Унэлдок

Движимый любопытством, он повернул ручку и, едва дверь приоткрылась, бушующий в допросной № 8 штормовой «Август» Вивальди вырвался из тесных застенков и, взорвав безмолвие коридора своим агрессивным presto, в одно мгновение захватил весь подвальный этаж Управления. Несколько секунд скрипичный ураган бесновался в бесконечных коридорах, набрасываясь на стены и двери, отскакивая от них, закручиваясь в тугой вихрь, а потом также внезапно, как возник, оборвался на пике своего торжества. Но даже наступившая вслед за этим тишина в первые мгновения оглушала.

– Дверь закрой, – тихий голос Каши не сразу проник в потрясённое сознание Сомова.

Майор стоял посредине практически пустого короба допросной, глаза его влажно блестели, в руке он держал пульт от музыкальной системы, который Сомов сперва по ошибке принял за пистолет.

– Проходи, – кивнул Каша. – Тебя Малютин нашёл?

– Что? – Сомов шагнул внутрь и потянул за собой тяжёлую дверь.

– Я просил Малютина тебя найти. Буду сейчас проводить вторичку. Тебе надо поприсутствовать.

– А ты… – Сомов не знал, как сформулировать вопрос. – Ты чего здесь?

Майор задумчиво посмотрел на пульт и положил его на стол.

– Настраиваюсь.

– На допрос?

– На допрос. Музыка очищает. Как хлорка. Выжигает всё лишнее. Мне после такой подготовки никакой детектор не нужен в принципе. Я и так малейшую грязнинку, малейшую червоточинку в любом учую. И в этой очищенной пустоте, – он похлопал себя по груди, – уже не будет места сомненьям и жалости.

В его взгляде быстро затухала светлая печаль, сменяясь привычной презрительно-насмешливой холодностью.

– Знаешь, как я вижу нашу страну? Как сложную симфонию, бесконечный концерт. И моя задача вымарывать фальшивые ноты из этой партитуры. Вот тогда будет всем счастье и гармония! Пойдём, пора начинать…

**

Допрос проводится в два этапа: первичный и вторичный, или, как их называют в Конторе – «красивый» и «честный». На первом этапе дознаватель просто беседует со свидетелем или подозреваемым, задавая ему различные относящиеся и не относящиеся к делу вопросы, на которые допрашиваемый волен отвечать в свободной форме. Это – «красивый». Затем, на основании полученных ответов, составляется опросник, в котором уже предусмотрено только два варианта ответов: «да» и «нет», потому что других слов «машина правды» не понимает. Это и есть знаменитый «чеснок».

**

Испуганный человек сидел в жёстком изрядно потёртом дерматиновом кресле посредине небольшой комнаты с грязно-серыми кафельными стенами. Запястья человека были зафиксированы широкими кожаными ремнями на подлокотниках. От его головы, груди и пальцев рук в чрево компьютера, стоящего неподалёку на небольшом металлическом столе, тянулись разноцветные жилы проводов.

За компьютером расположился плешивый мужчина с бледным невыразительным лицом, обветренными губами и тусклым неподвижным взглядом. Оператор «машины правды».

В управлении работало много специалистов-полиграфологов. И все они, по наблюдению Сомова, выглядели так, словно никогда не поднимались из подвальных помещений на воздух. Тихие, невзрачные, бледнокожие – призраки подземелья.

Майор Каша, румяный и загорелый, заложив руки за спину, стоял возле стола и с сочувствием смотрел на перепуганного узника кресла. Разумеется, Каша не испытывал к допрашиваемому даже тысячной доли того, что искусно изображал лицом. Обычный ритуал дознавателей – крохотный «пряник» в тени огромного и беспощадного «кнута».

– Если вы были с нами честны, то бояться вам совершенно нечего, – вкрадчиво объяснял Каша. – Это обычная процедура. Я её сам множество раз проходил. Все сотрудники МГБ два раза в год обязаны проходить эту процедуру. Сейчас вы ответите на наши вопросы и поедете домой. Так что постарайтесь расслабиться. Потому что машина может посчитать вашу напряжённость за попытку скрыть правду. А ни мне, ни вам это ведь не нужно, да?

Человек в кресле напрягся ещё сильнее и нервно кивнул. На его красной шее вздулись вены, уголки губ уползли вниз, придав лицу выражение театральной трагичности.

