Плозия

Из любопытства я решил проследить за кем-то одним, надеясь разузнать о повадках обитателей здешней действительности побольше. Мой выбор остановился на человеке, молившемся фонарному столбу, который на то время суток был просто столбом. Он смотрел на верхушку столба зачарованно-загипнотизированным взглядом и что-то нашептывал, демонстрируя это лишь едва заметным движением губ. Я подошел поближе.

Люди обходили меня, подобно тому, как вода в горной реке обтекает камни. Движение толпы не останавливалось и даже не стопорилось, просто меняло темп сообразно необходимости. Я стоял и ждал, пока он прекратит молиться столбу и пойдет дальше. Внезапно он перестал смотреть на неработающий фонарь, и его взгляд резко переметнулся на меня:

– Что вы делаете? – спросил он меня.

– Я… – я не знал, что ответить.

– Что лучше: книги или грозовые тучи? – спросил он. Не понимая, что он имеет в виду, я решил спросить:

– Что вы имеете в виду?

– На чем именно вы сидите? – сказал мужчина с видом человека, который только что все объяснил.

Меня это несколько сконфузило, я даже сделал непроизвольный шаг назад. Молившийся столбу принял обеспокоенный вид и протянул левую руку вперед, как будто призывая меня успокоиться:

– Я не хотел вас напугать, – сказал он. – Может быть, вы заблудились?

По-прежнему ничего не понимая, я сказал:

– Я просто прогуливаюсь.

– Как? – с ужасом и удивлением в глазах спросил молившийся столбу. – Так… так нельзя, каким образом? Как?! – воскликнул мужчина, срываясь на крик.

Стремительно потеряв всякий к нему интерес, я просто решил уйти, и поскорее. Но стоило мне развернуться и устремиться в поток людей, как этот человек схватил меня за плечо:

– Стой! Постой! У всех есть одержимость, ты не можешь быть исключением! Никто никогда здесь просто так не прогуливается!

Я аккуратно стряхнул руку аборигена со своего плеча, мысленно сетуя на то, что единственным местным, решившимся заговорить с пациентом психиатрической клиники, стал, очевидно, сумасшедший. Подобная ирония совсем не радовала, хоть и не могла не забавить. Стоило мне об этом подумать, мужчина засмеялся по-детски веселым смехом. Никто в сновавшей вокруг толпе не обращал на это никакого внимания, в чем я удостоверился, оглядевшись по сторонам.

– Слушай-ка, послушай-ка, – нараспев произнес молившийся столбу, медленно приближаясь ко мне. По какой-то причине я остановился и просто позволил ему поравняться со мной. – Ты ведь не отсюда, правда? Я сразу это понял, хватило одного беглого взгляда.

– Видишь ли, – продолжал он, – здесь никто так пристально друг на друга не смотрит, если только это не его одержимость. А когда ты не понял моего вопроса, сразу стало понятно, что ты новичок.

– Новичок в чем?! – недоумевал я.

– Правильнее сказать «новичок где», – сказал мужчина, смеясь. – То есть тебя здесь раньше не было, в этом мире.

– И что, предположить такое – для тебя нормально? – удивился я.

– Конечно, это проходная реальность, здесь всем правят одержимость и зацикленность. Каждый выбирает предмет поклонения и предмет привычки, все, что существует за пределами этих двух предметов, несущественно и абсолютно возможно. Незыблемого в наших жизнях крайне мало. Как ни странно, фанатизм в специфически направленной и ограниченной форме может быть полезен».

Он читает об этом мире, посещенном им во сне, о том, как абориген, случайно встретившийся ему по дороге, оказался так любезен, что объяснил ему всю необычную природу тамошней реальности. Он читает, задыхаясь от возбуждения, и я чувствую, как снова перестаю быть закрепленным в действительности, я не могу это контролировать, будто та плотина, что была построена видением групповой терапии, разрушилась. Я не могу более спокойно слушать его болтовню, внезапно вскакиваю со стола, на который облокотился, и кричу:

– Хватит! Перестань! – Вергилий оторопевает и перестает читать, закончив на полуслове.

– В чем дело? – говорит он.

