Покой перелетного голубя

Но муж всегда хотел детей. Сперва я думала, что спасаюсь от катастрофы, но сейчас – иногда – мне приходит в голову иное: что, если именно моё решение отказаться от детей привело к тому, что Мубашир сделался таким вот бесполезным пьянчугой? Что бы ни было причиной, похоже, «катастрофа» – это моя судьба, какой бы путь я ни выбирала.

Он стонет в забытье. Какие демоны терзают его в снах? На ноге синяк с прошлой недели, когда он задался целью получить работу у местного уличного сапожника. Нога якобы пострадала, когда Мубашир пытался забить гвоздь в подмётку. Если честно, это похоже на порцию лапши, и муж думает, что я достаточно глупа, чтобы поверить в эту историю. Иногда мне хочется встряхнуть его – напомнить, какой могла бы быть наша жизнь. Прежде, чем он стал таким – зависимым и бессильным. Может, я могла бы снять квартиру на пару с Узмой, ресепшионисткой. Думаю, она одинока. Мужчины с работы глазеют на неё точно так же, как и на меня, хотя, думаю, я чуток посимпатичнее, потому что кожа у меня светлее. А всё этот крем «Оливия», на который я трачусь много лет подряд. «Оливия Шукрия» – реально, спасибо. Хотя не сказать, чтобы моя жизнь от этого сильно изменилась. Если кто-то и смотрит на мою кожу, это не приносит мне никакой радости. Может, я и никаб носила бы, но тогда наверняка лицо покроется прыщами, а кому оно надо?

Нет, если Мубашир разделается со своими пороками, мы могли бы снять жильё площадью не меньше десяти марла в Джохар-Таун. И вид, арай, вид был бы фантастический, мы позабыли бы о кучах мусора, привычных для нашего квартала. И москитов там не было бы. Они кошмарны уже сами по себе, но последняя эпидемия лихорадки денге напугала меня ещё больше. Я не могу позволить себе неделями платить по счетам из больницы, где приходится валяться, чтобы поднять тромбоциты. Может, мне просто бросить Мубашира? Он и не заметит. Если бы только не все те деньги, которые я уже инвестировала в наш так называемый брак. Штука в том, что я не могу. Просто не могу. Не после того, как все дорогие мне люди бросили меня. Хотя мысли о том, чтобы уйти от мужа, в последние дни посещают меня чаще обычного, и каждый раз требуется больше усилий для того, чтобы не давать им хода. Но я всё-таки не даю – по крайней мере, сегодня.

Миша

Карачи, Пакистан

Бхай, который помогал вместе с Баба на пятничных молениях, вернулся и уже должен быть готов открывать лавку. Его возвращение из мечети означает, что его мини-базар будет работать для всех нас. Баба сказал, что все наши кузены придут к нам в пятницу на обед, потому что он старший брат и у нас – самый большой обеденный стол. Не думаю, что насчёт стола – правда, потому что у моей двоюродной сестры Анайи дом уж точно больше, так что и стол у них должен быть больше, но я ничего не отвечаю Баба. На деле не важно, правда это или нет, потому что я люблю, когда приходят кузины. Единственное, что мне не нравится, – Мама не разрешает Ноно сидеть с нами. И это вовсе не весело, потому что ей приходится есть вместе с Мази на кухне, и я не могу обсудить с ней свой план, как убедить Бхая сделать мне скидку на чорун, которые он берёт в магазине Амир-бхая, что близ мечети. Я попробую с ним поторговаться, предложу попользоваться моим канцелярским набором – тем, что Амаль подарил в прошлом году на день рождения, – потому что он даже не девчачий. А ещё Бхай сможет использовать липкие листочки для заметок в качестве закладок в своих толстых школьных тетрадях. Но обычно Ноно говорит мне, как вести дела с Бхаем, – она знает способ заставить его слушать её. Как в тот раз, когда она уломала Бхая взять нас в лавку макайвала на углу улицы. Мама в жизни не давала нам и шагу туда ступить, а Бхай дал. И только на прошлой неделе Ноно каким-то образом убедила его взять нас с собой. Даже не знаю, что она такое ему говорит, потому что Бхаю обычно не нравится, когда я прошусь пойти с ним.

