Кафе на острове Сен-Луи. Родственные души всегда находят друг друга

У него в это время был свой врачебный кабинет: большого наплыва пациентов не было, но, несколько раз мимоходом заглянув туда, я поняла, что особенной популярностью он пользовался именно у представительниц прекрасного пола, которые и делали его кабинет таким популярным.

Я была наивной, но не глупой. Когда мы выходили на улицу, я замечала сияющие глаза женщин, направленные на проходящего рядом мужа. И даже испытывала некоторую гордость, но не только. Я быстро осознала: довольно неприятно быть в паре с привлекательным человеком, особенно если он обожает соблазнять.

Возможно, первым чувством, которое я испытала тогда, стала ревность, хотя мне удалось быстро подавить ее, как, собственно, и все остальные.

Я с наслаждением погрузилась в учебу, мне нравилось учиться и общаться с другими студентами. Женщин среди них было немного, так что вокруг образовалась прослойка друзей, постоянно подпитывавших мою уверенность в собственной привлекательности в глазах мужчин. Тогда этого было достаточно.

Постепенно муж стал все чаще и чаще выходить из дома без меня. Однажды я узнала, что он играет, в основном в казино в Энгиене, правда, не каждый вечер. Тем не менее несколько раз в неделю домой он приходил на рассвете. Поначалу я, конечно, ждала, а потом…

К четвертой годовщине свадьбы праздновать было нечего. Мы жили параллельными жизнями. Свекры сожалели, однако были в курсе происходящего. До меня доходила информация, что муж много раз просил у них взаймы, чтобы покрыть игровые долги и прихоти любовниц. Тем не менее они постоянно просили меня забеременеть, уверяли, что с появлением ребенка сын полностью изменится, отцовство заставит его посмотреть на нашу пару в новом свете.

Они думали, что я в отчаянии. Но это было не так.

Заключенное нами негласное соглашение меня полностью устраивало. Любовника у меня не было, зато были друзья, знакомые, и учеба восполняла все потребности. По вечерам я писала, днем училась или часами вела беседы с однокурсниками. У меня остались теплые воспоминания о том времени. Душевное одиночество меня ничуть не беспокоило.

Как бы там ни было, изредка пересекаясь с мужем вечером перед его уходом или утром, когда он возвращался, я лишь констатировала удручающее состояние супруга. Кроме того, совершенно не понимала, как этот человек мог заниматься медициной.

Муж умер в результате несчастного случая – утонул 6 июля 1965 года, ровно через семь лет после свадьбы. Два года, предшествовавших его смерти, мы почти не виделись. Он большую часть времени жил у другой женщины.

Однако незадолго до смерти жизнь подарила нам последнюю встречу. Однажды утром он вернулся домой в подавленном состоянии. Очередной раз проигрался в пух и прах, и, думаю, любовница больше не пожелала терпеть его частое отсутствие. Он спросил, почему я его ни разу ни в чем не упрекнула. Почему так легко позволила уйти? Сказал, что, кажется, я его никогда не любила, и, возможно, именно по этой причине он бросился в объятия других женщин. “И вообще, ты никогда не говорила, что любишь меня. Вот я говорил! А ты так ни разу и не ответила”. Эта фраза врезалась мне в память, поскольку заставила задуматься.

Это была правда, я никому никогда не говорила “я люблю тебя”. Он спросил, есть ли у меня любовник, я отрицала, он не поверил. Оглядываясь назад, его можно понять. Он назвал меня святошей-недотрогой, потом извинился. Накануне много выпил, от него сильно пахло перегаром, да и былую привлекательность растерял с годами. Сказал, что уезжает на несколько дней на Лазурный Берег, но к этому разговору нам придется вернуться, что я все еще его жена, в конце концов. Добавил, что я красивая, и попытался поцеловать.

Несколько дней я волновалась, какой поворот могут принять эти события. Если бы он по каким-то причинам решил вернуться, я могла забыть о своем спокойствии и комфортном уединении. Однако он так и не вернулся.