Я не отвечаю, только держусь за голову, зажмурив глаза, пытаясь взять под контроль действительность, вернее, сдаться ей в объятия. Но он не отстает:

– Ты испугался, правда? Все нормально, ты потихоньку очухиваешься…

– Нет! – кричу я, – мне сейчас это не нужно, да и вообще ты спятил, ты просто сумасшедший, и это не подземное убежище, а коллективная галлюцинация!

Голова-горшок смотрит на меня взглядом, полным недоумения и ужаса:

– Что же они с тобой сделали? Пойми, весь этот мир – фикция! Ты же сам это знаешь! Ты не должен ему верить! Не должен…

В этот момент речь Вергилия прервал жуткий грохот и невероятной силы вибрации, сотрясавшие стены. Я жутко перепугался в ожидании того, как на нас обрушится потолок, но голова-горшок, казалось, не замечал происходившего вокруг, он только посмотрел на меня сочувственным и грустным взглядом, а затем исчез, просто растворился в воздухе за долю секунды до того, как на то место, где он стоял, упал кусок потолка.

Глава 10.

Я проснулся в своей палате, было утро. Дверь отворилась, стоило мне открыть глаза. Вошла толстая улыбающаяся медсестра с подносом, на котором был завтрак.

«Всего лишь сон», – подумал я. И эта мысль меня успокоила, не надо было думать о Вергилии, о старике, хотя бы сейчас, за завтраком. Медсестра посмотрела на меня и еще шире улыбнулась:

– С добрым утром, – произнесла она, и я подумал, что такой теплой фальшивой улыбки прежде еще не видел.

– И вас также, – ответил я, потягиваясь. Поднос она поставила на стол и развернулась, чтобы уйти, напоследок одарив меня своей фирменной улыбкой:

– Доктор ждет вас в полдень, так что лучше не тянуть с подъемом, наслаждайтесь завтраком, – в этих словах нет ни капли ехидного. И она закрыла за собой дверь.

Я поднялся с кровати, спустив ноги на пол и надев тапки, небрежно застелил постель и накинул халат, висевший на стуле, поверх пижамы, бывшей на мне. Другой одежды не было и не требовалось. Я сел за стол и принялся за пищу, смакуя каждую ложку больничного завтрака, состоявшего из желе, каши, яблочных долек и чая в пакетике. Все это на бежевом пластиковом подносе, укомплектовано пластиковой ложко-вилкой. Доев, я поднялся из-за стола и вышел в коридор с подносом в руках, чтобы отнести его, куда надо, правда, куда именно было надо, я не знал.

И вот, вопреки обыкновению, я повернул не направо, к общей комнате, а налево: туда, где, насколько я знал, был бесконечный коридор. Однако, посмотрев перед собой, я смог убедиться в том, что коридор был вполне обычным и заканчивался стеной с окном через тридцать метров от того места, где я стоял. Я вполне уверенным шагом направился туда и вскоре пожалел об этом, так как по мере того, как шел, понял, что не приближаюсь к окну в конце коридора. Расстояние как будто увеличивалось, я ускорил шаг и начал проходить мимо дверей по обеим сторонам коридора, только они были не белые, как у пациентов, а коричневые, как у сотрудников учреждения.

Когда я прошел уже с полдюжины коричневых дверей, а окно так и не приблизилось, меня остановила мощная женщина, одетая в строгий деловой костюм. По телосложению она напоминала надзирательницу или повариху в тюрьме:

– Куда это вы направляетесь? – спросила она надменно-строгим голосом.

– Я.. вот тут поднос вынести хотел, – произнес я, несколько замявшись. За моей репликой последовал долгий пытливый взгляд сотрудницы учреждения, после чего она ответила:

– Это в другую сторону, и пациентам не положено здесь быть. Уходите! – сказав это, она указала в прямо противоположную часть коридора, которая заканчивалась общей комнатой.

Не найдясь с каким-нибудь ответом, я просто молча развернулся и направился к общей комнате, отгоняя от себя неприятные мысли о бесконечности, заключенной в здании. Проснувшись утром, я не стал и проверять пространство под койкой, так как был абсолютно уверен в нереальности произошедшего накануне или выбрал быть абсолютно уверенным.

Но, преодолевая метр за метром и неумолимо приближаясь к общей комнате, я не мог не заметить, что этот же временной отрезок потребовался бы для того, чтобы оказаться в противоположной части коридора. И опять, в очередной раз столкнувшись с неразрешимым, я просто забыл об этом или выбрал об этом забыть.

