ХХ век. Как это было

– Идёмте, – сказал Синегуб офицеру-женщине.

Когда он вернулся, то застал суетившихся казаков. Со злыми, насупленными лицами они собирали свои мешки.

– Станичники, а вы-то куда? – крикнул копошащимся казакам Синегуб.

– Раз артиллерия ушла, – всё также словоохотливо пояснил подхорунжий, – нам тоже делать здесь нечего. Когда мы сюда шли, нам сказок наговорили, что здесь чуть не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле-то оказалось – жиды да бабы, да и правительство, тоже наполовину из жидов. А русский-то народ там с Лениным остался. А вас тут даже Керенский, не к ночи будет помянут, оставил одних. Вольному воля, а пьяному рай, – перешел на балагурный тон подхорунжий, вызывая смешки у близстоявших казаков.

      И эта отповедь, и эти смешки взбесили Синегуба, он накинулся с обличениями на подхорунжего:

– Черти вы, а не люди! Кто мне говорил вот на этом самом месте, что у Ленина вся шайка из жидов, а теперь вы уже и здесь жидов видите. Да, жиды, но жид жиду рознь. А вот вы-то сами, что сироты казанские, шкурники, трусы подлые, женщин и детей оставляете, а сами бежите. Смотрите, вас за это Господь так накажет, что свету не рады будете. Изменники! – кричал он, уже положительно не помня себя. – Стой! – спохватился поручик. – Идите. Но оставьте пулемёты, а то мы с голыми руками.

– Берите. Помогай вам бог. Нас простите.

Казаки ушли. За ними ушёл комендант обороны. Через несколько минут вслед за выходом коменданта комната опустела, а спустя еще немного времени начали постепенно прибывать юнкера для связи. Кончив возиться с полевой книжкой, Синегуб стал соображать о близости столовой. Наконец, не выдержав сидения, отправился разыскивать столовую, захватив с собой одного из юнкеров. Это оказалось довольно сложным занятием. Но вот они у цели, у двери комнаты, где сейчас они насытят свои пустые желудки. Толстый, бритый, важный лакей отворил дверь. Поручик шагнул на яркий ослепительный свет, остановился. Клубы табачного дыма, запах винного перегара ударили в нос, запершило в горле, а от пьяного разгула каких-то офицеров, из которых некоторые почти сползали со стульев, у него закружилась голова, затошнило. Синегуб не выдержал картины, и, несмотря на желание есть и пить, выскочил из комнаты

«Пир во время чумы… Пир во время чумы… позор, это офицеры…».

Нового ничего не было. Минуты томительного ожидания бежали тягуче медленно. Но вот скрипнула дверь, и показалась фигура капитана Галиевского. Бледный от волнения, шатаясь от усталости, капитан направился к поручику Синегубу.

– Я не могу. Устал. Выбился из сил, убеждая казаков. Вот что, Александр Петрович, идите к своей роте и займите баррикады у ворот. Пахотные юнкера ещё этого не сделали, а между тем восставшие приближаются. Получено известие от Главного штаба. А я… я отдышусь и пойду к Александру Георгиевичу. Бедный, тяжело ему сегодня и ещё хуже будет.

      Поручик, уже не слушал капитана и, сорвавшись с места, бросился спасать положение. Своих юнкеров он нашел во дворе, на старом месте, куда они были выведены для предоставления места в первом этаже казакам, теперь уходящим, инвалидам-георгиевцам и ударницам. Юнкера были расстроены, что поручик сразу уловил по отдельным замечаниям, которыми они перекидывались.

– Рота смирно!

      Разговоры от внезапности появления командира смолкли.

– Рота равняйсь! Смирно! Друзья, вам предстоит честь первыми оказаться на баррикадах. Поздравляю. На плечо! Рота, правое плечо вперед, шагом марш!

      Чеканя шаг, юнкера направились к воротам. Синегуб подошёл к Галиевскому.

– Паршиво, – сказал Галиевский, – но ещё хуже растерянность правительства. Сейчас получен ультиматум с крейсера «Авроры», стоящего на Неве против дворца. Матросы требуют сдачи дворца, иначе откроют огонь по нему из орудий. Петропавловская крепость объявила нейтралитет. Положение дрянь, и пехотные школы снова волнуются. А правительство хочет объявить для желающих свободный выход из дворца. Само же остаётся здесь и от сдачи отказывается.