Быстро причёсываюсь и поправляю платье – подол грязный, на нём бабочки, розовые и малиновые, два моих самых любимых цвета. Я слышу, как Баба обсуждает что-то важное с папой Анайи. Хочу посмотреть, большая ли сумка у Бхая, – прикинуть, много ли можно оттуда заполучить на тридцать рупий, которые я копила всю неделю. Мама даёт мне пять или десять рупий сдачи всякий раз, когда несёт овощи из магазина, и я стараюсь забирать монетки и десятирупиевые банкноты, если они остаются на кухонном столе или на её туалетном столике. Так я пополняю и пополняю свою свинью-копилку, а в пятницу покупаю у Бхая столько, сколько могу, всякий раз надеясь заключить с ним сделку повыгоднее.

Если Ноно пытает удачу, ей уж точно удаётся сторговаться с Бхаем. И потом мы сидим на веранде и едим чорун и другие конфеты.

Сегодня сумка не такая уж большая. Не знаю, как так выходит, но монеты и банкноты уже у меня в руках, и я прыгаю навстречу Бхаю прежде, чем Али и Анайя успеют начать совать ему свои деньги. Честно, я не понимаю, почему мне не выделяют постоянных карманных денег, а им – да. То есть Али – он же даже ниже меня ростом. Ага, я знаю, что ему восемь, а мне семь, но я чуток повыше его, а значит, тоже заслуживаю право на карманные деньги.

Спотыкаясь, входит Ноно, держа в руках слишком большой для неё кувшин с водой, и застенчиво улыбается Бхаю. Алло, я тоже тут! Демонстративно кашляю. Она переводит на меня взгляд и широко ухмыляется.

– Поставь сюда, с этой стороны, – говорит ей Мама, указывая на край обеденного стола. На Ноно Мама не смотрит, но Ноно понимает, к кому она обращается. Она делает то, что ей велено, опускает голову и быстро выходит.

– Бхай, Бхай, ты принес чорун? – шепчу я Бхаю, который одет в хрустящий белый шальвар-камиз.

Будучи в компании взрослых, он всегда старается выглядеть выше, расправляет плечи и поднимает брови как Баба, когда тот ведёт серьёзный разговор.

– Ш-ш-ш, не сейчас, – говорит он, прислушиваясь к тому, о чём говорит Баба.

Цены на помидоры растут или что-то в этом роде. Скукота.

Через несколько минут я делаю вторую попытку:

– Бхай, я хочу чорун; я могу весь его купить, так что тебе не нужно будет много считать в уме. Я даю тебе двадцать рупий за пачку из двенадцати штук. Что скажешь? Хаан?

Бхай пренебрежительно смотрит на меня, постукивая ногой под столом по полу.

– И ты можешь попользоваться моим канцелярским набором, – прибегаю я к своему секретному оружию.

– Что? Нет, сегодня я не принес чорун, – говорит он, на секунду задержав на мне взгляд.

О не-е-е-ет – какое разочарование! Я ждала всю неделю. Хочется взвыть, но я решаю надавить ещё чуть-чуть.

– Окей, тридцать рупий за пачку из двенадцать штук, – отчаянно выпаливаю я, надеясь, что всё дело в цене.

– У меня его нет, глупая голова, – насмехается он.

А-а-а-а-аргх! Иногда Бхай бывает таким врединой!

Я щёлкаю его пальцем по ноге и убегаю от стола. Жутко нечестно. Он даже не говорит нам, где этот магазин бхая Амира. Однажды я каталась с чача Рашидом, пытаясь отыскать таинственную лавку, но так и не нашла. Может, Бхай наврал нам, что она у мечети. Я реально не хочу ждать ещё целую неделю! Может, если предложить ему вдобавок к канцелярскому набору ещё массаж головы…

Я знаю, что скоро Мама позовёт меня, потому что я не доела даалчавал, но мне нужно придумать какой-то план вместе с Ноно и сообразить, как же нам обнаружить магазин бхая Амира.

Веранда маленькая, но открытая – Мази здесь ещё и стирает. Это моё любимое место, потому что обычно здесь мы зависаем с Ноно. Она иногда помогает Мази сортировать одежду, но в данный момент сидит со скрещёнными ногами, согнувшись, и смотрит на что-то. Мне очень грустно, но я не собираюсь упускать случая напугать её. Она вечно дёргается, и это так смешно!

Я медленно подкрадываюсь к ней со спины, воображая, что я лев на охоте, а затем напрыгиваю и кричу: «Бу!»

Она вскрикивает и рассыпает что-то по полу.

Опустив глаза, я вижу огромное множество разноцветных стекляшек – моих самых любимых на все времена чорун.

