Гримус

И вдруг (он ничего не видел, ибо в глазах у него потемнело) миссис Крамм ослабила хватку. Он услышал ее голос:

– Да, мой Орел, моя вольная птица. Ты прав.

Проснувшись на следующее утро, Взлетающий Орел обнаружил, что Ливия Крамм умерла и окоченела, а руки ее застыли, впившись пальцами в ее же собственное горло. Графин был опрокинут, таблеток на столике заметно поубавилось.

И только позднее Взлетающий Орел неожиданно обнаружил, что его драгоценная бутылочка с голубой жидкостью, со снадобьем, сулящим освобождение, исчезла. Он бросился разыскивать Деггла, которого обнаружил раскинувшимся в привычной позе на парчовой софе в гостиной, в неизменном темном одеянии, на этот раз весьма уместном.

– Ливия была не из тех, кто кончает жизнь самоубийством, – сказал Взлетающий Орел.

– О ком это вы говорите, глупый мальчишка? – спросил его Деггл. – Она была стара.

– Вы ничего не знаете о некоей бутылочке? Она принадлежала мне, а теперь ее нет, – поинтересовался тогда Взлетающий Орел.

– Вы переволновались, – отозвался Деггл. – Вы мне нравитесь, я уже говорил это. Все, что вам нужно, – это уехать от всего этого подальше. Берите яхту. Плывите в открытое море. Море такое, ха-ха, голубое.

Что говорить человеку, который мог быть, а мог и не быть убийцей, который, может быть, спас вам жизнь, а может быть, и нет?

– Судьба замечательно бережет вас, – улыбнулся Деггл. – Должно быть, у вас есть ангел-хранитель.

Или дьявол, подумал про себя Взлетающий Орел.

По завещанию я получил деньги, а яхта досталась Дегглу. Причиной смерти было названо самоубийство.

Поскольку Дегглу яхта была не нужна, а я отчаянно стремился бежать, я принял его предложение и отправился в плавание к неизвестным портам – в полном одиночестве, впервые за четверть века.

VI

Он был леопардом, меняющим свое логово; ловким увертливым червем. Текучим песком и уходящим отливом. Он напоминал круговорот времен года, был пасмурным, как небо, безымянным, как стекло. Он был Хамелеоном, вечно меняющимся, всем для всех и ничем ни для кого. Он превращался в своих врагов и поедал друзей. Он был всем чем угодно и ничем.

Он был орлом, царем птиц – но был и альбатросом. Она обвилась вокруг его шеи и умерла, и мореход сделался альбатросом.

Не имея большого выбора, он выжил и направлял судно от одного неведомого берега к другому, зарабатывая себе на пропитание, заполняя пустые часы досужных дней бессмысленных лет. Удовольствия без радостей, достижения без целей, парадоксы на его пути поглощали его.

Он видел то, что большинству людей не удается увидеть за всю свою жизнь. Вот что он видел.

Нагую деву, распятую на песке незнакомого пляжа, по бедрам которой к своей цели ползли гигантские муравьи; он слышал ее крики и проплыл мимо.

Человека, пробующего голос на краю утеса: голос незнакомца был то высоким и жалобным, то низким и мрачным, то тихим и вкрадчивым, то резким и скрипучим, то напитанным болью, как кусочек хлеба – медом, то сверкающим от смеха, то голосом птиц или голосом рыб. Он (проплывая мимо) спросил человека, чем тот занимается. Человек прокричал ему в ответ – и каждое его слово было словом иного существа: «Я выбираю себе подходящий голос». Чтобы это крикнуть, человек подался вперед, потерял равновесие и сорвался вниз. В его вопле был только один голос; камни у подножия утеса оборвали его, отпустив на волю все заключенные в нем голоса.

Нищего на плоту, дрожащего от голода и жажды, и рыб, которые сами выскакивали из океана, попадали в его миску для подаяний и умирали для него.

Занимающихся любовью китов.

И множество других вещей; но нигде в морях, при всей безмятежности вод, при всех чудесах за изогнутым жидким горизонтом, не заметил, не почуял и не услышал он своей смерти.

