Чугунные облака

Ах, обидно было, заморыш ты остроязычный. В самое сердце ранил.

Оболтусы наши молча смотрели на ноющего чмошников посреди бассейна. Сальные патлы, блестящие белым гноем прыщи на лице, зубы прогнившие, пасть куревом несёт, хнычет да и ещё в дерьмо наступил. Но жалеть эту сволочь безвольную совсем не хотелось.

– Да успокойся, шучу я! – с лёгкой и странной для нашего холодного принца улыбкой сказал Валентин, после чего захохотал. Захохотали все. Это такой принцип нашей чёртовой шайки – хохочет Валентин, хохочи и ты. Валентин пинает старуху в тёмной переулке, пинай и ты. Валентин курит траву и говорит что это круто, все непременно курят. Так и живём – безвольные и одинаковые ублюдки, из которых лишь Тоха и Валентин своими причёсками броскими выделяются. Один рыжий, другой лысый как орешек грецкий.

– Серьёзно? – с надеждой в голосе переспросил заморыш. Сам заулыбался, захохотал. Вот-вот диско нам спляшет, сальто сделает. Эти мудаки пошутили! Как же смешно, чёрт их дери! Ха-ха!

– Ну конечно… – протянул Валя (ни за что не говорите ему, что я так его назвал), тем временем зажав тяжёлый камень в своей крепкой ладони. Он подошёл к парню ближе, не заканчивая предложения, словно забыл как аутист поганый – Нет – без каких-либо эмоций оборвал он и стукнул пацана по прыщавой роже, в миг превратив её в кровавую томатную пасту. Пару гнилых жёлтых зубов выбиты, горбатый нос сломан, губы, никогда не видавшие поцелуев, смешались с кровякой. Красота да и только. А гнойники блестели даже сквозь всё это.

Этот ублюдочный хрен повалился на пол со звуком мяса, шлёпнувшегося на доску для разделки.

– О Боже мой! – заорала мочалка и вновь завыла. У-у-у! Отпустите! Помогите! Фантазия на том заканчивалась.

– Господи, заткните ей кто-нибудь наконец рот – раздражительно выпалил Валентин, пафосно разминая костяшки пальцев. Вообще, он не часто так делал. Но этот ходячий гной заслужил.

Все, слышавшие голос Тришаковича и не прошедшие испытания должны сдохнуть. Правило такое, вроде как негласное. Хотя, задрот мог и притворятся.

Антон наклонился к мочалке и грубо взял её за руку, на что та ещё громче заверещала. У-у-у! Отпусти меня! Тоха глупо хихикнул, забавно мол.

– Взгляни в глаза – прошептал он. Отчётливо. Настойчиво. Уверенно. Умеет он общаться красиво, гадёныш – Просто загляни в них.

Девчонка усердно смотрела в другую сторону, после чего Тоха истратил свой запас любезности и обхватил её пухлые, влажные от слёз щеки, грубо развернув мерзкое сопливое рыльце к себе.

– Смотри в них – задумчиво шептал он, глядя в заплаканные красные глаза. Глупая девка всё вырывалась и билась, как птица об стенки клетки. Потом наконец угомонилась: расслабилась, обмякла, даже пасть открыла, глупо так, безвольно – Ты ничего не вспомнишь из того что тут произошло. Мы уйдём, и ты не вспомнишь события этого вечера. Поняла?

Мочалка кивнула, после чего рыжий грубо отбросил её на пол. Та повалилась в груду камней, шприцов, порванных презиков и дерьма, использованный ненужный мусор. Пусть лежит тут и в себя приходит, а после до конца жизни будет гадать: что же случилось в ту ночь у бассейна? Групповушка? Может она просто впервые в жизни кололась, решив хоть как-то скрасить свои унылые будни?

– Мы можем идти отсюда – уверенно произнёс Валентин, посматривая на тёлку – Забирайте тело новичка и уходим.

