Отчуждение

Мансура смотрит на нее с недоверием.

– И что? Он как реагирует?

Насиба отряхивает крошки с подола розового платья.

– Да никак. Говорит, что все решил.

– Нашел чем утешить. В «Очаровании женственности» написано, что когда ты жалуешься, то должна быть похожа на обиженного ребенка, надуть губки и топнуть ножкой, чтобы ему захотелось тебя пожалеть.

Насиба поднимает брови:

– Это даже звучит кошмарно, прекрати. Можно я не буду топать ножкой?

– Вот, съешь еще финик. Тебе все можно. Но лучше б ты была позаковыристей. Белье купи какое-нибудь, платье. Или поедем в магазин.

– Давай онлайн выберем, не хочу никуда ехать.

За два часа Мансура отвергла и серую абаю в пол (у тебя таких еще три), и восточные шаровары (какое странное чувство цвета), и кэжуал футболку (пожалуйста, нет, это совсем не сексуально), и халатик (если халат, то шелковый, а это полотенце какое-то). Под конец они выбирают изящную белую маечку с кружевом, желтую юбку и зеленый сарафан с нашитыми камешками. Насиба вводит номер карточки и думает, что во всем этом должно быть невероятно неудобно и холодно, но очень хочется, чтобы Юсуф удивился, вспомнил, какая Насиба привлекательная.

На следующий день заказ доставляют. Вечером Насиба встречает мужа с работы, дыша духами и туманами. Зеленый сарафан струится по бедрам, волосы завиты в крупные локоны. Юсуф говорит: «Очень красиво». И больше ничего не говорит.

Пока муж ужинает, она рисует карандашом для глаз черный крестик на коже немного ниже шеи и садится напротив Юсуфа.

– Ты мне выстрелил прямо сюда, а я тебе верила.

Это выглядит так театрально и глупо, что даже странно, что муж ее не высмеивает в ответ. Больше Насиба этот сарафан никогда не наденет. Некоторое время спустя она отнесет его в ящик для благотворительности у квартальной мечети: яркий, из тонкой ткани, он будет смотреться странно между скромными платьями для намаза и узорчатыми шароварами-аладдинками.

Насиба неторопливо идет к выходу со двора мечети, когда дверь раскрывается: мужчины покидают дом земных поклонов после молитвы. Во время пандемии сперва запретили читать намаз в мечети, а когда разрешили возобновить, то ряды уже не смыкались: молящиеся стоят на расстоянии полутора метров друг от друга, тела вторят сердцам и делят зал на одинокие квадраты с живыми точками посредине. Имам мечети, который славился злободневными пятничными проповедями о коррупции, многоженстве и необразованности, тоже выходит во двор вместе со всеми. Летящей походкой он сверкает мимо Насибы. Это удивительное свойство его шага, словно в детстве он примерил сапоги-скороходы да так и остался в них. Никто не может обогнать его, хотя он никогда не спешит. Когда спутник идет рядом с ним, имам всегда его чуть обгоняет. Если он выходит последним из здания, то спустя минуту обнаруживает себя впереди всех, кто вышел прежде него.

И сегодня то же самое – вот он уже у выхода со двора, Насиба уступает ему путь. Имам проходит почти рядом с ней, и она слышит едва различимый хлопок, будто лопается бечевка. Она последнее время часто слышит этот звук, наверное, от стресса. Хлопок повторится еще пару раз, имам повернет направо, скроется от взгляда Насибы. Завтра он с удивлением заметит, что опоздал на встречу, а его друзья наконец смогут не ускорять шаги, разговаривая с ним на ходу. Насиба даже не заметит, как ее отчаяние выходит на охоту и чем питается, ведь вокруг нее всегда темно.

Шаги по кругу

Насиба помнит, как дедушка возился с немецкой овчаркой Найдой, помнит, как мама в шапке, похожей на коричневый одуванчик, водила ее гулять, и снег покрывал мокрые иголочки меха, и Насиба раскидывала снег красной пластиковой лопатой. Или это все было не с ней? Может, и не было никакого снега, никаких фонарей, никакого детства. Ее жизнь стремительно становится чужой.

Все вращается, все идет по кругу, все зависло в устрашающей комбинации, которая отнимает все силы. Она прогоняет детей, поворачивает ключ в замке комнаты и плачет.