Зохейб

Лондон, Соединённое королевство

Обычно я заикаюсь, только когда нервничаю. И не то чтобы Уитакер заставлял меня нервничать. В большей степени так действует на меня осознание, что наш с ним разговор – это на деле его попытка вдолбить мне в голову немного смысла. Распутать мою умственную головоломку – мою жизнь. Это нервирует сильнее, чем могут вынести моё тело или рассудок, так что заикание усиливается.

Я работаю на полставки, поскольку Уитакер заявил, что мне нужно дело, чтобы выбираться из дома и занимать чем-то голову. Не сказать, чтобы я нуждался в деньгах. И не сказать, чтобы зарплата того стоила. Но это работает, поскольку бóльшую часть дня я всё равно могу проводить дома с Мишей. Думаю, сестра тоже забегала бы в школу, если бы могла, но это невозможно, так что она ждёт моего возвращения дома, а после жадно слушает рассказ о том, как прошёл день.

Миша переехала сюда со мной, когда я закончил бизнес-школу в Университете Западного Лондона. Суровые три года. Я не вынес бы их, не будь рядом Талхи. И ещё я знаю, что Талха сам ни за что не выбрал бы УЗЛ, поскольку его интересовала спортивная наука, но он заявил, что хочет остаться в Лондоне, дабы сэкономить на жилье, и что, если послушать его родителей, ему нужно более «практическое образование», так что он поступил на одну специальность со мной. Я никогда не был уверен насчёт его целей, особенно зная, как сильно тетушка и дядюшка поддерживают даже самые неортодоксальные его решения, но я не спорил. Я выпустился и даже умудрился заполучить работу в университетском департаменте профориентации. В любом случае долго я там не проработал. Меня всё больше и больше заботила Миша.

После департамента профориентации это – моя первая работа, и на сей раз я тружусь в начальной школе. С детьми особо не контактирую – просто выполняю кое-какую административную работу, заполняю формы, карточки, выдаю удостоверения, всякое такое. Это неплохое место, но родители учеников реально соответствуют стереотипу напыщенных родителей из частной школы. Что вряд ли удивительно. Наверное, сейчас, оказавшись на стороне школьной администрации, а не за ученической партой, я просто явственнее это вижу. Сесилия – одна из учительниц.

Друзья зовут её Сиси. По-моему, она красива. У неё самые роскошные светлые волосы, которые я когда-либо видел в жизни, – не грязно-жёлтого оттенка, а такого тона, который приводит на ум свежесобранный мёд; они почти что зовут тебя погрузиться в них, даже попробовать на вкус. Столь же красивы и ореховые глаза, в которых, кажется, вмещается целый мир.

Она не из сквернословов. Она даже никогда не виделась с Мишей, потому что ни разу не была у меня дома. И, если быть честным, я лишь раз заговорил с ней в комнате для персонала – попросил передать мне подставку для кофейной кружки. Она улыбнулась этой идеальной улыбкой и произнесла два самых прекрасных слова, какие я только слышал: «Да, конечно».

У Сиси есть младшая сестра, которая учится в школе. Что-то в манерах этой не по годам развитой девочки напоминает мне Мишу. Довольно часто я фантазирую, как мы все проводим время вместе, – хотел бы я, чтобы эта мечта могла сбыться. Каждый раз, когда я вижу Сесилию с её сестрой, что-то сжимает сердце.

Истина в том, что я не так-то много раз набирался смелости, чтобы поговорить с какой-то из здешних девушек. Они очень милые и хотят со мной дружить – может, даже больше, – но тут свои сложности. Я ни разу по-настоящему не влюблялся – или говорю так себе в дни, когда убеждён, что та детская любовь не в счёт. Но детская любовь – она чистая, и это чувство, когда лишь один человек занимает все твои мысли, неподдельно. Лучший вид дружбы: понимание настолько глубокое, что вам даже разговаривать не требуется. Трясу головой, борясь с легкомысленностью.