Заморыш очнулся, я это понял по тому, что чёрный мешок из стороны в стороны заболтался, как матрёшка русская. Стоя посреди холодного «Дубового», в темноте, я даже попытался представить какого ему сейчас. Хоть я и представлять совсем не люблю. Воображение для таких задротов, как этот вонючий хрен, для таких парней как мы и создана суровая реальность. Мы короли реальности, и никакое воображение нам не надо. Что захотим, то и получим. Что захотим, то и услышим. Нам и в реальном мире прекрасно, пацанам реальным.

Но в тот момент меня восторг изнутри переполнял, когда я пытался представить что за животный страх сейчас ощущает это чмо. Благодаря тёмному мешку ничего не видит, и дышать ему тяжело. Потом обливается, кряхтит, мычит, о пощаде бессвязно молит. Пытается дрыгать своими тощими ножками и ручками, да вот только они связаны.

Что за зрелище!

Даже если мы и не приведём в действие супер коварный и офигительно продуманный план, лох задохнётся через минут десять.

Думаю, простофиля (что за старомодное, блин, слово?) изрядно удивился в первые три секунды после пробуждения. Такие преданные друг другу чуваки не станут калечить члена своей же шайки! Потом пришло осознание: воспоминание о тяжёлом камне в руке нашего вожака, понимание, что на его жирной шее обмотана петля и скоро он, гнида трусливая, сдохнет. На самом деле, все эти пацанские принципы и прочее дерьмо – сказки для умолишенных. Никаких принципов в нашей шайке не было. Конечно, что-то типа ощущения связи было, но это лишь общее несчастье. Как в новостях показывали: беженцы из Афганистана делают коммуны в соседних пыльных арабских странах с названиями как из старых дрянных сказок. Не думаю что они все так друг друга любят. Вокруг ведь те же люди, обычаи и всё такое. Чувство общего несчастья их вроде как сближает. У нас то же самое.

Но этот мерзотник общего с нами ничего не имел. Трусливая жалкая блоха. Сейчас, кстати говоря, опять воет. До него дошло, в какой глубокой жопе он оказался. В настолько глубокой, что даже свет надежды в эту дырку не просочится. Единственное, что он может делать – выть. Орать как можно громче. Издавать невнятные звуки, в надежде что какой-то зевака алкаш с блевотой на бороде прийдёт его спасать.

Но на самом деле его крик никто тут не услышит.

Хочется крикнуть: задрот, неужели не ясно?! Мы в центре чёртового Дубового, стоим на краю глубокого яра, чёрт бы его побрал, где-то у черта на выселках. В час ночи тут ни одна шавка не пройдёт, духу не хватит. Птица не пролетит, ведь каждое живое существо в этом городе знает, кому принадлежит это место. Чьё тут каждое грёбанное деревце и упавшая с дуба ветвь. Это наше тёмное царство, и все в курсе, никто не сунется. Поэтому твой предсмертный вой для нас – забавный концерт, шутка, развлечение. Гляди, как Тоха хохочет. А мы ведь в моменты казни всегда серьёзными стараемся быть. Но с тобой, щенок, удержатся ох как не просто.

Зачем ты сидел в нашем логове и с глазами, отыгрывающими чистые намерения, пиздел, что сделаешь всё ради нас? Зачем ты говорил что голос внутри твоей пустой черепной коробки изменил тебя, превратил в монстра? Чтоб при одной лишь перспективе крови разреветься? Ты омерзителен! К тому же, знаешь слишком много.

– Можешь орать сколько хочешь, ты посреди Дубового, парень – подошёл к нему Валентин, проверяя крепкость петли на шее. Всё круто, чёрт возьми. Показал нашим «свежакам» знак «ок», оценивая немного озадаченные физиономии. Ведь каких-то полгода назад в крепкой петле могла оказаться их шея.