Кругом экзоскелеты и костыли, они помогают не упасть изо дня в день: залить травы оливковым маслом, поставить в морозильник, взбить три яйца, собрать квадратноголового робота для Ибрахима, погладить рубашку Малику. «Легкость – это выбор», – говорит блондин в детективном сериале и за полчаса раскрывает убийство. Насиба соглашается, и это самый сложный выбор – продолжать смеяться, несмотря ни на что. Ей этот выбор не дается.

Насиба понимает, что она для Юсуфа ничего не значит, ничего прекрасного, волнующего, лазурного и лунного между ним и Насибой быть не может. И Насиба уже не знает, что держит ее рядом с Юсуфом.

Путешествовать можно с мужем или с любым махрамом – родственником, за которого нельзя выйти замуж: с сыном, братом, отцом. В большой семье есть из кого выбирать. Одну приятельницу Насибы каждый год по очереди возят в хадж ее сыновья, их четверо, младшему двадцать три. Старшему сыну Насибы – Малику – двенадцать, но в роль сопровождающего он уже годится, значит, можно ехать без мужа, если он разрешит. И он точно разрешит, даже чемоданы поможет собрать, он устал от нее.

Она уже проглядывает маршруты: Каир, Фес, Стамбул. Или просто уехать в Дагестан смотреть на туман в горах? Или махнуть в Москву? Говорят, столица теперь другая, там сейчас столько знакомых сестер. Когда Юсуф звонит, она уже смотрит рейсы в Шереметьево.

Когда Юсуф недоволен, Насиба ничего не спрашивает. Это как объяснять лавине, почему ей стоит поменять курс. И еще она вроде как копит баллы за примерное поведение, это зачтется, это наверняка ей зачтется, если не здесь, то там. А самое главное – Насиба боится, что Юсуф начнет презирать ее за несдержанность. Юсуф прежде рассказывал, что жены его друзей ругают их постоянно, а ему повезло, ведь худшее, что может быть, – это ссоры в семье и мелочные придирки. Морошка моего сердца, зачем же нам разводиться?

Сказка для Ибрахима

– По пластилиновой речке плывут оранжевые корабли. За штурвалами стоят солдатики: солдатик номер два, солдатик номер четыре, солдатик номер девять и миниатюрный динозавр.

– А где другие солдатики?

– Ты же их потерял.

– Нет. Солдатик номер пять рядом с солонкой, солдатик номер семь под подушкой.

– Ладно, тогда они тоже плывут на кораблях.

– Сейчас, подожди, я их принесу.

Насиба поправляет треснувшего солдатика: он отклеился от пластилиновой палубки. Ибрахим приносит двух пехотинцев и лепит с мамой еще два кораблика: судно как яичная скорлупка, тоненький руль-зубочистка, парус из фольги. Насиба рассказывает:

– По пластилиновой речке плывут оранжевые корабли. За штурвалами солдатики: солдатик номер два, солдатик номер четыре, солдатик номер пять, солдатик номер семь, солдатик номер девять и миниатюрный динозавр. Все они едут помогать бабе с дедом вытягивать репку.

Ибрахим спрашивает:

– Репку из сказки?

– Именно. Дед с бабой вырастили репку, а больше никто к ним не пришел ее вытягивать: внучка в школе, Жучка гоняет кошку, мышка сидит в отнорочке и прячется от лисы.

– И тогда – пш-ш-ш-ш-ш-ш – приплыла армия!

Насиба продолжает:

– Точно. Они сейчас все вместе потянут – и вытянут репку большую-пребольшую.

– И приготовят… Мам, а что из репы готовят?

– Ее тушат. Наверное. И суп варят.

Ибрахим кривится и высовывает язык:

– Фу! Не хочу суп из репы!

Насиба улыбается:

– Погоди, я гляну. Вот, смотри, можно сделать чипсы из нее. – Она показывает Ибрахиму экран телефона с надписью «Все русское, все наше» и нарисованной девочкой в кокошнике с репой размером с ее голову.

– Ура! Чипсы из репы! – Полководец высвобождает солдатиков из пластилина и ставит их в очередь у игрушечной редиски.

Насиба помогает ему ставить в ряд фигурки без черт лица и проверяет сторис Юсуфа. Ничего нового. Она постоянно изучает его соцсети, пытаясь уловить тайный смысл. Почему он хочет развестись?

– Мам, перестань смотреть в телефон!

Насиба откладывает свой портативный палантир и подталкивает последнего солдатика в очередь за репой по талонам.

