Испанский сон – 1. El sueño español

Трудно сказать, понравилась ли ей эта страна. Она ведь толком её не видела. Да и что можно увидеть, находясь целый день дома?

Запомнился переезд. И не просто запомнился. Нина, в буквальном смысле слова, была раздавлена им. Внутри у неё будто что-то сломалось. Шутка ли: вдруг сорваться с насиженного места вместе с детьми, чемоданами, игрушками… с какими-то книгами, с какими-то чашками… – со всеми вещами, которые были когда-то так привычны, так дороги… А те, другие вещи, что тоже были так дороги и так привычны когда-то, почему-то бросив…

Какие-то таможни, склады, коробки… Перелёт. (Ни летать, ни ездить Нина не любила. Ничего хорошего это не сулило.) Потом опять коробки, склады, таможни… Они ещё долго потом ей снились. Новая (а на самом деле старая) холодная абсолютно чужая (и в самом деле чужая) квартира… В которой ей не было места. Нигде ей не было места.

И это «нигде» так болело, так давило, ломило и выкручивало…

И Нине так хотелось плакать. Но она не могла.

Сегодня был особенно нервный и какой-то совершенно бестолковый день. Нина чувствовала себя – буквально – издёрганной, раздёрганной на ниточки.

С утра делали уборку. И Нине пришлось мотаться с места на место, из комнаты в комнату, и везде она чувствовала себя… и везде была она – лишней, везде и всем мешала.

Потом в доме были гости – дети. Таких гостей Нина не любила. Особенно мальчишек. По опыту она знала, что ничего и никого хуже гостей-детей нет. Только гости-мальчишки. Всё перевернут вверх дном, понатопчут, понакрошат везде кексов… Убирайте потом за ними! Ползайте и вытаскивайте отовсюду конфетные обёртки, отмывайте-отдирайте шоколадные следы-«кометы»… Расставляйте потом всё по местам… нет-нет да и не досчитаешься какой-нибудь книжки-игрушки. Даже Люба, уж на что ко всему привычная, а и она говорила: «Этих мальчиков надо было удавить ещё в колыбели».

Среди гостей был мальчик Яго. Его Нина не любила больше всех. Кажется, что не любил его никто. Но, по непонятной причине, все почему-то приглашали этого Яго в гости.

Он был неряшлив, некрасиво ел, швырял еду, рвал книжки, ломал игрушки, бил детей, не слушался никого из взрослых. Он строил Нине рожи, кривлялся и пританцовывал, напевая басом «О-о-оh!.. Sexy lady!..», любовался на своё отражение в стеклянных дверцах шкафа, припадая к нему с поцелуями (а ведь до этого, только что, он ел печенье!) и с не детскими совершенно придыханиями.

Потом гости ушли, но пришлось утешать Анхеля, младшего: Яго порвал его рисунок, уронил (нарочно!) самолёт из конструктора Lego, ударил его самого да к тому же, оказывается, втихаря – ещё до того, как порвал, уронил и ударил – наговорил бедному мальчику кучу всяких гадостей.

Ясно, что присутствие Яго в детской компании ни к чему хорошему не приводит, не приводило и не приведёт никогда. И зачем, спрашивается, приглашали?

Анхель всё никак не мог успокоиться, жаловался, плакал… Его утешали как могли, но он всё жаловался, всё плакал…

И пришлось Нине допоздна, снова и снова, всё это выслушивать.

Глава семейства давно уже носился с идеей «подарить», «отдать» всё «детское», всё «девчачье» содержимое шкафа, с пеной у рта убеждая, уговаривая всех: «Пока это хоть кому-нибудь нужно!» Ну что тут скажешь? Мальчишка он и есть мальчишка. Ничего-то ему не нужно, ничего-то не жалко. И никого. Вот и давит. Только она, Нина, одна она всех жалела.