Девять теней, совсем лишённых чувств, жалости и сострадания застыли вокруг высокого зелёного дерева. В центре тёмного круга возвышался силуэт, если присмотреться можно увидеть мешок на голове и алую кровь на спортивном костюме. Пустые взгляды устремились на него в предвкушении исполнения традиции: новичок, не прошедший испытания должен быть повешен на дереве. Честно говоря, не многих настигала эта участь.

Чё-ё-ёрт, не зря маман говорила, что мне стоит в писательский кружок заделаться. Иногда как начну по клавиатуре тарабанить, и слова из меня выходят незнакомые, аж жутко. Книг вроде как не читаю, не моё это. Опять же, пусть этим занимаются глупцы, не находящие себе места в реальности.

Реальность принадлежит нам.

А реальность этого задрота останется жалкой даже после его бессмысленной гибели. Его найдут повешенным на дереве и где-то месяц другой будут гадать, почему этот заморыш решил с жизнью счёты свести. Вот чёрт, разбитое лицо может нас спалить.

Но у Валентина всегда получается всё правдоподобно подстраивать.

Напишут о нём в местных низкопробных газетёнках и пыльных забытых сайтах, нам бонус: меньше людей в «Дубовом», меньше свидетелей. Никто не хочет взять своих сопляков на прогулку в парк, и обнаруживать висящие как груши трупы задротов. Это стрёмно.

И скажут нашему безвольному стаду, местным жителям дебильным – самоубийство, они разом кивнут и повторят: самоубийство так самоубийство. Никто и не подумает что за дохлым дрыщём стоят девять парней, что на самом деле его повесили как нарушителя в средневековье, казнили считай.

– Можно? – прошептали свежаки, держа канат в своих красных ладонях, готовясь к началу шоу. Валентин кивнул, и дальше всё пошло как по маслу, честное слова.

Трио свежаков начали отходить назад, разламывая белыми кедами опавшие шишки, палки и гниющую листву. Хитрая система, которая полагала в том что канат свободно скользил по дереву и спокойно передвигался, сработала: дёргая ногами, как муравей зажатый между пальцами ребёнка, кашляя, задрот взмыл в воздух. Белые кеды оторвались от земли, канат заскользил вверх, петля перетянула шею. Чем дальше свежаки держа канат в лапах отходили от дерева, тем выше он поднимался.

Думаю, Валентину не потребовалось много времени на передумываете этой схемки. Подобное я в фильмецах разных видел раз сто.

А задрот всё дрыгал ножками своими тощими, будто рассчитывая под ними опору обнаружить. Извивался, прогибался, кряхтел, но всё тщетно: верёвки туго стянуты, последние глотки кислорода на исходе. Потом ножки обмякли, повисли как бельё влажное на верёвке. Пацан, может быть, смерился. Подумал: да ну нафиг, всё равно нифига из этого не выйдет! Или просто задохнулся. Фини де ла комедия. Вот и всё шоу, три мимолётных секунды и конец.

Чао, задрот. Недолгое знакомство с тобой было не из приятных.

Краем глаза я поглядывал на свежаков: они съежились и глазами-фонарями вверх смотрели. Чересчур они неокрепшие, чтоб к подобному привыкнуть. Мы их не осуждаем, сами такие были.

Кроме Валентина. Он, кажется, с детства никаких чувств не испытывал. Стоит, высокий, безмолвных, смотрит холодными глазами вверх, работу оценивает. Это создание способно любить? Сострадать?

Таким и должен быть наш вожак. Уважуха, бро.

Тоха вообще от этой картины оргазмировал: стоял и ухмылялся, психопат чёртов. Неужели он не знает что на обрядах нужно вести себя серьёзнее, ведь общение с грёбанным дьяволом – не шутки?

Свежаки в себя не приходили: если кто-то из них проявит слабинку, повиснет на дереве рядом с задротом. У них рты на замке, да вот только глаза выдают.

