Унэлдок

– Да.

– Постарайтесь сосредоточиться, хорошо? Это очень важно.

– Да.

Точилин отвечал так, будто всё ещё находился в допросной, опутанный многочисленными проводами «машины правды».

– После того, как вы расстались у магазина с гражданином Чумаковым, вы по пути на Каменную пристань с кем-нибудь ещё контактировали?

– Нет.

– Понятно. В таком случае…

– Погодите! Я уточнял дорогу.

Сердце Сомова вздрогнуло.

– Я увидел женщину во дворе одного из домов и спросил, правильно ли иду на Каменную пристань.

– Тогда ещё вопрос. Вы помните, какой это был дом? Где он находится?

– В самом конце деревни. Точнее сказать не могу.

– Вы долго общались?

– Нет. Я только спросил. Она сказала, что я иду правильно. Всё.

– Как она выглядела?

– Пожилая. Но… больше ничего не разглядел. Мешали кусты. Там везде были кусты. Сирень, по-моему.

– Спасибо, вы очень помогли! Всего доброго!

Сомов откинулся на спинку стула. Всплеск адреналина мешал сосредоточиться. Это как стоять у открытой двери самолёта перед прыжком с парашютом. Голова вдруг становится совершенно пустой и невозможно заставить себя думать ни о чём, кроме предстоящего падения с огромной высоты.

После разговора с Федькой Точилин общался ещё с одним человеком! И не просто общался, а невольно рассказал, куда он направляется. Но… Это была женщина. Снова женщина! И к тому же пожилая. Вряд ли она смогла бы убить всех этих людей. Но даже если предположить, что могла, не мог же человек без браслета, невидимка, спокойно копать огород во дворе чьего-то дома?

Первоначальный азарт быстро угасал.

Сомов включил Систему.

День приезда гражданина Точилина в Лопатицы. Пятница, утро, магазин. Вот маркеры Федьки и Точилина выплывают из магазина. Пересекают дорогу. Ещё какое-то время стоят рядом и, наконец, разделяются. С этого самого момента следствие всегда отслеживало Федьку, гадая, где, как и когда он контактировал с невидимкой. А Точилин между тем перешёл через мост на другой берег старого канала, свернул на песчаную дорогу и направился к Каменной пристани. Его маркер медленно двигался по дороге: слева – канал, справа – ряд домов, протянувшийся на полтора километра. Есть и пустые дома. Но всё-таки эту улицу можно назвать густонаселённой – то тут, то там во дворах горели синие маркеры местных жителей. За всё время своего движения по улице Точилин ни разу не остановился. Спросил на ходу? Возможно. Звонить ему, чтобы уточнить такую мелочь, Сомов не стал. Система поможет ему вычислить, у кого именно приезжий рыбак спрашивал дорогу.

Сомов локализовал все дома по Церковной улице и вывел на информер данные по всем маркерам, что засветились в момент прохода Точилина:

Точилин Роман Александрович – приезжий, «синий», водитель автобазы «Столыпинские дороги»;

Харькова Ольга Сергеевна – местная, «синяя», школьный учитель;

Петров Кирилл Васильевич – местный, «синий», бригадир агрофирмы «Сельхозартель Бандурина»;

Хайруллина Куляш Безарбековна – местная, «синяя», пенсионерка.

Штохов Николай Сергеевич – местный, «синий», вольнонаёмный служка при церкви Николая Чудотворца;

Горский Матвей Яковлевич – местный, «синий», сотрудник метеостанции «Зеленец-2»;

Ершова Людмила Дмитриевна – местная, «синяя», работница тепличного хозяйства агрофирмы «Сельхозартель Бандурина».

Из трёх попавших в список женщин под описание «пожилая» подходила только Куляш Хайруллина.

Надо будет навестить её, думал Сомов, разглядывая список.

Но что-то мешало. Как едва приметный нервный тик под глазом, телепалось в сознании беспокойство. Всякий раз, как он просматривал фамилии в списке, взгляд его словно запинался обо что-то невидимое.

Точилин, Харькова, Петров, Хайруллина, Штохов, Горский, Ершова… И снова мимолётное ощущение невесомости в груди, будто он, шагая по лестнице, пропустил одну ступеньку. Харькова, Петров, Хайруллина, Штохов… И опять запинка.

А потом… В памяти всплыли нечёткие выбитые на могильном камне буквы, складывающиеся в знакомую комбинацию.