Стоило моей ноге ступить на уже знакомый ковер или, лучше сказать, ковровое покрытие, как я признал абсолютно все таким, каким видел вчера при выключенном свете. Все вплоть до хаотически расположенной мебели. Ничего не передвигали с отбоя, и я понял, что как минимум какая-то часть моих похождений не могла быть сведена ко сну. Стоя на пороге с подносом в руках, я немедленно привлек внимание дежурившего здесь санитара:

– А, это герой прошлой ночи! Почему с подносом? Столовая на другом этаже. – сказал он.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы обдумать его слова. Значило ли это, что смерть старика не была частью моего сна, а, вернее сказать, значило ли это, что вчера я его убил? «Ты же понимаешь, что просто обманываешь себя?» – произнес голос Вергилия у меня в голове. Хотя я доподлинно знал, что вообразил его, значение произнесенного не отменялось.

Вскоре я понял, что вот уже с минуту молча стою перед санитаром, и опомнился:

– Я… я просто отношу поднос, который мне принесла сестра. Куда его нужно отнести?

– Так медсестра обычно сама забирать должна… – замялся он, – но вот, – сказав это, санитар указал, на вторую дверь от общей комнаты по правой стороне коридора. Я приблизился к ней и открыл. На поверку там оказался небольшой лифт для транспортировки подносов, посуды, мусора и белья. Лифт был электрический и управлялся рычагом. Надо было открыть дверцу, положить объект внутрь, закрыть и потянуть за рычаг. Сделав все это, я смог наблюдать, как поднос устремился вниз. Невольно проводив взглядом движущуюся кабинку, я почувствовал взгляд у себя на спине и развернулся. Передо мной стояла дама-психиатр, с которой у меня был назначен сеанс.

Глава 11.

– И вот я здесь, у вас в кабинете, – закончил я свой рассказ. Разумеется, деталь об убийстве решил опустить, поведав лишь «официальную версию», конечно, при условии, что я не вообразил вчерашнего и случилось нечто, которое надо было как-то трактовать.

– Хм, – протянула леди-доктор, откинувшись на спинку кресла, – довольно занятный рассказ.

В достаточно подробном докладе о событиях вчерашнего дня после нашего сеанса я опустил лишь деталь о «снах» про групповую терапию и разговор в подполе. Но зато содержание вчерашнего утреннего сновидения решил поведать, так как всерьез вознамерился восстановить утраченные воспоминания и понять, как оказался в лечебнице.

– Что же изменилось? – улыбнувшись, спросила психиатрша, словно прочла мои мысли.

Какое-то время я молчал, но потом ответил:

– Немного устал от путаницы в голове. – «Немного устал от безумия», – подумал я про себя.

– Что ж, хорошо, – произнесла она. – Стоит, пожалуй, сказать, что пациентом, поднявшим путч, были вы. Вергилия, о котором вы рассказывали, не существует, а умерший старик действительно скончался, как показало вскрытие, от разрыва сердца.

Сказанное поразило меня, хоть и нельзя сказать, что сильно.

– А теперь расскажите мне то, что решили скрыть. – продолжила она. – Какие детали вы сочли нужным опустить? – как ни странно, и это меня не удивило.

Но я не поспешил выложить ей все как на духу. У меня возникла иная идея:

– Хорошо, та девушка, которую я в вас увидел на вчерашнем сеансе…

– Да? – поддержала доктор.

– Мне кажется, это из-за нее я здесь, она значила для меня очень много. В какой-то момент я думал, что она посещала меня, но, как выяснилось чуть позднее, посетителей не было.

– Хм, интересно. – проговорила дама-психиатр, после чего погрузилась в задумчивое молчание. Так продолжалось какое-то время, а потом что-то произошло.

Вся комната внезапно погрузилась в полумрак, на столе зажглась лампа, я смотрел на лицо докторши, которое уже не было ее лицом. Это снова была Она, и на этот раз я вознамерился разобраться в том, что со мной происходит.

– Привет, – сказал я.

– Привет, – ответила она без намека на издевку или иронию.

– Кто ты? – спросил я прямо.

