснулся поцелуем моего плеча и произнёс:
– Я не был с тобой откровенен, любовь моя. Но мне всё одно пришлось бы открыть тебе правду. После недавних событий я решил поспешить. – Он встал и протянул мне руку. – Идём. Настала пора познакомить тебя с Добрыми Соседями.
Одевшись и накинув плащи, мы миновали лестницы, галереи и переходы, чтобы покинуть замок. По пути мой барон заглянул в кладовую и вышел оттуда с двумя плетёными корзинами, несомненно собранными загодя.
Я не спрашивала, что в них и куда мы идём. Я верила ему больше, чем себе.
Сквозь туман и сумрак летней ночи он повёл меня к опушке леса, что льнул к замковой стене, и остановился у холма, поросшего вереском. Разложил на камне у подножия то, что лежало в корзинах: кувшин молока и кувшин зерна, пару караваев свежего хлеба, резную арфу, отрез гладкого шёлка цвета крови и ещё один – мягкой шерсти цвета травы. А после отступил на шаг и, взяв меня за руку, произнёс имя, звучащее как шёпот тумана, шелест вереска и песня сумрака.
– Не смотри им в глаза. И не говори ни слова, – сказал он мне, прежде чем молочная дымка перед нами обрела очертания.
Казалось, трое людей спустились с холма в тот короткий миг, пока я моргала. Но они не спускались. И то не были люди.
Я хранила молчание, пока Люди Холмов скользили во мгле, и лишь смотрела на них исподлобья. Двое щупали арфу, шёлк и шерсть тонкими пальцами, светящимися облачной белизной. Третий подошёл к нам, почти вплотную, и улыбнулся моему мужу. В улыбке этой тлело тепло лесного пожара, и красками того же пожара отблескивали его волосы и глаза; они мерцали в ночи, и даже в этой ночи, даже исподлобья я видела в них золото и красноту.
– Рады видеть тебя, господин. Всё же решил познакомить нас с новой женой?
Он казался сотканным из огня и теней, что отбрасывает костёр, и белого пепла, что остаётся, когда костёр догорает. Он говорил так, как иные люди поют, но в песне этой ревело пламя и трещали угли.
Он был прекраснее любого мужчины, что я когда-либо видела, – и пугал больше, чем я когда-либо в жизни пугалась.
– Рад видеть вас, Добрые Соседи, – сказал мой муж, поклонившись, словно слуга. – Давно пора было представить вам хозяйку моего сердца и моего дома. Её вы будете оберегать, если меня не станет.
Гость из-под холма подошёл ко мне; трава не приминалась под полами его одежд. Некоторое время он смотрел на меня, а я, не решаясь опустить голову, вглядывалась в лесную чащу мимо его плеча. Вдали, за холмом, сияли над древесными кронами окна высокой башни – голубым светом, призрачным и странным, прохладным, как лёд.
Я никогда не видела эту башню прежде – в лесу, на который смотрела из окна каждый день.
– Красивая. Пусть и смертная. – Гость из-под холма коснулся моей щеки тонкими пепельными пальцами, гладкими и горячими, как нагретый камень. – Ты знаешь толк в женщинах, господин. Достойный наследник своего рода. – Прежде чем отнять руку, он посмеялся: тихо, коротко и шипяще, будто на угли плеснули водой. – Она украсит собой наш бал, когда придёт час.
Они исчезли так же, как и появились, – за одно мгновение, словно порыв ветра сдул клубы дыма. С ними исчезли и шёлк, и шерсть, и арфа, и даже корзины. Только камень остался, голый и пустой.
Мой муж повёл меня обратно к замку, и я не противилась. Лишь оглянулась напоследок через плечо, но башня над лесом исчезла вместе с гостями из-под холма.
– Давным-давно мой предок заключил с ними сделку, – сказал мой барон, когда мы вернулись за крепостные стены и лес остался за бревенчатыми воротами. – Их покровительство в обмен на подношения… и услугу.
– Услугу? – спросила я, лишь теперь осмелившись заговорить.
– Раз в три десятилетия они имеют право позвать к себе женщин нашего рода. А те обязаны принять приглашение, иначе это оскорбит Добрых Соседей и сделке конец.
– Зачем?..