Ну а чё поделать? В этом мире ничего просто так не бывает. Им сила не человеческая, безумная, они – свою душу. Теперь они монстры, приспешники дьявола. Они окропили свои руки чужой кровью, они пустили тьму в себя.

В свои головы.

– Слава Даниилу Тришаковичу. Слава Сатане. – как молитву произнёс Валентин.

– Мило с твоей стороны что ты решил встретить меня после тренировки, но не стоило – Каролина порой поглядывала на идущего рядом Валентина. Его лицо освещали редко стоящие на тёмной улице оранжевые фонари. Они были абсолютно одни – лишь иногда мимо проезжали машины, сломя голову стремившиеся попасть домой. А как иначе? Никто не хочет задержатся на улицах, по которым бродит психопат-убийце.

Но эта милая парочка не ищет лёгких путей.

Каролина даже и не волновалась. Выйдя из школы, первые минуты нервно оглядывалась назад, словно рассчитывая увидеть злого преследователя, мужчину с ножом, силуэт в маске. Страх рисовал самые разные образы. Затем фонарь освещал его лицо, и дыхание восстанавливалось, надобность оглядываться пропадала. С ним она была уверена, в первую очередь – в его силе. На Валентина никто не решится напасть, разве что слабоумный. Не один арбалет, кастет или нож не поможет.

Он и нёс себя так, будто его не сразит выстрел из пистолета самого мощного калибра: уверенный шаг, белые кроссы наступая на асфальт выбивают ритм, напряжённый взгляд, прямая осанка, руки в карманах. Он – хозяин этих улиц. И днём, и ночью.

– Я правда волнуюсь за тебя – ответил он, продолжая держать её руку не отпуская ни на долю секунды. Отпустит– и она уплывет, скроется из виду, затерявшись в темноте, где столько опасностей, где каждый шаг грозит встречей с собственным страхом. Этот городок давно утратил звания места, где можно прогуливаться без страха за собственную жизнь. Крайне странно, что почти все местные не понимают этого, живут как и жили, хоть на месте властей следовало бы ввести чрезвычайное положение.

Никаких прогулок после девяти, например. Пришлось бы удержатся от поздних сеансов и посиделок в гостях до рассвета, но детишки бы пережили. А для Валентина приятный бонус – вымерший город после заката, где только он, голос

И она.

Плевать на гибнущих как мухи горожан – думал Валентин. Эти лицемерные уроды заслужили. Самый огромный страх, что этот чокнутый психопат может причинить боль Кэр. Он добрался до её подруги, превратил жизнь Алины в мучение, и возможно сейчас поджидает его девчонку за каждым поворотом.

Была бы его воля, он не отошёл бы от неё ни на секунду. Не сомкнул глаз, карауля у её комнаты. Приковал бы себя наручниками к её тонкому телу, желая всегда быть рядом. Ведь сейчас тот самый страх предельно близко. Опасность за каждым углом.

Порой в лицо дули холодные потоки ветра, порча укладку Каролины. Сама она сжималась от холода, чувствовала ходившую по телу дрожь, не понимая от куда исходит мороз: то ли от ветра, то ли холод исходит изнутри. Как бы она себя не убеждала, как бы не теснилась ближе к парню, ей было по-настоящему страшно. Безлюдные улицы навивали самые жуткие фантазии, в дали слышался хохот, крики. Должно быть кто-то весело проводил вечер, а ей казалось что кричат ей в спину, хохочут над ней. Над тем насколько она глупа, что гуляет по улицам города ночью. Думаешь, твой парень тебя защитит?

Ха!

Когда он начинал говорить холод стихал, по телу разливалось тепло. Дрожь утихомиривалась. Его звучный бас эхом разлетался по переулкам, убивал страхи Каролины, отвлекал от лишних мыслей и ненужных мрачных фантазиях. Она сейчас тут, с ним, и разве стоит растрачивать это драгоценное время на мрачные картинки в собственной голове?

