скачать книгу бесплатно
Радости не было. Майкл безучастно принял спасение. Знал, сейчас его закутают в плед и отвезут в больницу Сент-Клэр. Майкла ждали тёплые дни на мягком матрасе, охапки комиксов и письма с неказистыми пожеланиями скорейшего выздоровления. Он сделал всё, что мог. Имел право расслабиться. Фонарь отвернулся, унося луч рассеянного света, и Майкл потерял себя в темноте вибрирующего сна.
Глава девятая
Бухта спасения
Рита с жалостью смотрела на Кларису, филиппинку лет двадцати пяти, ходившую по берегу и повторявшую:
– У вас есть телефон? Мне нужно позвонить мужу.
Её игнорировали. Устали повторять, что смартфон выпал на пароме или уцелел, но не включался, а если включался, то сеть всё равно не ловил.
Прошло больше суток после крушения «Амок Лайта» и многочасовой болтанки в открытом море. Рита успела познакомиться со многими выжившими. Знакомство было кратким, порой недружелюбным, но Рита теперь развлекала маму, указывая на соседей и шёпотом называя их имена. Иногда добавляла, кем они работали и где находились, когда прогремел взрыв. Аналин плыла в Корон к началу туристического сезона – работала массажисткой неподалёку от порта. Самоедовы увидели бы вывеску её спа-салона, если бы взяли трицикл от порта до центра. Клариса была ветеринарным врачом-терапевтом, работала в Маниле, в новеньком здании возле речки Эстеро-де-Пако. Правда, клиника открылась в прошлом году, и животных к ним чаще водили на груминг, чем на лечение.
– Видишь парня в оранжевых штанах? Это Лоран. С ним сидит Клэр. Они из Франции. Только я забыла, из какого города. Что-то-там-ля-Мер.
Мама кивала, но едва ли слушала Риту. Ушла в отрешение, а если выскальзывала из него, то принималась заботиться о муже и дочке.
Настойчиво осматривала их, опасаясь заметить ранее упущенные царапины и синяки, напоминала Рите о таблетках – боялась, что у неё начнётся аллергия. Папа вовсе замкнулся. Не противился заботам жены и невидящим взглядом смотрел на свои руки. Корил себя за поездку на Филиппины. Рита на всякий случай шептала папе, что он не виноват.
Вчера Самоедовы задолго до темноты первыми выбрались на берег. Рита тогда стояла одна, с трепетом глядя на зелень незнакомых растений и вслушиваясь в шелест прибоя; откашлялась, прошлась по песку, оставляя на нём глубокие отпечатки кроссовок, затем помогла родителям выйти из воды. Сейчас, опускаясь в краткую дрёму, возвращалась к той минуте на удивление приятного одиночества. Рита не расстроилась бы, оставшись с семьёй, но безропотно приняла «гостей» – остальных выживших.
Они появлялись по одному или по двое, с воспалёнными до красноты глазами, дрожащие от холода. Кто-то ликовал и начинал танцевать, но быстро выдыхался, а запыхавшись от радостного порыва, без чувств заваливался на спину. Другие плакали и надолго застревали в пенистой кромке прибоя – отказывались выходить на берег и смотрели в море, надеясь увидеть тех, кого в сутолоке потеряли на палубе. Звали друзей и родных по именам, ходили из стороны в сторону, будто на привязи: вернуться в воду боялись, а подняться на сушу считали предательством – знали, что усталость их одолеет и они вынужденно лягут на белоснежный песок, уснут. А как можно спать, когда твои близкие гибнут за границами рифовой ограды? И если появлялся новый выживший, они изводились на месте. Ждали, пока человек приблизится. Наконец бросались ему навстречу. И видели чужака. Помогали ему, шептали что-то ободряющее, но не скрывали разочарования. Вытащив незнакомца, сами опускались рядом. В слезах молились или ругались, а вскоре действительно забывались сном. Во сне дрожали, раскачивались в такт волнам.
Последним глубокой ночью спасли Майкла. Его вытащила Роуз. Рита думала, что Роуз парень. Лет тридцати, одного роста с Ритой, она была коротко стриженной, одетой в армейские брюки с десятком карманов и хлопчатобумажной стропой под ремнём сбоку, к тому же вела себя и говорила так, будто нарочно старалась походить на парня. Ей это удавалось, но, стоило понять, что Роуз женщина, её поведение начинало казаться забавным. Крепкая Роуз. Крепкая, как дерево молаве. Обычная филиппинская учительница из Калоокана. Ночью продолжала искать выживших. Коротко вздремнув, возвращалась к воде и подсвечивала волны карманным фонариком. Если бы не она, Майкл захлебнулся бы в десятке метров от спасительного берега. Роуз выволокла его на песок. Взялась делать Майклу искусственное дыхание. Он вроде бы и сам дышал, но Роуз упорствовала. Ждала, что незнакомец выплюнет морскую воду. Убедившись, что вода из лёгких не выходит, обыскала его карманы, нашла кошелёк с водительскими правами и узнала имя.
– Имя многое значит. Оно привязывает нас к жизни.