– Говорят, они хотели наших женщин, но мой предок был слишком умён и порядочен, чтобы просто отдать их. Тогда Люди Холмов пошли на уловку. Оставили за собой право пригласить наших женщин на бал – или на пир, в ту пору, когда балов ещё не было. – Мой барон пожал плечами. – Тогда люди плохо знали и ловушки Людей Холмов, и то, как избежать их. Многие из женщин, отправлявшихся в их владения, никогда не возвращались. Над многими из тех, кто вернулся, Люди Холмов обретали власть. Фейри не могут вредить нам, покуда мы придерживаемся правил, но они как никто умеют заставить нарушить их. – Его пальцы крепче сжали мои, пока мы шаг за шагом приближались к стенам, ставшим для меня родными. – Осталось три весны, прежде чем три десятилетия истекут и они позовут тебя и наших детей.
– Ты должен был рассказать мне сразу.
– Чтобы ты отказалась от меня, узнав об этом?
Я не ответила. Ведь я и правда отказалась бы – почти наверняка – и потеряла бы больше, чем сохранила. Вздумай боги завтра забрать мою жизнь, я не жалела бы ни об одном дне с момента, как я во второй раз дала брачные клятвы у алтаря.
Но на кону стояла не только моя жизнь.
– Не бойся, любовь моя, – сказал муж, угадав мои мысли. – За века наш род усвоил законы, что помогут избежать сетей их гламора. Я научу тебя. Ты и твои дети благоразумны, вы не угодите в ловушку. Только вот моя дочь… – Он покачал головой, и я вспомнила о белой птице. – Она наивна. Она красива. Они любят красивые вещи, а наивных легко заманить в западню.
– Люди – не вещи.
– Не для них. – Он помолчал немного, пока мы поднимались по лестнице навстречу остывшей постели. – Я мог открыться тебе раньше, признаю. Но, думаю, едва ли смог бы открыться позже.
– Почему?
Мой барон улыбнулся – болезненной, безрадостной улыбкой.
– Добрый Сосед сказал «рады видеть тебя, господин», – ответил он сдержанно и печально. – Обычно он говорил «рады видеть тебя в добром здравии».
Мой барон сгорел от болезни прежде, чем наступила зима. Хворь долго пряталась, не проявляя себя, но после принялась глодать его изнутри жадным зверем, сжирая плоть, оставляя кости, кожу и боль.
За считаные месяцы от мужчины, которого я любила, остался живой скелет. Лишь дурманящие зелья до последнего позволяли ему не страдать. Чем дальше, тем больше времени он проводил, опоенный ими, во сне. И меньше – со мной.
Я снова стала вдовой. Только теперь у меня было четверо детей вместо трёх. Да ещё расколотое сердце, которое – я знала – не сможет ни срастить, ни тронуть больше ни один мужчина.
Мой сын был уже достаточно взрослым, чтобы управлять всеми землями, доставшимися ему. Помощь Добрых Соседей должна была довершить остальное. Я осталась хранительницей замка – и всех привилегий и обязанностей, что к нему прилагались.
Мой барон научил меня всему, чему должен был, чтобы мы жили безбедно и не лишились волшебного покровительства. Я знала, что и когда оставлять на камне у верескового холма. Когда стоит звать тех, кому эти дары предназначены, а когда – просто оставить подношение и уйти. Что в их владениях нельзя ни есть, ни пить, ни расставаться с одеждой, в которой ты пришёл. Что с их балов нужно бежать, пока часы не пробили двенадцать, ибо в полночь сбрасываются маски и развеивается гламор, и лучше не быть там, когда это произойдёт. Что лгать им нельзя, но можно утаивать часть истины. Что они боятся холодного железа, соли и амулетов из рябины.
Наша жизнь продолжила отсчёт до той весны, когда нам предстояло явиться на бал Добрых Соседей. Но прежде я должна была поднести им новые дары – на сей раз сама. Представить им нового наследника фамилии и других наших детей: так было заведено со дня, как умер прародитель рода, заключивший сделку.
Я готовилась к этому дню, ведь от него зависело многое. Я готовила лучшую шерсть, и мягчайший шёлк, и флейты тончайшей работы, и украшения из золота и камней, столь искусные, сколь способен создать человек. Но ещё я смотрела на свою падчерицу, чья краса расцветала день ото дня, и вспоминала, что говорил мне муж незадолго до того, как покинуть меня.
«Если однажды тебе придётся вести её к ним, сделай так, чтобы они не увидели всей её красоты».
Я смотрела на её лилейную кожу, на волосы, схожие с золотой пряжей, на лицо, точёное, как у храмовых статуй. Смотрела и понимала: стоит мне привести падчерицу к вересковому холму, и она затмит собой все сокровища, что я там оставлю.