– Вот, готово! У тебя репа розовая, такой сорт?

Ибрахим хихикает:

– Да, это репа, выведенная специально для чипсов, серии Р-0234. Тянут-потянут, тянут-потянут…

Насиба корчит рожицу Ибрахиму:

– Но тут внезапно репа оживает! Она сама вытягивает себя из-под земли и идет атаковать врагов, которые хотели ее съесть!

Ибрахим взвизгивает, солдатики перегруппировываются полукругом.

– Батальон, новое задание – взять репу живой!

Масштаб побоища все увеличивается. К семи вечера Ибрахим планирует гигантское сражение между людьми и корнеплодами, задействуя всевозможных человечков из разнообразных наборов и собрав из лего взвод морковок. Даже Малик отрывается от «Фортнайта» и собирает для армии морковок длинное заграждение из магнитного конструктора с катапультами из чайных ложечек.

Юсуф открывает дверь, входит и ставит пакеты из магазина на пол. Насиба встает, чтобы разобрать продукты, а Ибрахим подбегает к отцу.

– Пап, мы тут играем!

Когда дети ложатся спать, Насиба говорит мужу:

– Знаешь, я тут с мальчишками хочу в Москву съездить. Отпустишь нас?

Юсуф удивляется:

– Зачем это ты? Ты же не любишь никуда ездить.

Насиба откидывает волосы назад.

– Не любила раньше, а сейчас самое оно. Купишь нам билеты на вторник?

Урбике

Огненный водоворот

Стамбул – хорошая сцена для детективов и криминальных драм. Он эстетично подсвечивает слезы оступившихся героинь тусклым чаячьим солнцем. Но Урбике не до эстетики.

Она плачет, нос краснеет в вырезе черной накидки. Сегодня опять позвонил коллектор. Он знает о ней все. Он ее найдет. И он не один.

Да что там. Пусть находят. Матери стыдно, что Урбике такой уродилась. Неправильная дочка. Как ее выпрямить, не ломая. Мама, бедная моя мама.

Урбике мерзнет, куртка под накидкой не спасает. Стамбул – холодный, как ступени недоверия. Еще одно сообщение от коллектора. Утопить бы телефон.

Она всегда хотела быть как те беззаботные люди, которые не видят в деньгах ответственности. Они как мотыльки, келебеклер [22]. Они могут быть богаты, могут быть бедны, но в любом случае все денежные хлопоты проходят мимо них. Урбике всегда чувствовала груз монет. Даже когда их было столько, что она могла купить десяток редких книг каждой ученице своего бывшего медресе, даже когда она примеривалась к французской марке автомобилей (как я буду за рулем смотреться, а?), она все время беспокоилась, что в какой-то момент вся эта благодать исчезнет. Пересчитывала купюры. Хранила в шкафчике заначку в евро. Никогда не расслаблялась.

Заначка не помогла – не хватило. Опять звонят.

Как утешаться теперь? Первое, что должно волновать мусульманку, – это быстрая выплата долга. Вот Урбике и волнуется. Как Босфор. Может быть, солнце – коллектор? Урбике всегда в тревоге.

Сестра говорит, так начинается тревожное расстройство. Генерализованное. Она говорит, надо к психотерапевту. Что за глупости. Откуда ей взять деньги на терапию?

Зачем было так рисковать? Сейчас ничего не исправить. Опять звонок.

Ее раздражает, что в современных книгах покрытые мусульманки вроде нее почти всегда представлены жертвами обстоятельств, этноса, нерушимых правил. Незаметные, они на страницах книг терпят и терпят. И подают чай. И моют пол швабрами. И полотенца у них в домах всегда пушистые, а не жесткие. Идеальные женщины, которые умеют быть жертвами.

Но Урбике никогда не чувствовала себя жертвой. Она носила покрывало с радостью. Она читала Имру аль-Кайса [23] в оригинале. Она всегда вела себя так, чтобы никто не видел в ней страдающее молчаливое существо. Напротив, до недавнего времени Урбике была решительной, громкой и боевой. И все же она страдает, бьется в огненном водовороте долгов и стыда.

Видимо, решительные тоже страдают.

Неизвестный множитель

Сестра пишет Урбике:

Биби, хочешь замуж?

шутишь?

тут жену один брат ищет

куда мне замуж?

