скачать книгу бесплатно
такие хамоны висели. Солониной звали. Только с хлебом не ели под вино да пиво. Бедность. Только для борщей и каш. Чтоб семью большую накормить. Но то такое… русское.
Свою же соленую-пересоленую треску испанцы вымачивают перед готовкой. Долго. Или вместо соли кусочки соленой рыбы в блюдах используют.
Я не смогла объяснить мужу вкус свежезасоленной трески с чесноком, строганинки на свежем хлебушке, а хорошая сырая рыба мне не попадалась. Особенно такая толстая, белая и мясистая, как в Мурманске, где я училась жизни и в педагогическом, отдавая дань советской системе образования и мастерски соля рыбу.
Потому мои эксперименты с солением здесь семги, форели и подкопчением скумбрии приравнивались им, моим мужем, к хождению по воде или исцелению возложением рук.
Брак стал прочен, как никогда. Теперь мы уже вдвоем недоумевали, почему испанцы не умеют солить рыбу.
Но апофеозом испанских мечтаний, эдакой Джомолунгмой, стала наша селедка. Из бочки. В одном русском магазине.
Ее вначале у меня просят. Ритуал. Жалобно повизгивая. Крутя беззащитным хвостом. Переминаясь на толстых лапах. Умильно заглядывая в глаза. Одновременно скорбя от необходимости мечтаний и захлебываясь слюной предвкушения.
Селедка торжественно покупается, чистится споро и радостно. Разрывается на филешечки, режется дольками. Сверху тонкие полумесяцы лучка репчатого, вначале вымочить, горечь слить, потом сбрызнуть уксусом, припорошить сахарком, маслицем полить пахучим подсолнечным. И полчасика настояться.
Все. Бери его, испанца, тепленького, спеленывай куколкой, катай по столу катышком, лепи из него ежиков пластилиновых: спекся.
А вот кому предателей родины, вероотступников и сепаратистов!
За селедку с луком, с горячей картошкой и хлебом отдадим все и доплатим еще. Про пиво не говорила долго. Скрывала. Как тайну берегла. Что сюда не вино надо их испанское, а пиво холодное. Много. И все. Сдалась недавно. Выдала тайну. Пожалела мужика.
И нет в семье теперь деликатеса круче селедки с луком, картошкой и пивом.
Не «подумаешь, эка невидаль», а для неподготовленного испанца просто бомба. Неожиданная и гастрономически непобедимая.
Селедка в нашей семье покупается не часто: тяжело мне видеть большого, сильного мужчину слабым, наркозависимым, униженным. Да и родину чаще раза в неделю продавать не годится…
А вы говорите, хамон, хамон!
Селедка. Наш ответ Чемберлену!
(Сегодня вот как раз день продажи родины и излияний счастья и любви.) Муж что-то лучезарно строчит в фейсбуке. Над головой нимб. В зале подозрительно пахнет селедкой..
Мой маньяк
Этот мужчина за мной следит. Это совершенно точно. Я вижу его чаще, чем моего мужа. Я выучила его привычки и внешность.
Нас уже начинают связывать некоторые странные
нематримониальные узы.
Как он следит? Я себе представляю это так: с утра пораньше испанский пенсионер Хулио Толку, облачившись в белые шорты и сиреневую рубашку, лопающуюся в районе груди, живота и бедер посредством расхождения пуговок и даже швов, нервно прогуливается у окна, выходящего на Фридрихштрассезачеркнуто на улицу Арчидуке Карлос. Он смотрит на таверну Эль Капитан. Он волнуется. Его жена, сеньора Хуана Роза Мария Пепита, отрывает глаза от утреннего сериала и спрашивает:
– Что-то случилось, Хулио? Ты так напряжён..
– А хули…что могло случиться? Я напряжён, потому что думаю об обеде.
– Но ещё только время завтрака, дорогой. Не опережай события. Ты будешь кофе с тостадой с оливковым маслом и солью или ты будешь кофе с тостадой и тёртым помидором?
– Я буду чай с русской икрой, блин, достала, 70 лет одно и то же, задрался уже жрать сухари на утро. В Эль Капитане блины дают, торты, пироги , пельмени, уйду нахрен от тебя, старая грымза.
– Ты сказал, с томатом, Хулио?
– Да, дорогая, все как обычно. Но я бы сбегал в магазин за рыбкой на обед? Сегодня свежую завезут, специально для моей сеньоры.
– Что бы я без тебя делала, мой кабальеро. Иди, любимый, я буду тебя ждать…
И получивший досрочную индульгенцию на все тяжкие, доступные в его преклонном возрасте, кабальеро, скрипя протезом или новыми жмущими ещё мокасинами из кожи питона, увидя меня, бодро шагающую за рыбой с веселой полосатой тележкой, скатывается по лестнице вниз, не дожидаясь лифта.
