скачать книгу бесплатно
– Мастер блестящих банальностей, кажется?
– Он не обижался на это. Здесь всё банально.
– Его приятель Бродский всё-таки сумел как-то…
– Не знаком.
– С ним сложно познакомиться! Но пишет – гениально:
Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам
вдоль берёзовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,
вдоль оврагов пустых, по замёрзшей траве, по песчаному дну,
освещённый луной, и её замечая одну [1 - И. Бродский.]
Ты читала стихи громко, нисколько не смущаясь посторонними, а вот я почувствовал себя не в своей тарелке. Стало неловко, как будто меня публично втянули во что-то постыдное.
– Каково? – ты вела себя настолько естественно, что я со своей неловкостью ощутил себя провинциальным чурбаном.
– Прекрасные стихи.
В самом деле, почему материться на людях удобно, а говорить о Бродском – нет?
Так мы и добрались до «Розтили», станции в конце красной ветки на восточной окраине Праги. Выйдя, ты опять огляделась.
– Как в подземном переходе. Здесь все станции такие … некрасивые?
– До московских им, конечно, далеко. Большинство – невзрачны, некоторые – просто убоги. Но есть такие, каких больше нет нигде – Райска заграда, например.
– Съездим, посмотрим?
– Сейчас?
– Ну, да!
– Но ты же хотела увидеть Прагу, как её вижу я! Мне казалось, неплохо бы выпить за знакомство в месте, где не услышишь криков «зерр гутт!». Да и перекусить слегка.
– Ах, да…,– ты поморщилась. Задумалась, наклонив голову. В такие минуты ты всегда не здесь, можешь даже не услышать, что тебе говорят. Иногда это жутко раздражает. – Давай пиво…. Но ведь ещё рано, мы можем успеть, правда?
– Успеем, конечно…. Но я совсем не ожидал такого горячего интереса к пражскому метрополитену!
– Это плохо?
– Это странно!
– Так это плохо? – ты очень серьёзно посмотрела мне в глаза. Я рассмеялся:
– Нет, не плохо, не плохо! – захотелось обнять тебя, ты показалась такой одинокой, так затравленно смотрела на меня снизу…. Но я не решился, – Всё успеем, не бойся!
– Ты – молодец, – улыбнулась ты.
– Почему?
– Нипочему. Пойдём?
* * *
Она жила в большом и скучном городе на востоке, где зимой стояли полярные морозы, а хлёсткие вьюги дочиста вылизывали пустые улицы.
В детстве ей нравилось бороться с жестоким, сбивающим с ног северным ветром, несущим миллионы ледяных игл, коловших лицо. Маленькая и нелепая в своей мохнатой чёрной шубке из чебурашки, она в одиночку шла против него, наклоняясь к замёрзшей земле. Крошечный подвиг в большом загадочном мире. А потом было здорово прийти домой небольшим сугробом, долго и безуспешно чистить одежду, оставляя в подъезде тёмные лужицы воды, тереть онемевшие щёки колючими варежками, прищурившись, смотреть на лампу, сквозь ресницы, усыпанные бриллиантами растаявших снежинок. Затем, в тёплой кухне, на покрытом цветастой скатертью столе у раскалённой батареи, её ждал горячий ароматный чай с тягучим мёдом и колкими сушками. За решёткой вентиляции завывал ветер, в окно билась вьюга – она представляла себя в старой немецкой сказке.
Ещё лучше, если возвращаться можно не домой, а к бабушке. Она и дед жили недалеко, через пару узких улиц и заснеженный двор, в однокомнатной квартире с маленькой кухней. Шкафы, кровать, кресло, посуда – абсолютно всё здесь было из времён, ушедших так давно, что как будто их и не существовало. В этом доме не шуршала страницами ни одна книга моложе двадцати лет. Даже запахи, витавшие здесь, больше нигде не встречались, словно мир вокруг изменился, забыв о двух стариках.
Дед, огромный и крепкий, нацепив на нос роговые очки, обычно вязал бесконечную рыбацкую сеть, сидя в белой майке и трико на стуле у балконной двери. Когда приходила любимая внучка, он бросал своё мистическое занятие, сильными руками поднимал её в воздух, прижимал к своей нестерпимо колючей щеке. Эта боль от щетины стала почему-то одним из самых сильных воспоминаний о нём, очень личным и тёплым.
Однако, долго возиться с детьми он не любил, вскоре вновь возвращался к своему плетению. Сети у него получались хорошие, прочные, ими ловили рыбу ещё очень долго.