В каждое удобное мгновение, под каждым ярким светом фонаря или яркими отблесками месяца она пыталась заглянуть в его глаза, то ли рассчитывая разыскать там утешения, то ли просто насладится. Ведь это не просто глаза обычного человека: пустые и бумажные. Обычно глаза не бывают такими многогранными. Выражают или счастье, или печаль. Все знают, что взгляд прямолинеен и порой выдаёт всю правду о чувствах человека. Многие психологи, пишущие толстые романы с красивыми обложками и снимающие собственные телешоу утверждают, что зрачки человека расширяются, когда он смотрит на что-то приятное. Существуют десятки методов чтения взгляда.

Но глаза Валентина многогранны. Кажется, что в них прослезились нотки счастья как бум! В них плывёт затяжная тоска. Бум! Искрится азарт и веселье. Несколько эмоций преобладают сразу: читается удовлетворённость и печаль одновременно, и никогда не скажешь, как в них умещается и дерзость, и наглость, и грусть. Даже какая-то тайна, большая, что давит на его плечи, не даёт расслабится не на секунду. Сжимает его голову с двух сторон, не даёт освободится.

Что за секрет он скрывает?

Каролина отчаянно пыталась выискать в фактах, известных ей о нём хоть какую-либо зацепку: что это за человек, чем он живёт, что их себя представляет. Тщетно. Ясно было только то, что это очень своеобразная личность, со своими страхами и тараканами, бегающими в голове без остановок. Никогда не хотелось признаваться самой себе, но Каролине казалось, будто порой она видит в нём что-то тёмное, пугающее. То ли в особой скрытности, то ли в возникающей порой злости. Как в «изгоняющем дьявола», это тьма сидит в глубине души, а потом как проявит себя, и прийдётся привязывать его к спинке кровати и вызывать экзорциста.

Вот это фантазия!

Но это всё не отталкивало Каролину. Сама того не замечая, она понимала как всё сильнее и сильнее увлекается этим человеком, выискивая его настоящего.

Как хороший детектив: прочитаешь первые пятьдесят страниц, и интрига зацепит тебя вплоть до эпилога. Читая рассчитываешь на хэппи-энд.

Жаль, что почти всегда в финале происходит кровавое убийство.

– Ну и каково оно – улыбаясь спросил Валентин – Стать капитаном наших танцовщиц?

– Ну, несмотря что я побыла в этой роли три минуты, мне понравилось. Власть в чистом виде – рассмеялась она, искусственно и натянуто. Ведь сейчас, смотря ему в глаза желание смеяться резко пропадало.

Кто этот человек?

Компания была чересчур занята непринуждённой беседой, чтобы заметить вышедшую сквозь стеклянные двери супермаркета тень.

Она, тень, в свою очередь даже и не удивилась, и была счастлива. Ей совсем не нужны сейчас лишние перепалки и драки, с этими то гигантскими бумажными пакетами в руках. Кажется, сейчас вывалится банан. Вот чёрт, вывалился!

И даже когда тень сутулилась, согнулась в тазу и неловко подняла банан с грязного, закиданного окурками асфальта, никто из шумной компании не обратил на неё внимания.

– Чувак, да ты хрень морозишь! Мать твою, это, блин, забавно: он не мог продать это за такую цену!

До Никиты долетали обрывки их фраз, когда он поднялся с бананом в руках и собрался пойти прочь. Порой планокуры начинали будто бы беспричинно, нарочито громко и дерзко хохотать. Даже гоготать. Их мерзопакостный смех доносился из груди, вылетал через горло и превращался в гортанное «ГАГАГА», как стоны гусыни, насильно откармливаемой для фуагра. Никита помнит их крики, их стоны. Пару лет назад он ездил в гастро-тур с родителями по Бордо. Что говорите? Да, Бордо достаточно интересное место: замки, красивые уютные города, вкусные рестораны, высокие песчаные дюны и изумрудные леса. Но всё это, как всегда, прошло мимо несчастного Никиты. Вместо этого он часы проводил на фермах местных мелких предпринимателей, изготавливающих редкие сорта сыров с плесенью, домах виноделов, заносчивых и картавых, а также гусиных фермах.