Рита смотрела на Роуз с восхищением. Расплакалась, видя, с каким рвением та помогает другим. Бедняжка Майкл дрожал. Так и не оклемался. Следовало разжечь костёр, чтобы отогнать от него ночную прохладу, но спичек или зажигалок ни у кого не нашлось. Рита и сама мёрзла после часов, проведённых в море. У Майкла даже утром, когда его обожгло филиппинское солнце, ногти оставались синими. Он бредил. Обеими руками обхватывал бейсболку с надписью «Вперёд, „Пантеры“!», словно она была спасательным кругом, способным вытащить его из пучины безумия. Тихонько бормотал, а потом начинал дёргаться, извиваться и кричал:
– Замолчи! Замолчи!
Крик сменялся стонами и просьбами не прогонять его. Майкл не утихал. Иногда выворачивался лицом в песок, и приходилось вновь откидывать его на спину. Аналин заботилась о нём. Вливала ему в рот кокосовую водичку. Жажда мучила всех выживших. Каждый, добравшись до берега, в первую очередь просил воды: пальцами трогал обожжённые солью губы и показывал воображаемую бутылку – опасался, что его не поняли и только поэтому не торопятся напоить. Ведь на пароме, в столовой, стояли ряды бутылок.
Десятки, сотни. Почему же тут нет ни одной! О жажде удалось забыть, когда Габриэль, палубный кадет с «Амок Лайта», нашёл кокосовую рощицу.
Песчаная полоса, отделявшая берег от моря, протянулась дугой метров на пятьсот, и по всей длине её окаймляли колючие заросли – в такие не протиснешься и на шаг. За ними начинался подъём, он уводил ввысь, пока не оканчивался клубами разноуровневой растительности и выступами серого камня. На севере песчаная дуга становилась совсем узкой, метров двадцать шла извитой полоской вдоль прибрежных глыб, затем вовсе пропадала. На юге дуга обрывалась резко – песок упирался в покатую грудь валуна, изъеденного выщерблинами и сверху обложенного неизменными зарослями кустов. Вода протесала под валуном углубление – он будто приподнял каменный подол, пуская под себя волны, и те даже в штиль гулко шлёпались в его изножье.
Габриэль попробовал вскарабкаться на валун и тогда разглядел, что неподалёку за пригорком открывается проход, который на десяток метров уводит в глубь острова. Там и обнаружилась рощица кокосовых пальм. Их безлистые стволы вздымались над прочим лесом, но от моря были незаметны, так как терялись на фоне зеленеющего за ними скального подъёма. Перистые кроны пальм клонились, обвешанные кокосовыми гроздями, в каждой – по доброй дюжине зелёных и коричневых орехов. Не меньше орехов лежало внизу, на окружавшей пальмы сети из тонких, с виду иссушенных корней. Габриэль вернулся на берег довольный, позвал остальных следовать за ним. Многие расстроились – ждали, что он приведёт их к туристическим домикам или хотя бы к дороге, но вскоре набросились на кокосы.
Ножа ни у кого не было. Адриан, второй механик с «Амок Лайта», извлёк из рабочего комбинезона коротенькую отвёртку, но кожура и волокнистый слой зелёных кокосов оказались настолько мягкими, податливыми, что с ними без труда справлялось и каменное рубило – главное, бить им вдоль едва намеченных волокон, а не поперёк. Каждый подыскал себе подходящее рубило под прибрежным валуном и смог напиться прозрачной, чуть сладковатой водички.
Рита заметила, что Габриэль, вытряхнув последние капли в рот, торопился расширить проделанное отверстие – пальцами выскребал маслянистую мякоть. Вскоре так начали делать все остальные. Мякоть лопалась, будто сгустки мёртвой медузы, и Рита брезгливо морщилась, но затем признала, что та вполне съедобна, а по вкусу отдалённо напоминает белый слой дынной корки, из которого делают цукаты.
Адриан, орудовавший отвёрткой, выпил воду сразу из четырёх кокосов. Его стошнило. Послышалось недовольное ворчание вокруг. Никто не помог упавшему на колени филиппинцу. Даже Роуз осталась безучастной к его слабости. Впрочем, Адриан быстро пришёл в себя и взялся бы за пятый кокос, если бы Габриэль его не остановил.
Утолив жажду, филиппинцы, а их среди выживших было большинство, вернулись на берег. Роуз и Аналин захватили два кокоса для Майкла, по-прежнему лежавшего без чувств на том месте, куда его вынесли ночью. Иностранцы остались под пальмами, среди них два француза, Клэр и Лоран, четверо русских, Самоедовы и кудрявый парень, оставшийся без трости, и один американец – Тёрнер, везде ходивший в сопровождении юной филиппинки.
Маме Тёрнер не понравился, и она старалась держаться от него подальше. В полноте американца, в его ярко-жёлтой гавайке, коротких шортах, открывавших массивные колени и кучерявую поросль крупных ног, да и в самом поведении угадывалось нечто надменное, скабрёзное. Когда рядом проходил кто-то из мужчин, он непременно клал тяжёлую руку на плечо Дианы, своей подруги, будто обозначал власть над её юностью. Диана прикосновения Тёрнера принимала спокойно, иногда ластилась к нему, в остальном нежности не выказывала. Рита не отводила взгляда от этой разновозрастной парочки. Ей было приятно смотреть на американца – приземлённого, житейски удовлетворённого человека. Хорошо просто знать, что он существует. В меру патриотичный, уверенный в себе и во всём, что очевидно. Спокойно толстеющий по вечерам на диване перед телевизором с ведром крылышек из «Кей-Эф-Си». Воспринимающий жизнь как прямое, проходящее сквозь время шоссе с заранее отмеченными вехами заправочных, мотелей, кинотеатров и завершающим поездку кладбищем. И страшно будет, если подобный человек сломается. Не хотела бы Рита увидеть в глазах Тёрнера отчаяние.
