ХХ век. Как это было

– Эти прохвосты мало того, что ключи потеряли от склада, так что пришлось взломать дверь, да ещё замки с пулемётов поснимали и куда-то запрятали, – прокричал он и тут же исчез.

Но людская карусель не останавливалась. Вернулся Шумаков.

– Сань, а есть ли смысл выступать? Может лучше остаться в школе?

– Как можно? Именно мне, вам и Галиевскому, как старым офицерам, там место в первую голову. Я надеюсь, что там соберётся всё офицерство Петрограда. Представляешь, какая это красивая, сильная картина будет. Помню, 19 октября ездил с докладом в главный штаб, то перед Зимним и перед штабом стояли вереницы офицеров в очереди за получением револьверов.

– Ну и наивен же ты! – Шумаков прыснул в зажатый кулак. – Да ведь эти револьверы эти господа петербургские офицеры сейчас же по получении продавали. Да ещё умудрялись по нескольку раз их получать, а потом бегали и справлялись, где это есть большевики, не купят ли они эту защиту Временного правительства. Нет, ты дурак, да и законченный к тому же. Петроградского гарнизона не знаешь ты!

Синегуб посмотрел на смеющегося Шумакова и… тоже рассмеялся. Они смотрели друг на друга, хохотали и никак не могли остановиться. Вновь захлопала дверь, и канцелярия заполнилась юнкерами. В сторонке разместились чины нестроевой команды. Последним вошёл начальник школы. Наступила тишина и нависла всеобщая напряжённость.

Один из солдат нестроевой команды вышел вперёд.

– Товарищи, – сказал он, обращаясь почему-то к офицерам, – солдаты нестроевой команды постановили соблюдать нейтралитет. А так как в настоящий момент решается вопрос о братоубийстве, о борьбе за капитал против свободы рабочего трудящегося народа, против нашего защитника Владимира Ильича Ленина и, значит, образованного им настоящинского народного правительства, то мы, члены комитета нестроевой команды, решили вас, господ, оставить одних. Нам с вами не по дороге. Пошли, ребята.

Солдаты нестроевой команды один за другим, не оглядываясь, ушли из помещения. Вбежал юнкер.

– Господа, сейчас я видел Родзянко. Он просит нас встать на защиту Временного Правительства от посягательств на него, на благополучие народа гостей из пломбированного вагона.

В канцелярии поднялся невообразимый шум, гам, гвалт. Кто кричал, кто колотил прикладами по полу, один удалец залихватски свистнул.

Полковник грохнул кулаком по столу.

– Тихо, господа! Предлагаю вам приказ от главного штаба немедленно явиться в боевой готовности к Зимнему Дворцу, а также призыв Временного Правительства выполнить свой долг перед родиной в момент наитягчайших напряжений, в дни, когда заседает народившийся Совет Республики. – Полковник замолчал, затем продолжил гораздо мягче. – Как порядочный человек я обязан предупредить, что момент крайне тяжёлый, обстановка складывается очень неблагоприятно для правительства и поэтому для принявших решение честно продолжать нести свой долг перед родиной это может оказаться последним решением в жизни.

– Мы это решение приняли, – загалдели юнкера. – Ведите нас туда. Мы идём за вами.

Полковник поднял руку.

– Господа юнкера, сейчас вас будет приветствовать военный комиссар при верховном командовании, поручик Станкевич.

Поручик, чистенький, розовенький, с ясными голубыми глазками, вышел из-за спины полковника, привычно расправил портупею. И заговорил хорошо поставленным, слегка хриплым от бесчисленных выступлений голосом.

– Господа, в данное исключительно тяжёлое время для революции и страны совершилось событие огромной исторической важности. В залах Мариинского дворца заседает цвет нашей мысли и гордость наших чаяний – Совет Республики… И вот, товарищи-граждане, в этот момент демагогическая злобность, посеянная Лениным и разжигаемая врагами революции и страны, готовится стать катастрофической для революции. Опьянённые демагогией, отбросы рабочего мира готовятся произвести срыв происходящего заседания Совета Республики… И вот, дорогие товарищи, вам предоставляется высокая честь охранить спокойствие работы Совета Республики. Я счастлив, что могу вас поздравить с назначением в караул Мариинского дворца. Я выражаю уверенность, что товарищи-граждане юнкера окажутся такими же доблестными защитниками дела революции, какими оказались на фронте офицеры, кончившие эту родную мне школу. И я убеждён, что дело до применения оружия не дойдёт, так как, если массы хулиганствующих увидят вас на постах у дворца, они только побурлят и разойдутся.