Его родители не оправились от горя. Я же оплакивала его уход сильнее, чем ожидала. Несколько месяцев подряд оплакивала не только его, но и всех, кого потеряла, рыдала, как ребенок, которым перестала быть, как ребенок, которым была когда-то. Оплакивала их всех долгие месяцы, запершись в квартире, из которой почти не выходила. Отрезала себя от мира, от литературы, от музыки, запечатала свою боль. Даже думала, чтобы самой умереть. Но в итоге эта мысль постепенно улетучилась».

6

Притворство

Я знала томные взгляды, никогда, может быть, и всегда…

«Никакого наследства я не получила, только долги. Его родители хотели оставить мне квартиру, в которой я тогда жила. Я отказалась. Сказала, что съеду, как только найду работу.

Так в 30 лет я стала журналисткой, а затем редактором женского журнала. Поселилась в Пятом округе, через дорогу отсюда, в бывшей комнате для прислуги».

Она указала пальцем на противоположный берег реки.

«Писала глупые статьи о моде, но гордилась тем, что смогла найти работу. Будучи в браке, я думала, что свободна, однако лишь теперь поняла, что вкус настоящей свободы совсем другой. Раньше я была привязана к семье, к мужчине, мне казалось, что я обладаю большой свободой действий, а на самом деле не могла в браке позволить себе ничего, что могло бы расстроить, шокировать или причинить боль моим близким. Мое религиозное воспитание, обремененное чувством вины и подчиненности, сильно способствовало такому образцовому отношению к жизни.

В этой комнатке для прислуги я впервые оказалась по-настоящему одна и по-настоящему свободна, свободна вести себя так, как хочу, встречаться с кем захочу и приходить домой в любое удобное мне время. Появились любовники, которыми я крутила, как хотела. Открыв наконец глаза на окружающий мир, я обнаружила, что нравлюсь мужчинам. Поскольку у меня была совершенно бестолковая работа, я и сама решила стать более легкомысленной. Забросила великих и сложных писателей и сосредоточилась на маникюре и шпильках. Наконец-то открыла для себя чувственное и сексуальное удовольствие и присвоила собственную женственность. Вне всякого сомнения, я тогда подсознательно стремилась сблизиться с матерью, женщиной, которую почти не знала, но которая тридцать лет назад, как и я, жила полной удовольствий жизнью.

Конечно, я всеми силами пыталась подражать ей и почувствовать родство с той, кого так мало знала и даже не помнила.

Ну а потом, вдоволь навеселившись, я, как водится, влюбилась. Директор нашего журнала уволился, и пришедший ему на замену понравился мне с первого взгляда».

Эта информация заставила меня улыбнуться. Я представила ее молодой влюбленной женщиной. После долгих лет заточения она виделась мне в весеннем платье в цветочек, идущей легкой походкой по парижскому асфальту.

«Душевный трепет я познала довольно поздно, – продолжила она. – Он входил в мой кабинет – я бледнела, проходил мимо – меня охватывала дрожь. Когда отсутствовал на работе, мне было бесконечно грустно. А вот когда с утра становилось понятно, что он проведет весь день в конторе, энергия била ключом. Лежа в постели, я часами думала о нем. И вскоре стало невыносимо продолжать пустые отношения, которые у меня были с любовниками.

Высокий, светловолосый, элегантный, с правильными чертами лица… Женский коллектив редакции был очарован, и все мы как дурочки замирали при каждом его появлении. Я, конечно, влюбилась сильнее всех, но тщательно это скрывала. Никогда не уходила раньше его с работы, тем более, в отличие от коллег, меня дома никто не ждал.

Я грезила, что однажды вечером он пригласит меня на ужин, и каждое утро собиралась на работу с этой надеждой. Мы знали, что он холост, по крайней мере официально, и тот факт, что рядом с ним не было замечено ни одной женщины, оставлял широкий простор для мечтаний.

Наконец-то вечером накануне Рождества он сделал это. Мы всем коллективом отпраздновали сочельник скромной вечерней трапезой и засобирались покинуть редакцию довольно рано. Я ненавидела этот праздник, он слишком остро напоминал о моем семейном одиночестве. Настроение было мрачное, к тому же усугублялось усталостью, накопившейся от неразделенной любви. Впервые за долгое время зеркало не увидело с моей стороны никаких попыток прихорошиться этим утром. Так не хотелось возвращаться вечером в эту пустую комнату. Поскольку я старалась скрыть свое одиночество, то наплела всем про двухдневную семейную поездку за город.