Сейчас американец сидел под пальмой с видом туриста, который приехал в гостиницу слишком рано – до того, как успели подготовить номер, и теперь вынужден коротать время на пляже, ожидая, пока горничные стелют ему белоснежное бельё и набивают мини-бар шоколадками. Рита обрадовалась, когда он достал из рюкзачка Дианы упаковку чипсов. Своего рюкзачка у Тёрнера не нашлось. Он бы не стал ничего носить. Только поясную сумку с документами и деньгами – средоточие его спокойствия. Дешёвые «Джек эн Джилл» со вкусом сметаны и лука. Как же волшебно они хрустели! Клэр и Лоран с завистью поглядывали на Тёрнера. Рита не завидовала. Просто наслаждалась тем, с каким привычным довольством ест Тёрнер. Каждый хруст, вырывавшийся из его по-бабичевски полных, плотоядных губ, говорил:
– Всё будет хорошо.
На пароме многие тщились спасти чемоданы, за борт вываливались в обнимку с вещами, но среди выживших мало кому удалось сохранить хотя бы маленькую сумку. И если в ней было что-то съедобное, вроде батончика или яблока, управлялись с ними украдкой, стараясь не привлекать внимания. Рита выбралась на берег с зелёненьким «Дойтером», подаренным ей на шестнадцатилетие – тогда папа положил в него пятитомник «Хроник Амбера» с дополнительным шестым томом. Хмурые и суровые книги, целиком Рите не поддавшиеся, томились на угловой полке в Первомайском. Каким же далёким сейчас казался Иркутск… Когда на пароме прогремел второй взрыв, мама сама накинула Рите рюкзачок, и тот чудом продержался на плечах. Теперь у Самоедовых под рукой лежали крем от загара, разбухшая от воды тетрадка, дорожная аптечка и дюжина кошачьих паучей. Будет чем угостить котов в ближайшем поселении.
Роуз говорила, что выживших вынесло на крупный остров вроде Миндоро или на один из островков у его побережья. Если бы не чащоба, отрез? авшая берег от прочей суши, кто-нибудь отправился бы за помощью. Уставшие и напуганные, все предпочитали ждать спасательный катер или вертолёт.
– Что? – Роуз заметила недоумение Риты. – Думала, мы на необитаемом острове? Надеялась на приключение, вроде как в фильме, и будет весело? Так вот ничего весёлого! Тут люди погибли.
Рита не обиделась. Видела, что филиппинка хорошая, а грубостью подбадривает саму себя. И грубит только сильным. Значит, и Риту считает сильной. О слабых Роуз заботилась. В отличие от Тёрнера и Лорана, не ругалась на Кларису, когда та спрашивала про телефон. И ухаживала за хрупкой Аналин – вскрывала для неё кокосы, а ведь они не были подругами, познакомились утром на пароме.
Выжившие искали утешения в обыденных заботах: лечь, прогуляться, перекинуться с соседом ничего не значащими словами, попить кокосовой воды, – однако спрятаться от случившейся катастрофы никому не удавалось. Задремав, многие стонали, принуждённые вновь переживать крушение парома, и пробуждение даже от мимолётного сна оказывалось новым спасением на берегу – таких спасений за день накапливалось с десяток, и они не радовали, а лишь выматывали.
Аналин, проснувшись, начинала трясти головой. Ей чудилось, что в уши натекла вода. Она прыгала на месте, зажимала нос пальцами и раздувала щёки. Это не помогало, и от обиды Аналин плакала. Пряталась в объятиях Роуз. Лоран с утра прощупывал карманы. Доставал кошелёк, разряженный смартфон, несколько карамелек и подсохший комок спрессованных бумажек. Каждый раз один и тот же набор. Но Лоран не унывал. Надеялся, подобно фокуснику, чудесным образом извлечь нечто ценное. Его примеру последовала Клэр. Даже Роуз на всякий случай ощупала брюки и лёгкую кофту с капюшоном. Затем и мама перехватила у Риты рюкзачок – пересмотрела его содержимое. Папа тем временем плутал в забвении. Лишь после полудня достал из пиджака пачку сигарет. Разложил промокшие сигареты под солнцем. Следил, чтобы их не задуло песком, – нашёл себе занятие и весь отдался ему. Курить начал, когда оптику выгнали из Дома быта. Мама морщилась от табачного запаха, а на прошлый Новый год подарила папе красивую зажигалку «Зиппо» с выгравированным на корпусе слоганом «Просто сделай это». Зажигалку папа потерял в море. Но сигареты решил высушить.
Напившись кокосовой воды, иностранцы отдыхали в пальмовой роще, пока их не напугал тяжёлый шлепок упавшего кокоса. Поворчав, они перебрались на берег, постепенно разошлись по песчаной дуге. Выжившие держались по одному или собирались небольшими группами. Сидели поближе к растительности, укрываясь в рябой тени, молча и безучастно, как пассажиры в ожидании задержавшегося парома. Их взгляды устремлялись к ребрившемуся морскому горизонту. В глубь острова никто не смотрел.