Смерть: голубой флюид, голубой, как море, исчез в бездонной глотке чудовища. Оставалось только жить. Отказавшись от прошлого, забыв родной язык ради языков архипелагов мира, забыв об обычаях предков ради обычаев тех стран, мимо которых он проплывал, забыв и помышлять об идеалах перед лицом тех постоянно меняющихся и противоречивых идеалов, с которыми ему приходилось сталкиваться, он жил, делая то, что ему выпало делать, думая так, как от него требовалось, становясь тем, чем его желали видеть, надеясь только на то, на что позволено было надеяться, и выполняя все это так ловко, с такой естественной легкостью, словно на все это была его воля, и потому нравился всем встречным. Он любил многих женщин – без труда приспосабливаясь к потребностям и желаниям любой из них.

Несколько раз он менял имя, которым представлялся людям. Его лицо было таким, его кожа была такой, что во многих странах он мог легко сойти за местного жителя; и он пользовался этим, оборачивая свое проклятие себе на пользу. Он должен был менять свои имена, иначе его бессмертие могли бы раскрыть. И бессмертие же гнало его вперед: никогда не переставал он искать такие места, где был бы неизвестен или забыт.

Он убивал борцов за свободу для тиранов; в свободных краях он поносил тиранию.

Среди пожирателей мяса он восхвалял дающую силу плоть животных; среди вегетарианцев он рассуждал о душевной чистоте, коей можно добиться, отказавшись от такой плоти; среди каннибалов он пожирал своих товарищей.

Он был мягок по своей природе, но тем не менее некоторое время служил палачом, совершенствуясь в умении владеть топором и ножом. Несмотря на то что он считал себя хорошим человеком, он предал множество женщин. Лишь очень малому их числу удалось бросить его: обычно он делал это первым.

Прошло достаточно времени, пока он вдруг понял, что так ничего и не узнал. Он много видел и испытал, сошелся с тысячами людей и потерял счет своим преступлениям, но опустел внутри; ухмылка без лица, вот чем он стал. Кивок согласия, поклон принятия, не более.

Его тело оставалось в идеальном состоянии; разум был все так же светел. Снова и снова он проживал один и тот же физиологический день. Вот его тело: страна, над которой никогда не заходит отсутствующее солнце.

Однажды, качаясь на волнах посреди очередного моря, он сказал вслух самому себе:

– Я хочу стать старше. Не умереть – просто стать старше.

Ответом ему был насмешливый крик чайки.

Взлетающий Орел начал методичные поиски Сиспи и Птицепес. Он вернулся к берегам Америндии и направился вглубь страны, до земли аксона и Феникса, города, откуда тянулся весь этот холодный след. Безрезультатно. Казалось, Сиспи и Птицепес никуда не уезжали. Просто исчезли, и все.

– Сиспи? – переспрашивали его люди в Фениксе. – Какое дикое имя. Должно быть, иностранец?

После неудачи в Фениксе Взлетающий Орел решил отбросить всякую систему. Он наугад вел свою яхту по морям, каналам, рекам, озерам, океанам и, когда где-то причаливал, спрашивал, не знает ли кто-нибудь о его сестре или о бродячем торговце.

Он понимал, что надежды почти нет; они могли быть в любом месте планеты; они могли сменить имена; могли утонуть или умереть какой-нибудь насильственной смертью; могли, наконец, расстаться.

Только две мысли заставляли Взлетающего Орла продолжать поиски: первая – только Сиспи мог знать способ если не умереть, то по крайней мере вернуть тело к нормальному, уязвимому в той же степени, как и у других людей, состоянию. Сиспи мог сделать так, что Орел начнет стареть.

Вторая была связана с тем давним посланием, которое бродячий торговец передал ему устами Птицепес в день своего первого появления:

Скажи своему брату Рожденному-от-Мертвой, что все орлы в конце концов прилетают в гнездо, а все моряки в конце концов сходят на свой берег.

Сиспи сказал это еще до того, как Джо-Сью стал Взлетающим Орлом; за много лет до того, как у того возникла мысль отправиться в море. Возможно, думал Взлетающий Орел, моряк, Сиспи умеет читать будущее.

Эти мысли не вселяли особого оптимизма, но это было хоть что-то.

Он вспомнил и другое сказанное Сиспи: Для тех, кто не выпьет из голубой бутылки, есть только одно место на свете, других я не знаю.

Раз за разом Взлетающий Орел твердо повторял себе: такое место есть; рано или поздно ты найдешь его, нужно только запастись терпением; а когда ты найдешь его, то узнаешь его тотчас же, ведь его жители будут похожи на тебя. Старые или молодые, они не смогут спрятать от меня глаз. Их глаза будут похожи на мои: все видевшие и ничего не знающие. Глаза выживших.