– Ты знаешь, – ответила она, расплывшись в улыбке.

– Если бы знал, не спрашивал. – холодно произнес я.

– А это ты помнишь? – спросила она и вытянула перед собой руки ладонями вверх, показывая перекрестные шрамы на запястьях. Но не они напугали меня, а вертикальные кровоточащие порезы во всю длину вскрытых на руках вен. Голову пронзила боль. Лицо девушки, сидевшей напротив, вновь изменилось: на этот раз передо мной была другая. Вероятно, та, что лежала в женском отделении этой клиники. Та, что покончила с собой два года назад. Воспоминания накрыли меня с головой.

Какое-то время я был пациентом этой лечебницы, куда попал три года назад. То, что привело меня сюда, сильно травмировало. Блуждая по коридорам желтого дома, я встретился с ней. Не менее травмированной, чем я. Мы разговаривали, сидя на пуфах в общей комнате.

– Я думаю, люди просто заканчиваются, понимаешь? – сказала она как-то, в то время я в основном молчал, поэтому в беседах играл роль лишь внимательного слушателя. – Это тяжело только сначала, когда не можешь привыкнуть к этой мысли, но потом, со временем, осознаешь, что это даже не гипотеза, а просто аксиома. Люди заканчиваются, как и все в этом мире, всему есть свой срок. Батарейка – апофеоз всех человеческих изобретений, ведь она являет собой воплощенную метафору бытия, наглядно изображающую его суть.

Как я и сказал, в то время я не был особо болтливым, а потому вся суть обратной связи с моей стороны состояла в едва различимом языке тела и взглядах, которые я периодически бросал на собеседника. Что интересно, это идеально подходило всем тем, кто заговаривал со мной, возможно, это то, что нужно каждому: немой собеседник, не осуждающий и не перебивающий, лишь молча внимающий и всепонимающий.

– Знаешь, когда я училась на режиссера, у меня родилась идея. Я хотела снять фильм, в котором герои будут систематически умирать, но суть в том, что за всю их короткую жизнь на экране они не будут показаны с лица, мы будем видеть только их спины. А лица их мы увидим, только когда они будут мертвы. И, знаешь что, для съемки лиц я собиралась снять настоящих трупов. Однако идея всем жутко не понравилась, мне начали говорить что-то вроде того, что в кино должна быть правда, но не натурализм, все должно быть естественно, но как бы не слишком. Этого я так и не смогла понять. Должно быть, поэтому в итоге и оказалась здесь.

Я слушал ее, временами мне и правда было интересно, но то, что произошло потом, все равно крайне удивило меня. Можно даже сказать, шокировало. Помню, я сидел на пуфах в общей комнате, и она все не приходила. Хотя я и полу-отсутствовал все то время, эта деталь болезненно врезалась мне в мозг, вызывая какое-то недомогание и, казалось бы, беспричинное беспокойство. Периферическим зрением я заметил волнение, происходившее вокруг, какую-то суету. Я медленно поднял голову, словно аутист, и увидел бегущих мимо, явно чем-то серьезно обеспокоенных медсестер. Чисто инстинктивно я поднялся с пуфа, на котором сидел, и последовал за ними. Меня как будто не замечали. Я спокойно прошел сначала вглубь общей комнаты, куда обыкновенно не совался. Потом вышел в такой же длинный коридор, как тот, что был на моей, то есть северной, стороне здания, если я вообще правильно ориентировался, если понятия частей света работали так, как я себе представлял.

Обнаружение источника всеобщей суеты не заставило себя долго ждать. Через несколько дверей по левой стороне коридора, которые, очевидно, принадлежали женским палатам, была одна открытая, в проеме которой толпился персонал клиники и несколько пациенток из соседних комнат. Они подходили, заглядывали внутрь через плечи друг друга, увеличивая толпу еще больше. Мое апатичное настроение в тот момент сменилось нарастающим испугом, сердце начало биться чаще, и вот я уже проталкивался сквозь скопление зевак, дабы моему взору открылось то, что я так боялся увидеть. Мертвое тело моей собеседницы, которая вскрылась на полу своей палаты с помощью обычного деревянного карандаша. Сложно представить, что кто-то убил себя таким необычным орудием. И тем не менее это было так.

