Робот Номер Восемнадцать

Мужчины переглянулись и молча кивнули, ибо все они имеют моральное право так поступить. По их же мнению, это их оправдывает. Вдобавок, они не жертвуют человеком, а лишь обыкновенной машиной, которая для этого предназначается и не имеет ничего против. В случае же провала они повесят вину на модель АКБ, якобы та засбоила и неверно провела работу по бурению. Удачи им (корпоратам) что-либо доказать, ведь ведущего запись робота похоронят тысячи тонн породы (двое других при этом будут искать зонд, что, очевидно, провалился в какую-то бездонную яму планеты, ведь иначе бы координаты он послал). А сохраненный аудиоканал будет пустовать – экипаж общается на своей отдельной частоте. Александр все продумал. Ему нельзя оплошать.

– Устанавливаем бур, ребята. Номер восемнадцать, помоги остальным собрать его, а как закончишь, тащи железяку внутрь.

Спустя половину часа адский механизм заревел, принялся издавать инфернальные звуки – смесь скрежета ее острых зубчиков, с которых пылью стирается слой металлического сплава, и разрушающегося камня. Пружина была взведена, что собой запустит череду необратимых и ужасных последствий. Звуковые сенсоры только и улавливали этот адский гул, способный лишить слуха, но самой машине эти неудобства, очевидно, проблем не доставили. Пока бур будто бы “прожигал” горную породу насквозь, люди снаружи нервно складывали руки крест на крест, замедленно стучали ногой по земле и, говоря сами с собой, отчаянно надеялись на успех. Нарастающее с каждой секундой напряжение было прервано, на удивление, непримечательным Марковым.

– Кто-нибудь, ребят, слышал, почему уволили Айзека? Исчез так внезапно, как сквозь землю провалился.

– А он тебе сам не поведал? Вы ведь вдвоем вечно друг с другом ошивались, – спросил Каин.

– Сбежал он, – с твердым осуждением утвердил Александр, – Как трус. Сбежал в какие-то трущобы, обещание наше общее нарушил. Отморозком заделался. Бог знает, чем сейчас занимается, – мужчина вздохнул, – да и не знаю, жив ли вообще. Говорить вам до последнего не хотел, сами, надеюсь, понимаете…

Ребята кивнули, ибо понимают: если человек и бежит в кишащие едва одетыми, бедными и голодными людьми дебри, значит, в жизни его настали самые темные времена. Но Каин все же осмелился спросить: “И кредиты те он тоже забрал?”, чем заставил Маркова глядеть на капитана с хмурым ожиданием ответа.

– Нет. Нет. И еще раз нет. Он струсил, сбежал, но совести хватило деньги не брать. Даже свои честно заработанные. Только вещи и схватил с собою. Наши своровал кто-то. Найдем. И на этой работе все отобьем – слово свое даю.

Незаметно для всех в стоявшем нервном молчании бежали секунды, минуты и часы. В момент, когда пробило ровно два часа после начала работ, все занимались чем попало: Марков глядел на небо и что-то мечтающе высматривал, Каин уселся на твердую землю и опустил нос, а Александр все это время, не спуская глаз со входа в пещеру, наблюдал за тьмой. Параллельно спрашивая, как же продвигается бурение. И каждое описываемое юнитом препятствие, будь это даже задуманное отключение бура из-за перегрева, вгоняло в немыслимые волнения и стресс. И к великому счастью для всех, машина в последний раз отозвалась по рации: “Бурение завершено. Стабильность пород оценивается в девяносто три процента. Желательна помощь экипажа для безопасного извлечения породы”. Услышав эти долгожданные слова, команда, за исключением Каина, что должен был остаться снаружи по протоколу, быстро вскочила на ноги и понеслась внутрь. Осторожно понеслась. Они по-прежнему боялись внезапного обрушения.

Немного поблуждав во тьме и, в конце-концов, оказавшись в узком кармане пещеры, где в ширину едва помещалось три человека, людям открылся следующий вид: вдали ужасно ослепительно что-то блестит – эти чем-то оказался бур, острая металлическая часть которого отсвечивает стоящим рядом мощным фонарем. Прикрывая глаза от блика, Александр и Марков обнаружили “те самые” карманы, ямы, расположенные по бокам неширокого грота. На дне, благодаря вездесущему отражающему свету, виднелись подозрительные образования. Не толпясь и ступая аккуратно, два человека приблизились к буру – в этот момент машина уже извлекала бур с изношенным лезвием, пострадавшее от продолжительности работы и ее сложности, и ей требовалась помощь в координации.