Когда почти все ушли, он вызвал меня в кабинет. Я в этот момент заканчивала убирать со стола бокалы.

– Вы тоже празднуете Рождество? – спросил он с улыбкой.

– А что в этом такого? – резко ответила я.

– Ну, готов поспорить, вы еврейка. А у евреев Рождество не празднуют, так ведь? Не думаю, что рождение Иисуса для вас грандиозный праздник, я не прав?

– Вас натолкнуло на эти мысли мое имя?

– Ваше имя и ваше лицо. Моя бабушка полька, как и вы, и вы очень похожи на ее фотографии. Она тоже была еврейкой. Почему вы солгали? Чем вы на самом деле заняты сегодня вечером? – произнес он с иронией в голосе.

– Честно говоря, ничем, если вам так интересно, – ответила я, расставляя последние бокалы на полке. – А вы?

– Я тоже. Мои родители умерли много лет назад.

– Мои тоже.

Это признание мгновенно сблизило нас.

В итоге он пригласил меня в ресторан, и несколько часов спустя мы оказались в его квартире. Такой поворот событий меня очень порадовал, однако первая ночь сильно разочаровала, скажем так, в техническом плане, да и в эмоциональном тоже. Его ласки были банальны и лишены страсти. Проснувшись утром, я была поражена холодом окружающей обстановки: белые стены, кровать, телефон, несколько газет на стуле. И только моя разбросанная по полу одежда придавала хоть немного жизни этому стерильному помещению.

– И что теперь? – спросила я, открыв глаза.

– В смысле? – ответил он.

– В редакции…

– Что в редакции? – Он на мгновение замер, как бы размышляя. – Ничего не поменяется, если ты это имеешь в виду, я никогда не смешиваю личную жизнь и работу. Хочешь есть?

Мы спустились в закусочную на первом этаже его дома, позавтракали и разошлись по своим делам. Я о нем практически ничего не знала, кроме работы. А он знал обо мне только то, что я вдова и сирота, и воспринимал мою участь с иронией.

На следующий день он встретил меня в редакции с тем же безразличием, что и всегда. Поэтому я, как обычно, дождалась вечера, когда офис опустеет и мы сможем поговорить.

– С тобой все в порядке? – осторожно начала я. Казалось, он сейчас отправит меня куда подальше.

– Что ты делаешь в эти выходные? – спросил он. На календаре была только среда.

– Вроде бы ничего. Есть предложения?

– Давай поужинаем в субботу вечером?

Я приняла приглашение, он встал и небрежно произнес:

– Хорошо, тогда увидимся в субботу? Хорошего вечера!

Я как дура осталась стоять на месте, одновременно довольная приглашением и обескураженная холодностью. Вот так и начались наши странные отношения. Мне казалось, я влюбилась. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было не совсем так, хотя, конечно, он мне понравился.

Мы встречались субботними вечерами, иногда еще раз среди недели, но редко.

Утром после свидания он так или иначе давал понять, что теперь ему надо побыть одному. Я знала, что он пишет книгу, однако мы никогда о ней не говорили. Да и в целом темы наших разговоров не затрагивали личных вопросов, только литература, политика, общество, и ни слова о личной жизни! Спустя много месяцев общения я не узнала о нем почти ничего нового, разве только о его анатомии. Он всегда уклонялся от ответов на слишком личные вопросы и сам не проявлял излишнего любопытства ко мне.

А потом…»

Ее взгляд помрачнел, и она опустила голову. Затем продолжила:

«А потом я забеременела…»

В моей голове молнией пронеслось: как ее мать. Словно прочитав мои мысли, она добавила:

«Да, как моя мать, но я не оставила эту беременность. Услышав от меня новость, он сказал, что это не входит в его планы и вообще он решил уехать в Лондон, чтобы работать корреспондентом в издании, “достойном так называться”. Я спросила, любил ли он меня, он ответил, что это были его первые длительные отношения с женщиной, а это можно расценивать как признак некой привязанности, которая тем не менее не вызывала у него желания создать семью.

Абсолютная холодность вызвала у меня отвращение к нему, к нашей любви и к ребенку в моем животе. При этом он не преминул прочитать мне лекцию, как я должна развивать карьеру, сказал, что мои статьи неинтересны, мои знания устаревают и т. п. В конце заверил, что готов помочь войти в мир “настоящей” журналистики, ни разу не обмолвившись при этом о моем положении.