Сомов открыл планшетку и нашёл фотографии, сделанные на Шлиссельбургском кладбище на месте убийства Олега Григорьева. Человек в дорогом костюме лежит на заросшей бурьяном могиле, а в его изголовье на серой замшелой плите едва читается надпись: «Здѣсь покоится прахъ графини Вильгельмины Казѣмировны Штохъ».

Биение сердца сменило аллюр, перейдя с шага на бойкую рысь.

Сомов посмотрел на список:

«Штохов Николай Сергеевич» – «…Вильгельмины Казѣмировны Штохъ»

Сердце пустилось в галоп.

Это фамильное созвучие могло быть и простым совпадением. Но сердце и интуиция говорили об обратном.

Он вспомнил, как в их сиротский приют привели худого и сутулого мальчишку, потерявшего своих родителей так же, как и Сомов – из-за Пандемии. Мальчишку звали Микаэль Фирс. Он был из семьи немецких беженцев, приехавших в Россию перед самым Локаутом. Когда на сиротку заводили учётную карточку, заведующая приютом Ольга Волосёнок сказала: «Что за Фирс такой? Будешь ты у нас Фирсовым». А потом подумала и добавила: «И Микаэль – не то. Михаилом запишу!» Так в приюте появился воспитанник Мишка Фирсов, который едва изъяснялся на русском, зато в моменты сильного волнения начинал безостановочно шпарить по-немецки, разом извергая из себя всё, что накопилось в нём за бессловесные дни.

И Сомов не сомневался, что звучащая «не по-нашему» фамилия Штох за два века, минувшие со дня смерти почтенной Вильгельмины Каземировны, вполне могла трансформироваться в более привычную русскому уху фамилию Штохов.

Он сверился с картой.

В тот момент, когда Точилин проходил мимо двора гражданки Хайруллиной, в соседнем дворе, совсем рядом, находился и гражданин Штохов! И он вполне мог слышать их короткий разговор! Вот только… На нём тоже был браслет. Обычный гражданский унэлдок, который, в отличие от браслетов «светлых», снять невозможно.

Сомов вывел на информер биографические данные по гражданину Штохову.

И тут же оторопел, едва увидев, где до недавнего времени проживал Николай Сергеевич со своей семьёй – женой и малолетним сыном.

Штоховы долгое время жили на мызе Муставеси. В той самой деревеньке, которая, по словам Федьки Чумакова, была расселена Владимиром свет Мулячко, когда он выкупил все тамошние земли под свою усадьбу.

Но, как оказалось, не все. Точнее, не все сразу.

Система всё помнит и всё знает.

**

В бездонных закромах архива ГЛОСИМ Сомов отыскал разбросанные по разным папкам и файлам и собрал воедино все кусочки биографии гражданина Николая Штохова. И чем дольше он изучал подробности жизни этого человека, тем явственней проступала сквозь них история Ладожского невидимки.

Николай Штохов родился в Петербургском роддоме № 1на Васильевском острове. Родители его оба были медиками. Отец, Сергей Валентинович Штохов, работал нейрохирургом в 442-м окружном военном клиническом госпитале имени Соловьёва. Мать, Татьяна Владимировна Штохова, была старшей акушеркой того самого роддома № 1, где и появился на свет Николай. Дед Николая по отцовской линии, Валентин Петрович Штохов, также был врачом. И не было ничего удивительного в том, что и сам Николай после окончания школы поступил в медицинский вуз.

В собственности у семьи Штоховых значилось и загородное домовладение в деревеньке Муставеси Лопатицкой волости (тогда ещё это называлось сельским поселением) Ново-Ладожского уезда (по-старому – района).

После окончания вуза и интернатуры Николай Штохов не остался в Петербурге, а уехал работать врачом общей практики в губернию (раньше – область), поселившись в родном имении в Муставеси.