Но годы уходили за годами. Прошло много лет. Потом еще много лет.

Взлетающий Орел начал задумываться о том, в здравом ли он уме. Возможно, никогда не было никакого Сиспи, никакой Птицепес, шамана и Феникса; может быть, не было даже Ливии Крамм и Деггла. Да. Безумие объясняло все. Он был безумен.

И когда его судно зашло в родной порт – порт Х на мавританском берегу Мориспании, взгляд его был застывшим и отстраненным.

Он подумывал о самоубийстве.

VII

Николас Деггл сидел в просторном шезлонге у самой оконечности самого конца далеко выступающего в море мола, все такой же длинный и темный, а на губах его играла необычайно лукавая улыбочка.

– Уверен, что морская прогулка удалась на славу, не так ли, красавчик? Как ветер? Не слишком сильный? Но и не слишком слабый? Извините, я не очень силен в таких вопросах.

Взлетающий Орел медленно поднял голову. Сомнений больше не было – он действительно сошел с ума.

– Деггл… – начал он.

– Он самый. И никакой другой. Единственный и неповторимый. Но позвольте одно словечко в ваше раковинообразное отверстие: теперь у меня другое имя. Времена меняются, друг мой, а с ними и имена.

– Да, – пораженно согласился Взлетающий Орел.

– Теперь меня зовут Локки. Великий Локки к вашим услугам. Могучий Маг Манипулирует Массой Материала. Дорогой мой, времена теперь тяжелые, приходится приспосабливаться. Все мы слабы. Вот и я – жертва обстоятельств. Я стал своим собственным наследником или своим собственным предком – выбирайте, что хотите, зависит от того, как вы смотрите на ход истории. Путаница с законом ужасная, проблемы с легализацией неразрешимые. Одно хорошо – благодаря вашей любезности я сохранил свое судно. Спасибо.

– Не за что, – прошептал Взлетающий Орел.

– Локки, – повторил Деггл, перекатывая на языке букву Л. – Хорошее имя, не хуже других, как считаете? Отголосок древнего севера или что-то в этом духе. Для артиста звучное имя – залог успеха, по имени нас встречают. Жалко, что с Ливией так вышло, да? По-моему, вы поступили правильно, уплыв тогда отсюда подальше. Наверное, получив такую кучу денег, вы не сразу пришли в себя? Но сейчас-то вам уже лучше, верно?

Глаза.

Глаза Деггла – глаза выжившего, сверкающие нестареющим блеском.

– Деггл, вы…

Деггл по-прежнему умел мастерски перебивать. Он взмахнул унизанной перстнями рукой.

– Ну прошу вас, дорогой мой. Я же говорил вам. Зовите меня Локки. Люди могут услышать.

– Локки. Если вы все еще живы спустя столько лет, то вы должны знать Сиспи.

– Сиспи, – задумчиво повторил маг, – Си-ис-с-пи-и. Что это такое, добрый мой Орел? Название супа? Звучит ужасно знакомо.

– Вам хорошо известно это имя. Сиспи. Сиспи, бродячий торговец. С бутылочками. Ну же, Локки. Голубая бутылочка. Вы же помните Ливию.

Взлетающий Орел пытался вложить в свой голос угрозу, но Деггл только весело рассмеялся.

– М-м-м, – протянул он. – Конечно, Ливия – вы, вероятно, имеете в виду Ливию Крамм, вдову Оскара Крамма, жестяного короля, – она умерла давным-давно. Задолго до того, как на свет появился я. Если бы мой знаменитый предок Николас Деггл был бы жив, он бы точно понял, о чем вы говорите.

Он ослепительно улыбнулся. Очень похоже на улыбку старого Деггла, сказал себе Взлетающий Орел.

– А теперь, – продолжил Локки, – позвольте предложить вам выпить.

Великий Локки жил в караван-сарае в окрестностях Х. Он владел лошадью и домиком-фургоном. При их приближении из фургона выглянула невероятно красивая и очень глупая девушка. Помощница мага.

– Это Лотти, – почему-то смутившись, объявил Деггл. – Локки и Лотти – понимаете?

Внутри Взлетающего Орла нарастало разочарование – вековое разочарование.