– Восемнадцатый, снимай крепления и толкай бур с обратной стороны, я буду направлять твои движения.

– Принято, Александр, – в очередной раз ответил робот. Все следующие двадцать минут массивный механизм медленно полз на пару сантиметров за раз, словно улитка. То и дело в этот момент по рации слышалось: “Пять градусов влево”, “Шесть вправо” и т.д. Однако отступающий позади капитана Марков краем уха что-то услышал. К несчастью для него самого.

К огромному к сожалению, звук исходил не от стен пещеры, которые, казалось бы, могли обрушиться в любой момент, но от бура, толкаемого роботом под номером восемнадцать. Почти бесшумный скрежет раздался изнутри шахтерского устройства, что настолько же незаметно нарастал.

– НАЗАД!

Марков тотчас же оттянул своего капитана назад, надеясь, что успел. И действительно – успел. Но на себя времени не осталось. С оглушающим свистом нечто тяжелое и здоровенное пролетело по помещению, будто заостренный снаряд орудия, готовый без шансов на спасение разорвать первого попавшегося на своем пути. Восемнадцатый отреагировал незамедлительно и отступил ровно в тот момент, когда тело Маркова, напоминающее более тряпичную куклу, с грохотом камней и полным ужаса криком скатывалось вниз, прямо в пространство, заполненное теми самыми “карманами”.

– ПАВЕЛ! – в ту же секунду, срывая собственные связки прокричал Александр, и лишь спустя пару мгновений он, торопливо оклемавшись и дотянувшись до нагрудной рации, закричал повторно: “КАИН! ЛЕБЕДКУ! БЫСТРО НЕСИ! БЫСТРО!”.

Робот номер восемнадцать незамедлительно проанализировал обстановку, чтобы обнаружить две вещи: во-первых, член экипажа Марков Павел потерпел падение с большой высоты и оказался придавлен отлетевшей по неизвестной причине частью бура; во-вторых, юнит все же не избежал повреждений – правая рука машины свисает и болтается, словно маятник старых часов. В первый, но далеко не последний раз. Задыхающиеся пыхтения упавшего человека дали понять – у него, вероятнее всего, тяжелый пневмоторакс, и если не поторопиться, Маркова ждет печальная участь. Все помещение пещеры поделилось на отдельные, четкие фрагменты из нулей и единиц, а люди в ней на переменные, состоящие из тех же нулей и единиц. Секунды холодного расчета дали неутешительный результат: ради спасения жизни придется броситься вниз, поднять прижавший человека груд. Система сразу же отдала приказ так поступить, и Восемнадцатый, соскользнув, постарался аккуратно приземлиться. Но это было невозможно. Несколько раз с гулом ударился он головой и грудью об извилистые выпуклости, после чего, наконец, жестко упал на бок. Его оставшаяся рука оттолкнулась от твердой породы и машина, ворочаясь, протиснулась далее, с огромным трудом достигая позиции Маркова. Последний прекратил истошно вопить, лишь звук стонов и попыток удержать стремительно падающий кислород приглушенно доносились из-под скафандра. Но рация так и трещала от них. Трещала настолько же громко, как пыхтящая гидравлика Восемнадцатого. И пока однорукая машина беспомощно пыталась поднять груз, возможно превышающий ее собственный вес, Александр еще более беспомощно наблюдал за этим. Он паникующе приказывал Каину торопиться “еще сильнее”, и повторил это уже с десяток раз. Мужчина едва ли не раздавил кнопку активации голоса в рации – настолько необузданный страх охватил его разум. Руки окоченели, сцепились вместе, словно у трупа, а голос жалко задрожал. И в этот кошмарный, душераздирающий момент, страх будущей ответственности вновь многократно усилился, ибо в покрасневшие уши капитана корабля пробились следующие слова: “Температура окружения повышается до критической отметки”. И действительно, каменная ловушка принялась нагреваться – упомянутые гейзеры активизировались. Веря расчетам машины, в лучшем случае через восемь минут и Марков, и Восемнадцатый окажутся зажарены и расплавлены до самых костей и микросхем.