Вот, например, совсем недавно она лишилась друга – плюшевой своей собаки. Белой и пушистой, с красными ушами в белый горошек и такими же лапами. Собаку подарил бывший ухажёр. Даже не бывший, а несостоявшийся: так, навязался провожать, сначала до метро, потом в метро… У метро её и купили. Ухажёр купил. Цветов не было. Поздно. И зачем купил? Сразу мог догадаться, что ничего ему не светит.

Симпатичная такая собака. Она долго стояла у Нины в шкафу… И вот, собаку унесла сопливая девочка по имени Жудит. Анхель сказал: «Жудит она нравится. Давай подарим?» Как тут устоишь? И Жудит унесла собаку к себе. Унесла насовсем. Унесла, прижимая ручонками к груди, и была – судя по тому, как порозовело её худенькое личико, по тому, как округлились, как засияли тёмно-серые в обрамлении длинных чёрных ресниц глаза, по тому, как широко и беззубо ощерился рот, – совершенно счастлива!

Хоть кто-то счастлив…

Несчастной была только сама Нина. Одна-одинёшенька в этом доме, в этом чужом городе, в этой странной стране с «кошачьим» названием… На всём белом свете – одна.

К тому же, Нина старела. Старела неотвратимо, неудержимо и необратимо… А все эти «красотка», «милашка», «всё та же» и «хорошо сохранилась» – уж Нина-то знала им цену! И возраст свой тоже знала она. Сорок лет, извините, это уже возраст… Да, она старела: от времени, от жары и от солнца, от которых летом здесь (даже дома!) некуда деться, и которые (сами знаете, как!) действует на кожу, на волосы, на глаза…

А зимой здесь в домах так холодно, что «русскому человеку и жить с непривычки нельзя»11. И от холода этого Нина, во что бы ни была она одета, стыла, застывала, впадая в некое подобие анабиоза, и подолгу стояла или сидела, молча, вперив стеклянный взгляд в одну точку, и всем казалось, что она, действительно, вот так, с открытыми глазами, спит и видит одной ей видимые и одной ей понятные сны…

Но на самом-то деле это была тоска.

Тоска. По той стране. По тому дому. По тому времени, когда она была ещё молода, когда она была ещё хоть кому-то нужна… Очень нужна.

Она – та, которая создана была для вечной юности, младости! – старела. Видимо, у неё закончился какой-то внутренний, отпущенный ей богом завод: лицо её приобретало какой-то противный желтоватый оттенок; волосы редели и тускнели; глаза блекли и видели всё хуже, особенно почему-то правый; руки и ноги – двигались, конечно, но уже совсем не так, как раньше…

И у неё давно уже сложилось ощущение, что она – давным-давно, очень уже давно! – никому не нужна.

Давно уже…

Нужно было задуматься о будущем. Пора. А думать о нём Нине так не хотелось…

Nina (им. сущ. ж.р. в ед. ч.) – по-каталонски значит «кукла»12. Странно, что узнала это она только здесь и только сейчас. Как странно всё… Думала ли она когда-нибудь?.. Могла ли предположить?.. Мог ли ей кто-нибудь сказать?.. Впрочем, мог бы и сказать… Ведь были же у неё какие-то знакомые каталонцы и раньше, в той ещё жизни… Так что же они молчали как рыбы?

А если бы и сказали? Услышала бы она их тогда? Поняла бы?

А если бы даже и услышала, и поняла… что бы это изменило?

Ведь она, собственно, и была-то – куклой. Самой настоящей куклой: с пластмассовыми руками и ногами, с нейлоновыми волосами. Когда-то она ходила, по-настоящему, механически поднимая-переставляя прямые ноги… И когда Нину наклоняли назад, глаза её закрывались… А когда снова ставили на ноги – открывались, и в пластмассовой Нининой груди перламутрово переливалось: «Ма-ма!..»