– Деггл, – заговорил он, не обращая внимания на выражение муки на лице собеседника. – Перестаньте дурачить меня – сколько можно?

– Но, дорогой мой, – быстро отозвался Деггл, не сводя с Орла немигающих глаз, – ведь это так просто.

Взлетающий Орел был близок к совершению физического насилия, когда Деггл внезапно бросил девушке:

– Свали, Лотти.

За прошедшее время речь Деггла сильно изменилась, опустившись до уровня, соответствующего новому упрощенному уровню жизни, и теперь он допускал в разговоре некоторые обороты, которых раньше за ним не замечалось. Как бы там ни было, но Лотти свалила из фургона и пошла поговорить с лошадью, которая смогла почувствовать себя интеллектуально более развитой, чем хотя бы один человек на свете.

– Похоже, к отправлению на остров Каф вы уже готовы, – сказал тогда Деггл Взлетающему Орлу.

Многое из услышанного от мага Взлетающий Орел не понял, например то, что по пути ему необходимо будет «пройти через врата». Многому он не поверил. Со слов Деггла выходило, что весь путь занимает не одно столетие, состоит из нескольких попыток и, вне всякого сомнения, грозит опасностями. Орел растерялся, но ему было все равно. Речь, несомненно, шла о земле обетованной, которую упоминал Сиспи; туда-то Взлетающий Орел как раз и стремился попасть.

«Твой удел – быть ведомым другими», – сказала ему миссис Крамм; Сиспи, одним легким движением определившего его судьбу, Взлетающий Орел ненавидел все сильнее. Теперь он хотел не только избавиться от тяжких уз бессмертия, но и отомстить.

Утром следующего дня он отправился на долгую прогулку по холмам в окрестностях Х. Он прощался с миром, поскольку, если хотя бы половина того, о чем рассказал ему Деггл, соответствовала истине, существовала большая вероятность того, что ничего этого он никогда не увидит снова.

К полудню он вернулся в порт и начал готовить яхту к отплытию. Деггл даже не заикнулся о том, что желает вернуть свою собственность.

Когда солнце начало клониться к закату, Деггл и Лотти пришли проститься с ним.

– Проходить через врата лучше всего в темноте, – напутствовал его Деггл.

Они помахали ему на прощание.

– Деггл, – спросил Взлетающий Орел, отталкивая от причала яхту, – мне интересно, что вами движет?

– Как сказать, – откликнулся, не переставая лукаво улыбаться, маг. – Может быть, я тоже не слишком люблю этого вашего приятеля Сиспи. А может, и люблю.

– Счастливого пути-и-и, – прокричала Лоти.

– Эфиопия, – сказал Деггл.

Взлетающий Орел уже больше ничего не понимал и ни о чем не думал. Он принял рассказ Деггла безоговорочно и допускал, что, возможно, такое полное согласие – это очередное подтверждение его безумия. Он был твердо настроен, невзирая на обещанные смертельные опасности, следовать инструкциям мага, лишь бы бежать от самого себя. Он собирался сделать то, что было в его силах.

– Туда уходят по собственной воле, – объяснял ему Деггл. – Они выбирают бессмертие. Причина, по которой туда собрался ты, довольно необычна – ты хочешь стать старше. Испытать все прелести физического увядания. А потом, возможно, и смерть. Ты там будешь словно кошка в голубятне – так-то, красавчик. Даже если забыть о том, что тебе нагадала старушка Ливия.

И Деггл долго смеялся над своими словами.

Средиземное море было спокойным, темным и спокойным. Ни ветерка. Чистое небо. Звезды. Взлетающий Орел ненадолго задремал. Проснулся он от ощущения огромной скорости – врата неслись ему навстречу, облака мчались над головой, в воздухе трещало электричество. Он вытянулся у руля и начал править, стараясь противостоять силе, которая грозила раздавить его утлое суденышко в щепки. Потом вдруг у него закружилась голова, он пошатнулся и упал за борт яхты, яхты Деггла, в яростное открытое море. Последнее, что он слышал, был ритмичный гулкий звук, похожий… на хлопанье могучих крыльев.

Мгновение спустя он провалился сквозь дыру в Средиземном в другое море, уже не совсем Средиземное, и волны неспешно погнали его тело к берегу, где, встречая первые лучи нового дня, уже покачивался в своем кресле мистер Вергилий Джонс.