Станкевич говорил и говорил. Слова лились, как весенний ручеёк. Ровно и звонко. Синегуб с трудом сдерживал зевоту. Бессонная ночь давала себя знать. Да ещё этот убаюкивающий голос.

Кто-то сильно толкнул его в бок. Поручик вздрогнул.

– Господин поручик, – прошипел какой-то юнкер, – разрешите доложить, что мы хотим есть, а там, у дворца юнкера получают хлеб.

Капитан Галиевский кивнул на комиссара.

– Вот что нас губит.

Синегуб согласно кивнул.

– Тише, – шепнул он юнкеру, – бросьте. Вы в строю. Господин комиссар, – громко сказал он, обращаясь к Станкевичу, – разрешите получить хлеб.

Комиссар замер на полуслове.

– Только скорее.

– Юнкер, – скомандовал Синегуб, – возьмите двух помощников и получите хлеб на роту.

– Есть получить хлеб, – бодро ответил юнкер, подмигивая двум приятелям. И, грохоча сапогами, они побежали за хлебом.

Синегуб проводил взглядом юнкеров и обратился к комиссару с очередным вопросом:

– Господин комиссар, я не могу получить патронов. У нас сейчас патронов мало, а пулемётов и гранат совсем нет.

– Это лишнее, – поморщился Станкевич. – Дело до огня дойти не может. Ведите роту прямо по Морской. А, придя во дворец, решительно прикажите огня без самой крайней необходимости не открывать. А если подойдёт к Мариинскому дворцу какая-либо хулиганствующая толпа, то для укрощения её достаточно одного вида юнкеров, стоящих на постах с винтовками. Вот внутри дворца надо быть начеку. Я боюсь, чтобы кто не устроил обструкции в зале заседания и не произвёл паники.

х х х

Двор Зимнего дворца напоминал военный лагерь. Между высокими рядами сложенных в кубы дров стояли козлы винтовок, с разгуливающими между ними часовыми. Слева и справа торчали чёрные дула трёхдюймовых скорострелок. Весь двор говорил. И в этот говор вносилось резким диссонансом ржание лошадей.

Синегуб ввёл роту юнкеров.

– Рота, стой!

Юнкера замерли между двух штабелей.

– Р-разойдись!

Юнкера поставили винтовки в козлы и разбрелись по двору. Кто уселся на дровах, а кто прямо на цементной мостовой двора. Синегуб после нескольких часов стояния на ногах с наслаждениием присел возле винтовок на бревно.

– Господин поручик! – раздалось обращение, заставившее вернуться к ощущению мелкой действительности. – Господин поручик! Капитан Галиевский приказал ввести юнкеров во двор и присоединиться к батальону, а затем вам явиться к нему, а где он находится – я вас провожу. Прапорщика Одинцова с юнкерами во дворце нет. Их, по докладу убежавших юнкеров и некоторых офицеров штаба, очевидцев, окружили солдаты Павловского полка, рабочие и броневики, и взяли в плен. Причём страшно издевались и били юнкеров. Куда их увели – неизвестно… – возбуждённый печальной новостью о судьбе товарищей, торопливо доложил вернувшийся юнкер связи.

– А где остальные офицеры? – спросил юнкераа Синегуб.

– Господа офицеры с некоторыми из наших юнкеров – в Белом зале на митинге.

Синегуб вскочил, как ужаленный.

– На каком таком митинге?