Помню, как вышла из его дома и шла куда глаза глядят долго-долго. В глубине души я знала, что не хочу этого ребенка, и тем более ни при каких обстоятельствах не хочу пережить то, что пережила моя мать. Жизнь свернула куда-то не туда. Я перестала видеть смысл в происходивших событиях, в этой любви, рассыпавшейся в пыль при помощи нескольких слов.

Через несколько дней я нашла “создательницу ангелов”. Красивые слова для того, что не должно иметь никакого названия, правда? В то время других вариантов просто не было. Она извлекла из меня ребенка, а вместе с ним и огромный кусок моей жизни.

Он все же сдержал слово. Нашел мне место в ежедневном издании, где я должна была “делать выжимку” из текущих событий и публиковать несколько статей в месяц в качестве литературного критика. Он употребил именно это словосочетание, “делать выжимку”, – как же отвратительно прозвучало. Из меня он тоже “сделал выжимку”. К слову, он неоднократно предпринимал попытки снова начать встречаться по субботам, но я больше не могла разделить с ним моменты близости; более того, я вообще ничего не могла ни с кем разделить.

Когда он уволился и уехал в Лондон всего за несколько недель до моего собственного ухода из журнала, я даже не зашла с ним попрощаться. Просто прошла, не поворачивая головы, мимо его кабинета, в тот момент, когда оттуда раздался хлопок пробки от шампанского. Совсем как в тот рождественский вечер, когда он пригласил меня на ужин. И все же он впервые за всю историю наших отношений окликнул меня: вышел из кабинета и произнес мое имя. Представляю изумленные лица коллег, которые ни о чем даже не подозревали и вдруг оказались свидетелями этого жалкого окрика, предавшего огласке отношения определенного порядка.

Однако я не обернулась.

Приступив к новым обязанностям в ежедневном издании, я пообещала себе никогда больше не смешивать работу и чувства. А затем, так как моя зарплата увеличилась вдвое, переехала. Здесь, на острове, на улице Де-Пон, я нашла меблированную двухкомнатную квартиру. Это роскошное пространство должно было помочь мне забыть прошедшие несколько месяцев, и все же я с грустью вспоминаю, как переезжала. Я пыталась ощутить радость – место потрясающее, – но у меня не получалось.

Видите ли, мне кажется, тогда я находилась в состоянии, сильно похожем на то, которое вы переживаете сейчас. Вот почему я вас понимаю, так хорошо вас понимаю».

Я слушала долгий рассказ, не проронив ни слова, и казалось, отныне мы сильно сблизились. Пока она говорила, ее лицо становилось все более и более знакомым, последовательно отражая каждый возрастной этап, о котором шла речь. Тем не менее было не очень понятно, каким образом ее опыт отношений вылился в некие особые знания. Когда она замолчала, я подумала, закончила ли она рассказывать свою историю. Не хотелось смотреть на часы, это было бы неловко. А больше всего я надеялась на продолжение, каким бы оно ни было. В глубине души я чувствовала разочарование от услышанного до сих пор и надеялась, что продолжение истории его развеет.

Я не хотела показывать, что мне пора уходить. Понадобилось несколько секунд, чтобы принять решение оставаться на месте ровно столько, сколько она будет продолжать рассказ.

«Именно здесь все и началось», – произнесла она, слегка улыбнувшись.

И посмотрела на меня своими голубыми глазами, цвет которых сильно изменился. Они казались бледнее во время предшествующего повествования, которое, очевидно, утомило не только меня, но и ее саму.

«Да, – продолжила она, – до того дня я не знала, что такое настоящая жизнь, хотя каждый день вдыхала воздух. Что такое вселенная, хотя часто поднимала взгляд к звездам. Я исполняла музыкальные произведения, не зная, что такое музыка, писала и говорила, не зная слов. В тот день я родилась».