– Я буду задавать вам вопросы, на которые вы должны отвечать односложно, только «да» или «нет». Как вы это делали во время настройки машины. Это понятно?

Человек в кресле снова кивнул.

– Аппарат ещё пока не включён, но лучше отвечайте уже по всей форме. Привыкайте. Любая попытка схитрить приведёт к нежелательным для вас последствиям. А любой ответ вне рамок схемы «да-нет» будет засчитан машиной, как попытка обмануть. Это понятно?

– Да, – едва слышно сказал человек в кресле.

– Замечательно! Надеюсь, вы всё поняли. Только «да» или «нет». И говорите громче.

Каша повернулся к Сомову.

– Знаешь, кто это? – тихо спросил он.

– Фальшивая нота?

– Это мы тоже выясним. – Каша иронично усмехнулся и ласково посмотрел на вжавшегося в кресло человека. – Но пока, Сом, это единственный на данный момент свидетель по нашему неуловимому гаду. И тебе надо обязательно послушать. Обязательно! Потому что… прав ты оказался, похоже. Григорьева невидимка не случайно на кладбище повстречал. Совсем не случайно. А это меняет всё дело.

Майор посмотрел на оператора детектора лжи. Тот коротким кивком дал понять, что готов к работе.

– Так, уважаемый, – Каша взял в руки листки с отпечатанными вопросами. – Наш допрос начинается. Вы готовы?

– Да, – ответил мужчина и тут же жалобно вскрикнул.

– Ах, да! – в притворном смущении сморщил лоб Каша. – Забыл предупредить. Каждый ложный ответ, выданный вами, будет караться ударом тока. Вы только что испытали это на себе. Не беспокойтесь, это самый низкий порог напряжения. Так сказать, свидетельская норма. Вашему здоровью ничего не угрожает. Небольшой дискомфорт. Вот если бы вы были подозреваемым… Ну, так вы пока только свидетель. Говорите правду, и всё будет хорошо. Итак, вы готовы продолжать?

– Нет, – испуганно выдохнул свидетель.

Его затравленный взгляд застыл на своём мучителе.

– Уже лучше. Быть готовым к такому, надо очень постараться. Но видите, вы сказали правду, и ничего не случилось. Так это всё и работает. Продолжим…

Каша встряхнул в руках распечатку.

– Вас зовут Роман Александрович Точилин, так?

– Да.

– Вы работаете водителем на автобазе «Столыпинские дороги»?

– Да.

– С ваших показаний… Зачитываю: четвёртого мая этого года во второй половине дня вы рыбачили на Старо-Ладожском канале на участке между деревнями Лопатицы и Бережки в местечке, известном как Каменная пристань. Было такое?

– Да.

– Вам знаком гражданин Олег Григорьев?

– Нет. Я уже гово… Ай!

– Ещё раз. Только да и нет. Понятно?

– Да.

– Вам знаком гражданин Олег Григорьев?

– Нет.

– Вы брали на рыбалку телефон мобильной связи?

– Да.

– Вы звонили кому-нибудь во время рыбалки?

– Нет.

– Вам кто-нибудь звонил?

– Да.

– Вам звонила ваша супруга?

– Да.

– Кто-нибудь ещё, кроме вашей супруги, звонил вам в этот период?

– Нет.

– Вы передавали намеренно свой телефон кому-либо ещё?

– Нет.

– Вы проживаете в Столыпинске со своей женой и двумя детьми?

– Да.

– Вы изменяете своей жене?

– Нет.

Каша удивлённо поднял брови и беззвучно хмыкнул.

– Вы довольны нынешним политическим строем в стране?

– Да. Ай!

– Вот как? – глаза майора сузились. – Не беспокойтесь, Роман Александрович. Быть недовольным, не означает не любить сою Родину и желать ей зла. Так ведь?

– Да.

Лицо человека в кресле потекло, как нагретый пламенем воск.

– Вот. И я о том же. Вы любите Родину?

– Да.

Каша пробежал взглядом по тексту.

– Вы держали телефон в кармане куртки?

– Д-да.

– Куртка всё время была на вас?

– Нет.

– Вы отходили от куртки, в которой лежал телефон, на длительное время?

– Да.

– На предварительном допросе вы рассказали, что обнаружили пропажу телефона перед отъездом домой. То есть на второй день вашего пребывания на берегу. Вы сказали правду?

– Да.

– Мог телефон пропасть в первый день вашего там пребывания так, чтобы вы не заметили этого?

– Да.