Гусей сжимали крепкими руками за длинные гибкие шеи, и не обращая внимания на их жалобные крики, тащили к толстой железной трубе. Открывали им клювы, грубо запихивали ту трубу глубоко в горло, а после нажатия кнопки по ней начинала течь жидкая коричневая каша, стекая в крохотные желудки невинных птиц.

Как они орали, когда их вели на эту злосчастную кормёжку! Никита до сих пор вспоминает эти крики: жуткое зрелище. Гусыне приходится испытывать стабильно три раза в день ужасные муки, чтоб впоследствии стать красивенькой железной баночкой с фуа-гра. Прожить жизнь, чтоб однажды какой-то жирный русский олигарх парясь в сауне с голыми моделями намазал тебя на хлеб, надкусил и фыркнул, крякнув что-то вроде «с красной икоркой не сравнится!».

Потом гусей выпускали на волю: сытых и перепуганных. Проходило время и они отходили от шока, начиная весело кричать и плавать по мелкому грязному озеру.

Так вот, их пустое и громкое «га-га» очень напоминало смех этих безмозглых наркоманов.

Никита сам не заметил, как остановился на входе в родительский «island food”, засматриваясь в лица парней. Почему-то подобные компании считали за должное собираться ночами у входа в супермаркет семьи Никиты. Курили и отпугивали потенциальных покупателей своими агрессивными взглядами и громкими матами.

Несуразный коротконогий пацан с лицом младенца отхлёбывал пиво и бил по плечу своего, по видимому, друга: высветленные патлы торчат вверх, как после сильного удара током, на пухлых губах виднеются капли пива, гнилые зубы выставляются на показ, как драгоценный экспонат. Какое до чёртиков знакомое лицо! Видел ли Никита его раньше?

Холод.

Озеро.

Одиночество и темнота.

А потом он видит её – девчонку, разделившую его жизнь на две контрастирующие части: светлую, где он вместе с ней, сидит на кровати и проводит часы в общении с лучим человеком мира сего; и тёмную, где он растворяется в собственных мыслях и догадках, тоскует каждую минуту, а когда не тоскует думает о мести. Представляет как находит человека, причинившего Адриане боль и делает с ним…

Картинки, приходившие на ум при виде этого незнакомца были обрывистыми, мутными, размытыми. Как смазанные воспоминания о плохом сне. Лишь потом до него дошло, когда ноги сделали несколько уверенных быстрых шагов по направлению к компании, что видел он этого парня в своём видении.

Первым дёгтем всплыли очертания его фигуры: долговязой и нелепой. Затем в бликах лунного света заблестели волосы, и свет нехотя открыл лицо. Холодное, мерзкое. Длинный шнобель с горбинкой, губы больше чем у профессиональной минетчицы.

Это не останавливало Никиту, всегда размерянного и здравомыслящего. Внутренний осмотрительный голос твердил: «встань и обдумай, неужели ты можешь доверять всплывающим в твоём подсознании картинкам?». Никита останавливался и пятил назад. Шумная компания агрессивных гигантов с глазами собаки Баскервелей. Обычно такие и глазом не моргнув убивают в уличных драках не угодных им парней: веселья ради ломают хребты палками, и хохоча убегают восвояси, желая поскорее принять новую дорожку.

А потом перед глазами всплывала Адриана. Её довольное лицо. Её поцелуй с ним: долгий и страстный. Кровь. Убийство. Холод. Лес.

Он убил её!

«Никита, задумайся – это далеко не точно! Тобой движет лишь жажда мести!»

Никита смотрел на его хитрое лицо, обезображенное безмозглой улыбкой, на его самодовольный взгляд и раскованные манеры хозяина жизни. Видно – заводила, главарь компании. Ради привлечения внимания своих дружбанов разденется и в центре круга тектоник спляшет!