Открытое море от бухты Спасения, как её назвала Рита, отделяла барьерная гряда. Она поднималась над водой угловатыми надолбами, в отлив соединёнными в полноценную стену, а в прилив накрытыми ки?пенью разбивающихся волн. На рифе оседали разноцветные пятна – вещи с парома, выброшенные морем вслед полуживым пассажирам. Рита различила футболку или кусок изорванного матраса, заметила белый пластиковый стул, бившийся в барьерной пене. Потом стул исчез, как исчезали и другие пятна вещей. Ими никто не интересовался, пока Рамон Альварес, сорокасемилетний помощник капитана по хозяйственной части, один из шести выживших членов экипажа, не заявил, что нужно поглядывать, не мелькнёт ли полутораметровый оранжевый поплавок.
– САРТ, – пояснил он, поправив очки. – Радиолокационный спасательный ответчик. Он висел в рулевой рубке и… Ему никакой шторм не страшен. Работает на частоте девять гигагерц. Это надёжно. С ним нас найдут быстрее.
Вокруг помощника собралось человек пятнадцать. Он расписывал устройство поплавка-ответчика, словно наставлял палубных кадетов, а потом, невпопад пожав плечами, опустился на песок и замолчал. Люди не разошлись. Сели неподалёку от Альвареса и других членов экипажа. Долго томились в тишине, затем, начав с отрывочных вопросов и замечаний, разговорились. На звуки голосов подтянулись остальные выжившие. В стороне остались лежавший без чувств Майкл, родители Риты, несколько филиппинцев, имён которых Рита не знала, и русский кудрявый паренёк, подыскавший толстую ветку взамен утерянной трости.
Людей прорвало. Каждый стремился вслух вспомнить, где его застал пожар и как он боролся с волнами, о чём думал и сколько часов прошло, прежде чем он увидел зеленеющие склоны бухты. Наконец Альварес, раззадоренный, взялся рассказывать о пароме. Заявил, что тот был старенький, изношенный многолетними плаваньями, но в целом хорошо защищённый от невзгод, в том числе от пожаров.
– Сто двадцать спасательных жилетов на бридждеке, пятьдесят три – на второй палубе и двадцать пять – на палубе трюма. Шесть порошковых огнетушителей и один углекислотный. Шесть пожарных гидрантов, пять пожарных шлангов с форсункой, а главное, четыре спасательных плота, каждый – на шестьдесят пять человек!
Слушатели кивали. Будто собрались на прогулочной палубе и готовились к плановой эвакуации. Будто пожар лишь дал о себе знать звоном пожарных извещателей, а первые завитки дыма едва распространились по парому. Слова Альвареса успокаивали.
– Плоты у нас открытые, реверсивные, – продолжал он, и сам уверовав в надёжность своих слов. – Если такой не перевернуть вовремя, то не страшно. Он потом сам откроется в воде, нужно только подождать. На глубине четырёх метров сработает гидростатическое спусковое устройство, и плот выскочит на поверхность уже надутый. Останется забраться в него и… Там всё предусмотрено. Дымовые шашки, аварийный передатчик, фонари, свистки…
– И где они? – Роуз оборвала общую мечтательность. – Где твои передатчики и фонари?
Альварес не нашёлся с ответом. Снял очки и, пальцами массируя веки, промолвил:
– Загорелось слишком быстро. Мы не успели…
– Не успели, – отозвалось несколько голосов.
Люди не торопились разбредаться. Ещё звучали отрывистые вопросы и неуверенные или раздражённые ответы.
– Почему нас выкинуло в одном месте?
– Значит, берег был рядом. Нас подхватило течением.
– Я в море никого не видел.
– И я.
– И что?
– Просто спрашиваю.
– Тут вообще не должно быть островов! Если атолл…
– А ты оглянись. Мы на атолле?!
– Не кипятись, я…
– А я не понимаю, зачем такое городить!
Дружное удовлетворение от мнимой надёжности парома и его реверсивных плотов сменилось обменом колкостями и придирками. Когда же все умолкли, помощник капитана заявил, что пожар на «Амок Лайте» произошёл не случайно.
В насторожённой тишине Альварес, надев очки, продолжил:
– Я давно хожу. Всякое бывало. И сигарета в камбузе, и замыкание в машинном отделении. Как-то у нас самовоспламенились джутовые кипы. С джутом всегда так. Нужно следить, чтобы он оставался сухим, не дай бог намокнет, а если намокнет и если его положили неплотно, жди беды. Будет елозить, разогреется и вспыхнет, как сено от спички. Так вот на пароме, я думаю, взорвались газовые баллоны. Они стояли у туалетов. А сами по себе баллоны не взрываются. Я за ними следил. Не дурак, такие вещи знаю.
На Альвареса смотрели недоумённо. О причинах пожара никто не успел задуматься.
Поднявшийся ветер обдавал песком – налетал тяжёлой пылью, колол крохотными иголочками обожжённую на солнце кожу, иногда набрасывался вперемежку с солёными морскими брызгами. Кожа быстро белела от песчаного налёта. В зарослях тревожно поскрипывали деревья. Люди сидели онемевшие и растерянные.