Я оказался в центре комнаты, стоя совсем рядом с мертвым телом девушки, и смотрел в ее пустые, безжизненные глаза. Не помню, что произошло потом. Упал ли я в обморок, отвели ли меня санитары куда-то в другое место. В любом случае, воспоминание подошло к концу, я снова был в кабинете психиатрши. Она смотрела на меня, сидя в своем кресле, совершенно серьезными и спокойными глазами. Ни прежней улыбки, ни загадочности, в ту секунду они были неуместны, и она была в состоянии это понять.

– Расскажите о том, что вспомнили, – будто бы предложила она, настолько ненавязчиво звучала ее реплика. Скорее совет, чем просьба или врачебная рекомендация.

Не пытаясь думать о том, могла ли она знать, какие воспоминания я увидел, я рассказал. После мы оба погрузились в задумчивое молчание, но едва ли ей как моему терапевту было дозволено оставлять меня наедине со своими мыслями в разгар сеанса, а потому она вновь нарушила тишину:

– Что вы обо всем этом думаете?

– А что я могу думать об этом? – ответил я вопросом на вопрос.

– Как вы себя чувствовали, когда увидели вашего друга мертвой?

– Не знаю, можно ли назвать ее другом, – только и смог сказать я.

– Вы сказали, что хотите разобраться, но отчаянно этому сопротивляетесь. – заявила леди-доктор.

«Откуда ты знаешь, что это Твое воспоминание, а не навязанная тебе идея?» – услышал я голос Вергилий в голове.

– Понимаю, – вдруг сказала дама-целитель, – для вас увиденное – как отрывок из фильма, который вы никогда до этого не смотрели, не так ли?

Удивившись точности аналогии, я ответил:

– Пожалуй, что так.

– Что ж, давайте договоримся быть честными друг с другом до конца. Я – ваш врач, но не могу заставить вас пойти на поправку, если вы сами того не захотите. А для этого вам нужно принять окружающую действительность.

Я молчал, думая, что уже и так принял ее, но в глубине души понимая, что это не совсем так. «Не сдавайся, – говорил Вергилий, – еще есть выход, это не твое место».

– И что я, по-вашему, должен для этого сделать? – произнес я, чем вызвал улыбку на лице терапевта.

– Расскажите, что еще не рассказали.

Ответ был более чем предсказуем, но по какой-то причине я не решался пойти на этот последний шаг. Как будто от этого зависела моя жизнь, словно это была страховка, которую я не хотел отпускать. Единственным, что я знал наверняка, было то, что мне нужна была какая-то определенность. Я больше не хотел блуждать в потемках, а потому решил заговорить.

Последним, что я услышал от Вергилия в своей голове, перед тем как отдаться на попечение реальности лечебницы в лице моего терапевта, было: «Это был ты, тот человек в проходной реальности, о котором я тебе читал, тот, что молился столбу, когда я нашел его. Это был ты».

Глава 12.

И вот терапия началась. Настоящая терапия. Самоубийца стала вдруг моей давней подругой, по которой я очень скучал. Подобное кататонии состояние, в котором я якобы пребывал на протяжении почти трех лет, я принял как данность. Вергилий превратился в плод моего воспаленного воображения, которое «не отпускало меня в реальность окончательно», как выразились доктора. Мой психотерапевт стал не единственным, кто приходил на беседы – к ней иногда присоединялся главврач. Наконец, спустя недели на очередном сеансе она подняла острый вопрос:

– Ну, что же, давайте поговорим о том, почему вы здесь. Что-нибудь вспомнили?

Я не был готов к такому вопросу, а потому чуть помедлил с ответом. Пытался собраться с мыслями и вдруг осознал, что и правда могу что-то вспомнить. Ощущение было удивительным: будто я наткнулся на клад с сокровищами.

Казалось, что все в моей жизни встало на свои места, точно все шестеренки вошли в пазы и работали, как надо. Я позволил себе погрузиться в воспоминания, как делал уже не раз, находясь в кабинете терапевта.

Впервые за долгое время увидел Ее и почувствовал дикое отвращение. Жуткий дискомфорт: как будто мой успокоенный и только что починенный мир сотрясали землетрясения. Я отмахнулся от транса и вскочил на месте, как когда начинаешь засыпать и вдруг резко просыпаешься.