Именно в это время началась Пандемия, а вслед за ней и гражданская война. Николай Штохов оказался в числе тех, кому повезло выжить. Его мать умерла от вируса Коллера, а отец скончался от инфаркта уже после изобретения вакцины. Самые трудные времена Николай пережил в новой столице, работая по специальности. Позже, когда уже ввели систему разноцветных браслетов, он за свои заслуги получил «красный» статус и мог бы неплохо устроиться в Петербурге, но вернулся в Лопатицкую волость. Большую часть своих сбережений Штохов потратил на медоборудование для крохотной сельской больницы, в которой он был единственным врачом. Всё своё время Николай отдавал работе и, наверное, поэтому женился уже после сорока. Его избранницей стала Екатерина Зайцева, работавшая медсестрой в той же больнице. Они обвенчались в лопатицкой церкви Николая Чудотворца. Через год у них родился сын Константин. И примерно в это же время Владимир свет Мулячко приобрёл неподалёку от Муставеси двадцать гектаров приладожских земель и начал постройку своей «сахарной» усадьбы.

Стремясь расширить свои владения, Владимир свет Мулячко убедил немногочисленных жителей Муставеси покинуть деревеньку, взамен построив каждой съехавшей семье новые дома в Лопатицах и Бережках. Но Николай Штохов отказался покидать родовое имение. Тот самый дом с прудом, принадлежавший, как оказалось, его семье на протяжении многих и многих поколений. Копаясь в этих поколениях, Сомов обнаружил и главный козырь своей версии – в 1912 году далёкий пращур Николая Штохова Фридрих фон Штох, преподававший в то время в Императорской Военно-медицинской академии, судя по сохранившимся архивным данным, прозорливо поменял себе имя и стал Фёдором Карловичем Штоховым.

В конечном итоге имение Штоховых оказалось в полном окружении земель господ свет Мулячко.

Сомов обнаружил копию судебного решения, предоставляющее Николаю Штохову и его семье право на проход по землям свет Мулячко. Сервитутное обременение и проигрыш в суде разозлили «светлого» землевладельца, хотя решение суда, скорее, было издёвкой для самого Николая Штохова, так как запрещало тому пользоваться автотранспортом для проезда к своему дому, и ему приходилось проделывать пешком многие километры, чтобы добраться на работу.

Не смирившись с формальным поражением, Владимир свет Мулячко начал войну за землю, которую в конечном итоге выиграл.

Перекопав уйму документов, Сомов выяснил, что именно Олег Григорьев приложил свою руку к тому, чтобы лишить Николая Штохова прав на владение земельным участком в Муставеси. Изъятие земли было проведено якобы для муниципальных нужд – строительства ретрансляционной вышки широкого охвата. Но никакой вышки там построено не было. Тот же Григорьев позже продал изъятую у Николая Штохова землю супругам свет Мулячко.

И всё-таки не потеря родового имения послужила толчком для Николая начать жестоко расправляться со своими обидчиками. В поисках настоящего мотива Сомов продолжал зарываться в историю жизни предполагаемого убийцы. И весомый повод нашёлся.

Чета свет Мулячко одним только отъёмом земли и дома не ограничилась. Вскоре несколько пациенток Николая Штохова одновременно обвинили его в домогательствах. Показания всех этих женщин были подтверждены «чесноком». Однако, к удивлению Сомова, он не смог обнаружить протоколов допроса самого Николая, которого после скандала уволили с работы и понизили гражданский статус с «красного» на «синий».

Но и этого «светлым» было мало. Владимир Васильевич свет Мулячко с маниакальным упорством продолжал рушить жизнь своего соседа-обидчика. Как председатель попечительского совета ФГУП Ювенальный Центр «Последняя слезинка» и заседатель Большого Думского Круга он подал запрос о лишении родительских прав Николая и Екатерины Штоховых на основании ненадлежащего исполнения ими своих родительских обязанностей.

Так Сомов вышел на ещё одно имя из списка жертв Ладожского невидимки – начальник Сектора опеки и попечительства Департамента образования Волховского уезда Дмитрий Олегович Жабинский был тем самым человеком, который вынес определение, что родители малолетнего гражданина Константина Штохова «не проявляют должную о нём заботу, содержат ребёнка в антисанитарных условиях, часто оставляют без присмотра и никак не участвуют в его духовном, нравственном и патриотическом воспитании».

Копия заключения, подписанного Жабинским, перекочевала в планшетку Сомова, где уже находились копии других документов, в том числе и постановление об изъятии земельного участка Николая Штохова в пользу нужд волостной администрации.