– Да чёрт с ними, капитан. Чем меньше дряни останется во дворце, тем легче будет обороняться. Я заглянул, было, в столовую: толстые важные лакеи, клубы табачного дыма, запах винного перегара, пьяные офицеры, из которых некоторые почти сползли со стульев… Пир во время чумы… позор, это – офицеры…

– Я уже ничему не удивляюсь, поручик. Недавно был в павловских казармах. Захожу в комнату, и глазам не верю. Большой стол, накрытый белой скатертью. На нём – цветы, бутылки, груды свёртков и раскрытая коробка с шоколадными конфектами. На полу, на диванчиках, на стульях и на походных кроватях спят офицеры. Около нескольких столиков – дамы. Соображаю, что попал в офицерское собрание полка. Пробираюсь к полковнику и тихо зову его. Тот поднимает голову и смотрит на меня осоловевшими глазами. А большевики на подступах к Зимнему.

Галиевский длинно и грязно выругался. Послышался звук орудийного выстрела. Открылся огонь по дворцу. Вокруг них засвистели пули.

– Спокойствие соблюдать, – крикнул капитан. – Огонь открывать только по моему приказу. Чёрт его знает, кто может идти к нам!

И, как нарочно, на фонарях вспыхнул яркий свет. Капитан забегал вокруг фонарей в поисках выключателя.

– Свет потушить! – дико завопил капитан.

Неизвестно откуда появились незнакомые мужчина и женщина. В них с первого взгляда можно было узнать иностранцев. Либо англичане, либо американцы.

– А вы кто такие? – грубо спросил у них Синегуб. – Что здесь делаете?

– Мы – американские корреспонденты, – ответил мужчина. – Позвольте представиться: Джон Рид. Это моя жена Луиза Брайант.

– Американцы? Очень рад. – Поручик щёлкнул каблуками. – Поручик Синегуб. Весь к вашим услугам. Дело не только в большевиках. Беда в том, что пропали благородные традиции русской армии. Взгляните кругом: юнкера, будущие офицеры. Но разве это джентльмены? Керенский открыл военные училища для всех желающих, для каждого солдата, который может выдержать экзамен. Мне бы очень хотелось уехать из России. Я решил поступить в американскую армию. Не будете ли вы добры помочь мне в этом деле у вашего консула? Я дам вам свой адрес. – Синегуб торопливо написал на клочке бумаги несколько слов и передал Джону Риду. – Женский батальон постановил остаться верным правительству.

– Значит, во дворце есть солдаты-женщины? – заинтересовалась Луиза.

– Да, они в задних комнатах. Если что-нибудь случится, они там будут в безопасности. – Поручик вздохнул. – Какая тяжёлая ответственность! Но пусть большевики только сунутся, мы им покажем, как драться! Они не посмеют напасть на нас, они все трусы… Но если они и задавят нас, ну что ж, каждый оставит последнюю пулю для себя.

Американцы ушли так же неожиданно, как и появились. Вбежал запыхавшийся юнкер, волоча упирающегося лакея.

– Эта скотина не хочет говорить, где монтёрская.

– Не могу знать, сейчас никого нет, все разбежались и только господа офицеры изволят погуливать.

– Издеваешься, скотина! – вскипел Синегуб. Он ударил лакея в лицо. – Говори, где монтёрская!

Вырвал из кобуры револьвер и направил на лакея.

– Сейчас, сейчас, ваше сиятельство! –захныкал лакей, испуганно вжав голову в плечи. – Идёмте, покажу.

Юнкер ушёл на пару с лакеем. Почти сразу погас свет. И в темноте прозвучал чей-то жуткий вопль:

– Броневик идёт! Броневик идёт!

– Пулемётчики, – скомандовал Галиевский, – приготовьтесь.

В это время снова вспыхнул свет

– Александр Петрович, – крикнул Галиевский Синегубу, – потушите огонь.

Синегуб выстрелил в фонарь. Фонарь потух.

– Товарищи! – истерично прокричал какой-то солдат. – Через пять минут «Аврора» опять откроет огонь. Кто сложит оружие и выйдет из дворца, тому будет пощада.

Синегуб осторожно поднял дуло револьвера, прицелился в голову солдата, взвёл курок. Подошедший комендант обороны положил руку на правую руку Синегуба, просунул палец под курок.

