Горький аромат фиалок. Роман. Том второй

И она сплюнула. Семен Игнатьевич побледнел и только повторял, запинаясь, пуча свои инопланетные глаза:

– Да т-ты! Т-ты…

Не выдержав напряжения, он подался в кабинет, но и там не усидел – уехал в свой супермаркет, где сорвал зло на служащих. Досталось всем – от заведующих отделами до охранников.

Татьяна не могла не поверить рассказу Алены о дяде – миллиардере. Алена показала матери и отчиму свою долю долларов, которые оставил ей Владимир. Специально, чтобы досадить им. Семен Игнатьевич долго изучал доллары, щупая и рассматривая их на свет, два раза пересчитал их, не веря самому себе.

– Вроде не фальшивые, – разочарованно произнес он.

Сообщение Алены выбило Татьяну из привычной уверенно – сытой колеи. Она как бы обрела новое зрение и заметила всю убогость своего существования. Она начала вспоминать любовные утехи с Владимиром. С Семеном Игнатьевичем она не имела секс в его обычном понимании, удовлетворяясь вялым ерзанием, которым он одаривал ее примерно раз в месяц. Дотоле она обманывала себя, соглашаясь с ним в том, что «они пожилые и солидные люди, что они уже перебесились, и что им не к лицу страдать подобной ерундой». Но теперь она поняла, что вовсе не «перебесилась», и что она достаточно жива, чтобы иметь добротный секс хотя бы раз в неделю.

Ей вдруг опротивели жирные руки теперешнего мужа. Его неуклюжие ласки, его ровный, занудный голос, его толстый живот, его привычка громко пердеть с выражением важности происходящих в его кишечнике процессов на своем одутловатом лице. Он весь ей опротивел. Лежа с открытыми глазами рядом с Семеном Игнатьевичем, слушая его раскатистый храп, Татьяна вспоминала, как месил ее Владимир, разминая ее тело до последней косточки, до последнего хрящика, доводя ее до полного экстаза.

Воспоминания распаляли ее, и она со слезами на глазах мастурбировала, постанывая и выгибаясь своим отучневшим за последние годы телом. Однажды Семен Игнатьевич проснулся внезапно и всполошился:

– Что с тобой? Ты заболела?

На что она отреагировала слишком резко:

– Чего не спишь?! Храпи дальше, болван ты бесчувственный!

Ее душили слезы; впервые после развода с Владимиром она заплакала, заревела, от обиды на него, от обиды на себя…

– Дура я, дура! – кляла она себя, – Господи! Какая я, в самом деле, дура!

После той ночи она запила. Сначала только прикладывалась к рюмочке наливки, настойки, хорошего вина, но скоро перешла к водке. И начала курить. Если то, что она «тяпнула малость» удавалось как-то скрывать от Семена Игнатьевича, то запах табака он учуял сразу.

– Не пойму, почему здесь пахнет дешевым куревом? – спросил он, морща нос, – Кто-то был у нас?

– Кто к нам придет?! – отвечала Татьяна зло.

– Но откуда здесь такой запах?

– Оттуда!

Семен Игнатьевич недоуменно пожал плечами, и до конца ужина не проронил ни слова, выводя Татьяну из себя тем, что время от времени принюхивался с подозрением.

Но шила в мешке не утаишь, и скоро он застал Татьяну пьяной. В стельку! Она лежала на диване с дымящей сигаретой меж пальцев. Он бешено затормошил ее, а она только плевалась и материлась. Можно представить его возмущение, и можно представить скандал, который он закатил наутро. Но Татьяна нахально отшила его.

– Я буду пить, сколько хочу, и когда захочу! – орала она, пугая его свирепым с похмелья лицом.

– И курить буду, не смей делать мне замечания! Я не продавщица в твоем магазинчике.

Его особенно выводило то, что его гордость, его супермаркет она называла теперь паршивым магазином или магазинчиком.

– Но ты мне жена! – попробовал он урезонить ее.

– Ну и что?!