И. Когда. Я. Подхожу. К рыбному отделу. И беру номерок на очередь. Я. Всегда оказываюсь за ним. За маньяком Хулио в белых шортах и сиреневенькой веселой рубашечке. С мокасинами из кожи питона на жилистых ногах.
Он, приплясывая, делает заказ. Как человек с глубокой детской травмой безосновательного оптимизма, я в очередной раз надеюсь на чудо. Я жду, что он возьмёт какого-нибудь блеклого кальмара и уйдет варить его для своей несравненной Саграрио Дульсинеи Изабеллы Марии. Или робко зацепит сетку с мидиями и, крадучись, скрывая лицо под плащом, вознесется на свой третий этаж, прячась от любопытных соседей и, сберегая честь дамы сердца, тайно прошмыгнет в любовное гнёздышко и приготовит мехийонес аль вапор, мидии на пару, для несравненной Инессы Элеоноры Сусанны Хосемы…
Или ладно, «давай, пират, займись развратом, отбей чечётку на гробЕ», да упокоится с миром душа первой жены-праведницы, набери наглых лобстеров, сочных осьминогов, девственных устриц, заверни за бутылочкой Риоха в соседний магазинчик и купи лучшего яблочного сидру, а потом рому до себя и шампанского для нее, великолепной, блистательной, грешной и соблазнительной Альбы Вероники Кончиты Виргинии…
Нет же, хрен. Эта безнравственная сиреневая сущность, как всегда, придя на одну минуту раньше меня, вначале просит скумбрию. Много. И почистить.
Я опять пою мантру Оммм ( она подходит не только для мясных отделов, но и для рыбных) беззвучно, как печальный осьминог, изгнанный супругой из уютной пещеры на добычу пропитания для восемнадцати детей-осьминожек.
Я печалюсь, как он, страдаю, как он, хочу домой, как он. Я даже выгляжу так же. Как забитый и бесправный крупный осьминог, который не может изменить обстоятельства. И жду. Потом мой маньяк покупает сардину. Некрупную. Много. И просит почистить. Я ору мысленно мои бурные возражения.. И дышу громко и так глубоко, что здорового увальня продавца то отбрасывает от рыбного прилавка, то прибивает к нему. У продавца вид выпускника академии для альтернативно разумных. Действия такие же. Замедленные и растянутые во времени и пространстве.
И, однако, он меня понимает! Он, как бы извиняясь, смотрит на меня и мысленно поет Омммм тоже.
Потому что знает. Знает, что после сардин Хулио обязательно обсудит достоинства анчоусов. АНЧОУСОВ. МАТЬ. Мать. Мать. Матьььььь. И закажет килограмм. И почистить тоже. Анчоусы.
И продавец, создавший километровую уже очередь и чувствуя себя проклинаемым всеми покупателями, медленно и печально чистит анчоусы.
Когда нас построят, например, в очередь на гильотину, конечно, вначале я попытаюсь сбежать. Потому что ненавижу очередь. Любую. Я из СССР, и эта ненависть у меня в крови, так как самое страшное, что я вспоминаю из прошлого, то, что испытала лично я, а не мифические или настоящие родичи-сидельцы или погорельцы или изгнанники – это были очереди.
Но если все же мое избитое осьминожье печальное тельце таки зашвырнут в очередь на ту самую гильотину, я попрошусь сюда. Стать перед Маньяком. И чтоб палачом был этот продавец.
И я еще проживу долгую и не всегда беспросветную жизнь.
Иногда я все же мысленно подбегаю к Хулио, трясу его за лопающиеся пуговки и кричу:
– Твоя жена бестолковая курица! Она не может дома почистить эту унылую хамсу? Ты держишь очередь больше часа. Ты открываешь занятых людей от работы. Ты крадешь лично моё драгоценное время своей тупой мелкой рыбой. Куда ты ее деваешь в таком количестве? Объясни жене, что есть ещё и другие сорта. Тут есть сёмга, тут прекрасная форель, смотри, блин, какая треска, толстая и красивая, тут даже креветки толще анчоусов. Не жмись, угости свою ленивую жену чем-то другим…
Но я молчу. Вдруг никакой Изабеллы Хуаны Мерседес не существует, и этот мачо три раза в неделю следит за мной, крадётся по следу моей полосатой сумки и выводит меня из себя чисткой крошечных рыбок только для того, чтобы я его заметила и спросила:
– Какого хрена, сеньор?
А он мне:
– Сильвупле, мадам. Порфавор, сеньора! Разрешите представиться. Вдовец Хулио Толку. Счастлив познакомиться…
И все. И тогда не отвяжешься. Потому что мужчина, который заставляет продавцов чистить кильку килограммами, – это страшно.