хороший брат, учится здесь

ты с ума сошла

жаным [24]…

нет

ну встреться с ним, посмотри хоть

Урбике встречается. Как положено – в людном месте, в саду, чтобы они не оставались наедине. В саду, конечно, растут розы. Урбике нюхает розу – никакого аромата.

– Может, у меня корона?

Жених кривится:

– Не шутите так. Эти цветы просто не пахнут. Вы же сами знаете.

Он невысокий, много улыбается, носит чалму. Из Алматы приехал учиться. Неплохой вариант для замужества. Но Урбике не собирается замуж. Она не невеста на выданье, а должница. Никому не надо такой жены.

Как они так наматывают чалму? Вроде просто марля поверх тюбетейки, а выглядит солидно. Урбике опускает взгляд.

– Какие у вас планы на будущее? – спрашивает жених.

Найти клад. Затаиться. Молиться. Такой план. Вот интересно, он задает вопросы по методичке? Урбике проглядела на женском сайте список из тридцати трех вопросов, которые нужно задать будущему мужу. Там тоже было о планах на будущее. И еще много вопросов. Как вы видите свою семью? Какие качества вы цените в человеке? Как вы планируете зарабатывать на жизнь? Вы живете отдельно от родителей? Читаете ли вы намаз? Можно посмотреть вашу медицинскую карту?

Особенно ее восхищает вопрос о медицинской карте. Смело, хотя правильно. А для мужчин тоже существует подобный список?

– Сестра, вы о чем-то задумались?

– Да, размышляю над формулировкой. Планы – дело пустое.

– Вы так считаете?

Урбике не знает ответа. У нее раньше были планы, а теперь только тревога и коллекторы.

– Не уверена, что я так считаю. Но планировать далеко все же не решусь.

– Понятно. А какие качества вы цените в человеке?

Урбике улыбается и спрашивает:

– Где вы скачали список вопросов невесте?

Собеседник ничего не отвечает. Розы не пахнут. Урбике теребит пуговку на накидке.

– Семья – это произведение. В математическом смысле. Вы, наверное, простое число. Два, три, семь. Хорошо быть простым числом. А я составное и непонятное. Я неизвестный множитель. Мне кажется, нам с вами не по пути.

Лиза

Несбывшиеся друзья

Все, что казалось ей прочным, тает, стонет, гнется. Все, кроме отчуждения. Казалось бы, ее новая чувствительность должна была сблизить ее с людьми, но она, как любой дар, лишь отдаляет. Что толку остро переживать чужие горести, если человек не доверяет тебе и не рассказывает о печали сам?

Лиза понимает, что ее размышления о принципиальной несвободе в юдоли плача и так строят вокруг нее стенку если не кирпичную, то стеклянную. Сложно пульсировать в одном ритме с другими, если этот мир не стоит крылышка комара, а они об этом не знают. Многие, кто был ей симпатичен, хотели счастья и справедливости сразу здесь, не решаясь отложить их на время после смерти. Лиза, честно говоря, и сама не всегда дышит смирением, да и аскетизм от нее далек, как далеки звезды Малой Медведицы от звезд Большой Медведицы, и все же не дела нас лепят, а намерения.

Лиза сталкивалась с разными людьми, которые видели в ней олицетворение порока. Ее иногда обвиняли в малодушии и глупости, в консерватизме и гордыне. Она, наверное, так и не привыкла – к такому привыкнуть невозможно, но теперь заранее прикидывает, что про нее подумают, и отходит, полюбовавшись человеком издалека. Незримая серебристая стенка пружинит, отбрасывая тень, отбрасывая людей.

Когда она перестает даже мечтать, как однажды познакомится с известной русской поэтессой, чьи строки сопровождали ее в родах и в разводе, великая стеклянная стена завершает рост. «Ты, наверное, не любишь мой индийский цикл, ты же против язычества», – отвечает ей призрак поэтессы даже в ее воображении. И Лиза плачет.

Стена звенит, как ловец снов, украшающий дом улыбчивой матери двух детей из популярного блога. Лиза когда-то хотела и с ней познакомиться (хотя чуть меньше, чем с той поэтессой), но зачем. Она ведь не пойдет с ней праздновать Хэллоуин и не отпустит Асю колядовать. Лиза не празднует никакие праздники, кроме двух мусульманских.

Но их она тоже особенно не празднует. В детстве Лиза даже не слышала слова «Ид» [25], и сейчас движущиеся по солнечному году вслед за луной Рамадан-байрам и Курбан-байрам не складываются у нее в опрятное уравнение типа мимоза плюс вафельный тортик равно Восьмое марта.