Телу Взлетающего Орла, выброшенного на песчаный берег острова Каф, было тридцать четыре года, три месяца и четыре дня от роду. Всего же его владелец прожил на свете семьсот семьдесят семь лет семь месяцев и семь дней. На основании приблизительного расчета можно сказать, что тело Взлетающего Орла замерло в своем развитии семьсот сорок три года четыре месяца и три дня назад.

Он очень устал.

VIII

– В такой момент, как сейчас, – сказал Вергилий Джонс, – было бы уместно познакомиться. Как вы смотрите на чашечку кореньевого чая, который миссис О'Тул заваривает у нас мастерски по собственному рецепту? Сейчас для него самое время. Никто не может сказать, что в доме О'Тул не соблюдаются приличия.

– Что это на мне – женское платье? – изумленно спросил Взлетающий Орел.

– Совершенно верно, оно самое, – отозвался Вергилий Джонс. – Позвольте объяснить. Всему всегда есть рациональное объяснение, как говорится или, вернее сказать, как говорилось.

– Пожалуйста, извольте, – произнес Взлетающий Орел, чувствуя, что голова раскалывается от боли.

– У вас болит голова, – объявил Вергилий Джонс. – Немудрено. Я почти не удивлен, я этого даже ожидал, в этом нет ничего неожиданного – простите мне маленькую тавтологию. Долгое пребывание в воде, конечно же, голове не на пользу, в ней случается некоторое расстройство… не то, что расстройство желудка, но все-таки. Выражаю вам, сэр, свое глубочайшее сочувствие и осмелюсь предложить чашечку кореньевого чая. При такого рода расстройствах миссис О'Тул настоятельно рекомендует кореньевый чай. Он мчится прямо и верно прямехонько к больному месту, и – хлоп! – вы снова здоровы.

– Что насчет платья? – снова спросил Взлетающий Орел, поднялся на удивительно ослабевших руках и сел, вопросительно повернув голову и торс к собеседнику и вытянув ноги на тростниковой циновке.

– Нет, нет, – засуетился мистер Вергилий Джонс, – на вашем месте я не спешил бы принять вертикальное положение. Для восстановления сил горизонтальное положение подходит значительно лучше. По моему мнению, все трагические случаи погребения живых еще людей происходят именно от этого: горизонтальное положение помогает им прийти в себя – понимаете? Замечу (простите мне этот краткий экскурс в некрологию), что, возможно, людей стоило бы хоронить стоя. Это просто шуточка, ничего плохого я не имею в виду и надеюсь, что вы так все и воспримете.

– Платье, – снова сказал Взлетающий Орел.

– Ах да, конечно – прошу меня простить, – отозвался Вергилий Джонс, – если вам показалось, что я пытался уклониться от ответа на ваш вопрос. Даже в мыслях не имел, сэр. Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем возможность объясниться с вами по поводу этого платья. Все дело в том, что в последнее время я существовал здесь без общества, без собеседников, а посему сейчас получаю огромное удовольствие от возможности общения. Причина появления на вас этого дамского наряда чрезвычайно проста. Дело в том, что, когда мы обнаружили вас на берегу, ваша одежда, чего и следовало ожидать после столь продолжительного пребывания в воде, была немного влажной, если не сказать сырой или, лучше сказать попросту, мокрой насквозь. Мой гардероб в этом доме, к несчастью, очень ограничен; и мы единодушно решили, что самое лучшее – воспользоваться одним из платьев миссис О'Тул. Если это вас как-то смутило, примите наши глубочайшие извинения, но хочу заверить, что все приличия были соблюдены и миссис О'Тул в момент переодевания в комнате отсутствовала.

– Уверен, что так оно и было, – ответил Взлетающий Орел, стараясь успокоить этого говорливого, восторженного человека, а потом, вспомнив о приличиях, добавил:

– Вы спасли мне жизнь, сэр, сердечно благодарю вас. Меня зовут Взлетающий Орел.

– Вергилий Бовуар Чанакья Джонс к вашим услугам, – представился мистер Джонс, с усилием сопровождая свои слова отдаленным подобием поясного поклона, в чем ему большой помехой был избыток плоти на животе. – Миссис О'Тул вскорости присоединится к нам, – добавил он. – Ей пришлось вернуться на берег за моим креслом-качалкой, которое она не могла захватить с собой сразу же, поскольку несла на плечах вас – привязанным.