Татьяна стояла, уперев руки в бока и угрожающе нависая над ним.

– Жена – не рабыня! Я буду делать, что мне вздумается. А если недоволен – вон дверь!

Татьяна сама удивилась своей наглости – квартира, на дверь которой она указывала, принадлежала ему. Но он не посмел напомнить об этом.

Семен Игнатьевич вынужден был обратиться к Алене. Он встретил ее на улице возле университета. Падал редкий пушистый снег. Снежинки лениво опускались на асфальт, превращаясь под ногами прохожих в грязную кашицу. Семен Игнатьевич печально глядел на бюст какого-то деятеля, украшавшего двор вуза. Небольшой пуфик из слипшихся снежинок образовался на носу деятеля, делая того похожим на клоуна. Но Семену Игнатьевичу было не до смеха.

– Алена, я хочу поговорить с вами об очень важном деле, – начал он, не зная, как приступить к разговору, – На очень серьезную тему.

И он завздыхал. Алена не понимала, что нужно отчиму. Она спешила, а Семен Игнатьевич мялся, неизвестно отчего. Она не узнавала его; прежде он всегда был таким уверенным, если не сказать, – самоуверенным.

– Ну, говорите же! – прикрикнула она, – Что-то случилось? Где мама? Что-то с ней?

– Нет, не с ней – тянул Семен Игнатьевич, – То есть, да…

Затем предложил:

– Давайте сядем в машину, здесь так холодно. И снег… такой мокрый.

– Дядь Семен, я тороплюсь! Что вы тянете! Говорите же, что с мамой!

– Я хочу поговорить с вами, – продолжал Семен Игнатьевич, начиная злить падчерицу, – Так продолжаться дальше не может. Это какой-то кошмар! Вы должны поговорить, посодействовать.

– С кем поговорить? В чем посодействовать?!

– С Татьяной – она стала совсем неуправляемой.

– Мама? – удивилась Алена, – А что с ней? Вы поссорились?

– Да… – и Семен Игнатьевич тут же опроверг себя, – То есть, нет.

– Так поссорились или нет?!

– Дело не в ссоре. Татьяна… как бы это сказать… Может, сядем в машину, – предложил он вновь, выведя Алену из себя.

– Да говорите же, что с мамой! – крикнула она, – Чего заладили: «в машину» да «в машину»! Чего я не видела в вашей машине?

Семен Игнатьевич вздохнул и сказал:

– Татьяна начала пить. И курить.

Алена молчала, усваивая услышанное.

– Алена, прошу, сядем в машину, – еще раз попросил Семен Игнатьевич, – Это не пятиминутный разговор.

Алене пришлось уступить. Оказавшись в салоне иномарки отчима, она предложила:

– Расскажите обо всем по порядку.

Семен Игнатьевич долго усаживался на своем кресле. Потом завел мотор и включил отопитель. Алена с выражением откровенной неприязни на лице следила за его движениями и думала: «Что я делаю в этой машине с этим человеком? Что у нас общего, какие у нас с ним могут быть дела?»

Наконец, отчим вперил немигающие зенки свои в Алену, и заговорил, изобразив высший драматизм на своем фантастическом лице:

– Татьяна совсем изменилась, стала нервной, психованной, – сообщил он, – Ругается по пустякам, цепляется по мелочам. Недавно мне показалось, что она пьяна, но я подумал – может, просто устала. Хотя отчего бы ей устать? А как-то от нее несло дешевым куревом, я и подумал, что у нас был кто-то посторонний. Я сказал ей об этом, а она накричала.

Семен Игнатьевич жаловался, а Алена думала злорадно: «Ага! Все-таки у мамы открылись глаза».

– А сегодня… а вчера… я приехал домой, а Татьяна… а она – пьяна вдрызг! В дупель! А в руке – сигарета. Тлеющая сигарета! А что, если б она упала на ковер?

И он так выпучился на свою падчерицу, словно она должна была ответить, что было бы, упади та сигарета на ковер.