– Поглядывайте, может, увидите ответчик, – тихо напомнил Альварес. – Он оранжевый. И вообще, хорошо бы посмотреть, что там принесло море. Если повезёт, найдём что-нибудь полезное.
Напоминание помощника приободрило, обозначило доступную цель, и люди разошлись. Впрочем, поиски ограничились бессмысленным разглядыванием барьерного рифа и горизонта. О том, чтобы окунуться в воду и сплавать до пенистой гряды, не было и речи. Рита, вопреки маминому недовольству, ушла к северной оконечности песчаной дуги. Добралась до места, где пляж переходил в узенькую полоску. Понадеявшись обогнуть скальные выступы и обнаружить за ними вторую бухту, закатала джинсы и сняла кроссовки. Оглянулась. Поблизости никого не было. Мама осталась возле папы и не могла остановить дочь.
Рита вошла в прибой и зашагала дальше. Представила, как найдёт брошенные или заселённые туристические домики. Предпочла бы брошенные, со следами утраченной роскоши: душевыми комнатами, бильярдными залами и крытыми террасами вдоль кафетериев, в которых до сих пор висят грифельные доски с выписанным на них меню напитков и закусок.
– Глупо… – прошептала Рита.
Роуз права. «Ничего весёлого! Тут люди погибли». Поразмыслив, Рита согласилась на компромисс: пусть там стоят свайные домики, пустующие перед началом сезона. Она за пару дней обследует их, воображая себя в мире тропического постапокалипсиса, а потом увидит, как к бухте плывут лодки с филиппинцами, нанятыми подготовить курортный посёлок к первым туристам. Развлекая себя подобными мыслями, Рита медленно продвигалась вперёд. Старалась идти по хорошо различимым в воде участкам песка и огибать темнеющие участки камня. Несколько раз укололась о мелкие осколки кораллов. Видела чёрные иглы морских ежей. Подумывала надеть кроссовки, но побоялась, что мама станет ругаться, когда увидит мокрую обувь, – сразу поймёт, что Рита ходила за пределы пляжа.
Песчаная дуга бухты Спасения осталась далеко позади, а новая бухта не объявлялась. Никаких домиков, брошенных или населённых.
Даже захудалой беседки не обнаружилось. Вода обмочила закатанные брючины, и с каждым шагом ноги опускались глубже, а скалы впереди становились круче и отвеснее. Рита поняла, что дальше не пройдёт. Вздохнув, развернулась и тогда увидела мужчину – метрах в десяти от берега, на валуне, приподнятом над водой и обложенном водорослями.
Рита побоялась, что нашла утопленника. Никогда прежде не видела мёртвого человека. Дедушку хоронили в закрытом гробу, а на отпевание, на котором настояла бабушка, Риту не взяли. Ей тогда было три годика. Она бы всё равно ничего не запомнила…
Рита крикнула, надеясь, что её услышат. Крикнула громче. Наконец решила вернуться к остальным и привести сюда хотя бы Роуз, но вместо этого смело, не рассуждая, натянула кроссовки и зашагала к валуну. Оступалась в воде, едва не провалилась в донную ложбину между камнями, но добралась до незнакомца. Помедлила, не зная, что делать. Поднялась к нему на валун и в неуверенности застыла.
Незнакомец лежал лицом вниз, свесив руки к воде, облизывавшей ему пальцы. Рита долго всматривалась в его спину, прежде чем уловила мерное движение. Жив! Дышит! Наверное, из последних сил вскарабкался сюда, а до берега доплыть не смог. Потерял сознание. Сколько он тут пролежал? Неужели со вчерашнего дня? Или, подобно Майклу, всю ночь боролся с морем?
Мужчина молодой, лет тридцати. Рита видела его на пароме – сейчас узнала по камуфляжным брюкам и армейским ботинкам. Сбоку лицо у незнакомца оказалось ободрано в кровь и обожжено. Нужно было скорее вынести его на песок и напоить кокосовой водой! Прежде чем бежать за подмогой, Рита взялась обшарить карманы филиппинца. Нашла бумажник. Деньги, разбухшая визитка с неразличимой надписью, ламинированные карточки, похожие на водительские права, и две цветные фотографии. На первой – парень с чуть сгорбленным, будто ломаным носом и каштановыми волосами, среди которых затерялась седая прядь. На второй – ещё один парень, с пучками чёрной щетины и тёмными кудрявыми волосами. На фотографии Рита посмотрела мельком, хотя второй парень ей показался знакомым. Ламинированные карточки её заинтересовали больше. Среди них нашлась заполненная на английском языке.
– Ибаско Мануэль Роке, – вслух прочитала Рита. – Мануэль! Ты меня слышишь? Я пойду за помощью. Мы тебя спасём. Не сдавайся!
Рита трижды произнесла имя незнакомца ему на ухо, и он приоткрыл покрасневший глаз. Рита в испуге отшатнулась, но следом опять сказала:
– Мануэль. Ты подожди. Всё будет хорошо.