Он зануднее и упертее меня. Невыносимо. Не отобьюсь ведь …
И я делаю вид, что не узнаю его. И опять пою мантры.. Три раза в неделю… Четвертый месяц. Я уволюсь из этого района..
Рюмочка
Сеньора Рюмочку мы знаем уже месяцев пять. Вот сколько работаем, столько и знаем. Он с другом стал заходить прямо со дня открытия ресторана.
Заходил с утра, здоровался и говорил :
– Рюмочку, пожалуйста.
Потом перекидывался парой слов с поваром, задумчиво смотрел в прошлое (это было видно по глазам, потерянные и печальным), пил рюмочку (!) виски, вздыхал, говорил "до скорого" и уходил.
Часа через три появлялся заметно покрасневший, но еще держащийся молодцом, снова здоровался, просил рюмочку, пил ее дольше и торжественнее, немного смотрел телевизор и уходил, обещая вернуться.
Чаще всего Рюмочка заходил и вечером, уже почти никакой, обойдя таким макаром все районные бары, узнавал новости, рассказывал что-то из сегодняшнего, хлопал стопарик и уходил до завтра.
Я думала, что он вообще не ест никогда. Несколько раз предлагала закуску в подарок (ну, может, денег нет у человека), но сеньор Рюмочка всегда вежливо отказывался, и было видно, что реально эту еду он прямо сейчас ненавидит даже…
Щупленький, лет за шестьдесят, со следами былой красоты (такой изящной и немного кукольной даже, как маленький тореодор, спившийся после выхода на пенсию.)
Говорят, что держал ресторан, имел семью. Потерял все, спился. И продолжал оставаться приятным добрым человеком.
А с месяц-два тому элегантная леди, вдовствующая пару лет, живущая по соседству, а заодно заходившая к нам обедать, от скуки разговорилась с Рюмочкой.
И он… пообедал вместе с ней! И потом они пили кофе! С пирожными! А на следующий день он зачесал назад отросшие волосы, надел темные солнечные очки, новую рубаху, скрипящую от стрелочек на рукавах, и пришел завтракать!
Правда, Она пила свой кофе, а Он – свою рюмочку, но они Завтракали Вместе! И они улыбались. И она заливисто смеялась и звенела браслетами (они, испанки, такие браслетные, что та елка, но это неважно)!
А он откидывал назад голову, запускал руку в волосы, взбивал их волной и что-то говорил, говорил. И голос! Какой у него оказался голос! Глубокий, сильный, завораживающий. Влюбленный.
Рюмочка действительно влюбился. Она была старше него, но это же неважно… Она веселая, умная, красивая, уверенная в себе. Кто говорил, что она стерва? В таком возрасте стерв не бывает! Она…
Она его бросила через неделю. Просто сказала, что её раздражает его влюбленный взгляд. Ей не нравится, что он ожидает ее под домом, чтобы гулять вместе. Ей не нравилось, что он хочет встречаться с ней не тогда, когда она даст разрешение, а всегда.
Она убила его. Нашего интеллигентного пьющего Рюмочку. Он почернел и сник. Он приходил под ресторан и ждал ее на завтрак и обед.
Она приходила с подругами и, смеясь, рассказывала всем, что она хочет сохранить с ним дружбу, но он ведь алкоголик. Алкоголик. И он надоедлив. И у него глаза побитой собаки… И вообще она имеет планы на другого мужчину. Он моложе и богат…
Я хотела плакать. Я хотела бежать и давать ему совет прийти с другой женщиной. Наплевать на Нее. Улыбаться. Жить, как хочет. Есть. Пить. И обязательно. Прийти. С другой. Женщиной!
Но муж сказал, что испанцы не поймут и не примут этот совет. Нельзя.
Я уважала Рюмочку и потому не лезла со своим сочувствием и советами… Но я так хотела ему помочь!
Прошел месяц. Другой мужчина, видно, не имел планов на нашу даму… Она одна по-прежнему.
Рюмочка тяжело пережил предательство. Такое ощущение, что его нашли, отогрели, окрылили, одомашнили, а потом бац-и коленом под зад: не такой. На улицу!
Они еще слабо здороваются. Она отворачивается, старается не замечать его. Иногда видятся у нас же. Потому как постоянные клиенты.
И! Тыдыщ! Вчера он подстригся и резко помолодел!
Сегодня он …тамтарарам… барабанная дробь! – пришел с другой! Он её привел обедать и посадил напротив бывшей…
Честно скажу, я иногда подглядывала и любовалась лицом нашей ошарашенной, ошеломленной, офигевшей дамы. Это симфония расстроенных инструментов при пьяном дирижере! Это жалобное соло виолы д'аморе на одной струне с валенком вместо смычка! Это немое "Герасим, ЗА ЧТО?" Это первая встреча грешной задницы, обожающей приключения, со сковородкой в аду! Это проворачивание вором неподходящего ключа в замке дома комиссара полиции… С ожиданием сирены, наручников и удара под дых…
И наш Рюмочка, с улыбкой Гагарина, ясной и невинной, подкладывающий салатик для мило щебечущей и ничего не замечающей спутницы…
Мы отомщены!