Кукла Нина. На «кошачьем» языке это и звучит-то, оказывается, примерно как «масло масляное»:

la nina Nina —

как короткая детская песенка-шутка, песенка-игра с избыточным повторением слов и слогов. Которую и дóлжно бы напевать весёлым кукольным голосом, но получается почему-то всё равно грустно…

Скоро и её, куклу Нину, вынут из этого шкафа со стеклянными дверцами и тоже – отдадут. Подарят. Домработнице Любе. Хозяйка и подарит.

Тоже, кстати, Нина… В честь неё и назвали когда-то. Лет сорок назад… Отдаст. Для Любиной внучки, которая «завсегда бежит-бежит на мысочках – встречать! и сразу – раз – в сумку: „Бабуй, тиво пинеса?“» – и которая «все куклы любит, все-все, хоть старые, хоть поломатые, хоть какие».

06.12.2012

*

Ниночка, приветствую. Прочитала твой рассказ Nina. Узнала себя. Сама в аналогичной ситуации. Очень наболело. Спасибо тебе.

14.01.2016Люба Штейнгарт (28.03.1969—27.01.2021)

За спичками

Ой, напрасно, тётя,

Вы так слёзы льёте,

Муж ваш – редкий семьянин!

Л.П.Дербенёв «Не волнуйтесь, тётя!»13

Анаид – девочка очень красивая.

Голубые глаза и тёмно-русые волосы, столь редкие для юга Испании, но довольно часто встречающиеся на севере этой страны, унаследовала она от своего папы Анхеля.

Ángel по-испански означает «ангел». Он и есть ангел – тихий и кроткий. Безотказный: что ни попросишь – всё сделает. По-северному, почти по-прибалтийски, спокойный, сдержанный, даже несколько флегматичный – словом, настоящий каталонец. Он лишь изредка ворчит на свою жену Диану, маму Анаид:

– Как это «не купила хлеба»? Ужинать без хлеба нельзя! – нарочито громким и низким голосом выговаривает, больше для виду, напоказ. А то, чего доброго, подумают, что эта девчонка его не слушается.

«Девчонка» намного младше него – и впрямь девчонка. «Тонкая и звонкая» – точёная, стремительная – ни дать ни взять юная богиня! У неё жаркий, тропический, темперамент. Говорит высоким голосом – быстро, громко, непрестанно жестикулируя; заливисто смеётся, выразительно хмурится и то и дело встряхивает пышной гривой вьющихся тёмно-каштановых волос.

И характер у неё завидный, и с самооценкой всё в порядке – с детства привыкла бороться и добиваться всего, чего ни пожелает. Диана-охотница приехала в Каталонию с Кубы.

От матери у Анаид характер охотницы и замашки, если не юной богини, то как минимум «королевишны». А от отца – терпение и внешнее спокойствие. Так-то оно для охотницы, пожалуй, даже и лучше. Словом, хороший получился сплав. Интересный.

И надо же такому случиться! На ловца, как говорится, и зверь. Бывают же такие совпадения в жизни: у Анаид в группе тоже есть свой Анхель! Ну просто редкая удача, редчайшая! Ведь имя Анхель (или Анджел, если по-каталонски) уже успело стать в Испании редким. Маленьких мальчиков почему-то теперь так не называют. Перевелись ангелы в земле испанской? Вышли из моды?

И у него, у этого второго Анхеля, – подумать только! – у него, как и у папы Анаид, русые волосы – правда, не прямые, а вьющиеся, но это даже хорошо, это даже ещё лучше! И светлые глаза – правда, не голубые, а зелёные, но это тоже очень красиво! И он тоже застенчивый, робкий. И лучше всех в группе себя ведёт, и учится лучше всех. Да-да, именно учится – в Испании дети начинают учиться прямо с детского сада.

Иными словами, Анхель во всех отношениях положительный герой, ну чистый ангел! Да ещё вдобавок и самый высокий из всех. Как повезло Анаид!

«И Анхелю, между прочим, тоже повезло. Ведь далеко не каждому выпадает счастье подружиться с такой умницей и красавицей, как я», – уверена девочка.