Я знала, что грозит людям, которые привлекут внимание Людей Холмов. Знала и боялась этого. А в жилах её текла их кровь, и однажды белая птица, что служит их посланцем, уже говорила с ней.
Мне следовало выдать её замуж и услать подальше. Однако я не хотела, чтобы она познала те же страдания, что я. Она была вправе выбрать себе мужа по сердцу. Она едва разменяла четырнадцатый год своей жизни, и я не хотела принуждать её к раннему браку, как принудили меня.
Незадолго до дня, когда мы с детьми должны были пойти к вересковому холму, в голову мою пришло решение, как уберечь её от алчных взоров Людей Холмов.
То решение оказалось неверным. Но по сию пору я не знаю, могло ли хоть одно моё решение её спасти.
В тот вечер, когда нам предстояло знакомство с Добрыми Соседями, я следила, как детей одевают в лучшее, что у них есть. Всех, кроме моей падчерицы. Я загодя велела сшить для неё мешковатое платье из тёмной шерсти и серый плащ, подбитый мехом – тёплый, но невзрачный.
В тот вечер я сама расчесала волосы всем своим детям, и падчерице – тоже. А после смазала её жемчужные локоны гусиным жиром, и присыпала их мукой, чтобы они утратили блеск, и заплела в простую косу.
В тот вечер я следила, как мои дочери белят лица и красят губы помадой из измельчённых ягод – столичная мода, только добравшаяся до наших мест. Я не запретила падчерице делать то же, но и не помогла, а краситься она не умела. Пудра прятала её сияющую кожу, помада – делала чрезмерно красными губы, которые без неё были нежнее роз.
Я знаю, что должна была объяснить ей всё, и я пыталась. Она не слушала мои доводы. Она верила, что фейри не могут ей навредить. Недаром её род прозвал их Добрыми Соседями, верно?
Пусть она увидит их, решила я тогда. Увидит своими глазами и поймёт, что они столь же прекрасны, сколь и страшны; поймёт, зачем я пытаюсь спрятать её от них.
Я ошибалась. Все люди ошибаются, – но не все их ошибки так дорого стоят.
Я повела падчерицу вниз, туда, где остальные уже ждали нас.
Мои дети поглядели на неродную сестру в наряде, едва ли достойном дочери барона, на её косу и нелепо раскрашенное лицо. Я видела, что они удивлены, но они смолчали. Я рассказывала им о своих опасениях – мягко, не желая обидеть сравнением не в их пользу, – и они поняли меня. Они не стали смеяться, чтобы не ранить чужое дитя ещё больше, но я заметила на губах дочерей улыбки, прежде чем они отвернулись, пряча их.
Моя падчерица тоже заметила их. И запомнила. Но это я поняла много позже.
Она заметила и то, что волосы моих родных дочерей не забраны в косы, не смазаны жиром и не присыпаны мукой. Что платья их из парчи и бархата, а плащи расшиты золотом. Добрые Соседи любили красивые вещи, и наше семейство должно было понравиться им, чтобы мы не утратили их расположения. Но за своих детей я не боялась. Ни одна из моих дочерей не была настолько красива, чтобы на неё решили охотиться.
Моя падчерица запомнила и это – и это я тоже поняла много позже.
Я подняла одну корзину с дарами, велела детям взять другие и повела их за собой. Дорогой они хранили молчание, как мы и уговаривались; но, когда я произнесла имя, коему научил меня мой барон, и Добрые Соседи спустились с верескового холма, я услышала, как одна из моей дочерей ахнула.
– Рада видеть вас, Добрые Соседи, – сказала я, кланяясь гостям, как кланялся мой барон – так недавно и так давно, в прошлой жизни, где я была любима им и любила сама. – Мой благородный супруг покинул нас. Отныне мы с сыном – хранители замка и его рода, что этим вечером предстал перед вами.
– Мы знаем, госпожа, – сказал один, тот же, что говорил со мной в прошлый раз. – Нам ведомо многое. Нас печалит его уход, но не думаю, что кто-то печалится больше тебя.
Они снова были – пламя и тени, вода и блики, восторг и страх. Даже на расстоянии вытянутой руки они казались сказочными видениями, игрой света, порождениями лесной сени. В глазах говорившего со мной мерцал огонь, чарующий и безжалостный, и эти огненные глаза обвели взором всех четверых моих детей: троих моей крови и одну – чужой.