Засунув под мышку большущую папку с документами учеников, я проверяю время на мобильнике. Осталось отработать ещё три часа, и можно возвращаться к себе в квартиру. Пусть даже там нужно разобраться с отоплением, моё жильё – это единственное место, где я чувствую себя в полной безопасности. На улицах мне иной раз становится не по себе, словно лондонские дома сговорились и обступают меня со спины всякий раз, когда я отворачиваюсь. Даже погода кажется суровой, будто тоже меня наказывает. Иногда я не способен объяснить, как себя чувствую: если я злюсь или расстроен, я чувствую себя запертым в ловушке бесконтрольной ярости. И иной раз в такие моменты я корчусь на полу и плачу. Да, я полон проблем, но у кого их нет? Талха велит мне учиться владеть собой, воспитывать внутреннюю силу, освободиться от оков сомнений и слиться с внутренней правдой. Самого его очень вдохновляют эти нью-эйджевые идеи, но они не для меня. И потом, он-то лёгкий на подъём, общительный и вызывает симпатию. Ему не приходится прикладывать усилия, чтобы соответствовать среде; он не должен контролировать на людях собственную тревожность; у него нет всех этих чувств, с которыми требуется справляться. Даже когда подростком ему приходилось несладко, родители его поддерживали и понимали его проблемы. Тётушка и дядюшка принимают Талху целиком. Ему никогда не приходилось решать, какая часть его личности может послужить причиной того, что родители откажутся от него, начнут игнорировать или пристыдят. В их разговорах нет неловкого молчания, нет пауз. Они могут много дней не узнавать, как он там, но это не порождает отстранённости в их отношениях.

Тем временем и Мама, и Баба регулярно звонят, чтобы «проверить меня», и притом мы никогда не выходим за рамки поверхностных тем для обсуждения: как у меня дела? Что я ел? Как работа? Завёл ли я друзей? Не касаемся даже темы возможных подружек. Они буквально никогда не спрашивают о Мише, притом что, как я считаю, она – единственное, о чём им действительно стоило бы волноваться. Они уже старые, так что я не слишком-то их виню, и они больше не вместе, поэтому мне почти каждый день приходится отвечать на одни и те же вопросы дважды, просто разным людям. По их словам, мой переезд в Лондон был нужен для того, чтобы «уберечь меня», чтобы я мог «найти себя», но, если честно, я должен признать, что в жизни не чувствовал себя настолько потерянным.

Йога тоже не помогает, и всё равно Талха собирается затащить меня в йога-ретрит на Бали, где ты «самововлекаешься», занимаешься интуитивной терапией, рейки или какой-то подобной хренью. Но я пока ни на что не подписывался. Если я только заикнусь Баба, он тут же пойдёт и забронирует для меня поездку, но я не до конца уверен. И потом, что я буду делать с Мишей? Я не могу её бросить. Не могу подвести её – только не снова. И никогда больше.

Надия

Лахор, Пакистан

– Я проверил счета по меньшей мере дважды. Может быть, какая-то ошибка вкралась со стороны Леско? У нас разные показания для двух этажей, и не похоже, чтобы мы использовали какое-то дополнительное электрооборудование.

Я стараюсь удерживать взгляд ровнёхонько на столе сахаба Шадаба, слушая его речь о счетах за электричество. Смотреть ему в лицо мне вовсе не хочется. Меня отталкивают эта подленькая, совершенно излишняя ухмылка и любопытные глазки, которые исследуют каждый дюйм моего тела с интенсивностью лазерного луча.

– Покажи мне это, – говорит он и тянется к бумагам в моей руке.

Он задевает своей рукой мою, прикосновение длится секундой дольше, чем нужно, и я знаю, что это не ошибка и не совпадение, потому что так бывает каждый раз, когда я оказываюсь у сахаба Шадаба в кабинете. Вспоминаю, как сказала об этом Узме. А она поспешно отмахнулась:

– Он со всеми такой.

– Как ты можешь так говорить? – недоверчиво спросила я.

– Вреда от этого нет, – коротко сказала она, выпрямив спину, беспокойно оглянувшись и вновь уставившись на собственные колени. Я поняла, что разговор окончен.

Нет вреда? Какая чушь! Мне это вредит! Мне не нравится то, как я себя из-за этого чувствую. Но я знаю, что не могу уйти, потому что работа вполне достойная. Зарплата хорошая и позволяет мне сохранить крышу над головой. А с учётом того, что происходит с Мубаширом, я не могу позволить себе риска остаться безработной. Как это говорится? Уж лучше тот дьявол, которого знаешь.

– Да, выглядит так, словно проблема на их стороне, – говорит сахаб Шадаб, поглядывая на часы. – Почему бы тебе не позвонить им и не зайти ко мне домой позже? Расскажешь, что они ответили. Прямо сейчас у меня встреча с сахабом директором.