Она уже представляет себе, как будут они теперь, все вчетвером – мама, папа и она с женихом (или даже с мужем) – как в зеркале: Диана и Анхель – Анхель и Анаид – почти полным, почти дословным отражением друг друга! Ведь Анаид – это та же Диана, только наоборот: Диана – анаиД. Мама специально её так назвала, сама придумала ей это имя – в честь себя. Вот и будут они теперь жить – все вместе – в полной гармонии, в любви и согласии.

Анаид любит играть. Но не с девочками и не в «дочки-матери», а с мальчиками – в «семью». Для этого она выносит из дома кукол, а также посудку, одежду и коляски для них. А для «взрослых», для себя и для «папы», – одеяльце. Байковое, маленькое, совсем детское – то самое, которым Анаид укрывала мама, когда девочка была ещё совсем крохой и её саму возили в коляске.

Анаид очень, очень умная. И очень заботливая. И очень хозяйственная девочка – и это тоже у неё от мамы. И очень основательная – это от папы. Она настолько серьёзна в своих намерениях и настолько положительна во всех своих действиях, что ни у кого – ни у окружающих, ни тем более у неё самой – даже мысли не возникает о том, что она делает что-то неправильно, не так. Поэтому, когда она предложила Анхелю поиграть… да нет, даже не предложила, а просто взяла его за руку и привела «домой» – на лавочку возле детской площадки – он не воспротивился, не удивился, а воспринял это как должное. Стал играть, послушно исполняя все свои «семейные» обязанности: ходил «на работу», нянчил «детей», гулял с ними, помогал «по дому».

И сама Анаид, даром что «королевишна», а тоже трудилась в поте лица. Шутка ли! Ведь это сколько всего надо успеть: куклы… то есть дети!.. их коляски, кастрюльки, компотики, кашки… муж!..

Но вот наконец «молодая мама» накормила «детей» и вернувшегося «с работы» «мужа», уложила «малышей» спать, переделала все свои «домашние дела». Теперь можно и отдохнуть. Она уселась на лавочку сама, усадила – «уложила» – рядом с собой молодого «супруга», заботливо накрыла детским одеяльцем его и свои ножки (выше одеяльце просто не натягивалось), высоким, как у матери, и потому почти кукольным голоском ласково пожелала Анхелю спокойной ночи: «Que sueñes con los angelitos»14, – наказала ему закрыть глаза и «спать». И пока счастливец старательно зажмуривался, красавица положила ему на плечо свою прелестную русую головку с длиннющей толстой косой и тоже закрыла глаза.

Правда, счастье их оказалось недолгим – «спать» Анхелю вскорости наскучило: вначале-то он спокойно «лежал», потом стал ворочаться… а потом и вовсе болтать начал – мешать «спать»!

И вот наконец, скинув с себя одеяльце, незадачливый «супруг» сбежал. В прямом и самом что ни на есть полном смысле этого слова: убежал – просто так – бегом. Играть с мальчишками. В футбол.

Повздыхав не столько расстроенно, сколько разочарованно, недовольно, Анаид молча собрала весь свой «домашний скарб» и отправилась играть к девочкам.

Однако надежды на устройство своего «женского счастья» терять не стала.

На следующий день её выбор пал на Даниэля: у него тоже русые волосы и он тоже высок. Глаза тёмно-карие – это тоже красиво. «Мои женихи должны быть самыми красивыми!» – считает Анаид. Она так решила. А Даниэль – красивый мальчик. И имя у него тоже красивое. И тоже вполне ангельское, даже архангельское, как объяснила ей мама, а это во много раз лучше, чем просто ангельское. И кажется, он тоже очень спокойный, как и её папа. Во всяком случае, немногословный. Это редкая удача. А то Анхель в последнее время стал как-то уж очень болтлив. И неусидчив. Даже воспитательница на него жалуется.

