скачать книгу бесплатно
А стук продолжался – методичный, завораживающий своей ритмичностью.
«Это здесь, в спальном помещении», – вдруг понял Катышев. Недоумение мгновенно превратилось в злость, но способности к расширению не утратило. Катышев решил, что сейчас он встанет, и этот шутник, этот долбанный дятел элементарно получит в репу, пусть это даже будет Осокин. Кого волнует, что ты – дембель? Духов это может и беспокоит, но его, Катышева, нисколько.
Катышев с трудом раскрыл сонные глаза и попытался приподняться на локте, чтобы посмотреть на этого придурка. Эта попытка привела к тому, что злость снова сменилась недоумением. Он не мог даже пошевелить пальцем! За такие шутки бьют долго и больно.
Катышев дернулся еще раз – результат тот же. Но он же прекрасно чувствует, что его никто не держит! «Что за хренотня?» – растеряно подумал Катышев. Он лежал на спине, и взгляд его упирался в потолок чуть впереди. В комнате был полумрак – из приоткрытой двери, ведущей в общую комнату, била полоса света.
Не имея возможности шевельнуться, Катышев до предела скосил глаза вбок. Он уже сориентировался и понял, что стук идет от стенки, слева от него, а странный паралич и стук непостижимым образом связались в его голове в одно целое. Пытаясь выяснить причину стука, Катышев подсознательно пытался узнать: почему, чёрт возьми, он не может пошевелиться?!
Скосив до предела глаза, Катышев увидел стоящего в полосе света возле самой стены Морина.
Катышев почувствовал, что ему сейчас станет плохо, и поспешно закрыл глаза.
9
Стук раздавался над самым ухом. «Кому там неймётся?» – недоуменно подумал Трохин, пересекая тонкую грань между сном и реальностью.
Он спал на левом боку и отлежал руку. Попытавшись высвободить её из под себя, чтобы она отошла, Трохин обнаружил, что совсем не может пошевелить ею. Чертыхнувшись мысленно, он хотел вытащить её правой рукой, но с удивлением выяснил, что и она тоже не желает его слушаться.
Стук продолжался.
«Ну что за чёрт?» – снова подумал Трохин, открывая глаза.
Как только он это сделал, с его губ тут же сорвалось заковыристое нецензурное выражение. Вернее, ему показалось, что оно сорвалось, на самом же деле тишину спального помещения по прежнему не нарушало ничего, кроме этого сухого монотонного стука. Впрочем, пока Трохин для чего-то подбирал в уме определение для этого распроклятого стука, тот успел стать немного чавкающим.
Увиденное показалось Трохину слишком нереальным. Он зажмурился. «Господи, – пронеслось у него в голове, – Может, я все еще сплю?» С минуту он пытался убедить себя в этом, но ничего не выходило. Это не сон. Он действительно лежит, как бревно, не имея ни малейшей возможности пошевелиться, а там у стены действительно стоит Морин, и он действительно… О нет!
Трохин почувствовал непреодолимое желание снова открыть глаза. Конечно, это ужасно, но, тем не менее, он снова должен увидеть это.
Открыв глаза, он снова это увидел.
Зрелище явно не для слабонервных.
Морин стоял возле стены с вытаращенными как у раздавленной лягушки глазами на абсолютно бескровно-белом лице и методично бил в стену кулаками. Взгляд Трохина медленно переходил с лица Морина на его руки. Он знал, что там увидит, боялся, но хотел это увидеть.
Удар правой, удар левой. Снова правой и снова левой. На каждый удар стена отзывается глухим, слегка чавкающим звуком.
Медленно, очень медленно взгляд Трохина скользил по рукам Морина, постепенно подбираясь к кулакам.
Локоть, запястье… кисть. Наконец, взгляд Трохина упёрся в то, к чему так осторожно крался. Это плохо сказалось на желудке Трохина. Штормовой волной накатила тошнота. Трохин сжал зубы, борясь со спазмами, но это не помогало. Кисло-горькая жидкость уже вылилась в рот, и Трохин ещё крепче сжал зубы, одновременно судорожными взглатываниями пытаясь вогнать её обратно в желудок. Кроме того, пришлось бороться с паникой, нахлынувшей вместе с головокружением.