– Вы желаете смерти монарх-президенту?

– Нет! – отчаянно вскрикнул человек в кресле.

– Вижу. Вижу, что не желаете…

Каша бросил хитрый взгляд на Сомова и подмигнул.

– Это кем надо быть, чтобы такое желать. Зверем, наверное. И врагом своей страны. А вот скажите мне, Роман Александрович, у вас есть что скрывать от органов МГБ?

– Нет! Ай!

Такие формулировки при допросе по конкретному уголовному делу были недопустимы. Сомов это знал и уже собирался вмешаться. Но Каша, почувствовав это, остановил его жестом руки.

– Эх, Роман Александрович, как-то неловко тут у нас сейчас вышло. Мне повторить вопрос?

Человек в кресле с ужасом смотрел прямо перед собой.

– Нет, – прошептал он.

– Но я повторю. Вы что-то скрываете от органов МГБ?

– Нет. Ай!

Майор дал отмашку оператору и, вплотную подойдя к свидетелю, заглянул ему в глаза.

– Это уже совсем интересно, Роман Александрович. Должен сообщить, что из разряда свидетелей ты переводишься в разряд подозреваемых. Сейчас наш сотрудник перенастроит аппарат, и наказание за неверные ответы будет заметно ощутимее прежних. Заметно! Поэтому думай хорошо, когда будешь отвечать. Но недолго, потому что времени на ответ будет крайне мало и наш любящий правду аппарат сочтёт ваше молчание за неверный ответ. Понял меня?!

– Да… – дрожащим голосом выдохнул человек в кресле и обмяк, словно его выключили из розетки. Глаза его погасли, лоб блестел от проступившего пота.

Оператор детектора защёлкал по клавиатуре.

– Ну, что? – Каша торжествующе смотрел на Сомова. – Всё понял?

– Да. Невидимка у него телефон умыкнул. И по этому телефону вызвал на встречу нашего жмурика. А когда это произошло?

– Тогда и произошло. Первый звонок Григорьеву он сделал, отойдя метров на пятьсот от Каменной пристани. Потом экранировал телефон и второй раз возник уже в Шлиссельбурге следующим утром, то есть в день убийства.

– Ты слушал записи?

– Слушал! – Каша самодовольно засиял.

– И как он его выманил?

– Ты знаешь, что Григорьев до недавнего времени был «красным» и занимал неплохую должность в Администрации Столыпинского уезда?

– Разумеется.

– Ну вот. А после понижения статуса у него образовались избыточные активы: дом загородный в собственности, гектар земли, автомобиль повышенной комфортности. Все эти активы он имел право реализовать в месячный срок. Или ему грозила конфискация.

– Убийца сыграл за покупателя?

– Ага! Тут же как обычно? Если кто-то, вот такой как Григорьев, попадает под статусный пресс, начинается большая возня. Ну, сам представь, земельный участок с домом, машина, спецталоны в «Эксклюзив». А? Всё можно урвать по заниженной цене. У Григорьева-то выбор не шибко богатый. Либо он всё это продаёт, за сколько ему предложат, либо у него это всё конфискуют… Я, признаюсь, не понимаю, почему таким гадам вообще разрешают барыжить тем, что уже, по сути, им не принадлежит. Но это ладно… В общем, начали нашему будущему жмурику названивать покупатели и предлагать смешные деньги. Причём, как правило, активно звонить эти падальщики начинают где-то за неделю до истечения срока. Побеждает тот, кто назвал лучшую цену, редко превышающую и половину реальной стоимости.

– А наш невидимка, надо полагать, назвал самую хорошую?

– Именно! Он ему такую цену назвал… Мёд! Жадность, Сом. Она Григорьева сперва статуса лишила – что-то он там хапнул сверх меры, в личном деле почитай – а потом она же его и сгубила.

– И что он ему предложил?

– Золото. Золотые монеты времён старой монархии.

– Ого! А по голосу что?

– Ничего. Спецы говорят, голос изменён. Но это точно не владелец телефона звонил. Тут он чист. По ГЛОСИМ его уже пробили, был на берегу один. Ну, конечно, не считая нашего призрака.

Сомов внимательно посмотрел на допрашиваемого.

Обычный работяга, каких можно встретить на каждом шагу. Обветренное усталое лицо, взгляд с вечной печатью вины и страха. На хитрого пособника убийцы, способного обмануть детектор лжи, он никак не тянул.