А ещё… А ещё этот самый Даниэль, он ведь как раз с Анхелем дружит! Да он с ним… да они с ним лучшие друзья! И это тоже – редкая удача! Вот и пусть Анхель всё узнает! Пусть увидит, что он потерял! Теперь, когда он остался один – не только без «семьи», но и без друга – лучшего своего! – на всё время их вечерней прогулки. А может быть, даже и не одной прогулки, а нескольких. А может быть, даже надолго – даже навсегда. Вот и пусть смотрит на Даниэля с Анаид!.. На Анаид с Даниэлем: на то, как хорошо им вдвоём! Вот.

И снова потекла размеренная и счастливая «семейная жизнь». И снова куклы, коляски, кастрюльки, компотики, кашки… И снова одеяльце.

И Даниэль…

Нет, не сбежал. «Проснулся» и мужественно играл дальше. Кастрюльки, коляски, куклы… И снова «спать», и снова «вставать», и снова «на работу»… И снова «кормить-укладывать»… И так долго играли они. Причём новый «муж» ни разу не проявил недовольства – ни по какому поводу, – ни разу не запротестовал.

А в один прекрасный «день», вернее в один прекрасный момент, он даже вызвался! – сам! – «сходить в магазин». «За продуктами». Радости Анаид не было предела, хоть она и старалась особенно её не выказывать. Но голубые глаза её – сверкали! Круглое гладкое личико светилось тщательно сдерживаемым торжеством. Она знала себе цену! И на этот раз правильный сделала выбор. Достойный. Не ошиблась. Уж теперь-то всё должно получиться. Всё обязательно получится. Уже получилось! Даниэль – именно тот человек, который ей нужен.

С лёгким сердцем отправила юная «хозяюшка» «супруга» своего «в магазин»15. И даже «денег» ему с собой дала. Кукольных, разумеется. Игрушечных. Проводила, села на лавочку, сложила на коленках ручки и стала ждать.

А он ушёл… да так «домой» и не вернулся.

Никогда.

01.01.2014

Инвайронмент

Все случайные совпадения с реальными прототипами прошу считать реальными совпадениями со случайными прототипами.

Автор

Пригласили на свадьбу. В кои-то веки.

Все уж переженились давно. И замуж повыходили.

А тут – такое. Вдруг.

Пышно. Богато. По всем правилам.

«Салатику поедим», – говаривал один… некто из прошлой жизни.

Любил он это дело, прямо скажем, любил.

Да и другое дело – тоже любил.

А тут не то что салатик – тут блюдá с лебедями – ледяными-хрустальными и запечёнными в яблоках.

А ещё с живыми – в пруду.

Старинный особняк. Или замок?

Один чёрт. Он огромен. Он стар. Он супер стар!

Он потрясающе красив – великолепен. Тёмный камень. Или потемневший. Я даже не знаю, что это за порода такая… Весь резной снаружи, а внутри – лепной, расписной и витражный…

Высоченный потолок круглым куполом поднимается ввысь. Высоченный – ввысь. Изображённые на нём фрески разглядеть уже практически невозможно.

Полно народу. Даже в проходе. С трудом протискиваюсь в огромные распахнутые настежь тяжёлые и резные, как в храме, в двери.

Стоит тихий восторженно-благоговейный и вместе с тем гордый гул, который тоже летит куда-то туда… туда… ввысь… И там – под сводом круглого купола… по идее, должен был бы он накапливаться… но нет – теряется.

Свадьба моей подруги. Лучшей. Из детства. Любимой самой.

Поэтому сейчас я протиснусь вперёд. Ещё бы мне не протиснуться!..

Ты ведь мне – как сестра. Сестра. Больше. Больше, чем сестра. Ты – альтер эго моё…

«Я – это ты, ты – это я…»16 – помнишь?