– С ума ты сошёл. Сейчас же, поручик, отправьтесь к Временному Правительству и доложите, что вылазка, произведённая ударницами, привела их к гибели, что главный штаб занят восставшими, а также доложите, что положение усложняется, и что дворец кишит агитаторами. Идите, поручик.

Синегуб взял под козырёк.

– Есть.

Он долго блуждал по кабинетам Зимнего дворца, пока, наконец, не попал в просторный зал. Министр иностранных дел Терещенко и товарищ министра торговли и промышленности Пальчинский разгуливали по комнате. Министр торговли и промышленности и заместитель министра-председателя Коновалов сидел за столом. Налево от двери сидел в кресле морской министр контр-адмирал Вердеревский в адмиральском сюртуке.

– Что вам угодно? – сердито буркнул адмирал.

Поручик, не обращая внимания на брюзжащего старика-адмирала, подошёл к столу, вытянулся и, взяв под козырёк, доложил:

– Господин председатель совета министров Временного Правительства, поручик Синегуб прибыл по поручению коменданта обороны Зимнего дворца.

Коновалов встал из-за стола.

– Я к вашим услугам. Что сообщите?

– Говорите, говорите скорее, – нетерпеливо зачастил Терещенко.

– Вылазка, произведённая ударницами, – отрапортовал Синегуб, – привела их к гибели. Главный штаб занят восставшими. Дворец кишит агитаторами. Юнкера стойко лежат на баррикадах.

– Поблагодарите их от нашего имени и передайте нашу твёрдую веру в то, что они продержатся до утра, – сказал Коновалов, нервно дёрнувшись.

– А утром подойдут войска, – добавил Терещенко.

– Понимаете, – Пальчинский, подняв вверх указательный палец, значительно посмотрел на поручика, – надо додержаться только до утра.

– Так точно, понимаю, – рявкнул Синегуб. – За нашу школу я отвечаю, господин председатель совета министров.

– Спасибо, – поблагодарил поручика Коновалов.– Пожалуйста, передайте коменданту, что правительство ожидает частых и подробных сообщений.

– А лучше, если он сам сможет вырваться и явиться к нам, – добавил Терещенко.

– Сейчас звонили по телефону из городской думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить дворец от осады, всё также значительно произнёс Пальчинский. – Передайте это на баррикады и оповестите всех защитников дворца. Вы сами тоже распространяйте это. Это должно поднять дух.

Где-то недалеко громыхнула пушка. Министры переглянулись и невольно вжали головы в плечи. Торопливо вошёл комендант.

– Вы знаете план Зимнего? – с ходу обратился к нему Коновалов.

– Никак нет.

– Это чёрт знает что, – сказал Коновалов и посмотрел на Вердеревского. – Что грозит дворцу, если «Аврора» откроет огонь?

Контр-адмирал встал со стульчика и подошёл поближе к Коновалову.

– Он будет обращён в груду развалин. – Вердеревский передёрнул плечами, аккуратно поправил правой рукой воротник, заложил руки в карманы сюртука и продолжил не без гордости. – У неё башни выше мостов. Может уничтожить дворец, не повредив ни одного здания. Зимний дворец расположен для этого удобно. Прицел хороший.

– Господин председатель совета министров, – прервал пространные рассуждения морского министра полковник Ананьев, – юнкера бегут, я был вынужден сдать дворец. Сейчас явятся парламентёры.

– Нет, – взвизгнул Пальчинский. – Это неприемлемо, я категорически утверждаю. Надо вернуть юнкеров. – Лихорадочно закрутил головой, натолкнулся взглядом на Синегуба. – Послушайте, бегите, верните юнкеров.

– Я здесь умереть могу, но бегать, – поручик опустил глаза, – бегать больше не в силах.

Он отвернулся.

– Я сам пойду, – заявил Пальчинский Терещенко, потеряв всю свою значительность.

Пальчинский ушёл. Оставшиеся растерянно посмотрели ему вслед. Внезапно начал расти гул. Гул приближался, и вот, в дверях в сопровождении группы юнкеров вновь появился Пальчинский. За ним – маленькая фигурка с острым лицом в тёмной пиджачной паре и с широкой как у художников старой шляпчонкой на голове. Это был член ВРК, руководитель штурма Зимнего Антонов-Овсеенко. За ним вооружённые рабочие, матросы. Они быстро наполнили зал. Антонов-Овсеенко обернулся и широко распластал руки, сдерживая наступающих большевиков.

– Держите, товарищи, дисциплину. Там юнкера.