Бабушка первым делом кормила её ужином, невзирая на желание внучки. Этот ритуал сделался настолько свят, что нарушить его не смогла бы даже внезапно начавшаяся термоядерная война, ожидаемая в те времена с минуты на минуту. Никаких изысков, никакого седла косули в белом вине, но сейчас многое можно было бы отдать за ту картошку с отварной треской, приправленной пахучим маслом и луковой стружкой. Бабушка, маленькая и ловкая женщина, умевшая делать десятки дел одновременно, рассказывала ей разные бывальщины, пела песни, читала стихи. Она не принадлежала высшему обществу, её университеты – 8 классов сельской вечерней школы и семьдесят лет жизни, вместившей в себя три войны, две социальных революции и бессчётное количество научно-технических прорывов. По её рассказам можно снимать кино.
– В 1916 году её старший брат, с которым они, после смерти родителей, как могли, тянули хозяйство, полюбил молоденькую дочь мельника. Та ответила взаимностью, старый весёлый мельник не возражал (он вообще был изрядный вольнодумец и почитывал всякое), они сыграли свадьбу, нарожали детей. Всё вполне могло закончиться пожелтевшими фотографиями почтенной пары на фоне картонного пейзажа в окружении взрослых внуков, если бы не соперник. Отвергнутый воздыхатель терпеливо дождался Гражданской войны, стал красным командиром, во главе конного отряда бодрым аллюром влетел в родную деревню, где расстрелял товарища во дворе его дома, под черёмухой, на глазах жены и детей. После чего ускакал продолжать борьбу за торжество мировой революции. Больше его не видели.
Ты чуть помолчала, помешивая обжигающий кофе.
–Как-то летом, навещая бабушку в деревне, я вскапывала огород недалеко от старого разросшегося дерева с чёрными ягодами, что росло под окнами. Звякнувший под лопатой осколок металла оказался ржавой стреляной гильзой от трёхлинейки. У меня до сих пор ощущение, что я слышу эхо выстрела. Другого её брата убили Белые.
– Страшные времена.
– Да. Но она не ожесточилась. Ни тогда, ни после.… Давай поужинаем!
Мы заказали баранину с запеченными овощами.
– Купи мне водки!
Я заказал 150 «Столичной» и два тёмного.
– Ого! «Ёрш»?
– Я не буду смешивать. Мы, ирландцы, пьём пиво с виски, но ты захотела водки….
– Так ты ирландец?
– Я и ирландец тоже. Вопросы крови – самые сложные вопросы в мире, утверждал один персонаж.
– Чур меня! С тобой нужно быть настороже! Ирландцы – любители баб и выпивки!
– Таки в точку! Но, по-моему, это цитата из фильма «Дорз».
– Ты смотрел?
– Много раз! Мне очень близок Моррисон, мне кажется, мы чем-то похожи…. Не внешне, конечно!
Ты улыбнулась:
– Да, внешне ты на него совсем не похож!
– Жалеешь?
– Нет…. Ты мне нравишься такой, какой есть.
– Грубая славянская лесть! А Джим?
– И Джим,– подавшись вперёд, ты положила голову подбородком в ладони, облокотившись локтями о стол, пальцы, сложившись в расслабленные кулачки, коснулись грустной улыбки. – Но фильм ведь не о нём, и не о «Дорз». Фильм о потере веры….
– Вначале так, по-моему, и сказано….
– Может быть, не помню…. Скорее всего, да.
– Согласен. Людям свойственно разочаровываться в том, что было свято. Тогда было разочаровано целое поколение.
– И пусть! Зато до этого оно было счастливо и верило, что сможет изменить весь мир!
– Да. Они отращивали волосы, ездили автостопом, ели ЛСД и отрицали буржуазные ценности родителей. Но это не помешало им через 20 лет возглавлять правительства и корпорации, развязывать войны и пялиться по вечерам в телевизор.
– И снимать отличное кино, писать великие книги и творить замечательную музыку. А ещё рожать детей и учить их добру.
Я поднял руки:
– Сдаюсь! Но, я всерьёз и не спорю с тобой! Я сам думаю так. Люди – разные.
– То-то же! Бойся меня, зануда!
Высокий блондин с усталой улыбкой принёс наш заказ. Я разлил тягучую водку из ледяного, покрытого инеем хрустального графина по миниатюрным рюмкам на тонких прозрачных ножках.