По десять лет нам было…

Пропустите, пожалуйста… извините… спасибо… спасибо… простите… да что вы-что вы… ничего… ничего-ничего… конечно… мягкая улыбка… мягкая же улыбка – в ответ…

Мягкий шёлк моего платья… свободно ниспадающего с плеч, приталенного… тёмно-розового с чёрным широким поясом… я стройная – это хорошо… сейчас особенно… смеюсь… гибкая… ноги длинные, каблуки высокие… высокая я сама… и причёска высокая – длинные волосы убраны и закреплены широкой чёрной бархатной заколкой… в руках – маленький чёрный клатч.

В ушах – длинные золотые серьги – орхидеи – Таиланд – подарок сестры…

Больше, чем сестры…

Я будто вижу себя со стороны, точнее, со спины, – как я пробираюсь вперёд…

Грациозно, прямо скажем, пробираюсь.

Простите… ах, ну что вы… конечно… спасибо… мягкая улыбка… Но искренняя.

И вокруг – и кругом – тоже: нарядные платья, фраки, запах дорогих духов и сигар…

Благоговейное богатство. Богатая благостность…

Но вот до настоящих благодати и благости ещё далековато, пожалуй, будет…

А то и вовсе – далеко.

А и ладно. Ведь всё равно – хорошо же. Празднично.

Предвкушение чего-то… такого!.. оно всегда празднично.

Таинственно.

Трепетно.

Я проталкиваюсь вперёд на удивление быстро… удачно… на удивление.

И вот уже меня буквально вытягивают из толпы – сквозь последние метры, сквозь последние костюмы и платья… как будто в Нарнию – из того шкафа…

Внезапно.

Чуть ли не за руки тащат уже! С восторгом!..

Чуть ли не с криками «Ура!». Оборачиваются в мою сторону – улыбаются навстречу!..

Ждали?! Не начинали – без меня?!..

Как будто специально… А что? – может быть…

А я и не знала… не предполагала даже, что меня так любят… Нет, я, конечно, подозревала… но чтобы так!..

Нет, мне, конечно же, очень приятно… платье только… платье!.. не помни́те… не порвите… шёлк!.. пояс бы не потерять!.. и серьги… серьги! – подарок сестры… причёска!.. и я на каблуках… осторожно… ах!..

И вот уже я у алтаря. Надо же – они и алтарь тут себе смастерили… однако…

Молодцы.

Или так и было уже – с алтарём?

И микрофон имеется – порядок.

Я у алтаря.

А слева от меня Ладка.

– Ну здравствуй, моя хорошая! Поздра…

– Погоди, погоди-погоди… целоваться-то, – шепчет.

– ?

Вид у неё озабоченный.

А теперь и у меня – тоже. Он же. Такой же озабоченный вид.

И вот уже я… и вот уже на мне…

Вот представьте себе!!

На мне – костюм – жениха.

А не то, в чём я сюда пришла.

Ё… моё.

А он не пришёл, значит, Zuko.

Он, мать его, не явился. Ну, чуд-дила!..

Что ж он, мать, до свадьбы-то ждал? Симпатичный этот козлина со скошенным подбородком…

Ущербный, блин! Вот ушлёпок!

Я сразу это поняла – почувствовала!

Я знала, блин, я – знала! – добром всё это не кончится.

Нет, не подумайте, что завидовала… ещё чего!

Боже упаси.

И вот…

На мне – костюм жениха.

И вот…

– Берёте ли вы (мои «имя-фамилия») такую-то (Ладка, Ладка моя!.. да что же мне делать-то теперь?!.. В жёны?!..)

Вот уж кто благостен-то! Вот уж у кого голос-то благостный! – поп-толоконный лоб – да что там поп! – этот, видать, не меньше епископа… етить твою… вон какая шапка-то у него… мономаха… или ещё какого будьдога-думбльдора, не меньше…

– Берёте ли вы?

– Беру, беру, конечно… (что ж делать-то теперь…)

В конце концов потом можно быстренько развестись.

Что я, естественно, и сделаю. Сразу же – как только. Естественно!

Раз – и нету.

Хотя позор теперь на всю жизнь… Уж чего-чего, а позору теперь не оберёшься…

Не для Ладки, разумеется. А для меня. Почему – не могу объяснить.