Мои родные дети не подняли взгляда, как я учила их, и я коснулась пальцев старшей дочери, заметив, что они дрожат. Дети мои были умны (я сама воспитала их так), и гламор Людей Холмов не обманул их. Они познали то, о чём прежде я лишь говорила; они почуяли суть, таящуюся под безупречными масками тех, кто так походил на нас.
Только падчерица моя смотрела на Добрых Соседей неотрывно и заворожённо. И не отвела глаз, когда взор гостя из-под холма обратился на неё. Перламутровая поволока затуманила их, зачарованная улыбка растянула её губы: чарам Добрых Соседей могут противостоять лишь немногие смертные – мой барон предупреждал меня. Один взгляд фейри заставит тебя пойти за ним куда угодно по первому зову.
Я сделала маленький, почти незаметный шаг к падчерице и положила руку ей на плечо. В равной степени для того, чтобы отрезвить её и чтобы напомнить гостю из-под холма: она моя, и я никуда её не отпущу.
Взгляд огненных глаз соскользнул с раскрашенного девичьего лица на мою ладонь.
На губах гостя из-под холма проявилась улыбка – словно трещина рассекла выбеленную пламенем головёшку.
– У тебя красивые дети, госпожа. Все, кроме одной, – полупесней-полушёпотом прозвучал его голос, прежде чем его и других Людей Холмов поглотили тени, из которых они явились. – Впрочем, она и не твоя дочь.
Я надеялась, что моя падчерица не расслышит этого сквозь пелену гламора. Но я видела её лицо, пока мы шагали к замку от верескового холма, и кожей чувствовала её молчание – холоднее зимы вокруг.
Она слышала всё. И больше, чем прозвучало на самом деле.
Настала весна. Она оказалась поздней, дождливой и ледяной. Многие посевы по всей стране не взошли. Однако солнце пригревало наши угодья, небо над замком оставалось ясным, даже когда у соседей бушевали грозы, и наши земли дали добрый урожай.
Благословение Добрых Соседей не покинуло нас, продолжив защищать от всех напастей.
Но с того дня моя падчерица отдалилась от меня.
Я старалась окружать её той же заботой, что прежде, и даже больше. Все мои объятия, подарки, ласковые слова оставались без ответа.
Я понимала, что ей нужно время, дабы простить меня; дабы повзрослеть и понять, от какой угрозы я стараюсь её уберечь. Потому я не навязывала ей своё общество.
Я знала, что она не одинока, ведь она была близка с моими дочерьми (тогда ещё была), а у меня хватало забот. Я помогала сыну управлять нашими землями. Распоряжалась скотом и урожаем. Разрешала судебные тяжбы. Считала подати. Объезжала поля, присматривая, как их пашут, засеивают и убирают. Отвечала за хозяйство в замке с сотней слуг.
И долго не замечала, как моя падчерица всё больше времени проводит у того орешника, что посадили на могиле её родной матери. Слишком долго.
Минуло две весны с вечера, когда мои дети предстали перед взорами Добрых Соседей. Мы с сыном исправно подносили им дары в дни, когда поворачивалось Колесо года, и со временем гости из холма стали меньше очаровывать и ужасать нас. Беседы и встречи с ними превратились в обыденность, в такую же рядовую обязанность, как посев урожая, стрижка овец, сбор дани королю.
Самый лютый пожар перестаёт страшить, если ходить к бушующему огню и взирать на него постоянно.
Страшил меня только бал, на который нам с дочерьми неизбежно предстояло отправиться. Я ещё не обсуждала это с ними – готовила их постепенно, приучая к мысли, что Люди Холмов пусть и не добры, но не желают нам зла.
Однако дети первыми заговорили со мной о том, что нам предстояло. И я этого не ждала.
Они зашли в мои покои летним вечером, тёплым и душистым, пахнущим липами и недавним дождём. По лицам их я сразу поняла, что они встревожены и смущены, но причина их тревоги оставалась для меня загадкой, покуда они не заговорили.
– Матушка, – сказала моя старшая, – возможно, мы должны были рассказать тебе раньше, но нас просили не говорить тебе ничего.
– Мы обещали, что не скажем, – сказала моя младшая.
– И мы сдержали бы слово, – продолжила моя старшая, – если б не помнили, что ты говорила о Людях Холмов. Об их внимании к нашей сводной сестре, которое так тебя тревожит.
– Мы думали, её россказни про фею – выдумки, – продолжила моя младшая, – но она поклялась, что та всегда говорит правду. Что скоро принц фейри пригласит нас на бал.
– Какую фею? – произнесла я, чувствуя, как меня пробирает дрожь.