7

В тот день

А потом появился ты на заре моих скорбных дней

«Тот день начался как обычно, как и все до него. После переезда на остров я обзавелась привычкой приходить сюда по утрам и выпивать чашечку кофе перед работой. Заведение тогда выглядело более традиционно, чем теперь, но располагалось на том же месте, где и сейчас. Я всегда садилась за стойку вон на то место, на деревянный барный стул. Я уже говорила? Ну не суть… Новая работа мне нравилась, она позволяла использовать весь мой интеллектуальный потенциал. Я готовила краткие обзоры событий для более опытных журналистов, при том продолжая писать для редакции как литературный критик. В итоге литература заполнила мою жизнь, которая, несмотря на это, казалась пустой. Круг друзей, который я смогла собрать за прошедшие несколько лет, сузился до двух близких, с кем я время от времени общалась. Фактически мой нетрадиционный образ жизни отрезал меня от определенных кругов общества, особенно от самых консервативных.

Чтобы развеять одиночество, я решила купить фортепиано. Но, подойдя к кассе в магазине, вдруг вспомнила, что оно у меня есть. Я совсем забыла о подарке мужа, сделанном накануне свадьбы, единственном, который я согласилась оставить после его смерти, сказав родителям, что заберу позже. Однако долго не решалась позвонить им после стольких месяцев молчания. Очевидно, мой звонок причинит боль как им, так и мне.

Но все-таки я решилась позвонить, ведь не забрав единственное, что смогла принять от них на память, я оскорбляла их чувства. Спустя несколько дней после короткого телефонного разговора, в котором я прочувствовала всю глубину их страдания, лишь усилившегося со временем, фортепиано доставили. Сняв упаковку, я обнаружила внутри конверт с посланием, которое перечитала несколько раз, будучи не в силах поверить своим глазам.

“Это пианино в нашей гостиной так же бесполезно, каким было и ваше присутствие в жизни нашего сына”.

Эта фраза повергла меня в глубокое замешательство. Однако я понимала: со временем весь их гнев сконцентрировался на мне, единственном известном им человеке, разделившем жизнь с их сыном. Я стала той, на кого можно взвалить ответственность за произошедшее, за непредвиденные обстоятельства, не оставившие в их жизни ни следа, ничего, даже ребенка.

Так что у меня не осталось ничего, ничего и никого, кроме пианино цвета слоновой кости. Я не играла долгие годы, пальцы потеряли легкость, но, несмотря на это печальное открытие, было приятно снова услышать звук инструмента. И я прилежно начала вновь разучивать старые партитуры.

Через две или три недели жизни в новой квартире я поймала жизненный ритм, который мягко развеял меланхолию. Утром приходила в кафе, потом ехала на метро на работу. Вечером приходила домой с романом под мышкой, вроде как с домашним заданием. Ужинала, играла на фортепиано и, так как заснуть частенько не удавалось, читала до рассвета. Усталость помогала переживать монотонность дней.

В то самое утро все было как обычно: и угрюмое настроение, и дымящийся кофе, и привычный барный стул. В то самое утро решил появиться он.

Он вошел в кафе в странной шляпе на голове – что-то вроде старой бежевой панамы, скрывающей его вьющиеся темные волосы, – словно герой какого-то романа. И я, будто наблюдая собственную жизнь со стороны, даже не удивилась. Он прошел в зал уверенной, танцующей походкой, но лица я не видела. Только руки. Его сильные мужские загорелые руки на барной стойке, руки непревзойденной красоты, совершенные и рельефные. Руки, которые обхватывали чашку и искали мелочь в кармане, его спокойные руки. Эти руки говорили о многом, рассказывали свою историю, долгую историю его жизни, как мне показалось, богатой и хаотичной, как вены, которые рассыпались по ним в известном им одним порядке. Эти руки выдавали силу и слабость через белые и гладкие ладони. Измученные и спокойные одновременно, они начали рассказ о странствиях и привалах…

Эта картина вызвала во мне такую бурю эмоций, которую я не могу описать даже сейчас. Всю жизнь я пристально вглядывалась в руки окружающих меня мужчин, однако мысленным взором видела только эти пальцы и ладони и всегда разочаровывалась в тех, на которые смотрела. Я неосознанно искала взглядом именно эти руки, и теперь, когда они появились передо мной, настоящие, я почувствовала, что теряю связь с реальностью. Эти руки не могли существовать на самом деле. Сначала появился некий дискомфорт, и я не сразу связала его с этим открытием. Сознание парализовало, и это мешало мыслить логически. Я просто почувствовала, как силы покидают меня, секунды тянулись, словно часы, а кровь отхлынула от тела, как волна, набирающая силу, прежде чем обрушиться на берег.