– Чего, собственно, вы хотите от меня?

– Как – чего? – Семен Игнатьевич растерялся, – Поговорите с ней, пусть прекратит… безобразничать.

– А вы сами пробовали говорить?

– Да… но она указала мне на дверь.

– Ага! – вырвалось у Алены, – Каково?! Каково было папе, когда мама указала ему на дверь, когда выставила его из дому? Вы оба презирали его, осуждали, когда он с отчаяния запил. А ведь ему негде было жить! И вы запьете, если мама выгонит вас из дома.

– Но позвольте! – возмутился ее отчим, – Почему она должна выгнать меня из моей собственной квартиры?

– Послушайте, Семен Игнатьевич, – Алене расхотелось называть его дядей Семеном, – Оставьте меня в покое! Разбирайтесь сами в своих проблемах. Если не хотите жить с мамой, то так и скажите – я ее заберу. Я сегодня же позвоню ей.

С этими словами Алена покинула машину. Семен Игнатьевич крикнул вослед:

– Но я не гоню Татьяну! Даже наоборот…

Но Алена уже бежала к остановке.

Татьяна продолжала пить, и не проходило дня, чтобы Семен Игнатьевич не заставал ее пьяной. Скоро у нее появилась «подруга» – какая-то пьянчужка с улицы. Семен Игнатьевич попытался выставить ее, обзывая «бомжихой», «бичухой», чем навлек на себя гнев жены. Татьяна рвала и метала. Она обзывала его последними словами.

– Ах ты, старый пердун! – кричала она, швыряя на пол тарелки, – Черт пучеглазый! Паук! Крохобор! Козел вонючий!

Татьяна сорвалась с тормозов; брызжа слюной, наступала на мужа. Он укрылся в кабинете, но Татьяна, шатаясь, стукаясь о стены и мебель, пробралась туда, и продолжала обзывать, сдабривая слова отборным матом.

Семен Игнатьевич подавленно молчал, боясь поднять глаза на ее пышущее ненавистью лицо. А когда она начала сопровождать ругательства ощутимыми толчками и тумаками, трусливо бежал. Избавившись от него, Татьяна продолжила пьянку, пока совсем не выключилась. После чего ее «подруга» обчистила квартиру и исчезла.

Семен Игнатьевич провел ночь в своей машине. Вначале он бесцельно колесил по городу, бессильно ярясь и выражая в пространство свое возмущение. Затем припарковался возле какого-то ночного клуба, мигавшего разноцветными огнями. Подъезжали машины, из них выходили хорошо одетые мужчины и женщины в мехах и шли, смеясь и переговариваясь, в клуб.

– Что делать? – думал Семен Игнатьевич, – Татьяна сошла с ума. А все из-за этого… из-за него… как только узнала, что он станет миллиардером. Миллиардер! Господи! Какой из него миллиардер! Смех один! Но черт с ним, с этим «миллиардером»! Что с Татьяной-то делать? Алена? Бесполезно! Она даже рада, что мать запила. Она, конечно, торжествует теперь. Неблагодарная! Я оплатил ее учебу наперед, а она, как только в руки попали баксы, задрала нос. Но, черт и с ней! Что с Татьяной делать?

Так и не найдя ответа на этот вопрос, покинул стоянку у клуба и выехал из города. Он помчался по загородному шоссе, развив рекордную для себя скорость в сто километров в час.

«Тише – разобьешься!» – предупреждал благоразумный внутренний голос.

«Ну и пусть!» – говорил другой внутренний, отчаявшийся, заставляя давить на газ.

В конце концов, победило благоразумие, и Семен Игнатьевич сбавил скорость, и свернул к какому-то придорожному мотелю, где, поужинав, остался ночевать. Он проворочался остаток ночи на сырых простынях, провонявших хлоркой, и чуть свет вернулся домой. Обнаружив квартиру ограбленной, устроил скандал. Татьяна огрызалась и даже попыталась вновь выдворить его. Но на этот раз он возмутился.