– Самый настоящий митинг. Во дворец явились для защиты Временного Правительства школы прапорщиков из Ораниенбаума, Петергофа, взвод от Константиновского артиллерийского, наша школа, и ожидается прибытие казаков. Сперва всё шло хорошо. Но бездеятельность и проникшие агитаторы, а в то же время растущие успехи восставших вызвали брожение среди ораниенбаумцев и петергофцев. Их комитеты устроили совещание и потребовали к себе представителя от Временного Правительства из его состава для дачи разъяснений о цели их вызова и обстановки момента. А когда разъяснения были даны Пальчинским, то они объявили, за недостаточностью таковых, общее собрание для всего гарнизона Зимнего дворца. И вот уже с час митингуют в Белом зале, куда вышли все члены Временного Правительства во главе с Коноваловым. Там такая картина стыда, что я убежал оттуда. Друг друга не слушают, кричат, свистят. Не юнкера, не завтрашние офицеры, а стадо глупого баранья: тупые, глупые и грубые. Уже по их виду вы догадаетесь, что всё это – от сохи, полуграмотное, невежественное зверьё… Быдло…– с дрожью в голосе едва сдерживал набежавшее желание разрыдаться от гнета впечатлений дикости картины, еще продолжавшей мучить этого стройного, хрупкого, нежного юношу. – Представьте, говорит Коновалов, председатель совета министров Временного Правительства: какое бы там ни было правительство, но оно – правительство твоего народа. И что же? Он говорит, а его перебивают. Коновалов так и бросил. Затем Маслов выступил, ведь старый революционер; Терещенко принимался, – вот этот красиво, хорошо говорил, а результат тот же. Ни к кому никакого уважения. Тут же и курят, и хлеб жуют, и семечки щёлкают.

Синегуб слушал с закрытыми глазами; его шатало, тошнило; мысли путались… Наконец, взяв себя в руки, он справился о Керенском.

– А Керенский где ж?

– Господь его ведает. Сперва скрывали от юнкеров даже пребывание Временного Правительства. Говорили, что оно заседает в главном штабе. Потом объявили, что находится здесь. И что принято решение вести оборону Зимнего дворца, так как восставшие предполагают его занять, как уже заняли весь город. О последнем, конечно, не говорят, а, наоборот, умышленно лгут, что идут войска, что авангард северной армии в лице казачьих частей корпуса генерала Краснова вошёл в город. Сперва объявили, что занят Царскосельский вокзал и Николаевский, что дало возможность прибыть эшелонам из Бологое и станции Дно. Затем, – это было в три часа дня, – что казаки двинулись по Невскому и что только задержались у Казанского собора. Пока вы были у телефонной станции, мы ещё верили в правдивость этих сообщений. Но когда посланная к вам на подкрепление полурота, увидев, что на углу Невского и Морской происходит какая-то стычка, под охраной броневиков вернулась назад, нам стало ясно, что происходившая стрельба говорит о торжестве восставших, и что здесь по инерции продолжают лганьё. А вас мы, было, уже похоронили. И, слава Богу, что вам удалось вернуться! – тихо, утомившись от возбуждения, закончил своё тяжёлое описание портупей-юнкер.

      Наступило молчание. Сгустившаяся темнота не позволяла видеть выражения лиц. И только звуки пощёлкивания где-то выстрелов, оседавших во дворе, напоминали о необходимости действия, но тяжесть впечатления о взаимоотношениях членов Временного правительства и юнкеров, их защитников, обволакивала туманом серых вопросов душу, сердце и нервы.

– А где начальник школы? – спросил Синегуб у подошедшего поручика Одинцова.

– Его рвут. Сейчас он в Главном штабе. Его правительство назначило комендантом обороны Зимнего дворца, и ему подчинены все, находящиеся в Зимнем дворце силы.

– Да, что вы говорите?! Слава Богу! Теперь я опять начинаю верить, что мы не погубим зря наших юнкеров и что что-нибудь да вытанцуется у нас. Ну, я бегу к Галиевскому. Где капитан?

– В комендантской комнате, первая лестница наверх, во втором этаже, сейчас же рядом с выходом, – ответил поручик, направляясь в темень двора.

      В коридоре пахло тем запахом, который так присущ стенам казарм. Но вот и капитан Галиевский. Синегуб подошёл с докладом, но капитан прервал его.