– Стой! – заорал Пальчинский. – Если будете так напирать, то юнкера откроют огонь.

– Спокойствие, товарищи, спокойствие. – Антонов-Овсеенко поднялся на носки. – Товарищи! Да здравствует пролетариат и его Революционный Совет. Власть капиталистическая, власть буржуазная у ваших ног, товарищи, у ног пролетариата. И теперь, товарищи пролетарии, вы обязаны проявить всю стойкость революционной дисциплины пролетариата Красного Петрограда, чтобы этим показать пример пролетариям всех стран. Я требую, товарищи, полного спокойствия и повиновения товарищам из операционного комитета Совета!

– Господа юнкера, – выкрикнул Пальчинский, – Временное Правительство принимает сдачу без всяких условий, выражая тем подчинение лишь силе, что предлагается сделать и вам.

– Нет, – возразил Синегуб, – подчиниться силе ещё рано. Мы умрём за правительство. Прикажите только открыть огонь.

– Бесцельно и бессмысленно погибните, – возразил Коновалов. – Откажитесь от дальнейшего сопротивления, чтобы спасти свои жизни.

– Если они уже здесь, то, значит, дворец уже занят, – безнадёжно вздохнув, сказал Пальчинский.

– Значит, – подтвердил Синегуб. – Заняты все входы. Все сдались. Охраняется только это помещение. Как прикажет Временное правительство?

– Мы не хотим крови! Мы сдаёмся! – хором ответили министры.

– А сами сколько крови пролили! – угрюмо проворчал один из красногвардейцев. – А сколько нашего народа побито из ружей да пулемётов!

– Это неправда! – возразил Пальчинский запальчиво. – Неправда! Мы никого не расстреливали. Наша охрана только отстреливалась, когда на неё производили нападения и стреляли.

– Довольно, товарищи! – вмешался в бессмысленную перепалку Антонов-Овсеенко. – Перестаньте. Всё это потом разберётся. И ничего не брать! Революция запрещает! Никаких грабежей! Это, – Он обвёл рукой вокруг, – принадлежит народу! Теперь надо составить протокол. Я буду всех опрашивать. Только вот сначала… Предлагаю сдать всё имеющееся у вас оружие.

Юнкера загрохотали прикладами винтовок, сбрасывая их в кучу посреди зала. За винтовками полетели подсумки с патронами. Там же оказалось несколько револьверов.

– У нас нет оружия, – заявили министры.

– Обыскать, обыскать надо! – загалдели красногвардейцы.

– Товарищи,– сердито прикрикнул Антонов-Овсеенко на красногвардейцев, – прошу соблюдать тишину. Обыскивать не надо! Я вам верю на слово.

Он обвёл взглядом красногвардейцев.

– Петров, Наливайко, Васильев!

Вызванные красногвардейцы подошли к Антонову-Овсеенко. Замерли в ожидании революционного приказа.

– Товарищи, отведите сдавшихся слуг капитала в надлежащее место для дальнейшего производства допроса. – Антонов-Овсеенко повернулся к Членам Временного Правительства. – Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными. Ну, выходите сюда!

Пользуясь возникшей неразберихой, Синегуб подошёл к человеку в одежде мастерового, тихо шепнул ему в ухо.

– Послушайте. Вот вам деньги. – Он сунул мастеровому пачку смятых кредиток. – Выведите меня отсюда через дворец к Зимней канавке.

Мастеровой засунул деньги в карман спецовки, воровато огляделся.

– Идите туда и там подождите. Ежели они не заметят, я выйду и попробую провести. Не знаю, как выйдет, там здорово вашего брата поколотили.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

«Рабочие, солдаты, крестьяне, казаки, все трудящиеся!

Если вы будете действовать дружно и стойко, никто

не посмеет сопротивляться воле народа. Старое

правительство уступит место новому тем более мирно,

чем сильнее, организованнее и мощнее выступите вы.

И вся страна пойдёт тогда смело и твёрдо к завоеванию

мира народам, земли крестьянам, хлеба и работы голодающим.

Власть должна перейти в руки Советов рабочих, солдатских

и крестьянских депутатов. У власти должно быть новое

правительство, избранное Советами, сменяемое Советами,

ответственное перед Советами».

И. Сталин

В 10.45 вечера 25 октября или 7 ноября (по новому стилю) 1917 года открылся II Всероссийский Съезд Советов.