Потом зазвучал его голос, уверенный и низкий, с оттенком иронии, что придавало ему элегантности. Меня словно пронзило разрядом тока, исходящего от его рук, силуэта и звука его голоса. Меня поразила огромная сила притяжения, и я изо всех сил попыталась удержать равновесие на уходящем из-под меня стуле.

До сих пор не понимаю, как удалось сделать вид, что я спокойно пью кофе, сидя за барной стойкой. Я еле-еле выполняла все необходимые манипуляции, при этом все же пытаясь украдкой взглянуть на него. Поскольку он на меня не смотрел и даже не видел, мой взгляд задержался на его темных кудрях. Он немного повернул голову, и наконец стала видна часть его профиля. Большего мне и не было нужно, его лицо казалось невероятно мужественным и женственным одновременно. Я опустила голову, испугавшись потерять равновесие еще сильнее, поскольку до меня дошло, что мое состояние связано именно с присутствием этого удивительного человека. Наконец-то я заметила, как пляшут мои пальцы по барной стойке, как стынет кофе в чашке. В тот момент было лишь одно желание: чтобы он ушел, чтобы внутреннее цунами успокоилось навсегда. И он наконец ушел. Когда проходил мимо меня, я закрыла глаза в попытке сбросить с себя наваждение.

Помню, как застыла на месте, дрожа всем телом, не в силах пошевелиться, долго, целую вечность. Я просто боялась встать и упасть в обморок, потерять сознание. Не могла произнести ни слова. У меня пересохло во рту и очень хотелось пить. Постепенно, хотя я уже потеряла надежду на это, гулкие удары в груди стихли. Первой мыслью было, что чье-то присутствие никак не может вызвать такой сильный физический отклик. Наверное, банальное стечение обстоятельств – его приход и мое пошатнувшееся от усталости здоровье, – и нужно бы показаться врачу. Я расплатилась и вышла из кафе с чувством огромного облегчения, которое часто приходит на смену большим переживаниям.

Но постепенно оцепеневший разум восстановил пропущенные минуты. Вполне возможно, он был завсегдатаем кафе, он уверенно заказал кофе, за брошенным “как дела?” явно стояла какая-то общая с этим местом история, как до, так и после сего момента. Кем он был? Я ничего не видела вокруг, кроме темных кудрей, и пыталась вспомнить хоть что-нибудь еще. Шляпа, шляпа на голове, волосы спадают на плечи, руки ищут мелочь в кармане пальто песочного цвета, голос глубокий и чистый. А он сказал “до встречи”? Обязательно нужно вспомнить. Он сказал? Я шла по набережной, и только один вопрос без остановки звучал в моей голове: он сказал?

Пока я силилась собрать этот пазл из воспоминаний, воссоздать его образ, мое сердце снова забилось с бешеной скоростью. На меня навалилась жуткая усталость, которая сменилась каким-то трепетом и блаженной улыбкой. Я должна увидеть его снова, я пойду туда и увижу. Именно он вызвал цунами в моем сердце и теле, это не могло быть случайностью. Тогда что же это?

День прошел в бесконечных мучительных догадках. Я была не в состоянии ни работать, ни писать, а реагировать на запросы коллег оказалось вообще мучительно.

Я пыталась представить его лицо, которое так и не увидела, и глаза, взгляд которых даже на мгновение не пересекся с моим. Пыталась вспомнить его голос. Мне совершенно не хотелось его забыть. Именно поэтому решила уйти домой, чтобы снова погрузиться в тишину, на которую, как на белый экран, собиралась спроецировать и собрать все кадры сцены той встречи и попытаться понять ее смысл.

Понять, что пытается сделать наш разум, когда не может найти смысл происходящего, когда теряет его. Мы хотим понять, найти логику, смысл, чтобы положить конец душевным метаниям, тому, что от нас ускользает. Я долго и яростно пыталась понять. Просветление наступило, когда я перестала упорствовать в этом. Ибо понимание никогда не охватывает суть вещей, лишь мелкие детали.