– П-П-ПОДНИМИ! – продолжал безнадежно кричать прижатый мужчина, глядя на то место, где должны быть его ноги. Или их остатки. Но на просьбы о помощи раздавался лишь треск механической конечности – машина вскоре разломается. Но вдруг, дело сдвигается с мертвой точки, ведь робот указывает следующее: “Как только услышите сигнал, отталкивайтесь руками от стен в противоположную от меня сторону”.

Скафандр засвистел и заскрипел, катясь по камню, и что-то со склизким звуком прокатилось по нему же. Что-то темное. Что-то отдаленно похожее на конечность, перемешавшееся с запчастями костюма. Не передать никак той боли, что испытал в эту ужасную секунду Марков, ибо пространство вокруг отнюдь не космически холодное, чтобы притупить боль, а очень даже горячее. Он все почувствовал. Последний крик, в конце которого раздался облегченный выдох, стал последним звуком, что он издал, ибо человек замолчал, перестал реагировать на внешние раздражители.

– Александр, Павел все еще дышит. Вам необходимо поднять его на лебедке.

Параллельно этим словам в помещении послышался чередующийся металлический звон, словно несколько тонн стали бегут, разнося протяжное эхо. Кавалерия прибыла и уже глядела на робота сверху вниз.

– Восемнадцатый, – стараясь сохранять притворную стабильность обратился Шестнадцатый спокойным тоном, – цепляйся за крюк, мы поднимем тебя.

В эту же секунду спустился огромный крюк, способный поднимать сотни килограмм за раз.

Восемнадцатый оглядел собственные руки – одна болтается на проводах и прочих связках, а другая вот-вот рассыпется на куски, погнулась на несколько градусов. Нет, это нерационально. Сразу же машина тороплива подцепила человека за крепление на скафандре, подобия которого у робота нет, и четко приказала по рации: “Поднимайте члена экипажа. Риск недопустим”. И они действительно ему поверили, не зная, что внутренние системы уже почти накалены до предела. А каменные стены вокруг засветились желтым оттенком, в воздухе повис жар.

Человеческая туша поднималась ввысь под светом ослепляющих ламп, растопырив руки по бокам, пока охлаждение окончательно отказывало. С грохотом Восемнадцатый свалился, видимый им мир принялся мерцать – механизм периодически то отключался, то возвращался в “сознание”. Пока не погас вовсе. Не было черноты, не было даже пустоты, только щелчок – и мир исчез. Как и сам Восемнадцатый.

Глава IV. Откровение.

“Глава, начинающая историю”

Рутина ученого-робототехника, как и говорилось прежде, состоит из выматывающих своим однообразием и скукой задач. Сначала диагностика, выявление проблемы, после – разбор, а затем, почти без исключений, замена детали. Ремонтировать современные комплектующие, будь это даже обыкновенный блок памяти или процессор, стало почти невозможным, чем-то запретным. Очевидно, что выгоднее больше продать, нежели повышать качество и ремонтопригодность устройства. Такова удручающая реальность. Впрочем, Тростейна это более не волнует, ибо давно смирился.

На рабочем месте, представляющим из себя внушительную мастерскую, где повсюду на стенах свисают детали, запчасти и инструменты, стояла гробовая тишина. В отличие от коридоров станции, это помещение отличалось отсутствием того слепящего стерильного цвета. Свет здесь слегка приглушен, освещены лампами разве что станки и, непосредственно, места работы. Над шумоизоляцией же Тростейн работал лично, оттого здесь нет даже призрачного гудения – неслышимого, но трепающего нервную систему. И, глядя на все это, так и напрашивается вопрос: существуют ли достойные причины гордиться изоляцией, отстраненностью и обустройством “зоны комфорта”? Это буквально стало первым, что сделал ученый, прибыв на новое место работы. И он был прекрасно осведомлен о пагубности для разума подобной практики: о том, как она, не боясь данного выражения, разрушает личность. И обязательно стоит отметить следующее: отдыхать после работы, находясь в своей комнате, – дело одно, а создавать комфортный уголок на работе и почти сутками находиться в нем – совсем другое. Оно пагубно, отстраняет разум от реальности и человека от общества. Но как же иначе жить, ежели это самое общество влияет не менее пагубно? Давит своими устоявшимися веками мнениями, опускает многочисленными насмешками, ибо человек не таков, как все. Этого лучше избегать – так считает Тростейн, – лучше не показываться миру, ведь так живется проще. А поиски родственной души? Ибо в пыльной мастерской ее ты не найдешь! В этом и заключается извечная беда зажатого ученого. Ему требуется толчок. И толчок случился. Прямо сейчас.