Отслеживая судьбу маленького Костика, Сомов без особого труда нашёл остальных жертв убийцы. Сына Николая передали в школу-интернат для гражданских детей-сирот в селе Уксиярви, где директором была Алевтина Николаевна Кийко. Та самая сударыня Кийко, труп которой был найден в дренажной канаве недалеко от её собственного особняка. Меньше чем через год после помещения в интернат пятилетний Константин Николаевич Штохов умер от бактериального менингита, вызванного гемофильной палочкой. Диагноз и свидетельство о смерти были подписаны старшим фельдшером волостной больницы Зинаидой Павловной Хомяковой – ещё одной жертвой душегуба. После увольнения Николая Штохова именно она заняла место главврача, хотя её квалификации явно не хватало для такой должности.

Через четыре месяца после гибели сына Николай похоронил и жену. Екатерина Штохова покончила с собой, проглотив смертельную дозу снотворного. Николай остался один. Он по-прежнему проживал в деревне, нанявшись на работу батраком при местном храме.

Система всё про всех знает. Но никого не жалеет.

С фотографии личного дела на Сомова смотрел человек с усталым лицом. Светло-голубые глаза. Умный проницательный взгляд. Русые волосы зачёсаны набок, с пробором. Аккуратно подстриженная бородка клинышком. Тонкий, аристократический нос. В целом, приятная, располагающая внешность. Представить, что этот человек жестоко убил, как минимум, семерых человек, из которых три – женщины, было непросто.

До какой степени отчаянья нужно дойти, чтобы пробудить в себе такое жестокосердие? Чтобы начать убивать без жалости. Чтобы отрезать, в буквальном смысле – отрезать себя от общества, цивилизации, стать изгоем, стать вне закона и самому творить беззаконие. Без надежды на будущее, когда вся жизнь – да и не жизнь уже, в общем-то – подчинена одной только жажде мести.

Но были во всей этой истории и большие несостыковки, которые поначалу даже заставили Сомова серьёзно сомневаться в том, что он отыскал именно Ладожского невидимку. Можно было понять мотивы, толкнувшие Николая на убийство супругов свет Мулячко, Олега Григорьева и сударя Жабинского. Но убийство директора детдома сударыни Кийко, да и фельдшера Хомяковой не вписывались в этот кровавый сценарий. Совершенно особняком стояла и смерть молодого господина свет Щерского, связь которого с Николаем вообще никак не прослеживалась.

Впрочем, Сомов допускал, что он просто чего-то не знает. Хуже было другое – унэлдок Штохова. Он у него был. И Сомову не составило труда выяснить, что в момент почти всех убийств Штохов находился в доме на Церковной улице. Более того, маркер его браслета хоть и не покидал пределов здания, периодически приходил в движение, перемещаясь по дому.

Чтобы выяснить всё окончательно, ему необходимо было лично встретиться с Николаем. Сомов переключился на «прямой эфир» – синий маркер гражданина Штохова светился всё в том же доме по улице Церковной.

– Что у тебя? – в кабинет заглянул Каша. – Подвижки есть?

Сомов быстро отключил Систему и развернулся вместе со стулом. Он изо всех сил старался не выдать себя. Но от матёрого дознавателя трудно что-то скрыть.

– Что с тобой? – Каша прищурился. – Ты какой-то… Не заболел?

– Да не знаю. Голова кружится. У тебя как?

– Беседуем. Всё по плану. Пока, правда, без особых результатов. Но результаты будут, уж поверь!

– Слушай, Кирилл, – Сомов вымученно улыбнулся. – Ты позволишь отлучиться до завтра в город? Просто немного в себя прийти.

– Отлучиться? – Каша поскрёб пальцем бровь. – Ну, отлучись. Сейчас ты не шибко нужен уже, в основном мы с живчиками работаем. Отлучись. Но, если что, по первому звонку обратно, добро?

– Так точно! По первому же звонку!

**

Улица Церковная тиха и живописна. По крайней мере, так она выглядит летом. Песчаная хорошо утрамбованная дорога тянется по довольно крутому взгорку вдоль Петровского канала, утопая в зелени густых кустов сирени, черёмухи и рябины. Внизу, в тёмной воде канала отражается полоска неба в кружевном обрамлении ветвей растущих по берегу деревьев. Почти от каждого дома к каналу ведёт тропинка, оканчивающаяся короткими деревянными мостками. На берегу много лодок. В основном, грязные, с облезшей краской, давно отслужившие свой век. Некоторые сгнили настолько, что от них остались только чёрные рёбра шпангоутов. Но встречаются и крепкие пластиковые лодки, принайтованные тросами или цепями ко вкопанным металлическим столбам. Выше, над дорогой, за кустами и разномастными заборами прячутся дома. Из окна машины Сомов видел только их крыши, покрытые шифером или металлическими листами. Иногда попадались крыши, зияющие дырами и провалами, словно гнилые зубы в ряду прочих здоровых зубов. Но таких было мало.