Никита заслужил внутренний голос, совсем не чувствовал зарождающийся в глубине страх и неуверенность. Шагал видя лишь нахальное лицо из грёз, и желал разорвать этого человека на куски, разбросать их по всей парковке супермаркета.

А тот гнусный урод всё ещё не обращал внимания на выросшую рядом тень: разговаривал со своими такими же гнусными типами, попивая самое гнусное и дешевое пиво. Дёргал за лямки свою гнусную грязную майку-алкоголичку и гнусно вонял потом. Таким заморышам открывать свои подмыхи не стоит никогда в жизни, если они не желают убить вонью стоящих рядом людей.

– Эй ты! – смело крикнул Никита, обратившись к уродцу. Сам удивлялся своей смелости, когда выдержал первый пустой взгляд и произнёс – Я знаю что ты убил Адриану!

Переведя глаза со своего друга на Никиту Майкл ошарашено смотрел в глаза бледному незнакомцу, видимо для показной крутости надоевшему толстый чёрный капюшон на голову. Парень спрятал руки в большие карманы толстовки и стиснув зубы оценивал озадаченную физиономию. Этот дрыщ, казалось, может взмыть в воздух при малейшем порыве ветра, как Мерри Поппинс на зонтике, но при этом сейчас он выглядел крепким. То ли за счёт бесстрастного лица, то ли уверенная поза помогла, но этот парень, видно было, не оставит их просто так.

Компания кретинов тем временем заметили лицо своего вожака, напрягли подходящие к исходу остатки серой жидкости, и пришли к выводу что в брошенной дрыщем-незнакомцем фразе была доля правды. Майкл оцепенел и весьма долго приходил в себя, находя нужный гибкий ответ.

Нужно отдать наркоману должное: такой пришёл ему на ум весьма быстро. Далее в ход пошли театральные приёмчики: громкий смех, кричащий «как же ты смешён, идиот несчастный», косые взгляды на лица «братвы», желающие выискать в них поддержку, и громкий голос, который могли бы разобрать даже сидящие в далёкой красной машине, на той стороне дороги, пенсионеры. Учуяв, что дело пахнет жареным, старуха-водитель завела свой «Ауди» и растворилась во мраке улицы. Парни оставались одни:

– Что за хрень ты несёшь? – Майкл ронял слова через искусственный смех – Ты вообще ещё что за хрен с горы?

– Ты заплатишь за всё – сжав кулаки сквозь зубы процедил Никита. Лицо его не узнала бы в тот момент родная мать, а она частенько любила изучать его детские фотографии и толстые забытые полароидами альбомы. Брови срослись воедино, ноздри расширялись. Совершенно другой человек – уже не тень, блеклая и бесхребетная. Пройдёшь мимо такой и глазом не поведешь. Сутулая осанка словно выдаёт отсутсвие какой-либо гордости, поникшее лицо не вызывает ни жалости, ни отвращения.

А сейчас на залитой тусклым светом высокого фонаря парковке стоял мужчина, с характером, чувствовавший собственную силу, уверенный в себе. Такого Никиту видел лишь один человек, да и он сейчас мирно спит в гробу, порой являясь ему в мрачных видениях, будто не собираясь мирится с фактом собственной смерти. Никита чувствовал обеспокоенность Адрианны, слышал её приятный голос во сне. Он шептал лишь одни загадки, ничего чёткого и ясного.

Сейчас, Никите казалось будто он наконец докопался до правды. Сделав резкий шаг вперёд , он толкнул гавнюка из видения со всех сил, что у него были. Вся злоба, боль утраты и скорбь вышла наружу с этим толчком: крепким, сильным. Майкл разлив пиво стукнулся об стену, утихомирив искусственный смех. Сейчас фаза предупреждений прошла, он дал время этому таракану обдумать свои глупевшие действия. Время вышло, не говорите что он его не предупреждал.