Нет, себя Лиза не жалеет: она уверена в том, что нашла истинное предназначение. Только эта истина не всегда успокаивает и часто отмежевывает ее от мира.

Три года назад в приступах тревоги она часто ужинала с соседкой, приезжавшей на лето к морю.

– А религия, твоя вера, неужели она тебя не утешает? Зачем она тебе нужна, если не для утешения?

Лиза задумалась и наконец сказала:

– Она не для утешения вообще. Тебя утешает тот факт, что дважды два – четыре?

Не для покоя и не для утешения живет Лиза на этой земле. И сейчас поменялось лишь одно – она чувствует, когда ее презирают и когда хотят спасти. Презирают мало, по крайней мере в Турции, но иногда бывает.

Вот и сейчас женщина с «Луи Виттоном» на плече и женщина с шопером из «Мигроса» идут в десяти сантиметрах от нее и думают, что Лиза их не понимает – в платке же, местная. Но Лиза не только понимает слова – она застывает и чувствует, как боится саму себя. Интроекция в действии маринует ее, как креветку в пряном рассоле. Туристки проходят мимо, и ее медленно отпускает. Впрочем, больше и ярче ее жалеют, и Лиза подхватывает эмоцию и тонет в жалости к себе.

Она быстро поняла, что ловит только сильные эмоции и что надо находиться очень близко к их источнику. Стоит отойти метра на два – и чувства исчезают. Социальная дистанция в полтора метра, которую турки стараются соблюдать на улице, бережет ее от переутомления.

Лиза возвращается домой. Трещинка на ступне болит. Лиза боится, что у нее однажды начнется заражение крови от незаживающей трещины, она протирает ее антисептиком и наклеивает бактерицидный пластырь, прежде чем засунуть босые ноги в черные резиновые сандалии.

Она несет маленький цветок в горшке. Сначала Лиза думала, что цитрусовые не ядовиты для котов и можно купить кумкват, но, судя по всему, у кошек он проходит под лейблом «неинтересен, но опасен». Лизе было страшно полагаться на то, что котенок окажется стандартным и не заинтересуется чем не положено, поэтому купила фиалку.

Салима, соседка Лизы и жена имама местной мечети, сбегает по лестнице двухэтажного домика. Она одета как турчанка: большой треугольный шелковый платок и кремовый тренчкот до щиколоток. Этот тренч называют «ферадже» (что-то явно родственное парандже), и городские женщины носят его круглый год – и в июльский зной, и в январский дождь. В очках, смешливая и высокая, Салима всегда улыбается.

Но сегодня происходит нечто странное. Обычно соседка окатывает весельем и суетой, а сейчас Лизу настигает что-то вроде несмелой песчаной бури странных чувств, ведомых безмятежностью.

Потом, за чаем, опершись на низкий круглый столик, Салима скажет, что беременна и это неожиданно, ее младшей дочке уже восемь лет, а ей все сорок три, она думала, что больше детей не будет. И только тогда Лиза сообразит, откуда к ней пришли в гости эта убаюкивающая робость и доверие: двенадцатинедельное создание пригласило ее в свой мир величиной с ладошку.

Почему ты не здесь?

Лиза должна спасти мир. Под ногами хлюпает болотная жижа. Они с Замилем, ее бывшим мужем, пересекают болото в сером густом лесу.

Тусклое небо расчерчено карминовыми нитками лазеров. Шумят металлические кубы, привинченные к стволам деревьев. Это значит, что включились приборы, которые проверяют состояние атмосферы. Огни на кубах зеленые. Нет опасности. Но это ненадолго.

– А что потом? – спрашивает Лиза Замиля.

– Когда?

– Через шесть дней, когда мы вырубим источник заражения. Ты же знаешь, по планам это всего шесть дней.

– Ты такая наивная.

Лиза пытается заправить под платок выбившиеся три волоска, но они все равно торчат из-под ткани. Тогда она вырывает их с корнем и жмурится – больно. Она не чувствует, что на сердце у Замиля. Непроницаемая мгла.

– Почему наивная? Скоро все кончится.

– Может, и так.

– А помнишь, мы гуляли вместе по тем улицам с брусчаткой?

– Помню, – отвечает Замиль.

– А помнишь, какая детская площадка стояла во дворе нашего дома?

– Помню, – отвечает Замиль.

– А ту пчелу?