Глава десятая
Капитан Алистер
Говард Тёрнер знал, что бояться нужно живых. Мертвец не обманет, не ударит исподтишка. Эбигейл Тёрнер, мать Говарда, сутки пролежала на втором этаже, прежде чем он нашёл её бездыханной и до того спокойно сообщил о находке отцу, что тот не поверил. Мать, поругавшись с отцом, часто запиралась в комнате, даже завела себе отдельный холодильник у кровати. Никто не думал, что её хватит удар. Говард любил мать, но оплакивать не стал. Зачем мёртвым твои слёзы?
Когда на четвёртый день после крушения «Амок Лайта» русская девчонка разглядела на рифах ещё одного человека, Говард сразу понял, что надежды на его спасение нет. Упрямые филиппинцы полезли в воду. Впятером добрались до рифов. Потом с дрожью рассказывали, как узнали в незнакомце Алистера Самортина, капитана затонувшего парома. Им показалось, что он шевелится. Они бросились ему на помощь. Приподняв его, увидели обезображенное, изъеденное морской живностью лицо. То, что капитан якобы шевелился, – так это крабы возились в штанинах и рукавах, праздновали добычу. Закопать капитана или хотя бы сбросить тело с камней никто не догадался. Теперь филиппинцы придумали ходить на валун, откуда русская заметила Алистера, и подолгу стоять там, издали всматриваясь в мертвеца. Дошло до того, что на берегу начали говорить о нём как о живом: спрашивать друг друга о настроении капитана, не беспокоит ли его ветер и не слишком ли щекочут крабы.
Говард отпускал Диану к другим выжившим. Она приносила слухи и страхи, после вчерашнего ограниченные болтовнёй об Алистере, и называла имена. Пребывание в дикости затягивалось, и Говард должен был точно знать, кого тут опасаться, а кому продать Бруклинский мост.
Пять дней – немалый срок. Паром затонул на водной магистрали, в Миндорском проливе, а не посреди Тихого океана. Да тут с утра до ночи должны проплывать десятки рыбацких и туристических посудин. Говард не мог объяснить, почему спасатели до сих пор не обнаружили выживших, но предпочитал рассуждать о том, что было ему понятно и подвластно. Пока остальные судачили о капитане Алистере, якобы изменившем положение на рифе – мертвец ворочался, отлежав бок, – Говард направился к французу Лорану. Парень засматривался на Диану, пробовал с ней шутить, намекал на возможность более близкого знакомства. Романтик, куда деваться. Говарда подобное внимание к его филиппинской жене не настораживало, и к Лорану он пошёл не закатывать сцены ревности, а выкупить «Сникерс». Сторговались на ста долларах. Оба остались довольны. Говард, как и все, питался одними кокосами, а на кокосах долго не продержишься. Но батончик, подтаявший и мятый, он приберёг. Пусть ждёт своей очереди.
– Игуаны добрались до Галапагосских островов, – вчера рассказывал русский парень Дмитрий, – и обнаружили, что есть там нечего. Пришлось приспосабливаться. Они научились переваривать кактусы. Давились колючками, мучились, но умирать с голоду отказывались. Кактусы растут медленно, и вскоре игуаны съели последний из них. Тогда они научились переваривать выброшенные на берег водоросли, а следом наловчились есть их непосредственно в море. Солёная вода игуан не остановила. Они выжили и расплодились.
Говард любил такие истории. Знал, что должен уподобиться игуане и выжить. Голод напоминал о себе. И проклятущие чайки дразнили устроенным пиром – второй день подряд кружили вдалеке, словно делили крупную добычу. Нашли тушу косатки, если косатки вообще водятся в здешних водах. Или тела погибших пассажиров «Амок Лайта». От этой мысли даже Говарду стало не по себе.
Именно голод спровоцировал первую стычку в бухте. Всё началось с Адриана, механика с «Амок Лайта», которого на днях стошнило после четырёх выпитых кокосов. Адриан стал разговорчивым, трещал без умолку. Вслух вспоминал любимые блюда. Обещал, вернувшись в город, заглянуть в «Кукуруку» и заказать лечон – молодого поросёнка, начинённого рисом и зажаренного на бамбуковом вертеле. Следом закусить бычьими хвостами в арахисовом соусе и балутом – насиженными утиными яйцами с зародышем. Все молча слушали Адриана, и только сорокалетний Мактангол попросил его остановиться. Сдержанно попросил, без угроз. Адриан развеселился ещё больше. И чем злее становился Мактангол, тем громче механик живописал воображаемые блюда. Когда он дошёл до поджаренных в уксусном соусе свиных ушей и чудесного аромата илокосского чеснока, Мактангол не выдержал. Схватил Адриана за грудки, приподнял над песком и швырнул в кустарник. Никто из членов экипажа не вступился за механика. Помощник Альварес, бывший у них за главного, тоже промолчал. Глядя на их испуганные лица, Говард подумал, что старина Кинг прав. «С такими людьми приходится иметь дело. Толпа. Грёбаные отбросы. Что им нужно? Им нужна еда, шоу Опры, музыка кантри и тёплая кровать, чтобы заниматься этим делом после того, как зайдёт солнце. И воспроизводить таких же, как они».