Залитый огнями люстр белый колонный зал Смольного был полон людей. Преобладали серые солдатские шинели и чёрные спецовки. Хватало и матросов в тельняшках и бескозырках. Толстый лысоватый человек в мешковатом мундире военного врача за столом президиума, зазвонил в колокольчик, открывая второй съезд рабочих и солдатских депутатов. Это – Дан, один из лидеров меньшевиков.

– Переживаемый момент, – печальным голосом сказал он, – окрашен в самые трагические тона. – Он остановился на мгновение, продолжил тихо. – Товарищи, съезд Советов собирается в такой исключительный момент и при таких исключительных обстоятельствах, что вы, я думаю, поймёте, почему ЦИК считает излишним открывать настоящее заседание политической речью. Для вас станет это особенно понятным, если вы вспомните, что я являюсь членом Президиума Центрального Исполнительного Комитета, а в это время наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров, возложенных на них ЦИКом.

– Товарищи! – выкрикнул с места Троцкий, – Дан говорит вам, что вы не имеете права восставать. Восстание есть неотъемлемое право каждого революционера! Когда угнетённые массы восстают, они всегда правы.

Дан раздражённо стукнул кулаком по столу.

– Кто подстрекает к этому, тот совершает преступление!

– Вы уже давно совершили преступление! – не унимался Троцкий. – Вы взяли власть и отдали её буржуазии!

– Когда выставляются такие лозунги, как «вламывайтесь в дома, срывайте с буржуев сапоги и одежду!»

– Ложь! Таких лозунгов не было.

– Всё равно, начинать можно по-разному, но кончится этим! Объявляю первое заседание II съезда Советов рабочих и солдатских депутатов открытым и предлагаю избрать президиум.

Поднялся Каменев.

– По соглашению между большевиками, левыми эсерами и меньшевиками-интернационалистами постановлено составить президиум на основе пропорционального представительства всех фракций, присутствующих на съезде.

– Мы отказываемся выдвигать своих представителей, – истерично выкрикнул Дан.

– Вспомните, вспомните, – Каменев злорадно посмотрел на Дана, – что вы делали с нами, большевиками, когда мы были в меньшинстве!

Старый ЦИК демонстративно покинул трибуны, и его место заняли Троцкий, Каменев, Луначарский, Коллонтай. Зал взорвался аплодисментами.

Каменев зачитал регламент.

– В порядке дня значится: во-первых, вопрос об организации власти; во-вторых, вопрос о войне и мире и, в-третьих, вопрос об Учредительном собрании.

Поднялся Троцкий.

– По соглашению между бюро всех фракций, предлагается сначала заслушать и обсудить отчёт Петроградского Совета, затем дать слово членам ЦИК и представителям партий и, наконец, перейти к порядку дня.

На улице раздался шум, послышался глухой гром пушек. Все нервно повернулись к окнам. На трибуну вскочил Мартов, маленький чернявый человечек. Быстро и визгливо закричал, выталкивая в зал потоки слов.

– Гражданская война началась, товарищи! За нашей спиной большевики стряпают очередной тайный заговор. Первым нашим вопросом должно быть мирное разрешение кризиса. И принципиально и тактически мы обязаны спешно обсудить пути предупреждения гражданской войны. Там, на улице стреляют в наших братьев! В тот момент, когда перед самым открытием съезда Советов вопрос о власти решается путём военного заговора, организованного одной из революционных партий. Все революционные партии обязаны смотреть фактам прямо в лицо! Задача съезда заключается, прежде всего, в том, чтобы решить вопрос о власти, и этот вопрос уже поставлен на улицах, он уже разрешается оружием! Мы должны создать власть, которая будет пользоваться признанием всей демократии. Съезд, если хочет быть голосом революционной демократии, не должен сидеть, сложа руки перед лицом развёртывающейся гражданской войны, результатом которой, может быть, будет вспышка контрреволюции. Возможностей мирного выхода надо искать в создании единой демократической власти. Необходимо избрать делегацию для переговоров с другими социалистическими партиями и организациями.

– Политические лицемеры, – страстно выкрикнул с места какой-то капитан, – возглавляющие этот съезд говорят нам, что мы должны поставить вопрос о власти, а между тем этот вопрос уже поставлен за нашей спиной ещё до открытия съезда! Расстреливается Зимний дворец, но удары, падающие на него, заколачивают гвозди в крышку гроба той политической партии, которая решилась на подобную авантюру!