* * *
В одном маленьком городке моей невзрачной отчизны я и мой друг не спеша потягивали дешёвый болгарский бренди за столиком в небольшом кафе, над тёмной атмосферой которого, очевидно, работал мизантроп-минималист. Мой приятель с жаром расписывал мне достоинства нового супер-кара, что в очередной раз выпустили в полу мифической стране с манящим названием.
Я поморщился:
– Не понимаю. Ты с таким восхищением говоришь об этой груде железа, словно ждал её всю жизнь. И даже способен приобрести. А между тем, у нас нет денег, чтобы заказать ещё! Странный блеск в глазах человека, глядящего на фото дорогого автомобиля, или модной шубки из меха экзотического зверька, отдавшего жизнь за высоко поднятый нос какой-нибудь буржуазной твари, всегда казался мне рождённым гремучей смесью зависти и успехов мира рекламы.
– Это не важно.
Я расхохотался.
– Это не важно, – повторил он с улыбкой. – Во-первых, я возьму ещё, не волнуйся! А во-вторых, пойми, дурень, в жизни человека должны быть не только цели, в ней должна присутствовать мечта! И она, желательно, должна быть такой, чтобы её ни в коем случае нельзя было спутать с целью. Мечта должна быть практически не-до-сти-жи-ма. Наличие мечты и отличает человека от киборга, потому что она иррациональна.
– Странные у тебя мечты….
– Какие есть! – он криво усмехнулся, – Кстати, а у тебя есть мечта?
Этот вопрос меня обескуражил. Я тщетно вглядывался в себя, не находя ничего похожего на мечту, если не считать смутного желания достичь Нирваны и стать бодхисаттвой в этом перерождении… Обидно. Вот у товарища, хотя и пошлая, но есть. У меня нет. Значит, я – киборг. Остаток вечера я был рассеян.
Серым днём той запоздавшей весны я стоял у окна и смотрел сквозь грязное стекло на облезшую коробку дома напротив, словно расчерченную выцветшим маркером на аккуратные квадраты выделенных людям сот. Почерневшие сугробы оплывали во дворе, обнажая всё, чем сограждане осчастливили землю за долгую зиму, в набрякшем небе летали растрёпанные мокрые вороны, за углом кто-то угрюмо матерился. И вдруг, я отчётливо понял, что больше всего на свете я хотел бы жить не здесь.
Мне показалось, это она и есть – мечта. Вырваться отсюда. Я не делал для её достижения ничего: не учил языки, не получал гранты, не обивал пороги посольств, не посещал сайтов сводней процветающих государств Европы, Азии и обеих Америк. Я ни разу не выезжал за границу. Тем не менее, со временем, у неё появилось имя – Прага. Почему? Не знаю. Мой друг сказал бы, что это – не важно. И я думаю, он был бы прав.
* * *
Без всякого сожаления мы покинули эту убогую станцию.
– Не знаешь, что означает название «Розтили»?
Ты задумался, коснулся кончика носа длинными пальцами.
– Точно не знаю…. Но парк рядом называется «Горни Розтили» – Верхние Розтили. Географическое непереводимое. Как «Верхние Васюки».
–Ну, и ладно.
Я взяла тебя за руку.
Выходя из метро, всегда удивляешься дневному свету. Он кажется каким-то беззащитным и неловким после равнодушного электричества, тем более поздней осенью, когда мир так раним в своей убогой наготе.
Ты шёл рядом и совершенно не старался произвести на меня впечатление, даже не пытаясь начинать так опротивевшие мне брачные танцы павлинов, обожаемые мужчинами в обществе женщины. Ты был задумчив и немного рассеян. С тобой было легко. Впервые за долгое время я позволила себе расслабиться.
Мы прошли пешеходным тоннелем под оживлённой автомобильной трассой, ведущей из Праги на восток, взяли чуть левее и вскоре пришли в небольшой ресторанчик под странным названием «Сфера».
– Вот оно, место, свободное от туристов! Пока, – ты распахнул дверь.
Мы сели за столик у окна.
– Ты пробовала утопенцы?
– Я о них даже не слышала, но догадываюсь, что это какие-нибудь местные галушки.
Ты рассмеялся:
– Оригинальное, хотя и в корне неверное предположение. Но скоро истина восторжествует.
Пока ты заказывал пиво, я осмотрелась. Народу в довольно просторном заведении было не много. Старик с седыми висячими усами за столиком в углу, упитанная парочка средних лет, оживлённо спорящая о чём-то и несколько молодых людей за большим столом. Все говорили по-чешски.
– Неужели ни одного туриста?
– Теперь один есть. Это ты.
– А ты?