– Нет уж, это ты «мотай отсюда»! Это моя квартира, ты что, забыла?

– А-а! Так ты гонишь меня? – взвилась Татьяна, словно того и ждала.

– Нет, не гоню. Но, согласись, ты переходишь все границы. Напилась, как…

Семен Игнатьевич замялся. Он не решился сказать «как свинья», и продолжал:

– … не знаю, кто! Привела какую-то бичуху. Как прикажешь теперь заявлять в полицию? Сказать, что жена сама привела воровку?

– А что – так и скажи! Тебе же пропавшее добро дороже, чем я.

Татьяна и не думала отступать.

– Иди, звони, вызывай ментов. Чего стоишь? Засади меня в тюрьму!

Видя, что ничего от нее не добьется, Семен Игнатьевич уехал на работу. Персонал супермаркета вновь стал козлом отпущения, теряясь в догадках, что происходит с их шефом. Как всегда в таких случаях, зашушукались по углам, поползли слухи, выдвигались версии, выдумывались небылицы, и распространялись, обрастая невероятными «подробностями».

А Татьяна решила опохмелиться и отправилась в магазин. Выходя оттуда, столкнулась с одним знакомым. Антон Жилин, так звали бывшего соседа по рынку, взглянул на помятое лицо Татьяны.

– Что с тобой, Тань? – участливо поинтересовался он.

Та обреченно махнула рукой.

– У тебя проблемы?

– А у кого их нет?

Антон задержался на минутку.

– Подожди меня в машине, я сейчас…

И взбежал по ступенькам. Татьяна узнала его пикап, но не стала садиться. Она стояла, прислонившись к машине, защищаясь ею от пронизывающего ветра.

– Садись, что ж ты мерзнешь – машина не заперта, – крикнул Антон, возвращаясь.

– Куда тебя отвезти? – спросил он, когда они оказались внутри.

Татьяна пожала плечами. И поинтересовалась:

– У тебя есть стакан? Или кружка?

Антон присвистнул, когда увидел в ее руках бутылку водки. Он достал из бардачка пластиковый стакан. Татьяна быстро и умело вскрыла бутылку, налила полный стакан и выпила залпом, вызвав удивление Антона. Потом сделала жест рукой со стаканом, как бы спрашивая: «Будешь?», но он отказался.

– Ты же знаешь – я не пью. Что же случилось, Таня?

– Ничего особенного.

– Но я же вижу – что-то произошло.

– Наверное…

Татьяна устремила взгляд вперед, усаживаясь поудобней. Алкоголь всосался в кровь, и пошел циркулировать по организму, перебивая похмелье. Щеки женщины порозовели, на лбу выступила испарина. Она взглянула на бутылку, раздумывая, не стоит ли добавить еще.

– Ты что, спиваешься? – сказал наблюдавший за ней Антон.

– Ага, – подтвердила Татьяна, заворачивая крышку бутылки.

– Почему?

– А хрен его знает! Жизнь такая пошла.

– А я думал, – у тебя все о кей! Ты же, вроде, вышла замуж за крутого коммерсанта.

Татьяна усмехнулась. «Вышла замуж за коммерсанта, а могла быть теперь женой миллиардера», – невесело подумала она. А вслух сказала:

– И что? Вышла замуж за коммерсанта – и все? Ноу проблем? И женщина должна быть счастливой? Да?

– Ну, не знаю…

– Я сейчас вспоминаю те времена, когда мерзла на рынке зимой, или парилась в жару, добывая копейки. Тогда я была счастлива, хотя Владимир и слонялся без работы, и я иногда не знала, в чем отправить Аленку в школу. Теперь я поняла, что, проклиная судьбу, кляня Владимира, я не заметила, как рассталась со своим счастьем.

Татьяна замолчала.

– Что, этот Семен Игнатьич обижает, да? – осторожно поинтересовался Антон. Татьяна усмехнулась.