– И что с ним дальше будет? – Сомов кивнул в сторону пришпиленного к креслу работяги.

– Проработаю его, пока горяченький. Сам же слышал, что-то он от нас скрывает. Надо докопаться.

– Докапываться ты мастер.

Но Каша посчитал сомовскую шпильку за комплимент.

– Да, это я могу. И, знаешь, даже люблю! – Он энергично потёр руки. – Да, люблю! В этом есть смысл и конечная цель! Вот посмотри на него, типичный «пролёт». Институтов не заканчивал, к искусствам равнодушен. Какая у него жизненная философия? Дом – работа, дом – работа. Живи, трудись и радуйся. Но нет. Он умудрился прорастить в себе гнилое семя врага. Как? Мне вот это интересно! И я выясню. Я понимаю, когда всякие заумники, мнящие себя интеллигенцией, от избытка образованности и неумения занять себя чем-то полезным начинают искать виноватых во всех своих бедах. А кто виноват?

– Не знаю, – Сомов с недоумением смотрел на неожиданно разговорившегося Кашу.

– Понятное дело, виновато у них всегда государство. А посади любого из них управлять страной – обосрутся, как младенцы! Это в лучшем случае. А в худшем, развалят страну. Твари они! Глупые, жадные до чужого твари! Но то они, умники-разумники. А этот? Водитель грузовика! Ты посмотри на него! Пык-мык, тыр-пыр. Жрать, срать, спать. Но и он туда же! И мне очень интересно, почему?

– И часто так? – спросил Сомов.

– Чего?

– Прокалываются на «чесноке»?

– Да через одного! По мелочи, правда, в основном. Но есть, представляешь, и такие ублюдки, которые смерти монарх-президенту желают. На днях одна свидетельница заискрила. Федулов рассказывал. Представляешь? Её вызвали на уточнение показаний одного эскулапа и, как водится, прокатали по вопросам гражданской позиции. И на тебе! Смерти, Сомов! Смерти желает! А ведь нормальная с виду старушка! Заслуженный медработник!

– Эдак скоро «синих» в стране не останется.

– Так план по люстрации никто не отменял, – счастливо рассмеялся майор, не оценив невесёлой шутки.

2.7 Славка

Тих и спокоен озёрный край. Однако спокойствие это обманчиво и, уж тем более, не вечно.

Но пока дворец пустовал в отсутствии хозяйки усадьбы, Славка постепенно обретал душевное равновесие. Его горький опыт уже неоднократно доказывал, что привыкнуть можно ко всему. Или – почти ко всему. И он мал-помалу свыкался со своей новой ролью – ролью раба, бесправного невольника.

Если отвлечься от тяжёлых мыслей, не жалеть себя, то и не так страшно. Ещё отец учил его искать хорошее в самом плохом, цепляться за это хорошее и не обращать внимания на всё остальное. И он цеплялся: за здешние красоты, за доброго чудака Дядька, за тёплые мысли о Чите-невольнице… Да и первоначальные его представления о рабском труде оказались далёкими от вполне сносной действительности. А иногда работа, которую ему приходилось здесь выполнять, и вообще была больше похожа на развлечение, чем на каторжный труд.

Так, на пятое утро после того, как на Славку надели крепсет, Дядёк позвал его за собой. Зачем, куда – объяснять не стал, но по дороге постоянно чему-то улыбался.

Пришли всё к тому же береговому сараю, где в прошлый раз брали инструмент для уборки территории. Дядёк отпер ворота и пригласил Славку войти. По стенам сарая были установлены высокие, в потолок, металлические стеллажи, уставленные всевозможным инструментом, канистрами, банками и бог знает чем ещё. Всё располагалось в таком идеальном порядке, будто это был не сарай, а магазин. А у самого входа на бетонном полу стоял небольшой белый тракторок с блестящим обтекаемым корпусом и узкими фарами.

– Сегодня будем тра́ву косить, – Дядёк похлопал тракторок по горбатому капоту. – На западной стороне подросла оттава, ножей просит. Как ты? Хочешь покататься?

К тяжёлому физическому труду Славке было не привыкать. Но такого он не ожидал. Он, скорее, мог предположить, что его заставят копать яму к центру земли. Или таскать на себе булыжники. Или поручат ещё какую-нибудь изнурительную работу. А тут – кататься! С недоверием и затаённым интересом разглядывал он мини-трактор. Тот улыбался хрустальными фарами, предлагая подружиться.