– Александр Петрович! Очень рад, милый, вас видеть. Хорошо ещё, что хоть так кончилось. С этими представителями власти у меня уже опухла голова. Но в добрый час теперь назначен комендантом обороны Зимнего. Вы уже знаете это? Да? Я очень успокоился душою, когда узнал, что назначили Ананьева. Лишь бы не оказалось поздним это единственно разумное до сих пор мероприятие со стороны правительства и Главного штаба. Сколько и чего только, дружок, я вам не перескажу потом, вы диву дадитесь. Одним словом, я пришел к заключению, что Керенскому надо было передать власть Ленину. Но как это сделать? Подождите, вы сами в этом убедитесь! А ведь сам исчез, оставив несчастных дураков сотоварищей расхлёбывать кашу, которой, пожалуй, подавятся, а никак не расхлебают. Правительство – это какие-то особенные люди. В частности, многие на меня произвели сильное впечатление. Я убеждён, что их здесь обрабатывают самым бессовестным образом. Около них всё время вертятся какие-то тёмные личности, да кое-кто и в среде их далеко от этих не ушёл. Но всё же оно дитя перед улизнувшим главноуговаривающим. Ещё вчера, мороча людей в Совете Республики, в этом сборище козлищ, клялся умереть на своем посту, а сегодня, переодевшись, как рассказывают наши, сестрою милосердия, удрал из города. Учуял, что его песня всё равно к концу идёт. Так хоть бы чести хватило слово сдержать, других не подвести, так нет, он и товарищей предал. А те и сейчас всё ещё верят в него, а может быть… знают, да считают за лучшее молчать. Ну, да я решил их по совести защищать. Александр Георгиевич тоже того же мнения. У нас решения не меняются, не правда ли? А если дать восторжествовать Ленину без сопротивления, то народ никогда не разберётся, где чёрное и где белое, кто его друг и кто ему готовит ярмо беспросветного рабства. И вот для этого мы должны погибнуть здесь. И теперь я уже вижу, что это неизбежно, что нашим прежним расчётам не осуществиться. Что же делать, не мы – так другие, но начать мы должны. Да, тяжёлая расплата за наш невольный грех. Это тяжело говорить. Лучше идёмте, посмотрим, не пришёл ли Александр Георгиевич, – вставая с диванчика комендантской комнаты, закончил Галиевский

– Да, да, дорогой капитан, именно всё так, как вы говорите. Вот, если останемся живы, я расскажу вам о своих наблюдениях и выводах.

– Дай Бог. Но, пока, перейдём к делу. Вам надлежит отвести роты на предназначенные им места по разработанному начальником школы плану обороны дворца на случай нападения на него каких-либо групп восставших, явно не предполагающих наткнуться на такое сопротивление, как юнкерские батальоны. Вам приказано занять первый этаж налево от выхода из ворот, распространившись от крайнего левого угла дворца так, чтобы на Миллионную получился продольный огонь углового окна, куда потом вам будет дан пулемёт. Это окно должно явиться вашим левым флангом. Правый уже обозначится стыком с поручиком Скородинским. Он начинает от окна, выходящего на площадь рядом с главными этими воротами с левой стороны их, если смотреть отсюда по направлению к Морской. Таким образом, мы получаем фронтовое наблюдение за площадью и с огнём на неё. Главная оборона этого участка первого этажа дворца вверяется вам с подчинением вам и поручика Скородинского с его ротой. При этом, приказываю вам под строжайшей ответственностью не открывать первым огня, несмотря ни на что. Огонь разрешается лишь в случае атаки со стороны банд, и то если атака будет сопровождаться огнём с их стороны. Такова воля Временного правительства. Кроме того, при размещении юнкеров в комнатах приказывается учитывать высоту подоконников в расчёте на закидывание ручными гранатами комнат, а также принять во внимание возможную внезапность открытия огня из окон верхних этажей противолежащих дворцу зданий, которые, хотя и будут приведены в оборонительное состояние средствами офицерских отрядов, всё же могут случайно перейти в руки восставших. Это всё меры предположительные и руководящего характера. В данное же время надлежит лишь занять позицию и начать вести самое строгое наблюдение, дав возможность свободным юнкерам лечь отдыхать, так как решительные действия ожидаются лишь к утру, вследствие происшедшей какой-то заминки в приближении восставших к дворцу. Следовательно, опасаться можно лишь случайных банд. К утру же подойдут войска с фронта. Да, я забыл добавить, что вы должны иметь резерв на случай наружного действия у ворот. Резерв надлежит иметь от 1-й роты. Действовать резервом лишь с доклада мне. Кажется, всё. Эти детали должны быть сообщены юнкерам, которым вменяется в обязанность самое осторожное обращении с вещами, находящимися в комнатах. Об исполнении доложить. Я лично явлюсь для проверки.

– Есть.

Через несколько минут поручик ввёл роту в комнаты 1-го этажа. Юнкера располагались у окон, всматриваясь в происходящее на площади, приспосабливались лечь на полу, покрытом коврами.