– Да нет, – отозвалась она со слабой улыбкой, – Хотя… хотя с какой стороны посмотреть. Нет, он не прикладывает руки, наоборот. Я сама, если надо, так отделаю его, что мало не покажется.

Антон непонимающе смотрел на нее.

– Тогда что? Словами достает? Зануда, небось? Ну и жадный, наверное? Скандалит из-за каждой тенге?

– Нет, не угадал. Денег хватает, Алене помогаем. Дело не в этом.

Татьяна замолчала, раздумывая. Она достала из кармана пачку дешевых сигарет, и, взяв одну, прикурила от зажигалки. Антон присвистнул.

– Да, я курю, – сказала Татьяна, выпуская клуб дыма.

– Нет, дело не в деньгах, – продолжала она, – И Семен ничем особо не достает.

– Тогда в чем дело? Что-то не пойму я тебя.

– Да, в общем-то, ни в чем, – Татьяна взглянула на своего бывшего коллегу так, словно сомневалась в его способности понять ее.

– Ни в чем. Если не считать самой малости – не нравится мне он.

Антон хмыкнул. Татьяна одарила его вызывающим взглядом.

– Чего хмыкаешь? Думаешь – я бешусь с жиру? Много вы, мужчины, понимаете…

И она, наполнив стаканчик, выпила еще. Антон вырвал бутылку из ее рук.

– Ты чего?! – вскинулась Татьяна.

– Хватит пить! – и он, завертев крышечку на место, положил бутылку в бардачок. Потом включил передачу.

– Куда это мы? – спросила Татьяна.

– Развезу оставшийся товар, а потом поедем ко мне. Погостишь у меня, отдохнешь. А там посмотрим.

Татьяна не стала возражать. Она пожала плечами, мол, «делай, что хочешь – мне все равно».

Прибыв на квартиру Антона, Татьяна первым делом посетила туалет, потом приняла ванну и вышла оттуда посвежевшей. Ей не хотелось облачаться в свое тесное платье; она накинула на голое тело поданный Антоном халат и, расчесывая волосы, прошла в единственную комнату, служившую одинокому мужчине и спальней, и гостиной.

Там было чисто и уютно. Единственное окно выходило на одноэтажную окраину, и Татьяна окинула взглядом засыпанные снегом дома, дымившие трубами в пасмурное небо. Кое-где темнели фигурки одиноких прохожих; некоторые шли с салазками от водоразборной колонки. В сторонке мальчишки гоняли шайбу, бегая за еле заметным черным диском, толкаясь и крича. Из-за крайнего дома показалась бричка с запряженной в нее приземистой лошадкой. Коняге приходилось туго – колеса вязли в не успевшем укататься снегу, да и поклажа была не из легких. Завидев бричку, мальчишки бросились к ней наперегонки; двое сумели зацепиться за задок воза и тащились на ногах, словно на лыжах. Остальные, нагнав, стали толкаться, пытаясь отпихнуть их. Возница что-то кричал, не сумев достать мальчишек своим коротким кнутом.

Весь открывшийся из полузамерзшего окошка вид дышал покоем, деревенской идиллией, и Татьяне захотелось остаться тут насовсем. Она вспомнила роскошные апартаменты Семена Игнатьевича, и ее всю передернуло. Она повернулась, и ее взгляд упал на двуспальную кровать Антона, покрытую незатейливым покрывалом. Всем своим немалым весом опустилась она на нее и провела рукой по мягкому ворсу плюша. Затем откинулась и смежила веки. Она лежала, и ей не хотелось ни о чем думать; не хотелось ничего делать. Тело ее отдыхало, свободно дыша в просторном халате, и на нее накатила сладостная дрема.

Антон быстренько приготовил обед, – яичницу, нарезал соленых огурчиков, и, выставив на стол бутылку хорошей водки из холодильника, позвал Татьяну. Она не откликалась. Он прошел в спальню и остановился у порога. Дородная женщина свободно раскинулась на кровати, и не застегнутые борта халата разошлись, обнажив полные груди и выпуклый живот. Взгляд одинокого мужчины невольно скользнул ниже, туда, где курчавился рыжий треугольник.