– Сэр, я могу позвонить и передать, что они сказали, – предлагаю я в очевидной попытке избежать надвигающейся беды.

– Нет, ты должна объяснить мне это лично. И мне нужны протоколы, так что принеси все счета ещё и за прошлый год. Мы не можем позволить им так поступать с нами.

– Сэр, мой муж нездоров.

Я знаю, поверить в это трудно. Я пользуюсь этой отговоркой всё время, но сейчас чувствую себя загнанной в угол и ищу любой способ избавить себя от визита в дом сахаба Шадаба.

– Надия, может, перестанешь вести себя как каамчор? Это займёт полчаса, не больше. Мне нужны все подробности к шести вечера. К этому времени я уже буду дома.

У меня в голове роятся потенциальные оправдания. Однажды он уже просил меня прийти к нему. Слава богу, в тот раз сахаб Куршид вызвался передать бумаги вместо меня. Добрый человек вмешался с мастерством опытного дипломата и спас меня от того, что могло бы произойти, а сахаба Шадаба – от какой-либо неловкости. Но на этот раз не похоже, чтобы у меня остались пути к спасению. Может, не стоит беречь сахаба Шадаба от неловких переживаний? Я должна как-то избежать этого визита. Что, если попросить Мубашира подождать меня снаружи на байке? Так, по крайней мере, у меня останется возможность спастись. Спастись? Да о чём я думаю? Конечно, сахаб Шадаб любит поглазеть, но он женат, и дети у него есть, кажется. Не может быть, чтобы он задумал что-то неподобающее. Я безмолвно киваю, соглашаясь с его требованием.

«Хватит вести себя как каамчор», – ненавижу эту фразу, а она по какой-то причине, похоже, преследует меня. Повар, Шах Заман, говорил мне это всё время. Когда Аммы не было рядом, он просил меня мыть разделочные столы из чёрного гранита, так вот ненавязчиво заставляя работать бок о бок с ним. В иные дни он брал меня за руку, показывая, как протирать столы. В другие дни – ну, другие дни в моей памяти несколько затуманены, но я помню, как он говорит мне, что очень устал и ему нужен массаж.

Чувствую, как волоски на руках протестующе дыбятся. На моей верхней губе выступает пот при воспоминании о влажных ладонях Шаха Замана на моём костлявом локте. Медленное, целенаправленное руководство по мытью столов – моё тело напрягается вопреки его же указаниям. «Вот так», – говорит он, с силой прижимаясь к моему податливому торсу. Его руки поглаживают мои плечи, спускаются ниже, сжимают меня, тискают. Я быстро моргаю, удерживая слёзы.

Во внутренностях нарастает острая боль; я хватаюсь за живот и вдавливаю в него ладонь, надеясь, что от этого боль исчезнет. Я почти чувствую её на вкус, эту ужасную пульсацию. Несколько лет назад я ходила к врачу, и он посоветовал сделать несколько анализов, но они оказались смехотворно дорогими. Я не могу позволить себе таких трат – живот же не болит всё время. Так или иначе, прямо сейчас моя основная забота – добыть те счета для сахаба Шадаба. Никакой рыцарь в сверкающих доспехах не спасёт меня от моих трудностей. И свою работу я всё же хотела бы сохранить, заранее спасибо.

Миша

Карачи, Пакистан

Я устала, и ноги болят. Мама советует позвать Ноно, чтобы сделала мне массаж, но я не могу просить о таком лучшую подругу. Это было бы дико. Я понимаю, что не могу сказать так Маме, – иначе она заведёт свою бесконечную лекцию о том, что Ноно мне не лучшая подруга и что я должна найти себе друзей по возрасту в школе, кого-нибудь вроде Миры или Арианы, а не «какую-то дочку прислуги». Но я не понимаю маминого отношения к Ноно. Мама платит за её учебу и покупает ей школьную форму, но никогда не позволит ей сесть рядом со мной или Бхаем на диване или хотя бы поехать с чача Рашидом в школу. Ноно ездит на школьном автобусе. Однажды я спросила, можем ли мы подхватить Ноно из школы, но Мама сказала «нет» и даже, кажется, слегка разозлилась. Не знаю, в чём тут проблема. Я хочу, чтобы Мама начала относиться к Ноно так же, как я, – как к одной из нас.

