скачать книгу бесплатно
– Я же тебе говорил, что я – не турист.
– Почему?
– Долгая история.
– Я не спешу.
Ты вздохнул и рассказал мне о Праге.
– Вначале она маячила где-то на задворках сознания. А потом стала набирать силу. Я всё сильнее осознавал, как мало держит меня в родном городе, и как, в сущности, я от него уже далёк, – ты ненадолго задумался, глядя в окно на аккуратно подстриженные кусты.
– Там у меня был один знакомый, причём шапочный. Он работал паталагоанатомом в городском морге и обладал твёрдым убеждением, что все люди, которые живут сейчас рядом, рано или поздно окажутся у него на столе. Как-то он сказал мне: «Вот, смотри, ещё три дня назад Армен веселился в компании молоденьких потаскушек и грязно интриговал против ближайшего конкурента, а сегодня я держал в руках его увеличенную печень». При этом он странно, и, как мне показалось, оценивающе, оглядывал меня. Это и стало последней каплей. Я ни за что не хотел оказаться в больших, покрытых чёрным волосом руках этого неприятного человека. При этом больше всего пугала неотвратимость: останься я там – и всё, что будет дальше, ясно, как божий день. Известно, какая жизнь меня ждёт, со смертью не всё так очевидно, но это как-то не радует, и в конце этот, с мёртвыми глазами. Оставалось одно – бежать без оглядки от этих глаз, от поджидающих латексных рук, из этого жуткого вязкого болота. Немедленно.
– А семья?
– К тому времени я стал совершенно свободен.
Я перегнулась через стол и провела рукой по твоим волосам. Ты чуть вздрогнул, взглянул на меня вопросительно. Я улыбнулась в ответ, взяла запотевший бокал с изящной талией, делая большой глоток, не отвела глаз.
– Ты уехал навсегда?
– Да.
– И давно ты здесь?
– С месяц.
– Понятно…, – мне показалось, что ты не хочешь больше об этом.
– Ну, и где утопенцы?
Ты оживился.
– Утопенцы нужно заказывать не сразу. Это не вобла. Сначала нужно выпить пару кружек, и лишь когда придёт желание подкрепиться, стоит позвать пана верхнего.
– Уже пришло. Часа два назад.
– Тогда пора.
Утопенцами оказались бледные, острые, пропитанные уксусом колбаски с маринованным луком. Их принесли в огромной стеклянной банке, литров пять – не меньше, чтобы уже при нас выудить на тарелки.
– Вкус неожиданный…. Они это едят?
– Они этим закусывают! Не понравилось? Я закажу что-нибудь другое…
– Нет, всё хорошо. Как закуска – очень хорошо. Никогда не ела маринованной колбасы. Твои чехи – большие шалуны!
– Это ещё что! Мне говорили, что церемония поглощения утопенцев такова: правильный официант приносит банку на стол, непременно облизывает свои пальцы, запускает ручищу в банку, выуживает колбаски, а затем даёт облизать пальцы вам!
– Какое счастье, что нам попался неправильный официант!
–Да, для полноты картины знай, что утопенцы – утопленники по-чешски.
– Кошмар какой!
– Это потому, что они имеют слегка синюшный вид…
– Аппетитно….
Тут из угла, где сидел седой усач донеслось:
– Перестройка!
В зале наступила полная тишина. Я напрягся. Отношение к моим бывшим соотечественникам со стороны чехов было, скажем мягко, неоднозначным. Сам я всегда старался говорить на их родном языке, но он весьма не прост, и меня выдавало чудовищное произношение. Молодые официанты снисходительно улыбались, пожилые – сразу переходили на русский.
Старик поднял кружку и добродушно крикнул:
– Растропович! Путин – курва!
Ты поднял кружку в ответ, улыбнулся мне:
– Нас вычислили! Агентурная сеть раскрыта….
– Пойд ке мне! – донеслось из угла. Чех приветливо махал рукой. Лоснящийся красный нос с головой выдавал пристрастия своего обладателя, – Витейте!
Ты взглянул на меня.
– Пойдём, – я поднялась, подхватив кружку и тарелку с «утопленниками», – Но ты по-чешски говоришь уже, беженец?
– Розумим, млувим. Малеи….
– Ну, и хорошо, – мы двинулись за стол к старику.
Дома я вряд ли стала заводить знакомства с завсегдатаями пивных, но здесь – и пивные и их посетители выглядят чуть иначе. Да и что такое какой-нибудь Карлов Мост без людей? Призрак. Так что будем погружаться в загадочные пучины народных масс.