В шлюз сначала позвонили, а затем еще и постучали, чтобы наверняка. Отлучившись от прочтения документа с описанием конструкционных особенностей новых ассистентов, мужчина встал со скрипящего стула и щелкнул на кнопку. Проход отворился. И тут же в помещение влетела вагонетка на колесах, внутри которой битком, словно скомканная бумага, было набито что-то черное. Тростейн, от удивления и резкости толкающего, неуклюже отскочил в сторону.

– Работенка для тебя, Тростя, – проговорил слегка знакомый голос. Не успев оглядеть лицо говорящего, ученый уже понял, с кем имеет дело.

– Виктор, – томно разнеслось из уст, – зачем так резко? И прошу, не называйте меня так.

– А что? – саркастично-интеллигентным голосом начал офицер, – Неужели тошно вам слышать столь ласкательное обращение?

Виктор по-садистки улыбнулся.

– Ну ладно, не расстраивайся, можешь расслабиться, я тут ненадолго. Вот, гляди: обгорел один из этих роботов на задании. Твоя область. Веселись.

– Кхм, прошу простить, но почему я?

– Да-да…еще известие до тебя донести надо: отныне их ремонт – твоя работа. Уволился с нашего отделения он. Не выдержал. Интересно, чего же? – хитро улыбаясь, мужчина закатил глаза вбок, как бы намекая и гордясь этим. Далеко, однако, не факт, что именно он стал причиной увольнения.

– Это все? – сдержанно реагируя на нелепое, даже детское поведение спросил ученый.

– Развлекайся, Тростя, ведь, к превеликому сожалению, работы для тебя тут все же нет.

С этими краткими словами, не дожидаясь ответа собеседника, Анохин ушел, закрыв за собой шлюз.

“До чего же странный человек, – подумал про себя ученый, – Впрочем, хорошо, что он сам куда-то торопился, из-за чего не стал продолжительно докучать”. После этих мыслей взгляд пал на вагонетку, внутри которой что-то отдаленно напоминающее машину. И правда, это ее останки, явно не подлежащие восстановлению. Наверное.

Трудовой кодекс описывает различные степени повреждений электроники и, в частности, любых роботов. Грубо говоря, если на первой степени классификации повреждений можно обойтись легким механическим вмешательством, на втором заменить деталь или покопаться в проводах, то в в случае третьей – полная замена оборудования. Тут, без сомнений, именно последний. Остается просто заполнить отчет об осмотре (хотя тут и смотреть нечего), после чего отправить машинный мусор на утилизацию. В перчатках Тростейн начал аккуратно перебирать хрустящие останки запчастей и конечностей. Первой стала нога, положенная поверх всего прочего, – та смялась, разодралась, часть ее расплавилась. К удивлению, повсеместная чернота оказалась вовсе не копотью, но твердой пылью, похожей на угольную. Однако это ничего не изменило, ведь некоторые части по-прежнему накалились до такой степени, что деформировался металл. Конечность со звоном ударилась, так как полетела в стоящий рядом отдельный контейнер. Далее пошла голова с торсом. Первая, казалось, “закоптилась” больше всего. Протерев пыль, можно было разглядеть искаженное подобие лица у машины с разбитой, потрескавшейся оптикой. Несмотря на субъективную для многих жуть, ученому все-таки нравилось то, как они выглядят. “Всяко лучше, чем неудачно пародировать внешность человека”.

За едва держащейся головой последовал крепкий торс, внутри которого и располагаются все компоненты: оперативная память, процессор, микробатарея, накопитель данных и т.д. Вскрывать и осматривать их по-прежнему не имеет смысла – повреждения все еще классифицируются как третья степень. А приказа на осмотр записей блока памяти не поступало. Можно об этом не думать. Множественные тупые удары, что вмятинами присущи особенно торсу, явно дают понять: диск серьезно пострадал, и что вероятно, необратимой формой пострадал. Переходя ближе к делу, чинить здесь нечего, да и нужды никакой нет. Проще и дешевле заказать нового ассистента. Таков порядок.