Его прервал шум в зале и возмущённые крики. Но капитан, выждав, когда крики умолкли, продолжил свою речь.

– Пока здесь вносится предложение о мирном улаживании конфликта, на улицах идёт бой. Сотни раненых и десятки убитых. Раздеты донага и подвергнуты пыткам четырнадцать юнкеров Павловского училища. Один из них сошёл с ума. Пьяная матросня расстреливает обезоруженных защитников законного Временного правительства, хладнокровно зарезала несколько министров, выбрасывает юнкеров из окон Зимнего дворца, насилует женщин-ударниц. Десятки из них покончили с собой, не будучи в силах пережить все эти ужасы. Идёт неприкрытый грабёж культурных ценностей Зимнего дворца. Похищено на пятьсот миллионов рублей ценных предметов!

В зале поднялся рёв ужаса и возмущения.

– Это ложь и провокация! – выкрикнула Коллонтай. – Рабочие и крестьяне, восставшие против насилия, не могут допустить подобных действий. Мы требуем немедленного расследования этого сообщения. Если в нём есть хоть малейшая доля истины, военно-революционный комитет примет самые энергичные меры!

Мартова, покинувшего трибуну во время страстной речи капитана, сменил армейский поручик. Говорил он мягко и убедительно.

– Я говорю от имени фронтовых делегатов. Армия недостаточно представлена на этом съезде, и, кроме того, она не считает съезд Советов необходимым в настоящий момент, то есть всего за три недели до открытия Учредительного собрания. – Его прервали бурные, всё нарастающие крики и топот. – Армия считает, – выкрикнул поручик, – что съезд Советов не имеет необходимой власти.

Солдаты вскочили с мест, затопали ногами.

– От чьего вы имени говорите? Кого вы представляете? – крикнули из зала.

– Центральный исполнительный комитет пятой армии, второй финский, первый нарвский, третий Сумский стрелковые полки.

– Когда вас избрали? Вы представляете не солдат, а офицеров! А солдаты что говорят?

– Мы, фронтовые группы, слагаем с себя всякую ответственность за то, что происходит сейчас и ещё произойдёт в будущем, и считаем необходимым мобилизовать все сознательные революционные силы для спасения революции! Фронтовая группа покидает съезд. Место для боя – на улицах.

– От штаба вы говорите, а не от армии!

– Большевики не ведают, что творят. Их несёт стихия. Призываю всех благоразумных солдат покинуть съезд!

– Корниловец! Контрреволюционер! Провокатор! – неслось из зала.

Вскочил Дан.

– От имени партии меньшевиков заявляю, что единственная возможность мирного выхода состоит в том, чтобы съезд начал переговоры с Временным правительством об образовании нового кабинета, который опирался бы на все слои общества. Поскольку большевики организовали военный заговор, опираясь на Петроградский Совет и не посоветовавшись с другими фракциями и партиями, мы не считаем возможным оставаться на съезде и поэтому покидаем его, приглашая все прочие группы и партии следовать за нами и собраться для обсуждения создавшегося положения.

– Дезертиры! – донеслось из зала.

Тем временем на трибуну взобрался представитель эсеров Гендельман. Он говорил едва слышным голосом, ежеминутно прерываемый общим шумом.

– От имени социалистов-революционеров выражаю решительный протест против бомбардировки Зимнего дворца. Мы не признаём подобной анархии…

Но Гендельману не дал договорить молодой солдат, который занял его место на трибуне и драматическим жестом поднял руку.

– Товарищи! Моя фамилия Петерсон. Я говорю от имени второго латышского стрелкового полка. Вы выслушали заявление двух представителей армейских комитетов, и эти заявления имели бы какую-нибудь ценность, если бы их авторы являлись действительными представителями армии. – Зал сотрясся от бурных аплодисментов. – Они не представляют солдат. – Петерсон потряс кулаками. – Двенадцатая армия давно настаивает на переизбрании Совета и Искосола, но наш комитет точно так же, как и ваш ЦИК, отказался созывать представителей масс до конца сентября, так что эти реакционеры смогли послать на настоящий съезд своих лжеделегатов. А я вам говорю, что латышские стрелки уже неоднократно заявляли: «Больше ни одной резолюции! Довольно слов! Нужны дела. Мы должны взять власть в свои руки!» Пусть эти самозваные делегаты уходят! Армия не с ними!