Хочу, чтобы этой ночью Ноно спала у меня в комнате. Спрашиваю у Мамы разрешения, и она говорит, что там нет дополнительной кровати, так что Ноно придётся лечь на полу. У Ноно есть чарпая, но она делит постель с Мази, и очевидно, что я не могу уложить их обеих на свободное место рядом с моей кроватью. Спрашиваю Ноно, не страшно ли, если она поспит на полу.

– При одном условии. – Она улыбается мне.

– Окей, что за условие? – осторожно спрашиваю я.

– Я хочу тот браслет с единорогом, который твой Баба привёз тебе из Америки.

– Эй, да он совсем новый! И я его люблю… – Мой голос пресекается.

– Окей, тогда – нет, я не хочу спать на полу.

Она надувает губы. Я знаю, что выхода из ситуации нет.

– Ладно, можешь взять его себе. Но… тогда… – Я вздыхаю, сдаваясь. – Нет, ничего.

Я передаю ей браслет. Глаза Ноно тут же озаряются, и она быстро надевает браслет на левое запястье. Он сверкает, когда она крутит рукой так и этак. Я почти сожалею о том, что отдала браслет, но потом говорю себе, что просто попрошу Баба привезти мне другой. Придется ждать несколько месяцев, но на этот раз я скажу, чтобы купил два: один с единорогом и один с радугой.

Ноно раскладывает на полу одеяло и кладёт сверху грязную подушку. Она выше меня ростом и ноги торчат, демонстрируя миру пятки в трещинах. Фу-у, нужно сказать ей, чтобы тщательнее мылась.

– Эй, ты же замёрзнешь. Кондиционер будет работать, – говорю вместо этого.

Я не хочу ранить её чувства и расстраивать так сильно, чтобы она передумала.

– У меня нет второго одеяла. – Ноно строит рожицу.

Всё оказывается сложнее, чем мне казалось поначалу.

– Она может взять моё, – со своей кровати подаёт голос Бхай.

– Бхай, а ты уверен, что Мама не будет против? – Я вглядываюсь в его половину комнаты.

Он пожимает плечами. Наверное, у всех двенадцатилетних мальчишек есть эта бесячая привычка вечно пожимать плечами.

Жму плечами в ответ.

Вдруг мне становится не очень хорошо. Может, паста была слишком жирная? Я знала, что с соусом что-то не так. Чача Шах Заман обычно добавляет немного кетчупа, чтобы сделать соус оранжевым, но сегодня он испробовал другой рецепт. Соус был белый, и у меня в животе ему как-то неуютно.

Ложусь на спину. Ноно лежит рядом на полу, поверх собственного одеяла, накрытая одеялом Бхая. Её рука покоится на грязной подушке.

Поворачиваюсь на сторону Бхая. Он читает книгу.

В животе у меня урчит, будто там извергается вулкан. Теперь я поворачиваюсь на другой бок, к Ноно.

– А-ах, – вырывается у меня.

А через минуту меня выворачивает. Рвотные массы вырываются изо рта, разливаются повсюду, достигают импровизированного ложа Ноно. Теперь она покрыта блевотиной: волосы, руки, даже одеяло Бхая.

– Прости! Буэ-э-э… Прости, Ноно… – извиняюсь я между приступами рвоты.

– Ты чокнутая! – Бхай вскакивает с места и пытается оттащить одеяло подальше от меня. Вид у него такой, словно и его вот-вот стошнит.

Я знаю, что он дико разозлится. Я наблевала на его одеяло. Он никогда больше не станет продавать мне чорун. Расскажет родителям, что я стянула две шоколадки из холодильника и не доела ужин во вторник. Ой, ой, ой!

Чувство такое, будто комната вращается. Кажется, я падаю в глубокую, тёмную, закручивающуюся спиралью дыру. Она поворачивается и извивается и, наверное, не кончится никогда.

Снова открыв глаза, я вижу, как Бхай ведёт Ноно в душевую. Ноно оборачивается – её волосы перепачканы в рвоте – и смотрит на меня холодно. Позволяет Бхаю взять её за руку.

Это последнее, что я помню.

На следующее утро я просыпаюсь в комнате Мамы. Понимаю это, потому что первым делом, открыв глаза, вижу её занавески с узором «пейсли». В горле пересохло, и я пытаюсь дотянуться до стакана воды на прикроватном столике. Рука нащупывает что-то, лежащее рядом. Перед глазами у меня всё ещё туман, так что я подношу предмет к лицу: Ноно вернула мой браслет с единорогом. В любой другой день такой поворот событий меня осчастливил бы. Но сейчас я чувствую лишь огромную грусть.