В следующий раз Мактангол проявил себя, когда к нему и остальным филиппинцам начал приставать Лоран. Француз заявил, что они виноваты в крушении парома и должны заботиться об иностранцах. Трудно сказать, чего конкретно добивался Лоран. Возможно, надеялся, что филиппинцы забегают на цыпочках и начнут носить ему вскрытые кокосы, раздобудут лягушачьих лапок. Мактангол ткнул его кулаком в плечо. Истерика прекратилась. Лоран отправился искать утешения у Клэр, кажется, меньше остальных ожидавшей подобной сцены от друга.
Говард Тёрнер разбирался в людях. Иначе не поднялся бы так высоко, до сих пор торговал бы пуговицами в отцовской лавке. Он с первых дней поверил в Линду, свою жену. Видел её хватку. Поэтому женился на ней, несмотря на протесты отца. В девяносто пятом Линда осталась без работы. Говард её поддержал. Запертая в доме с тремя детьми, она сходила с ума. Чтобы выпустить пар, взялась печь вупи-пай – мягкие печенья-сэндвичи с прослойкой из ванильного крема и кремового маршмеллоу – по рецепту, который её мать вырезала из «Сиэтл Уикли» в конце семидесятых. Невинная забава перешла в одержимость. Линда пекла в разы больше, чем могла съесть семья Тёрнеров. Оставляла печенье на пороге соседей. Угощала их за счёт Говарда, и Говард терпел. Среди соседей нашлась владелица закусочной, чьи дети пришли в восторг от домашних вупи-пай, и владелица заказала Линде печенье для мороженого в своей закусочной. А в следующем году Говард уволился из брокерской конторы, снял накопления и деньги, отложенные детям на учёбу, оформил кредит и открыл семейное кафе «Вупи Прайд» на восточной стороне Капитолийского холма. Прошло два года, и «Вупи Прайд» получил награду «Лучшего классического вупи-пай». Следом были другие награды, публикации в «Сиэтл Мэгэзин» и участие в довер-фокскрофтовском фестивале. Да, в людях Говард разбирался. И Мактангол ему понравился.
Диана узнала, что филиппинец работал администратором магазина 7-Eleven в Кесон-Сити и направлялся на отдых с семьёй: женой и детьми-близнецами. В последний раз Мактангол видел их перед пожаром на пароме. Надеялся, что они уцелели и прибились к соседней бухте или к другому острову неподалёку. Среди выживших никто не верил в смерть близких. Когда все ломанулись помогать Мануэлю, Говард сразу сообразил, что к северной оконечности бухты людей гнали не сострадание, не забота о ближнем, а надежда встретить знакомое лицо. Пусть разбитое, обожжённое, но знакомое. Увидев, что спасся никому не нужный чужак, многие с разочарованием отходили в сторону, а вечером опять тешили себя надеждой: если уцелел Мануэль, мог уцелеть кто-то ещё.
Ироничным ответом на их молитвы стал изъеденный крабами капитан Алистер. Вот участь ваших родных. Вот участь семьи Мактангола. Говард не стал говорить об этом филиппинцу, но подошёл лично познакомиться с ним и тишком разделить драгоценный «Сникерс». Смешно, что на пятый день выживания захудалый батончик стал драгоценным.
У Говарда оставалось много наличных, песо и долларов. Хватило бы нанять яхту и вывезти всех обратно в Манилу. Сам Говард никогда бы не взял билеты на паром, предпочёл бы добираться до Корон на самолёте. Морская прогулка была блажью Дианы. Ей хотелось непременно побывать на судне, на котором в начале нулевых боцманом ходил её отец. Говард не винил Диану – разделил с ней ответственность за крушение в ту секунду, когда поддался её уговорам. В следующий раз не поддастся. Уж лучше в самом деле арендовать прогулочный катер. А сейчас от денег толку мало. Новых «Сникерсов» никто не припрятал, и Говард решил выкупить сигареты у Михаила Самоедова.
Сам Говард не курил – помнил, как отец годами выхаркивал лёгкие, – но понимал, что рано или поздно курить захотят другие. Сигареты пожелтели и пахли довольно мерзко, но русский, как ни странно, продавать их отказался. Говард предложил тысячу долларов – немыслимая цена, но Михаил сказал, что деньги ему не нужны. Впрочем, выяснилось, что зажигалки он лишился и прикуривать всё равно нечем.
Самоедов первые дни пробыл в сонном забвении. Говард вообще не сразу его приметил. Когда же Рита спасла Мануэля, Михаил оживился. Наблюдал, как стриженная под парня Роуз, её подружка Аналин и горстка других филиппинцев нахваливают Риту, затем сам подошёл похвалить дочь и разделить её успех. Грамотный ход. Затем русский вдруг справился о самочувствии полуживого Майкла, расспросил помощника Алистера о месте, куда их выбросило море. Вот и сейчас, едва солнце перевалило за полдень пятого дня, Самоедов развернул шумную деятельность. Обошёл мужчин с призывом обследовать риф. Среди вещей с парома могло найтись что-нибудь полезное; не хотелось отказываться и от надежды обнаружить радиолокационный ответчик. По-английски Самоедов говорил неуверенно и переводчиком таскал жену Ладу.
На призыв Михаила откликнулись немногие. Одни боялись наткнуться на утопленников, вторые были так истощены, что не проплыли бы и десяти метров, а третьи отказывались понапрасну жариться под солнцем, говорили, что ничего толкового не найдут. В итоге Самоедов собрал группу из пяти филиппинцев и отправил их на рифы, а сам остался следить за ними с берега. Вскоре к новой забаве присоединились ещё шесть человек, в том числе француженка Клэр, Роуз и дочь Самоедова, предварительно на виду у всех поругавшаяся с матерью – та не хотела её отпускать.