Татьяна была хороша. Пышные формы ее соблазнительно круглились, светлая кожа отливала матово, широкое лицо с крупными, правильными чертами разрумянилось и дышало здоровьем. Антон залюбовался.

Женщина, лишенная настоящей мужской руки, бессознательно звала прикоснуться, приласкать, приложиться. Антон угадал это инстинктивно. Он присел на кровать и осторожно положил ладонь на одно из полушарий грудей. Веки Татьяны чуть-чуть приподнялись, и Антон встретился с ее взглядом. Она словно ждала, что последует дальше. Поощренный этим взглядом, Антон провел рукой по ее животу и прошелся пальцами по нежным кудряшкам. Татьяна вздохнула и потянулась.

Антон прилег к ней, обнял, и Татьяна застонала тихо от нахлынувшего желания. Без предисловий, лишь приспустив спортивку, вошел он в нее, навалившись всем своим весом, и стал тискать и мять. Она постанывала, потом вздохи ее участились и вот из ее горячего рта стали вылетать всхлипы – стоны.

Крепкая женщина легко подбрасывала тяжелого мужчину. Но и он не скупился и месил ее от души. Истосковавшаяся по здоровому, настоящему сексу женщина была на верху блаженства, и ей казалось, да что там казалось! – она любила, обожала это сильное тело мужчины, мужика, самца.

После первой бурной близости Антон не слез с Татьяны. Он видел в ее наполненных признательностью глазах некую еще неудовлетворенность. Они просили продолжения. Антон нежно проводил пальцами по плечам, губы ласкали мочки ушей, касались шеи, губ и щек женщины, бабы, самки.

И ее мягкие ладони не бездействовали – гладили мускулистую спину, ворошили короткие жесткие волосы на его затылке. Ее глаза благодарили и призывали к новому соитью. И оно последовало. Организм Антона выдавал накопившиеся запасы, и они занимались сексом до полного изнеможения.

Наконец, Антон откинулся и отключился. Они оба заснули, провалились в короткий, но глубокий сон полностью удовлетворенных людей.

Когда после помывки они сидели и с добрым аппетитом уплетали остывший обед, озорно переглядываясь, казалось – нет счастливее пары. Татьяне совсем не хотелось покидать эту крохотную квартиру, тихую пристань, где все дышало сонным покоем. Она осталась, и они едва не развалили шаткую кровать, не рассчитанную на то, чтобы над ней глумились два нехилых человека.

Семен Игнатьевич терялся в догадках, гадая, куда же подевалась Татьяна. У Алены ее не было – он звонил. Падчерица встревожилась, предложила обратиться в полицию, но он отговорил, сказав, что не стоит пока поднимать шум.

Он не знал, что и думать. К нему подкралась мысль, что, возможно, та бомжиха – лишь прикрытие. Что немалые деньги в СКВ и драгоценности унесла Татьяна, и что, вполне возможно, она покинула город, а может, и страну. Эта мысль не давала ему покоя, и он несколько раз подходил к телефону, намереваясь позвонить в полицию. Но, каждый раз его что-то останавливало. Он надеялся, что его предположение неверно. И что Татьяна вернется. Он боялся попасть впросак, и он боялся опозориться. Так он и маялся, пока не позвонила Алена. Она спросила:

– Мама дома?

– Нет ее! – несколько резко ответил Семен Игнатьевич.

– Так и не появлялась?

– Нет.

– Я что-то не пойму, Семен Игнатьевич, мама ушла от вас? Да?

– Откуда я знаю! – отчим еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик.

– Что вы на меня кричите! – возмутилась Алена.

Семен Игнатьевич сбавил тон.

– Извините. Но и вы поймите меня – меня ограбили. Ограбили тысяч на двадцать, баксов! Это низко! Это подло!

– Кто ограбил?