Но тут из-под искривленного торса выглянула рука – разбитая, та все еще свисала на паре проводов, тоскливо качаясь из стороны в сторону. Она бы тоже полетела в мусорное ведро, но Тростейну хватило любопытства ее глянуть, дабы узнать локальный номер и дату изготовления. Существует еще и серийный номер, но тот уже указан на торсе. Впрочем, неважно. Главное было то, что ученый обнаружил на руке.

И тотчас же он судорожно подпрыгнул, словно пораженный ударом молнии, в сердце его что-то иглой кольнуло, сжало тисками; а в животе из ниоткуда породился космический вакуум, как бы если он жестоко голодал. Тростейн не успел ничего обдумать, осознать, что предстало перед его глазами, как подсознание уже заставило отреагировать на увиденное самым болезненным образом. Оно, помимо прочего, еще вызвало неясную серию вспышек в нейронах мозга – давно позабытые воспоминания вместе собрались, вынудив даже легкие сдавиться, жадно глотать воздух из-за заставшего врасплох стресса. Рука Тростейна дернулась, но не ослабила хватку, удерживая эту проклятую механическую конечность робота. Все вышеперечисленное продлилось всего каких-то жалких три секунды, но даже по истечении данного времени последствия дали о себе знать: уши заложились, будто бы после пробежки или прилива адреналина, а к горлу подступил небольших размеров ком. За эти жалкие уже шесть секунд ученый с десяток раз успел проклясть собственную мягкотелость. Но, оклемавшись, он все же собрался с силами и навел глаза на мелкую гравировку в районе кисти. Та гласила: “#18 2215”.

“Номер восемнадцать. Восемнадцатый! Неужто…тот самый? – неуверенно подумал он, точно опьяненный каким-то чувством, что размягчило ватное сердце его, – Нет, быть не может…но дата изготовления ведь идентичная…значит, точно он. Господи. Господи-Господи. Настоящий”. Повторяя имя, по его мнению, несуществующего всевышнего, вспомнил он своего давно почившего коллегу, ради которого сегодня утром по привычке нарезал хлеб. Почти видя своего многоуважаемого товарища перед собою, ученого бросило в пот, руки его торопливо и с дрожью сняли стенки у вагонетки, с огромным усилием подтащили роботическую тушу к креплению. Тиски сжали остов робота и механизм тотчас поднял его ввысь, чтобы затем закрепить тело на специальном каркасе в полный рост.

Сломанная машина, подвешенная, словно кукла, смотрела прямо на Тростейна своими потрескавшимися линзами, в которых отсутствовала какая-либо жизнь или ее подобие. Сам же Тростейн, расширив зрачки, также шокировано глядел на него в ответ, пока в груди что-то разрывало.

– Восемнадцатый…здесь. Господи, бедолага, как же тебя потрепало… – обратился мужчина не мысленно, но вслух, будто бы его кто-то может слышать. В эти слова вложил он всю ту искреннюю доброту и тоску по минувшим дням, что только сидела в нем в данную минуту. Что тоска, что безответная доброта – все терзало его изнутри, но все же почувствовал Тростейн обеглечение. Он на секунду снял свои старые очки и протер глаза, вздохнул, а затем, сказав себе: “Все! Пора!”, решительно схватил лежащий в ящике с инструментами гайковерт. Откручивая каждое крепление с нагрудной панели поодиночке, он все повторял себе под нос: “Прошу, только будь в порядке. В порядке будь!” и делал это до тех пор, пока внутренности робота не оказались вскрыты. За благополучное состояние жесткого диска мольб было больше всех, ибо он и есть “мозг” машины, отнюдь не процессор. В нем, в каком-то смысле, лежит сам и Тростейн, воспоминания Восемнадцатого о его существовании. Отражение, сформированное из нулей и единиц, разбитое на кирпичики, составные данные.

“Наблюдатель. Наблюдатель и есть причина, почему индивид может себя познать – так он всегда говорил, – начал внутри себя ученый, – Невозможно самостоятельно увидеть собственное лицо, понять черты характера и обнаружить другие особенности, что присущи любой личности. Наблюдатель также есть причина существования языка, а язык – есть причина нашего понимания мира. И что же есть робот, если не наблюдатель с альтернативной точкой зрения, мне почти что непонятной? Если он… – засомневался Тростейн, но затем решительно воскликнул в своем разуме: Нет! Когда он включится, моим долгом и обязанностью перед собой будет поговорить с ним. Как раньше. Надеюсь лишь, что он вспомнит меня, спустя столь много лет…”