А она довольна. И, пожалуй, это главнее моих ощущений сейчас.

А там уж разберёмся как-нибудь. Как-нибудь разрулю.

Мне не привыкать. Не впервой…

– Согласны ли вы?..

Довольные Ладкины родители согласно кивают головами. Они согласны.

Ладкина мать утирает платочком нечаянные слёзы. И улыбается просветлённо и – мне – благодарно.

Отец – сдержан. Нет, это он просто сдерживается.

– Согласны ли вы?..

– Согласна, – шёлково шелестит было Ладка, но внезапно голос её обретает силу и это «ла» – атласное! – звучит неожиданно громко, звонко и чисто в переполненном притихшем и замершем зале… и уносится – туда, высоко… в округлую гладь купели.

Мне тоже хочется плакать. От ужаса.

Но я не плачу – от неожиданности.

Что ж теперь делать-то: раз он – не явился, а она – согласна?

И как только они успели так быстро всё обрядить-устроить?..

Меня обрядить… свершить обряд…

«Рукава длинны, панталоны длинны…»17

Нет, не Собакевич конечно, но бледная спирохета.

Плечи козлова пиджака торчат на мне, будто сложенные крылья инопланетянина.

Штанины подвёрнуты прямо наружу.

И вообще – я чуть ли не босиком.

Ну не на каблуках же мне теперь? – в самом деле…

Мои длинные и убранные в высокую причёску волосы превратились в пепельный ёжик на затылке и в короткую – мальчишескую буквально – чёлку: взъерошенный выбеленный солнцем чуб.

Уши мои просвечивает насквозь внезапно хлынувшими в витражи потоками света.

Вот так вот и оженили… хлопца… – проносится в голове.

Я не хлопец, конечно, но ради лучшей подруги…

Ну не оставлять же её – одну! – у алтаря – с позором! – в белом платье – шёлковом! – атласном!! – в самом деле…

И…

…как-то оно так всё быстро закончилось.

Нас расписали, и все стали потихонечку расходиться. Ясно уже, что праздника никакого не будет.

Расписали – стыд прикрыли – и ладно.

А дальше начнётся… а уже и начинается она – бытовуха – обычная жизнь.

– Но как же так?! Ладка!! – спрашиваю я сразу же, как только могу, сразу же!..

– А вот так… – грустно-загадочно отвечает, – ему нравился только цвет моего…

…паспорта.

В глазах рябит, картинка дёргается и плывёт зигзагами, затем сменяется.

Те же. Там же.

Но передо мной уже не любимая подруга – а не-любимая.

Туго обтянутая гардинным ацетатом толстая талия. Сама – от горшка два вершка.

Не-любимая. Не-подруга.

– Все любят только цвет моего… паспорта.

– Да пошла ты!..

Заткнись, сказала! Изыди.

– Ла-а-ад!!.. Ты где?!

Ладка!! Ну как же так? Как же он мог?

Ведь так красиво ухаживал! А все эти приёмы… шикарные… и все эти коктейли? Помолвки? Зачем? Зачем ему всё это было нужно? А главное – зачем до свадьбы-то тянул?

Не мог, что ли, просто так бросить?

– Приёмы… – грустно улыбается Ладка… да всё это на наши деньги было – мои и моих родителей… Это всё они. А у него и нет ничего… и не было никогда. И никогда не будет.

– Ну тогда я вообще ничего не понимаю… Ну тада – ващ-ще. Ка-аз-злина… Ну, каз-злина!

Козлина и есть. Безродный. Безбородый трус.

– Ну а ты?! Ты-то – чего же?.. – новой волной накидываюсь, накатываюсь я на Ладку.

Тебе-то зачем всё это было нужно?!

– Мне… Мне хотелось… чтобы всё было… нет, не «как у людей» – а лучше, много лучше! – и тут Ладкино лицо розовеет, внезапно вспыхивая остатками той мечты…