В следующие два часа на песке собралась горка бесполезной всячины. Ныряльщики тащили всё, что удавалось снять с рифа, и поднимали то, что затонуло на небольшой глубине. Первой ценной добычей стал пылесос с пластиковым контейнером для сбора пыли и турбиной «антитэнгл».
– «Трать время на любые занятия, а не на пыль, – прочитал Дмитрий на размокшей коробке. – Лёгкая уборка. Мощный результат». Отлично! Теперь не придётся чистить контейнер вручную.
С таким же успехом можно было раздобыть фарфоровый сервиз с анютиными глазками на чашечках, но пылесос поднял всем настроение. В воду полезли даже те, кто утром помирал от бессилия и соглашался сдвинуться с места лишь вслед за ускользавшей тенью деревьев. Кажется, Самоедов при желании загнал бы на риф и спасённого его дочерью Мануэля – тот, в отличие от Майкла, пришёл в себя, стоило ему напиться кокосовой воды. Но Мануэль держался в стороне и добычей ныряльщиков не интересовался. На свою спасительницу поглядывал с озлоблением. От Говарда не укрылся его воспалённый взгляд. Странный малый.
Вслед за пылесосом на песок перекочевали тюки со шлёпками. Ещё одна великолепная находка… Резиновые тапки с литым креплением на подъёме и открытым носом. Чёрные и синие, на все размеры. Филиппинцы могли ликовать. Они в городах поголовно разгуливали в шлёпках, даже дети, которые и ходить-то едва научились, а женщины подбирали себе шлёпки, отороченные искусственным мехом, и носили их с подследниками. В отличие от пылесоса, тюки с тапками не залежались – каждый натаскал себе по несколько пар. Теперь безучастных к поисковой экспедиции Самоедова не осталось. Кто не плавал сам, ждал на берегу и торопливо осматривал выловленное. Некоторые ныряльщики, не задерживаясь у общего свала, относили добычу друзьям или прятали под кустами в своём закутке. Из-за этого порой вспыхивали краткие перебранки.
Набор шлёпок пополнился тюками с белыми футболками, полотенцами и халатами, отмеченными жёлтой коронованной эмблемой «Корон Резорт». Говард попросил Диану принести им по халату. Понимал, что будет смотреться нелепо, но обгоревшие ноги не оставили ему выбора. Кроме того, в халате приятнее спать. О нелепости своего вида Говард позабыл, когда увидел, что половина бухты разгуливает в одинаковых футболках, словно отряд волонтёров, призванных нести медицину, или слово Божье, или что они там обычно несут диким филиппинским племенам. В халате разгуливала и самая юная из выживших – одиннадцатилетняя Малайя. На пароме она потеряла родителей и родную тётю. Ей было не до веселья, но подол длинного халата стелился за Малайей королевской мантией, и девочка, пожалуй, впервые за пять дней улыбнулась.
Палубный кадет Габриэль и трюмный матрос Макисиг разыскали светло-жёлтый пластиковый футляр с сигнальными ракетами. Закрытый на защёлки, он вызвал общее ликование. Когда футляр открыли, оказалось, что он полон песка. Здешние воды обладали чувством юмора. Добрались до сигнальных ракет, вывалили их на морское дно, затем до отказа наполнили футляр песком, защёлкнули его и, дразня, выбросили поближе к людям. Габриэль и Макисиг молча снесли издёвку, но возвращаться в воду отказались; ушли копаться в свале футболок «Корон Резорт» и подбирать себе шлёпки.
До вечера на берег удалось вытащить две упаковки пластмассовых игрушек, пачку туристических календарей с перечнем ресторанов Корон, коробку с мелкой канцелярией, разбухшей и пришедшей в негодность, и прочую безделицу вроде обрывков ткани и нераспознаваемых деревянных обломков. Достойными внимания Говард счёл лишь мешок с рулонами кофейных пакетиков белого «Грейт тейст», мешок с пакетиками растворимого напитка «Танг», катушку капроновой верёвки и внушительный ПВХ-баннер с цитатой из «Новой международной версии Библии». Баннер, разумеется, был примечателен не призывом к честности, а размерами. Метра три на четыре, невредимый. Говард смекнул, что из баннера нетрудно сделать опознавательный знак для спасательной команды.
Наконец, ключевую находку сделали Роуз и Аналин. Отплыв на юг от бухты, они разглядели среди прибрежных скал покачивавшийся на волнах туристический рюкзак – один из десятка подобных, лежавших на второй палубе парома. Запечатанный в гермомешок, он выдержал пять дней плаванья и не промок. В лучах заходящего солнца почти тридцать человек наблюдали, как Роуз и Аналин неторопливо, с преувеличенной торжественностью вынимают из пятидесятипятилитрового рюкзака чьи-то вещи – возможно, вещи утонувшего и в эти секунды кормившего рыб человека, – оценивающе кивали, если видели что-нибудь толковое, и ворчали, обнаружив бесполезное. Пять дней, а они уже превращались в дикарей.