Сомов миновал дом пенсионерки Хайруллиной, свернул в проулок и заглушил двигатель. Вышел из машины и осмотрелся.

Двор Куляш Безарбековны был обнесён сеткой-рабицей, поэтому-то Точилин и заметил хозяйку с дороги. Заметил и спросил, правильно ли он идёт. А за соседним глухим забором в этот момент находился Николай Штохов, который всё слышал и решил воспользоваться телефоном заезжего рыбака для своей мести. Вот только как он становился невидимкой?

Сомов подошёл к калитке, ведущей к дому Штохова. Расстегнул кобуру. Он не сомневался, что справится с Николаем и сможет захватить его живым. Но вот что дальше? Как быть? Привыкший всё планировать, на этот раз он понятия не имел, что будет делать потом, когда поймает убийцу. Как вести переговоры с Бурцевым? Ведь после этого дороги назад уже не будет? Генерал не простит ему шантажа. И где бы он ни спрятал пленника, они найдут. Они просто проследят все его перемещения по ГЛОСИМ, и он сам приведёт их к Николаю Штохову. Уже привёл…

Или обратиться напрямую к свет Стахнову? Он же обещал, что сделает все, что в его силах… А в его силах почти ВСЁ, в том числе и вернуть ему Настю.

Но потом, потом! Всё это потом! Сначала надо поймать невидимку!

Сомов передёрнул затвор и шагнул за калитку. Поднялся на крыльцо, подёргал ручку двери. Заперто. Постучал. На стук никто не ответил. Снова постучал, и снова тишина. Тогда он вернулся к машине за монтировкой. С замком справился быстро и почти без шума. Оказавшись внутри полутёмного коридора, позвал: «Есть кто живой?» Ему никто не ответил. Он включил полицейский скандок, позволяющий на расстоянии в несколько метров выявлять сигналы браслета и определять основные, или, как их ещё называют, паспортные данные человека, и начал обход дома. Сперва он заглянул в комнату, расположенную слева от коридора. Из мебели там была только старая раскладушка, покрытая прохудившимся во многих местах ватным одеялом, рассохшийся двустворчатый шкаф с перекошенной дверцей, да невысокий столик. Крашеный пол был чисто вымыт, но под окном доски прогнили уже настолько, что в образовавшиеся дыры можно было просунуть кулак. Линялые, некогда голубые, а теперь грязно-серые обои бугрились и отслаивались во многих местах, обнажая подложку из газет.

«Компании «Опель» и «Шевроле» навсегда уходят с российского рынка», – прочитал Сомов на пожелтевшем листке. Ниже виднелся обрывок ещё одного заголовка: «…бъявил об упразднении всех коммерческих сотовых и интернет-операторов». Далёкое прошлое украдкой выглядывало в неприглядное настоящее.

Скандок молчал.

Комнатка, находящаяся справа по коридору, была совсем крохотной. В ней с трудом уместились полутораспальная кровать, трюмо, комод и шкаф-купе. Для прохода оставалось совсем узкое пространство, не позволяющее разойтись двум людям. В отличие от первой комнаты, эта выглядела вполне обжитой. Здесь даже имелся ковёр на стене и чистые занавески на окне. И именно в этой комнате скандок поймал сигнал. На небольшом экране появились данные идентификации: Николай Сергеевич Штохов, цифровой штамп прописки, ПИНГ, степень траста и расстояние до цели – два с половиной метра.

Убийца притаился где-то совсем рядом. В комнате он мог укрыться только в двух местах: в шкафу или под кроватью, если только за настенным ковром не было никакой потайной ниши.

Сомов стоял на пороге комнаты и смотрел то на кровать, то на шкаф, решая, как ему поступить. Пистолет он держал в руке, но в его ситуации от оружия мало толку, если только не начать палить на упреждение – сперва несколько выстрелов в шкаф, откуда убийце было легче атаковать, затем пальнуть под кровать. Но он не мог себе позволить поднимать шум. Да и Штохов был нужен живым.

– Николай Сергеевич, я знаю, что вы здесь.