**

Управлять тракторочком оказалось совсем не сложно. Дядёк всё очень быстро и доходчиво объяснил, и скоро Славка уже без всякой помощи и подсказок разъезжал по ровному зелёному газону, с удовольствием вдыхая сочный запах свежескошенной травы.

Забытый детский восторг клокотал в его груди.

Когда-то они с Валькой мечтали о собственном мопеде – предел фантазий двух пацанов! Но как же эта мечта их сближала! Как вдохновляла своими заманчивыми перспективами: с ветерком пронестись по округе под завистливыми взглядами других ребят, покатать девчонок, отправиться вместе в какое-нибудь небольшое путешествие!

С любопытством оглядывался он по сторонам. Усадьба огромна! И в этой её части он был впервые. Здесь ему, наконец, представилась возможность рассмотреть ещё одно чудесное строение, которое раньше он видел только издали – павильон зимнего сада, похожий на лежащее на боку и наполовину вкопанное в землю огромное стеклянное яйцо. Всякий раз проезжая мимо «яйца», Славка заставлял тракторок ползти на самой низкой скорости и во все глаза разглядывал удивительный мир под хрустальным куполом.

Там внутри были цветочные клумбы, кусты и даже пальмы. Там чернела живописная скала с настоящим водопадом, ярко-голубой поток которого стекал в небольшое овальное озеро-бассейн. У края бассейна стояли разноцветные лежаки и крохотные столики. Но что было ещё поразительней, внутри находился настоящий деревянный домик с черепичной крышей и резным крылечком. Всё вместе это поразительно напоминало новогодний стеклянный шар гигантских размеров.

«Неужели и зимой там можно купаться?!» – поражался Славка и представлял, каково это, лежать в одних плавках на лежаке возле бассейна и сквозь стеклянный купол видеть укрытые снегом окрестности.

За «яйцом» на некотором удалении находилось ещё одно строение – аккуратный одноэтажный флигель, построенный в том же стиле, что и дворец. Будто от огромного торта отрезали маленький кусочек и отложили в сторонку: те же нежно-бирюзовая глазурь стен, белый крем лепнины и полуколонн и карамельные потёки позолоты.

В этом флигеле жила Чита, и, думая об этом, Славка ощущал приятное волнение, и то и дело поглядывал – а вдруг увидит её сейчас!

Впервые после пленения тревожная напряжённость ослабла настолько, что он смог испытать что-то похожее на радость.

Странное это было ощущение. Противоречивое.

Никто не стоял над душой, контролируя каждый его шаг, не подгонял и не приказывал. Никто не следил за ним… хотя, кто знает, сколько тут ещё видеокамер? Но уже само физическое отсутствие каких-либо надзирателей создавало иллюзию некоторой свободы. Безусловно, иллюзию. Но иллюзий в этом мире гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Особенно в мире «белых».

Там, у Бандурина, он тоже жил иллюзиями.

За работу он получал «белый стандарт» – десять тысяч электронных рублей, плюс «ударные». (Редко, но работникам выплачивали что-то вроде крохотной премии за перевыполнение нормы.) Денег с трудом хватало дотянуть до следующей зарплаты, но Славка умудрялся каждый месяц увеличивать «неприкасаемую» часть своего счёта на 500 эров. В живых деньгах это 50 копеек. Немного. Совсем немного. Но эти жалкие 50 копеек были ему очень нужны…

Иллюзии.

У него была вторая степень траста. Про тех, у кого первая, говорят: «Белый и пушистый». Как правило, первую присваивали тем, кто родился в семье люстрантов, то есть лично сам перед страной ни в чём не провинился, просто не повезло. «Пушистые» имели право каждый год подавать на апелляцию. Со второй степенью это можно было делать раз в три года. С третьей – раз в 10 лет и почти без шансов. С четвёртой – никогда.

Говорят, что раньше, ещё несколько лет назад, амнистировали намного больше людей, чем теперь. «Пушистые» так вообще нередко с первого раза перелетали в «синие». Теперь ежегодно всего около тысячи человек получали право вернуться в полноправное гражданское общество. Тысяча из почти двадцати пяти миллионов.

Остальные продолжали верить, что им повезёт в следующий раз.

Иллюзии.

Первый раз на амнистию Славка подал в семнадцать лет. Ему отказали. Вторая попытка была в двадцать, и тоже безрезультатно.

А ещё амнистию можно было выиграть.