С трудом закрыв глаза, Трохин сражался со своим организмом, поэтому не сразу заметил изменение характера стука. Тот стал убыстряться. С каждым новым ударом их частота увеличивалась. Вскоре мерный стук превратился в частую дробь, от которой по коже начали бегать мурашки.
«Неужели это никогда не закончится?» – тоскливо подумал Трохин.
Однако ничто не может продолжаться вечно.
Трохин приоткрыл глаза и увидел бешено работающего кулаками Морина. Лицо его, как показалось Трохину, стало ещё белее, а глаза ещё больше вылезли из орбит.
Трохин с трудом подавил очередной спазм в желудке, но кислятина уже лезла в нос, и он почувствовал, что на глаза начинают наворачиваться слезы. Ну и хорошо. Теперь-то он уж точно не сможет видеть Морина.
И вдруг стук прекратился.
Трохин стал промаргиваться, чтобы согнать слезы, но всё равно не успел увидеть, как безвольно упали руки Морина, закатились глаза, обнажив налитые кровью белки, и как сам Морин, подломившись в коленях, безжизненной массой рухнул на пол.
Трохин услышал только стук упавшего тела и тут же почувствовал, что оцепенение пропало.
Перекинув голову за край кровати, он стал выворачиваться наизнанку. Его рвало до тех пор, пока в желудке не осталось совсем ничего. Выплюнув последнюю жгучую каплю, он устало откинулся на спину.
10
Голубев сидел в общей комнате и играл с помощником в нарды, когда в спальном раздался странный стук. С первым же ударом не менее странный столбняк сковал и его и помощника. Голубев видел бескрайнее удивление в глазах прапорщика Шарапова и догадывался, что на его собственной физиономии нарисовано удивление нисколько не меньшее.
Время тянулось, как густой сироп. На стене напротив висели часы, и Голубев подумал: не остановились ли они. Но нет, часы всё-таки шли.
Прошли долгие десять минут, и стук, нёсшийся из спального, резко оборвался. Как только прошел сковывающий тело паралич, Голубев подорвался с места со скоростью, превышающей средние человеческие возможности. Распахивая до конца дверь в спальное, он увидел падающего на пол Морина.
Полный самых мрачных предчувствий, Голубев медленно подошел к стене и склонился над Мориным. Белое как мел лицо с закатившимися глазами, сведенное судорогой тело. А руки! Вместо кистей какая-то мешанина из кровавого мяса и раскрошенных костей.
Голубев растеряно огляделся. Никто не спал – с каждой кровати свешивалось по любопытной голове. Сбоку сосредоточенно блевал Трохин. Отблевавшись, он бросил на Голубева жалобный взгляд и откинулся на подушку.
«Эх, Троха, – совершенно не к месту подумал Голубев. – Я думал, у тебя нервишки покрепче будут».
– Голубь, что же это такое, а?
Голубев поднял голову и увидел стоящего над ним Катышева.
– Не знаю, – коротко ответил он, пожал плечами и тут же чуть не подпрыгнул от неожиданности.
Тело Морина начало дёргаться.
Голубеву понадобилось несколько секунд, чтобы подавить испуг и перевести дух. «Так ведь и ласты от страха склеить можно», – сумрачно подумал он.
Тело Морина судорожно извивалось на полу: голова моталась из стороны в сторону, руки елозили по полу, оставляя на нем густые кровавые полосы, ноги дергались, как лапы у препарированной лягушки.
– Нужно держать его, – раздался чей-то неуверенный хриплый голос. Но никто не стронулся с места.
Голубев почувствовал, что его начинает мутить не хуже чем Трохина, но тут ему показалось, что Морин пытается что-то сказать. Преодолевая неуместное отвращение, он снова склонился над Мориным. Губы того шевелились, повторяя одно и то же, но ни звука не срывалось с них. Голубев попытался разобрать, что же шепчет Морин, и единственная догадка нисколько не привела его в восторг.