…я долго слушала их рассказ – про белого дрозда, что являлся моей падчерице в ветвях орешника на могиле её матери. Про существо, которое моя падчерица звала доброй феей и с которым делилась своими печалями. Про бал, о котором это существо поведало ей: грандиозный бал, где принц Людей Холмов выберет себе суженую. Куда он позовёт меня, моих дочерей – и, конечно, мою падчерицу, мою бедную наивную падчерицу, у которой восторженно замирало сердце от одной мысли, что она может стать принцессой Волшебной Страны, таящейся за проходом на вересковом холме.
Мои дочери были опечалены и смущены, ведь им пришлось обмануть сводную сестру, к которой они так привязались. Нарушить слово, данное ей. И всё же грядущий бал пугал их больше. Воспоминания о том единственном вечере, когда они видели Добрых Соседей, оставались свежи в их памяти, и страха в тех воспоминаниях было больше, чем восторга.
Я признала, что бал – не выдумка. Я успокоила детей, как могла. Я напомнила: меня научили, как избежать колдовских сетей фейри, и все эти годы я учила их самих тому же. Я поблагодарила их, расцеловала их виноватые лица и отправила спать, ведь солнце уже коснулось горизонта.
И тем же вечером, не дожидаясь, пока оно взойдёт вновь, я дала приказ срубить проклятый орешник.
Моя падчерица не простила мне этого. Не простила мне ничего.
Я пробовала говорить с ней. Снова и снова я пыталась втолковать, что дары Добрых Соседей таят в себе опасность. Даже если существо, что являлось ей, действительно ей покровительствует, рано или поздно оно потребует платы, и плата всегда будет больше, чем ты готов заплатить. Фейри всегда пытаются забрать больше, чем дают, – как и многие люди, впрочем.
Она не слушала меня.
Она молчала. Она вела себя покорно, ведь её учили покорности.
Но за этим таилась обида.
Моя падчерица прятала её в молчании и покорности, словно песчинку в раковине, лелеяла эту обиду до поры, когда та сможет превратиться в жемчуг ненависти.
И моя неродная дочь не простила родных, разоблачивших её тайну. Прежде я часто заставала падчерицу в их покоях. С того дня – ни разу.
Вскоре я узнала, что её видели на дороге, ведущей к вересковому холму. Что она днями напролёт бродит по окрестностям замка.
Она искала существо, притворявшееся белым дроздом.
Чтобы у неё не было времени на эти поиски, я давала ей одно поручение за другим. Сперва – прясть, шить, учиться всему, что должна знать девушка её круга. Она справлялась слишком быстро, и тогда я велела ей помогать слугам на кухне. Выносить помои. Таскать воду. Лущить горох маленькими белыми руками, что были нежнее цветочных лепестков.
Я знала, что это недостойно дочери барона. Я знала, что слуги начинают шептаться за моей спиной. Но это не оставляло моей падчерице возможности искать встречи с тем, что положило на неё глаз.
А ещё она день и ночь была на виду.
Порой от усталости она засыпала прямо у кухонного очага, над очередным мешком гороха, распластавшись на перепачканном пеплом полу. Её красивые платья отныне пылились в шкафу: длинные, до земли, рукава их и тяжёлые юбки легко пачкались, мешали работать, прожигались искрами от огня. Моя падчерица пошила себе простые наряды из льна, как у служанок, которым она помогала.
Я по-прежнему старалась баловать её, как могла, и теперь – вдвое усерднее, чувствуя вину, но она отвергала мои подношения. Украшения. Одежду. Сласти. Она даже трапезу с нами делить перестала: уносила еду в свою комнату прямо с кухни, где теперь так часто бывала. Я пробовала уговаривать её, пробовала приказывать, но, когда я принуждала падчерицу сесть с нами за стол, она просто не брала в рот ни куска. И не говорила ни слова, пока всё не заканчивалось.
Сердце моё разрывалось, когда я видела, как она идёт по двору с ведром в руках, со следами пепла и золы на лилейных щеках.
Я находила успокоение в мысли, что едва ли Люди Холмов положат глаз на подобную замарашку. Рано или поздно моя падчерица выйдет замуж, покинет эти земли, уедет прочь от верескового холма – и в новом имении займёт место, которого достойна по праву рождения. Даже если она не сделает этого до бала, куда её жаждут заманить, бал пройдёт, и гости из-под холма потеряют право посягать на нас. Женщины нашего рода окажутся в безопасности ещё на три десятка лет.