Раз в году по всей стране проводилась государственная лотерея «Второй шанс», которую сами «белые» называли «Мечтать не вредно». Участвовать в лотерее могли только совершеннолетние неграждане первой и второй степеней. Стоило это «удовольствие» пять тысяч эров.

При зарплате в десять тысяч эров скопить нужную сумму можно было как раз примерно за год. И многие, очень многие шли на это. Лучше год пить самый дешёвый чай без сахара, отказаться от покупки новой пары крепких ботинок, нескольких лишних кусков мыла, сэкономить там и сям, чем упустить этот призрачный, но всё-таки шанс. Были такие, кто даже бросал курить, чтобы накопить на заветный сине-белый талон со встроенным микрочипом, содержащим номер лотерейного билета. При покупке билета этот номер привязывался к персональному идентификационному номеру негражданина, что делало воровство талона совершенно бессмысленным.

Когда наступал день розыгрыша, в почтовых отделениях по всей стране выстраивались бесконечные очереди из люстрантов. Четыре раза Славка стоял в таких очередях. Четыре раза он прикладывал свой талон к сканеру специального терминала Департамента по вопросам гражданства. И всякий раз для него загоралась красная лампочка. Билеты других соочередников – тех, кто стоял перед ним, и тех, кто нетерпеливо шепча: «Не повезло тебе, парень, посторонись-ка», напирали сзади – тоже откликались светящейся бусиной цвета разочарования. Зелёный огонёк был чрезвычайной редкостью и событием, о котором потом вспоминали весь следующий год.

Славка знал человека, который знал человека, который лично видел, как у одной старухи загорелся зелёный огонёк. Всякий раз в дни проведения лотереи «Мечтать не вредно» эта история становилась самой обсуждаемой среди артельщиков. Совершенно одинокая старуха, которой пылить-то осталось от силы несколько лет, получила возможность вернуться!

Большинство сходилось во мнении, что бабка порядочная сволочь, потому что украла чей-то шанс на новую жизнь.

«Человек, который знал человека», в сотый раз пересказывая ту историю, в сотый же раз приседал, возмущённо ударяя ладонью о ладонь, и хрипел: «Отхватила жекпот долбить иёрот! И главное, главное такая… увидела лампочку зелёную, обернулась ко всем остальным и говорит слезливым голоском: «Ну, теперя и помереть спокойно можно!» А мужик, который сразу за ней стоял, глаза бешеные, отвечает: «Это лотерея для тех, кто жить хочет, сучила ты старая!»

Злой раскатистый хохот обычно венчал ту историю.

Но были те, кто становился на сторону престарелой женщины. Любой человек достоин лучшего, независимо от того, сколько ему осталось, говорили они.

Славке было всё равно, кто из них прав. Всего десять счастливчиков в год имели шанс увидеть перед собой зелёный огонёк. И для него было важно только то, что он не в их числе. Пять тысяч эров потрачены зря.

Четыре раза прикладывал он свой талон к сканеру терминала. И четыре раза, увидев перед собой ненавистный красный огонёк, говорил себе, что больше не будет тратить деньги на тщетную надежду. И всякий раз начинал копить деньги сызнова.

Как-то он посчитал, сколько зарабатывает Департамент по вопросам гражданства на «Втором шансе». Выходило – семьдесят пять миллиардов эров или семьдесят пять миллионов живых рублей в год.

Такова почти точная цена этой иллюзии.

**

Улыбчивый тракторок возил Славку взад-вперёд по лужайке, а ему самому оставалось только вовремя поворачивать руль, да следить за датчиком наполненности травосборника. Как только загоралась жёлтая лампочка возле картинки со стожком сена, Славка отключал работу ножей и направлялся к северной оконечности лужайки, где возле небольшой двуосной тележки дожидался старик. Славка уступал ему место, и Дядёк, попутно объясняя, как и что надо делать, выгружал исходящую духмяным ароматом траву в прицеп.

«Яйцо» произвело на Славку большое впечатление.

– А за зимним садом кто ухаживает? – как бы невзначай поинтересовался он.

– Этим занимаются специалисты… Там микроклимат, системы сложные всякие, нам туда нельзя.

– Вольные специалисты? – Славка моментально забыл о «яйце».

– Вольные, а то как? Тут много вольных работает. Группа садовников приезжает раз в неделю, повара и официанты, если праздник большой намечается, техники-электрики, уборщицы. Много их… – Дядёк замялся и скомкано добавил: – Пока.