Морин последний раз дернулся, тело его выгнулось, потом вытянулось и ослабло, губы в последний раз прошептали неслышно, и он замер окончательно.
– Всё. Готов, – раздался за спиной Голубева голос незаметно подошедшего Москалёва.
Голубев поднялся. В его голове вертелось только одно слово. То, которое, как ему показалось, пытался сказать Морин.
Слово это было – «смерть».
11
Весь караул, кроме часовых, стоящих на постах, собрался в спальном помещении. Лейтенант Воронин оглядел этих ребят, которым еще нет и двадцати, и подумал о том, что многие из них в первый раз увидели смерть. Да еще и в таком неприглядном виде.
Морина положили на койку, скрестив изуродованные руки на груди. Сама его поза, застывшие на лице мука и боль, все это служило немым укором окружившим тело солдатам. Но, как ни странно, не это сейчас волновало Воронина, задумчиво теребящего пуговицу на рукаве собственного кителя. «Всё это очень странно», – думал он. Его глаза то и дело скашивались в сторону стены, возле которой нашли Морина. Вмятая ударами и окрашенная кровью штукатурка удивительно напоминала изображение оскаленного черепа. Довольно оригинальный способ рисования на стенах выбрал Морин. И ещё одно обстоятельство немного смущало лейтенанта – Трохин, главный свидетель происшедшего, сбивчиво лепетал, что ему показалось, будто это не Морин сам бил, а кто-то двигал его руками. Но это же вообще бред какой-то несусветный! Так не бывает! Ну, может и бывает где-нибудь в книгах, да по телевизору. Гипноз там всякий и всё остальное прочее. Но откуда здесь-то взяться этому проклятому гипнозу?!
Воронин почувствовал, что мозги начинают потихоньку закипать, и планка над ними медленно сдвигается. ЧП в карауле, а он думает о какой-то бредятине!
Оглядевшись, он увидел вытирающего полы Трохина, о чём-то переговаривающихся вполголоса Голубева с Катышевым, Осокин сидел и о чем-то думал, и вообще, все занимались какими-то своими делами. Пора бы и ему сделать что-нибудь толковое. Например, выйти по рации в полк и сообщить о случившемся. Но как, как, черт возьми, он сможет объяснить эту нелепую смерть?! Головомойка будет страшная, и не видать ему повышения, как своих ушей.
Но сообщить нужно. Рано или поздно это всё равно придётся сделать. Так лучше сделать сразу, чтобы потом хоть этой проблемой не забивать себе голову.
– Голубев!
Голубев повернулся с вопросом, написанном на лице.
Что сказать?
– Голубев, распорядись, чтобы отнесли тело в ледник. Катера придут ещё не скоро. И вообще – чтоб был порядок.
– Хорошо, товарищ лейтенант.
Голубев окинул взглядом комнату.
– Латышев, Снег, давайте.
Латышев поднялся с табуретки и медленно, словно остерегаясь чего-то, подошел к койке, на которой лежал Морин. Снегов проворчал что-то себе под нос, но тоже поднялся.
– Ладно, – неизвестно кому сказал Воронин и вышел из комнаты.
Радиостанция стояла в комнате начальника, включенная на половину громкости. Какой-то «беркут» вызывал какую-то «смолу». Надо подождать, пока эфир не смолкнет.
Холодно.
Воронин посмотрел в окно. По реке огромными пластами медленно плыл лёд – река внезапно пошла. Ещё день, полтора, и катера уже смогут пробиться к ним на остров.
Да не такой гарнизонки ждал он.
Мимо окна в сторону ледника прошли Снегов и Латышев, неся тело Морина. Все-таки холодно, надо включить обогреватель. Воронин рассеяно взял штепсель обогревателя, совершенно забыв о плохой изоляции, и не заметив, что изолента у перегиба шнура почему-то размоталась.