– Что-то не так? – обеспокоенным голосом спросила Мисс В, как я стал ее называть в последние недели.

– Если вы не против, я хотел бы прервать сеанс и немного отдохнуть.

– Что? Отдохнуть? Боюсь, так не пойдет, прошло только десять минут от положенного часа. – ее голос, холодный и настойчивый, показался мне странным, я не ожидал услышать от нее подобного.

– По-вашему, отдохнуть сейчас, после продолжительной работы и достижения такого прогресса, непозволительно? – спокойно произнес я.

– О каком прогрессе вы говорите? Мы и близко не продвинулись! Пока вы не вспомните, пока ты не вспомнишь, как оказался здесь, вся работа ничего не стоит.

Меня охватило тревожное чувство не совсем необоснованной паранойи. Я разозлился:

– Знаете, теперь у меня вовсе пропало желание находиться здесь, пожалуй, вернусь в свою палату. – я встал с дивана, направился прямиком к входной двери и вдруг услышал:

– Думаешь, у тебя есть выбор? – сказано это было как будто внутри головы, нежели кем-то поблизости, нельзя было определить, кому принадлежал голос: мужчине или женщине. Я оцепенел и вдруг осознал, что нахожусь не в лечебнице, а на открытом воздухе. Очевидно, я отходил от какого-то места, и меня окликнули.

Оживленная городская улица, достаточно разреженный поток автомобилей на проезжей части по левую сторону от тротуара. Из окна второго этажа выглядывал человек, который окликнул меня. Что именно он сказал и кем именно был этот человек, я не знал, стоя к нему спиной на тот момент, когда «очнулся» в воспоминании.

В этот раз я был уверен, что находился именно в воспоминании, а не во сне. Был ли тому причиной отказ от безумной реальности сновидений как таковой или же, напротив, то, что память не имела ничего общего с неким истинным образом существования и «вселенской» правдой? На этот вопрос я бы не смог ответить и за тысячу лет, но в тот момент он и не возник у меня в голове. Стоя на незнакомом тротуаре, в глубине души я знал, где именно оказался, но лишь в самой глубине.

По какой-то причине я «оставил» Мисс В и Вергилия, а также желтый дом где-то там, далеко за пределами действительности, но по-прежнему помнил о них. Контролировал ли я свои действия в воспоминании, как делал это во снах, или окружение само управляло мной, делая закономерной частью на холсте туманного мира памяти? Я не мог понять, так как не ощущал разницы. В следующее мгновение я развернулся на окликнувший меня голос и увидел выглядывающую из окна второго этажа голову знакомого. Я не знал, откуда знал его, но не был удивлен видом его физиономии или чем-либо еще: все казалось абсолютно органичным.

– Думаешь, у тебя есть выбор? – словно бы просто эффекта ради повторил он. – Иди, покончи с собой – это все, что тебе остается. Если ты этого не сделаешь, у тебя все равно отнимут право выбирать. – закончив эту проникновенную, но короткую речь, он исчез в дебрях квартиры и закрыл за собой окно.

«Что я здесь делаю?» – казалось, эта мысль должна была появиться в моей голове, но вместо этого я подумал: «Надо поскорее зайти к ней». Затем я развернулся и пошел по знакомой-незнакомой улице. На перекрестке повернул направо, словно знал, куда идти, не зная этого. Дорога слегка поднималась вверх, и я чувствовал напряжение в ногах, идя по ней. Вскоре я вышел на небольшую площадь, пересеченную по центру трамвайными рельсами, и подошел к остановке, где сел на нужный мне трамвай. Стоя в салоне и держась за поручень, размеренно покачиваясь в такт виражам, проделываемым пассажирским вагоном, я не пытался пошарить по своим карманам в поисках документов, которые позволили бы определить мою личность. Я напряженно думал о чем-то вполне конкретном, о том, что привело меня сюда, в этот момент, в этот трамвай.

«Я должен попрощаться, – думал я, – я должен попрощаться и исчезнуть, пока еще не слишком поздно». Я смотрел на других пассажиров, смотрел в окно и чувствовал, что скоро мне придется со всем этим расстаться, скоро мне придется попрощаться со всем, что было мне близко и дорого. Моя остановка, я вышел.