Когда мы проходили мимо спорящих толстяков, они улыбнулись, подняли кружки, а женщина сказала, тщательно выговаривая буквы:
– Не боитеся, он – хороши! Мы все – хороши!
– Ян Гус! – почему-то ответила я, и все рассмеялись.
Вскоре мы сидели за большим столом вместе со всеми, кто пил в это время в кабачке. Кружки то и дело взмывали вверх, официант едва успевал их приносить и уносить. Как только у кого-то заканчивалось пиво, тут же на месте пустой кружки появлялась полная.
– Здесь так принято – пока не остановишь, тебе всё время будут приносить ещё!
– Тогда мне стоит притормозить…. А не то осмотр метрополитена может быть омрачён.
Я плохо понимала, о чём мне говорили на языке, в котором изредка угадываются знакомые слова, но сами чехи, особенно кто постарше, в школе учили русский. Не очень, впрочем, хорошо, да и давно. Твои познания в чешском тоже оказались значительно скромнее, чем я полагала, но постепенно взаимопонимание усиливалось. Большая политика примирения наций решалась под тёмное легко, на зависть скучным головам из новостей. Они простили нам танки на площадях, мы им – партизанскую ненависть к оккупантам. Они кричали:
– Достоевски!
Я кричала:
– Кундера!
– Ходна холка! – смеялись они, и опять поднимали кружки.
– Кстати, а что это значит?
– Это значит «хорошая девушка»!
– А как по-чешски «молодцы»?
– «Выборне».
– Выборне! – закричала я и чокнулась со всеми.
Нас совершенно не хотели отпускать, а когда я всё-таки настояла, не дали за себя заплатить, кроме того, взяли с нас слово, что мы непременно придём сюда вновь. «Ахой» – кричали нам вслед, а усатый старик с пунцовым носом, похожий на постаревшего Швейка, всё слал и слал мне воздушные поцелуи, игриво подмигивая.
– Просто сказка какая-то! – сказала я, когда мы вышли на улицу.
– Да! Но не всё так просто…. Такой приём – скорее исключение. Со мной впервые такое.
– А обычно?
– Обычно – гораздо сдержаннее! Может, это ты так влияешь? Ну, хватит загадок, поехали Райску Заграду смотреть, пока не совсем стемнело. Кстати, знай на всякий случай, что переводится это название как «Сад Эдема».
– Неплохо…. Надеюсь, это совсем не похоже на те сады, что я видела здесь под землёй раньше.
– Вообще-то, это наземная станция!
– Поехали уже, болтун!
* * *
Ты взяла свою рюмку за тонкую ножку, шепнула «прозит», и опрокинула её в рот, как заправский пьяница. Правда, тут же скривилась, обеими руками схватила бокал с пивом, жадно запивая водку большими глотками. Я рассмеялся.
– На здрави!
– Крепко…. Как вы это пьёте в таких количествах?
– Достигается упорными тренировками.
Улыбнувшись, ты принялась за еду.
Твоё умение жить именно в ту минуту, в которой находишься, всецело погружаться в дело, каким занимаешься, всегда вызывало во мне жгучую зависть. Ты поглощала запечённое в чёрном пиве сочное пряное мясо, точно впервые, и так, словно всего остального мира не существовало. Я усмехнулся. Наслаждение кончится – и ты забудешь о нём. Чтобы целиком отдаться следующему.
– Ты сильный. Ты знаешь, что тебе нужно. А ты боишься чего-нибудь? – оказывается, ты уже некоторое время наблюдала за мной. Я смутился, как будто мои мысли были для тебя очевидны, и отложил вилку.
– Я очень боюсь потерять тебя.
– Это приятно. А кроме этого?
Так чего я боюсь по-настоящему, так, как в детстве – высунуть руку из-под одеяла или ночью пройти насквозь старый, поскрипывающий и живой деревянный дом в глухой тайге? Умом, как и тогда – ничего. Но я слишком хорошо знаю, что это ещё не всё.
– Бывает очень страшно. Не знаю, как тебе рассказать, да и поймёшь ли? Это, видимо, что-то с психикой, болезнь какая-то, – я почувствовал, что краснею. – Может быть, от этого лечат, я не пробовал. Иногда я боюсь не чего-то конкретного, а боюсь вообще. Забавное такое переживание. Я боюсь выйти на улицу, говорить с людьми даже по телефону, я боюсь своего прошлого, потому что память обязательно подкидывает мне что-нибудь отвратительное. О будущем и говорить нечего. И я ничего не могу с этим поделать, потому что это не страх живёт во мне, а я растворяюсь в каком-то животном парализующем ужасе. И бороться с ним невозможно, можно только затаиться и переждать. Ну, напиться ещё…Эффективно, но потом – ещё хуже.