Тем временем двор заполнился грязными, оборванными казаками. К офицерам, щёлкая на ходу плёткой по нечищеным сапогам, подошёл подхорунжий.

– Вы бы заснули, – убеждал Синегуб молчаливо сидевшую парочку друзей юнкеров с горящими глазами, окаймленными налившимися синевой под яблочными мешками.

– Пробуем, но не выходит. Обстановка давит, – конфузливо признались юнкера.

– А хорошая мебель, – выскочил кто-то из юнкеров с трезвой оценкой вещей, находившихся в комнатах.

– Да, тут как-то всё сохранилось на месте – не успели растащить или же рассказы о грабежах чистый вымысел, – подхватил поручик затронутую тему, чтобы развить её и отвлечься от других.

– Ну нет. Тут массу растащили, но надо отдать справедливость Керенскому. Он горячо и настойчиво требовал сохранения в целостности вещей, объявляя их достоянием государства. Но разве усмотришь за нашей публикой. Особенно дворцовыми служащими и той шантрапой, что набила дворец, – заметил один из разлегшихся на полу юнкеров.

– Где господин поручик? – донеслись возгласы из соседней комнаты. – Доложите, что казаки пришли и располагаются в коридорах и в комнатах около молельни и хотят так же занять её.

– Казаки! Какие казаки? Откуда? – Поручик бросился в коридор. Коридор уже был набит станичниками, а в него продолжали втискиваться всё новые и новые.

– Где ваши офицеры? Где командир сотни? – обратился Синегуб с вопросом к одному из бородачей уральцев. Он махнул головой и, не отвечая, продолжал куда-то проталкиваться через своих товарищей.

– Хотя на большом заседании представителей совета съезда казаков и говорено было о воздержании от поддержки Временного Правительства, пока в нём есть Керенский, который нам много вреда принёс, всё же мы и наши сотни решили придти на выручку, – доверительно сообщил стоявший на ящике и следивший за движением казаков подхорунжий. – И то только старики пришли, а молодёжь не захотела и объявила нейтралитет.

– А где же ваши офицеры? – поинтересовался у подхорунжего Синегуб.

– Их всего пять человек с двумя командирами сотен. Коменданта дворца ищут – сообщил словоохотливый подхорунжий. И тут же, без перехода заорал натужно своим казакам. – Эй, вы там, давай пулемёты туда в угол, вот разместится народ, тогда и их пристроим.

В комнату вошёл капитан Галиевский и передал приказание начальника школы явиться в помещение комендантской.

– Начальник школы приказал всем офицерам школ и частей собраться для обсуждения мер и получения заданий по развитию обороны Зимнего. Поэтому идёмте скорее, господа. Времени терять нельзя. А у вас хорошо здесь, – невольно поддавшись впечатлению покоя, закончил капитан.

      Спустя несколько минут, они вошли в продолговатую комнату, шумно наполненную офицерством. Здесь были и казаки, и артиллеристы, и пехотинцы – всё больше от военных школ, молодые и старики. Строгие, озабоченные и безудержно весёлые. Последние были неприятны; они были полупьяны. Начальника школы ещё не было. И поэтому все говорили сразу и на разные темы.

– Я при царе 10 лет был полковником, меня тогда обходили и теперь меня обходят, – кричал незнакомый полковник. – Да и не меня одного, а и вас, и вас… – обращался он к своим собеседникам, – а сегодня нам кланяются, просят защищать их, великих мастеров Революции, да в то же время сажают на голову какого-то начальника инженерной школы, из молодых. Да чтобы я ему подчинялся? Нет, слуга покорный!

– А вино отличное, – смаковал капитан одной Ораниенбаумской школы. – Это марка! И то, представьте себе господа, что лакеи, эта старая рвань, нам ещё худшее подали. Воображаю, что было бы с нами, если бы мы да старенького тяпнули: пожалуй, из-за стола не вышли бы. А что, не приказать ли сюда подать парочку-другую: а то ужасная жара здесь, всё пить хочется.

– Да, так эти жирные негодяи тебе и понесут сюда, – возмущённо возразил штабс-капитан той же школы.

– Ну, старики и решили запереть молодых в конюшнях, чтобы их нейтралитет был для них большим удовольствием, а сами решили идти. Защищать землю и волю, которые по убеждениям эсеровских агитаторов хочет забрать Ленин со своею шайкою, – рассказывал один из казачьих офицеров группе окружавших его слушателей.