Ну ладно, не мы, но, клянусь, мне было приятно. Нельзя унижать никого. Особенно тех, кого ты в себя влюбил, кого поманил любовью. "Мы в ответе"… И все такое.
Я идеалистка, конечно. Но это сделало мне сегодня день!
Дидель в Эль Капитане
Когда я жила в общежитии Мурманского пединститута, на нашем маленьком проигрывателе ( нашем – это Надюшки Малеевой, обладающей кукольной внешностью и оперным голосом…И кто бы мог подумать, что именно она останется работать учителем до сих пор, а я подамся вначале в психологи, потом на телевидение, а потом вообще в испанскую кулинарию) до дыр заигрывались пластинки с песнями Никитиных, Дольского, Таривердиева, Окуджавы, слова которых мы знали практически наизусть.
Антонов был уже выражен слабее, парой пластинок всего, а Машина Времени пришла позже: вместе с субтильным, но очень тогда крутым кассетничком Романтика.
Из Никитиных чаще мною пелись три песни, они же и врезались в память: «Александра», « Птицелов», « Бричмулла».
Александрой, как я уже тогда знала, я назову свою будущую дочь (но основополагающая роль в этом вопросе была сыграна, конечно, фильмом "Москва слезам не верит"), Бричмулла была для меня чем-то золотисто-недосягаемым, цветами какими-то, облаком или закатом, или деревом типа той же чинары, что такое чинара я тоже себя представляла слабо, и только веселый Дидель был вообще ни к селу, ни к городу, но очень бойкий, маршевый и оптимистичный. Когда в комнате не было моих соседок по курсу (а некоторые из них пели просто замечательно, та же Надюша, например) я позволяла себе подпевать во все горло, улучшая значительно исполнение Никитиных. Ну я так думала… Что противоречило мнению моих соседок, конечно.
? Золотаааааая Бричмулла.. – выводила я яростно, и очень хотела путешествовать тоже.
Прошли годы. Дочь Александра уже выросла. Она лучше, чем я могла мечтать тогда, в юности: реально сильная, умная, красивая и вообще лучшая моя подруга, помощник и защитник.
Про Бричмуллу я забыла. Как и про ослика, арбу и чинару. Но когда в Испании встретила желтые сочные кисло-сладкие ягоды нисперо-мушмулы, сразу почему-то вспомнила Никитиных,
и радостно запела "золотааааая мушмула", твердо уверненная, что нисперо мне предсказали Никитины тоже.
Только недавно выяснила, причем, совершенно случайно, что Бричмулла – поселок в Чимганских горах на границе Узбекистана. Но тогда золотые плоды абрикосо-сливового вкуса соединились у меня с Никитиными, молодостью, романтикой, ощущением свободы и путешествия…
Песня же Птицелов никак не отразилась в моей судьбе до прошлого года. Но когда мы открыла таверну, то одним из первых в нее вошел, влетел, вхромал, вмаршировал Паоло. Паоло – это песня. Даже если вы не умеете петь и поете в дУше для себя только, а ваш душ вообще в бункере, который звукоизолирован. Так вот, в ваш бункер ворвется песня, как Паоло. Или Паоло, как песня. И вы будете жалко отплевываться шампунем, прикрывая причинные места мочалкой и тюбиком с краской, булькать, краснеть, но он вас вообще не заметит. Ни разу. Он вбежит, чтобы рассказать о себе. Это безбашенный болтун Паоло…
Так идет веселый Дидель
С палкой, птицей и котомкой
Через Гарц, поросший лесом,
Вдоль по рейнским берегам.
Неугомонный энерджайзеровый Дидель-Паоло-бродяга всегда вбегает, прихрамывая и опираясь на костыль, как бес или, например, смерч, сломавшийся о водонапорную станцию, но ползущий наскоками дальше на поля и равнины и потому ни капли не побежденный.
– Ахтунг! Бон джорно! Привет! Сьюкин синь! Ола! – приветствует вас на всех известных ему языках Паоло, значительно обогативший свой лексикон после знакомства с нами.
– Как дела, красавица? – нет более риторического вопроса в мире, чем этот, обращенный ко мне. Скажу ли я хорошо, плохо, зеленый, так себе, стеариновая свечка, или торт с орехами, – неважно. Паоло обязательно разразится тирадой на тему "сукиныдетивсезашибиськакужасжизньбольвсеброшуиуеду".