Вероятно, Взлетающий Орел не сумел скрыть удивления; и мистер Джонс поспешно прибавил:

– Сейчас я, как вы можете заметить, сижу. Стоя я не могу нести кресло. Все дело в ремне, понимаете? При помощи ремня кресло удерживается на спине и переносится; ремень извлекается из моих брюк, удержание коих после этого на моей талии становится проблематичным.

Взлетающему Орлу такое объяснение не показалось удачным, но, в конце концов, это было не его дело.

– Ну да, вполне возможно… – туманно отозвался он, не в первый раз ловя себя на том, что ему свойственно принимать стиль и манеру речи своих собеседников.

Новый приступ головной боли заставил его опуститься на циновку.

– Я бы с удовольствием выпил сейчас кореньевого чаю, если можно, – тихо попросил он.

Поддерживая руками брюки, мистер Джонс суетливо вскочил. Он двинулся через комнатку, щурясь в сторону очага, где над гаснущими углями висел небольшой котелок.

– Чай должен быть теплым, – заметил он и тут же охнул и выругался: – Черт побери!

Нога его зацепилась за ножку низкого шаткого столика. Многочисленные кусочки пазла водопадом хлынули на пол.

– Бес его возьми, – продолжал ругаться мистер Джонс. – Воистину для человечества был черным тот день, когда мои очки разбились. Простите за сквернословие, мистер Орел; телесные изъяны – это наше постоянно несчастье, вы согласны?

– Вы собираете пазлы?

– Собираю ли я пазлы? Нет, мистер Орел, я мастерю их. В годы вынужденного уединения это занятие служит мне единственным развлечением. Надеюсь, со временем я достигну в этой области серьезного мастерства. Сейчас же мое умение придумывать и мастерить пазлы значительно превосходит умение собирать их. Тем более что близорукость здесь совсем не помогает. Ох, что бы я не отдал за пару хороших очков!

Мистер Джонс налил в чашку кореньевого чаю и вернулся обратно, по пути чуть не поскользнувшись на фрагментах пазла. Затем он опустился перед Взлетающим Орлом на прежнее место.

Удивительно, заметил себе Взлетающий Орел, до чего уютно чувствует он себя в этом убогом, но приветливом жилище. Домик, у внутренней стены которого он сейчас лежал, иначе как хижиной назвать было нельзя; две тростниковые циновки, брошенные на земляной, но хорошо подметенный пол на пристойном расстоянии друг от друга, служили кроватями (на одной из них сейчас бессильно покоился его измученный остов). У очага стояли метла и вязанка хвороста. Стены хижины, сложенные из бревен, были промазаны глиной, как и крыша. Очаг из валунов и сейчас перевернутый непрочный стол. Несколько кастрюль. В дальнем углу комнатки старый большой сундук. Стены совершенно голые, не видно никаких украшений. Обстановка была столь же далека от роскоши особняка миссис Крамм в Мориспании, как сама Мориспания от Китая, например. И все же жилище выглядело очень приветливо.

Из-за стен хижины доносились разнообразные звуки. Щебетание птиц. Шелест густого кустарника. Время от времени где-то в отдалении завывала дикая собака. Но не слышно было ни шагов, ни каких-либо других звуков человеческого присутствия. Единственное окошко затянуто куском мешковины, колеблющимся под дуновениями легкого бриза; дверной проем тоже прикрыт мешковиной. Жилище дикарей или потерпевших кораблекрушение. Вергилий Джонс вписывался в подобную обстановку не легче, чем слон в табакерку.

Выражая своим видом внимание и заботу, облаченный в темный поношенный костюм, мистер Джонс сидел на полу. На голове у него находился черный же котелок, живот пересекала золотая часовая цепочка. Золотых часов на ней не было. Обитая в непрезентабельном интерьере, этот человек, отметил про себя Взлетающий Орел, каким-то образом сохранял достоинство. Близорукий болтун-путаник, воплощение сентиментального достоинства, обедневший аристократ с оскорбленной гордостью, мистер Джонс напомнил Взлетающему Орлу когда-то виденный им на запасных путях паровоз: могучий гигант времен укрощения пара теперь тихо ржавел на обочине. Мощная форма не скрывала отсутствие содержания. Выброшенный за ненадобностью крепкий еще корпус. Пыхтящий Билли. Взлетающий Орел допил чай, поставил чашку на пол около себя, положил голову на руку и мгновенно уснул.