Я робко улыбнулся, взглянув на тебя:
– Но это очень редко бывает, ты не бойся. Я тихий.
– Напугал! Я знавала буйных…. А ты не пробовал делать так: не прятаться, а делать то, что боишься?
– Так в том-то и дело, что объекта нет! Это чистое переживание, бэд трип без кислоты и причины. Его нельзя победить. Только переждать. Это, наверное, даже понять нельзя.
Вот именно. Зачем я всё это тебе говорю? Может, это своего рода месть? Тогда какая-то детская, нелепая, как сломать любимую игрушку, чтобы сделать больно маме. Глупо. Боль, которую нам приходиться теперь делить – оборотная сторона нашего с тобой существования. Иначе и быть не могло.
Ты вздохнула, опустила глаза, принялась задумчиво ковырять вилкой в тарелке. Откинулась на широкую спинку дубового стула, тряхнула головой, отбрасывая волосы, и подняла на меня взгляд, внимательный и совершенно ясный.
– Всё равно ты сильный. Ты спас меня. И живёшь с тем, с чем жить, наверное, очень тяжело. А ты справляешься. И ты мне это рассказал. Слабый бы побоялся так шокировать девушку, – ты улыбнулась, потягиваясь, как сытая кошка у очага. Свитер задрался, обнажив волнующую полоску шёлковой кожи с впадинкой пупка. Удивительно, как чувственны бывают самые невинные вещи. В средневековье вид женской лодыжки вызывал эротический шок. Для меня ничего не изменилось.
Ты обняла себя за плечи. Я рассмеялся:
– Ты заставляешь меня думать о себе лучше, чем я есть на самом деле!
– А зачем ещё нужна женщина? Чтобы делать мужчину лучше! Сам он на это не способен…. Отведи меня куда-нибудь.
– Например?
– Куда-нибудь потанцевать! Туда где шумно, много людей и не нужно ни о чём думать.
Да, ты, пожалуй, права. Теперь главное – не думать.
* * *
Когда мы вышли из раскрывшихся дверей поезда на остановке Райска Заграда, она была почти пуста, что вполне обычно для предпоследней станции метро в это время суток.
Мне нравится здесь. И я показывал тебе всё, и рассказывал, как мог:
– Смотри: перроны расположены один над другим, – я бурно жестикулировал, указывая то туда, то сюда. – Массивные колонны опоясаны зеркальными кольцами, поэтому они не скрадывают пространство, а изменяют его, искривляя и запутывая. Вообще, с пространством внутри этой стеклянной трубы, поддерживаемой синими фермами, творятся странные вещи. Снаружи станция кажется значительно меньше, чем внутри. Плоскости перронов, лестниц, стен, потолков пересекаются под разными углами, создавая новую реальность наяву, как во сне. Алкоголь, конечно, усиливает эффект, – я рассмеялся. – Снаружи станция похожа на модерновый парусник или подводную лодку с прозрачным корпусом, каменной рубкой и огромными круглыми иллюминаторами, которая всплыла среди типовых зданий спального района. В темноте зрелище – просто потрясающее – сияющая изнутри, с ярко-жёлтыми информационными табло, в окружении фонарей, врезанная в чёрное небо – она восхищает, едва ли не большее, чем Карлов мост, представляющий из себя, в конце концов, просто мост, хотя и довольно старый….
Мне давно не было так легко и свободно. Как возвращение на Родину. Как согреться в мороз. Всё новое в тебе не познавалось, а словно вспоминалось, как бывает, когда подскажут что-либо, и ты с криком «блин, точно!» бьёшь себя ладонью по лбу…. Ты всё говорил, увлечённо размахивал руками, а я смотрела на тебя, любовалась тобой, удивлялась тебе…. И боялась тебя. Вернее того, что ты несёшь в мою жизнь прямо сейчас, здесь, в этих Садах Эдема.
Ты стоял передо мной на краю перрона и смеялся:
– Эй, ты здесь?
– Эй, ты здесь? – спросил я, заметив, что ты улыбаешься совершенно безмятежно, и, глядя на меня, думаешь о своём.