Тишина.

– И знаю, что случилось с вашей семьёй.

Нет ответа.

– Мне очень жаль вашего сына. И вашу супругу. Но всё закончилось. Вам некуда бежать. Я вижу вас на сканере. Выходите.

Никто не ответил. Но зато тоненько пискнул скандок, предупреждая, что цель изменила местоположение. Сомов глянул на дисплей. Два метра… Полтора. Под кроватью!

Он сделал шаг назад и поднял пистолет.

Метр… Полметра… И из-под свисающей простыни появилась рыжая кошачья морда. Кот посмотрел на Сомова стеклянно-зелёными глазами, зевнул и коротко мяукнул, будто о чём-то вопрошая. На шее зверька синела полоска браслета. И теперь у Сомова не осталось никаких сомнений, что гражданин Штохов – это именно тот, кого все так упорно разыскивают. На всякий случай он обыскал весь дом, но было уже очевидно, что Николая здесь нет.

Но Сомову также было понятно, где его можно найти…

Покидая жилище Ладожского невидимки, он надёжно подпёр входную дверь найденной тут же лопатой, чтобы кот ненароком не выбрался на улицу и не попался кому-нибудь на глаза со своим странным ошейником.

**

Ещё совсем недавно высокая двойная входная дверь старинного особняка была заколочена – две длинные посеревшие доски с торчащими из них ржавыми гвоздями валялись тут же, у крыльца. Вероятней всего, заколо́т вскрыли, когда искали убийцу свет Мулячко. А может быть, и позже – уже после гибели сына министра свет Щерского. Так или иначе, путь в дом был свободен.

Сомов вынул из кобуры пистолет, взялся за позеленевшую бронзовую ручку, сделал глубокий вдох и толкнул дверь. Она тяжело открылась, пронзительно скрипя несмазанными петлями и предупреждая любого, кто мог оказаться в доме, о прибытии незваных гостей.

Войдя внутрь, он оказался в просторном зале. Длинный обеденный стол в окружении венских стульев, старинный тёмный сервант «горка», пианино, ряд узких книжных шкафов, плюшевый диванчик перед изящным ломберным столиком и огромное тело печи в изразцах с голубым узором под Гжель – всё было покрыто толстым слоем пыли. На полу эта серая присыпка времени лежала неровно, храня следы тех, кто побывал здесь не так давно. Тусклый свет, проникающий сюда сквозь щели заколоченных окон, лишь подчёркивал заброшенность помещения.

Сомов осмотрелся, заметил две двери в конце зала и направился к ним, то и дело ненадолго замирая по пути и прислушиваясь. Во время одной из таких остановок он явственно расслышал поскрипывание досок над головой, которое мгновение спустя стихло. Дом мог скрипеть и сам по себе, от старости. И всё-таки в естественной природе этого звука Сомов уверен не был.

Надо быть настороже.

За одной из дверей оказалась кухня, оборудованная довольно современной техникой, в том числе посудомоечной машиной и большим холодильником. За второй дверью располагалась весьма просторная ванная комната и уборная.

И ни души.

Сомов направился в противоположную часть зала, где находилась лестница, ведущая на второй этаж.

Это охота. Охота на зубастого волка из его недавнего сна. И как знать, может быть, хищник уже тоже начал свою охоту. «Чёрных в его коллекции ещё не было» – осторожно выглядывая за угол, подумал Сомов, и эта мысль отразилась на его лице невесёлой усмешкой.

Второй этаж представлял собой анфиладу комнат. Окна здесь не были заколочены, и всё пространство тонуло в мягком предвечернем свете. Осторожно ступая и вглядываясь в каждый закуток, в котором мог прятаться человек, Сомов переходил из комнаты в комнату.

Первая – комната отдыха: диван, два кресла, старинный кофейный столик, большой настенный телевизор с разбитым экраном, застеклённая полка с книгами, резная этажерка, светлые прямоугольники от снятых картин или фотографий на обоях. Вторая комната – спальня: большая двуспальная кровать с резной деревянной спинкой, лакированное бюро в углу, приземистый комод и большое зеркало в потемневшей деревянной раме над ним, тканевая трёхсекционная ширма с восточным рисунком, изящные бра на стенах. Дальше шла техническая комнатка, в которой располагалась винтовая металлическая лестница, ведущая в мезонин. Потом ещё одна спальня.