Удар тока швырнул его сначала на стол, и уже вместе с радиостанцией, дергаясь под ударами тока, он свалился на пол, выдернув штепсель из розетки.
Однако это уже ничего не меняло.
В комнате начальника запахло горелой изоляцией, а сам начальник лежал, скрючившись, на треснувшей радиостанции, уставившись невидящими глазами в пожелтевший потолок.
12
Латышев шел сзади, держа Морина за ноги. Перед ледником они со Снеговым остановились и положили тело прямо на землю. Снегов открыл дверь, потом достал сигарету и закурил.
– Взялись, – сказал он Латышеву.
Тот послушно обхватил руками ноги Морина. «Ну и тяжёлый», – подумал он.
В леднике царил холодный полумрак. Свет сюда попадал только через открытую дверь. Они осторожно спустились по скользким от влаги ступенькам и остановились.
– Давай туда, – кивнул Снегов на дальнюю стенку.
Положив тело, они вылезли из ледника и закрыли за собой дверь. Словно провели осязаемую черту между живыми и мёртвыми.
Солнце уже висело над самым горизонтом, и с реки начал дуть прохладный ветерок. У Латышева возникло непреодолимое желание полной грудью вдохнуть этот ветер. «Как в последний раз», – почему-то подумал он и тут же спохватился: «Сплюнь, дурак».
А вообще, как хорошо!
А в леднике труп.
Господи, так не долго дождаться, как крыша поедет.
– Вот так, – услышал он голос Снегова за своей спиной.
«Да, вот так», – эхом подумалось Латышеву.
– Пойдём, – сказал Снегов, выбрасывая окурок.
Зайдя в караул, они сразу почувствовали кисловатый запах горелой изоляции. У обоих возник один и тот же вопрос, но задать его они не успели.
Начальник лежал на полу в общей комнате. Возвышаясь над ним, весь какой-то сгорбленный, на скамье сидел, жуя папиросу, помощник. Стоящий рядом с ним Голубев посмотрел на вошедших отсутствующим взглядом и пожал плечами.
Помощник поднял голову.
– Положили?
Латышев кивнул головой, а Снегов ответил:
– Да, старшина.
Помощник криво усмехнулся.
– Придется вам, мужики, ещё раз сходить, – скрипнув зубами, он с ожесточением ткнул в ничем неповинную скамейку папиросой и матерно выругался.
Берясь за ноги начальника, Латышев подумал: «Уже второй».
13
Ужинали в полном молчании. Шарапов сидел в комнате начальника и опять курил. Две смерти в течение одного часа. Одна до ужаса странная, вторая до боли нелепая. Шарапов покосился на разбитую радиостанцию. Теперь их будут вызывать и, не получив ответа, забеспокоятся. Но не сильно. Хотя с катерами теперь не будут тянуть – это точно.
Шарапов затушил папиросу и закурил новую. Да, такого ЧП в бригаде, наверное, сроду не было. И ведь будут списывать на него, а при чём здесь он? Шарапов вздохнул. Что думать о себе? Каково сейчас вон тем пацанам, что сидят за столом и сосредоточенно стучат ложками, пытаясь делать вид, что ничего страшного на самом деле не произошло?
Шарапов вспомнил, как он сам служил срочную. Давненько это было. Условия у ребятишек теперь, конечно, получше будут, но зато и нагрузка побольше. Кто-то там косит на гражданке, а они, те, кто пошёл служить, тащат всё это и за себя и, как говорится, за того парня. Причём у каждого из них в душе сидит червячок и шепчет: почему они здесь, а кто-то нет? Такого в его время не было, так что ещё неизвестно, кому лучше – им сейчас или ему тогда. Времена меняются, люди те же, но вот их ценности тоже меняются со временем.
И вообще, что он думает об этом, когда у него, можно сказать на руках, теперь тринадцать человек. Надо думать о том, чтобы не было больше никаких ЧП, и чтобы все тринадцать вернулись с гарнизонки в роту. Мысли, как на войне.