– Господа офицеры! – прокричал вдруг полковник, отказывавшийся от подчинения начальнику школы, при появлении последнего из боковой комнаты в сопровождении высокого штатского в чёрном костюме.

      Офицеры поднялись со своих мест, и щёлканье шпор заменило стихнувшие разговоры.

– Здравствуйте, господа офицеры, – начал говорить начальник школы. – Волею Временного правительства я назначен Главным штабом комендантом обороны Зимнего дворца. Поэтому я пригласил вас для принятия следующих директив: соблюдение полного порядка во вверенных вам частях. Господа офицеры должны прекратить шатание по дворцу и, вспомнив, зачем они здесь, находиться при своих людях, не допуская к ним агитаторов, которые уже успели сюда проникнуть. Затем объяснить людям, что министр Пальчинский свидетельствует о получении телеграммы о начавшемся движении казаков генерала Краснова на Петроград. Поэтому наша задача сводится сейчас к принятию мер против готовящегося нападения на дворец, для чего прошу начальников частей подойти сюда и рассмотреть план расположения помещений Зимнего дворца. А, кроме того, дать мне данные о количестве штыков и способности принятия на себя той или другой задачи, за выполнение которой вся ответственность, ввиду недостатка времени и условий обстановки момента, конечно, ложится на взявших таковую, – продолжал говорить начальник школы, развернув план и положив его на стол.

      Офицеры столпились вокруг, рассматривают план и постепенно расходятся. Но открылась дверь, и перед столом вырос офицер артиллерийского взвода Константиновского училища.

– Господин полковник, орудия артиллерийского взвода константиновского училища поставлены на передки, и взвод уходит обратно в училище, согласно полученному приказанию от начальника училища, переданному командиром батареи.

Вслед за офицером появилось несколько юнкеров-константиновцев. Они в нерешительности остановились на пороге комнаты.

– Как это так? – возмутился Ананьев. – Немедленно остановите взвод.

– Поздно, – загалдели юнкера. – Взвод уже выезжает. Мы просили остаться, но командир взвода объявил, что он подчиняется только своему командиру батареи. Вот мы и ещё несколько юнкеров остались. Взвод уходить не хотел, но командир взвода настоял с револьвером в руках.

– Да что вы, с ума сошли? – Полковник побагровел. – Ведь взвод, раз он здесь, подчинён только мне. Поручик Синегуб, немедленно верните взвод. А вас, – полковник в упор посмотрел на офицера-артиллериста, – я арестую.

– Я не при чём, господин полковник, – отчеканил офицер-артиллерист. – А остаться не могу, мне приказано вернуться.

Он быстро развернулся и ушёл, почти убежал. Офицеры схватились за кобуры револьверов, но комендант движением руки остановил их.

– Пускай уходят, им же будет хуже: они не дойдут до училища. Их провоцировали, и они расплатятся за измену. А вы, – обратился он к юнкерам-артиллеристам, – присоединяйтесь к инженерной школе. Спасибо вам за верность долгу… идите.

Юнкера-артиллеристы разбрелись по двору, разыскивая юнкеров из инженерной школы.

– А может быть, их задержать в воротах, – заметил кто-то из офицеров, нарушая наступившее молчание.

– К сожалению, некому этого сделать, едва ли успели занять баррикады, – ответил комендант, вставая и направляясь к выходу. – Я иду к Временному правительству в Белый зал, – обращаясь к поручику Синегубу, сказал комендант, приостанавливаясь в дверях с планом в руках.

      Но не успел он выйти из комнаты, как, слегка отталкивая его от двери, влетела в комнату офицер-женщина.

– Где комендант обороны, господа, – женским, настоящим женским голосом спросила офицер.

– Это я, – ответил комендант.

– Ударная рота Женского батальона смерти прибыла в ваше распоряжение. Рота во дворе. Что прикажете делать? – вытягиваясь и отдавая честь по-военному, отрапортовала офицер-женщина.

– Спасибо, – в свою очередь вытянулся Ананьев. – Рад. Займите первый этаж вместе с инвалидами. Поручик, пошлите юнкера связи с госпожой… с господином офицером для указания места и сообщите об этом капитану Галиевскому.