– Кто? Ваша мама! Как она могла! Я по крупицам собирал эти деньги, сколько труда, сколько пота…

Алена перебила его.

– Постойте – постойте! Как – мама?! Вы что, подозреваете ее?

– А кого же еще подозревать? Привела какую-то бомжиху, напилась до бесчувствия… бомжиха та «вычистила» квартиру и исчезла. А на другой день исчезла и сама Татьяна. На кого мне теперь думать?

Алена секунду молчала, затем произнесла с нажимом:

– Это вы напрасно – мама на такое не способна. Во всяком случае, была неспособной до вас, до того, как сошлась с вами. А что до вашего «пота», то знаете, что я думаю? Ведь вы сами знаете, что лжете! Какой труд? Какие крупицы? Вы нажились, грабя простых людей. Таких, как папа, как эта женщина, которую вы презрительно обзываете бомжихой. Все правильно, все справедливо: вы грабили – теперь вас ограбили.

Семен Игнатьевич бросил трубку, не дослушав. Он был в бешенстве.

6

Заманжол все более вдохновлялся успехами Алтынай. Она находилась на их с Аминой попечении всего три месяца, а уже говорила понемногу, и под руководством своей старшей – младшей сестры училась писать и читать. Заманжол не позволял Алтынай подолгу лежать, утром поднимал ее, нес в туалет, затем она умывалась самостоятельно и даже чистила зубы. Она уже умела сидеть, он часто ставил ее на ноги, настойчиво учил стоять, но пока ничего не получалось. Он вспомнил о своем музыкальном даре, и, достав из антресолей свою старую гитару, пел Алтынай песни своей юности. Та слушала внимательно и очень живо реагировала – раскачивалась в такт, прихлопывала ладонями, даже пыталась подпевать, смешно гукая. Было видно, что пение доставляет ей несказанное удовольствие.

Балжан и раньше не приветствовала песни и игру на инструментах – у нее напрочь отсутствовал слух. А теперь аккорды и переборы просто выводили ее из себя.

– Прекрати бренчать свои серенады! – кричала она от телевизора.

– Алтынай нужно развивать музыкальный слух, – возражал Заманжол.

– Но ты мешаешь слушать телевизор!

И Заманжол, вздохнув, откладывал инструмент. Алтынай смотрела на него просительно, она хотела еще. Тогда, в том пионерлагере, Заманжол часто пел, аккомпанируя себе на гитаре. И замечал, какими глазами смотрела на него Алтынай. Она и сама имела приятный голос, и часто подпевала ему. Заманжол знал, что сейчас она утеряла все свои певческие способности, и что теперь нужно работать над формированием ее музыкального слуха. Но и просто находясь рядом с ней, ему хотелось петь. Но Балжан…

Она по-прежнему наблюдала за занятиями с подозрением. Однажды Заманжол попросил денег из оставленных Владимиром долларов, чтобы купить инвалидную коляску для Алтынай, но получил отказ.

– В чем дело? – нахмурившись, спросил Заманжол.

– Ты не истратишь на нее ни одного цента. Хватит!

– Почему?

– Потому что эти доллары Владимир подарил мне.

– Тебе?! С чего ты так решила?

– Дарственная написана на мое имя. Ты что, забыл?

Заманжолу противно было препираться из-за денег, но коляска была необходима Алтынай, ведь ее нужно было выводить на улицу. И он сказал примирительно:

– Ладно, они принадлежат нам обоим. Если хочешь, разделим деньги поровну, и можешь делать со своей половиной все, что пожелаешь.

Но Балжан не согласилась.

– Нет, тебе из них не принадлежит ни один доллар. Я не позволю растратить их на всякие глупости.

– Ты шутишь?!

– И не думала! Эти деньги подарены мне. И не надо так на меня смотреть. Мы обходились без излишеств, обойдется и она. Хватит и того, что ты не оставил ни одного тенге на депозите. Я куплю участок за городом и построю на нем дом. Не ютиться же в этой квартире всю жизнь!