Замиль резко останавливается.

– Лиз, нас засекли. Надо обратно.

Вертолет все громче, Лиза смотрит Замилю в глаза какие-то доли секунды – и разворачивается. По болоту двигаться сложно, но они пробуют идти как можно быстрее. Когда топь кончается, Лиза переходит на бег. Она добегает до палатки и останавливается отдышаться. Вертолета больше не слышно. Карминовые лазерные линии медленно движутся по небу. Замиля нигде нет.

Деревья вокруг палатки как будто стали гуще и выше за эти два часа. Или ей кажется? Ветви сплетаются в арабские буквы, словно пишут поэму. Две линии буквы «ха». Выпроставшийся корень как буква «даль». Зубчики буквы «син» по краю громадных листьев.

Где Замиль? Они же бежали вместе. Лиза достает телефон из кармана на платье и звонит Замилю. Ее перебрасывает на автоответчик, и Лиза записывает сообщение:

– Почему ты не здесь? Где ты? Почему я опять одна?

Телефон превращается в черного мохнатого паука и быстро ползет по пальцам.

Лиза кричит и просыпается.

Интереснее дельфинов

Она набирает килограмм весенней клубники, еще не очень душистой, но уже вдохновляющей на ягодный бисквит. Торговка подходит к ней, завязывает пакет, вытирает руки о темные шаровары с розами, похожими на узор советских обоев, и спрашивает:

– Что-нибудь еще?

Маску торговка опускает почти на шею. Здесь, на рынке, страх перед вирусом у Лизы пропадает совсем, хотя это не очень логично: тут сотни людей, и среди них недавно прилетевшие из ковидоопасных стран мужчины в хлопчатобумажных шортах и русские женщины, которые называют маски намордниками и носят их на запястьях. Но свежий шпинат, резные помидоры с выпуклыми дольками да изумительно ровная свекла дарят Лизе смелость и жизнелюбие.

– Нет, больше ничего, спасибо!

Торговка завидует кому-то, и довольно сильно. Может, тетушке, которая продает примерно то же самое неподалеку? Или молодости покупательниц? Лиза торопится домой, поэтому уходит, не успев даже увлечься течением мелкокалиберной зависти. Сегодня очередной урок и очередная групповая терапия.

Лиза создает конференцию, и ее прямоугольное звено светится арабскими буквами: «Умм Асия» (мать Асии). Они все еще изучают пост, и Лиза в меру бойко рассказывает, что беременным и кормящим можно не поститься, и добавляет в лекцию несколько каверзных вопросов: нарушится ли пост, если съесть глину? а если вода зальется в уши?

– Надеюсь, сегодня все стало еще понятнее. Не стесняйтесь задавать вопросы, сестры. В преддверии месяца поста читайте чаще священную книгу, раздавайте милостыню.

И тут в чате мигает сообщение:

– Имам Абу Ханифа [26] прочитывал ночью все шестьсот страниц за один ракаат [27]. Это правда?

Лиза читает вопрос вслух и почти сразу отвечает:

– Да, его ученик Абу Юсуф [28] рассказывал так о нем, и многие другие тоже так говорили.

Юзерпик с луной включает микрофон:

– Устаза [29], но ведь это невозможно! Если читать каждую страницу хотя бы минуту, получается десять часов.

Лиза недовольна: урок затягивается. Но оставлять всех без ответа не очень правильно.

– Ваш вопрос относится больше к вероучению. Мы допускаем, что для отдельных людей время может идти иначе, что нашим имамам были дарованы чудеса – караматы [30]. Скорее всего, это одно из таких чудес.

Быстро, пока не успели спросить что-то еще, Лиза завершает конференцию. До терапии двадцать минут, она насыпает шестнадцать граммов зерен в кофемолку и быстро крутит ручку.

А ее странная способность – это чудо? Но она же совсем не праведница. Или это дурной морок, искушение? Или вообще нет ничего особенного в умении чувствовать чужие эмоции? Лиза вспоминает, что читала в одной из шариатских книг по логике об интуиции. Пресловутое шестое чувство – это просто одно из сенсорных умений наряду со слухом и зрением. Может, у нее просто обострилось шестое чувство?

Она берет с полки недавно купленный стакан, ставит на него аэропресс и давит на поршень. Стакан разлетается в ее руках, кофе льется по столу и коричневой жижей капает на пол. Котенок, спящий на краю стола, просыпается и сразу спрыгивает вниз.