скачать книгу бесплатно
Опять громыхнуло.
Теперь палуба не просто вздрогнула. Она буквально пошатнулась.
Разом заголосили женщины. Майкл хотел ладонями прикрыть уши, чтобы спрятаться от визга, как он прятался от визга свиней, когда их забивал дедушка, но рук у Майкла не стало. Он растерянно опустил глаза. Увидел, что тарелка с недоеденным завтраком опрокинулась. Тщедушное куриное крылышко упало на зелёные найки. Майкл брезгливо дёрнул ногой. А руки по-прежнему не слушались. Они вцепились в металлический трос леерного ограждения, и Майкл смотрел на побелевшие косточки пальцев.
За ограждением простиралось молчаливое море. Рябые волны тянулись в свободную даль: ни тумана, ни разводов жаркого воздуха, ни островков суши. Горизонт лежал прямой, прочерченный до одури ровно и чётко. Солнце едва поднялось и было болезненно-жёлтым, не распространяло настоящего света. Его мертвенный блеск не отражался даже на поверхности хромированных леерных стоек.
Палуба накренилась. Ход парома замедлился. Женщины продолжали кричать, но их голоса слились с общим фоном паники. Пассажиры метались между койками. Сталкивались, бросали извинения или огрызались и торопились… Куда? Майкл не понимал. Так суетились муравьи в муравейнике за отцовским амбаром, когда Майкл обдавал их огнём. Бесцельно, беспорядочно. Потом каждый муравей поднял по белоснежной личинке, похожей на гладкое зёрнышко риса, и устремился во влажную чащобу лиственного леса. А пассажиры схватили чемоданы, сумки и рюкзаки, провозились с ними, защёлкивая замки, вытягивая ручки, после чего замерли в нерешительности. С парома бежать некуда. Но пассажирам была важна сама цель – найти свои вещи. Лишь бы не стоять на месте. И Майкл с радостью растворился бы в общей истерии. Руки его подвели. Они и сейчас не хотели отпускать трос – гладкий, но с мелкими заусенцами, которые наверняка расцарапали кожу. Отними ладонь, и увидишь, что она в кровавых порезах, а с видом крови придёт и боль.
Возле рулевой рубки – оживление. Кто-то нёсся по лестнице между палубами, перекрикивался, прислушивался к шипению рации. Сирены по-прежнему молчали, и в одно мгновение истерика прекратилась. Майкл обнаружил, что женщины не визжат, с чемоданами никто не толкается, а руки сами отцепились от троса. На ладонях действительно остались царапины, но крови не было. Взгляд вновь опустился на кроссовки. Тёмное жирное пятно от курицы. Попробуй отстирать. Придётся сдать в химчистку. Если в Корон есть химчистка. Сколько им ещё плыть? Часа четыре. Или больше? Майкл смотрел на часы, вывешенные над столовой, и никак не мог посчитать.
Паром, покачиваясь, стоял на месте. Вода безмятежно шлёпала под его бортом. Ветер солонил лицо, задувал под козырёк бордовой бейсболки с надписью «Вперёд, „Пантеры“!». Обтёртая, с бахромой распушённых нитей. Майкл носил её лет пятнадцать. Не каждый день, конечно, но из года в год. В память о старших классах средней школы Оконто-Фолс. Школы, которую ненавидел. Как ненавидел «Пантер». Ни разу не выступил за них. Но ходил с отцом смотреть их игры и кричал обжигавшее рот «Вперёд, „Пантеры“!». А теперь ездил в их кепке по Филиппинам и почти месяц не разговаривал с отцом.
Майкл не верил, что с паромом всё хорошо. Только кретин поверит, что угроза миновала.
Минутное спокойствие сменилось оживлением. Пассажиры смеялись над собой и друг над другом. Смеялись и фотографировались. От чемоданов не отходили, но хотя бы выпустили их из рук. Кто-то снимал видео и вслух комментировал случившееся, будто вёл репортаж. Забрался на верхнюю койку и водил мобильником из стороны в сторону, надеясь охватить палубу. Потом выложит на «Ютьюб».
Запахло гарью.
Одна девушка умудрилась разбить голову. Майкл заметил, как у неё по лбу стекает до тошноты красная кровь, и тут же вновь посмотрел на свои ладони. Царапины. Даже не порезы. И никакой крови. А у девушки залило глаза. Она молчала. Не плакала. Сидела себе на полу и покачивалась. А когда её заметили, гурьбой бросились на помощь. Десяток рук протянулись к ней с бутылками, платками, бинтами, бутылёчками и шоколадными батончиками, и протянулись так жадно, будто хотели что-то взять, а не вручить. Женщины запричитали. Экая бедняжка. Неприятно разбить голову. Их причитания не могли перекрыть смех, доносившийся от кормы. Там собрались фотографы и операторы. Если такие любопытные, почему не спустились в глубь парома? Никто им не мешал, возле рулевой рубки вообще не осталось людей, но они только свешивались через задранную рампу, пытались разглядеть, что происходит внизу, и протягивали телескопические усы моноподов с айфонами.
Запах гари усилился.
Многоголосая, многоязыкая суета. Никто не хотел оставаться один. Всех тянуло поговорить, позаботиться о ком-нибудь или принять чью-нибудь заботу. Каждый занялся поиском ссадин у себя и соседей.
Неподалёку от Майкла кудахтала женщина – подсовывала дочери салфетку с нашатырным спиртом. Дочь отмахивалась, а самой женщине салфетку подсовывал её муж. Майкла развеселила эта сцена. Он был не прочь в свою очередь подсунуть салфетку мужчине, если бы знал, где такую раздобыть.
Майкл наклонился и пальцем коснулся маслянистого пятна на кроссовке. Потом услышал стук на прогулочной палубе. Отошёл в сторону и разглядел, как парень в клетчатой рубашке тростью стучит в дверь рулевой рубки. Ему не открывали. На что он надеялся? И зачем… Майкл обернулся к корме. Не сразу понял, что именно видит. Чёрная волнистая завеса. Будто кормовую часть палубы с первыми рядами коек отгородили портьерой, сшитой из плавленых покрышек.
Дым. Майкл видел чёрный дым.
Только что смотрел на семейку с нашатырными салфетками, на парня с тростью, и вдруг волна палёного мрака накрыла половину палубы – в одно мгновение поглотила весельчаков с моноподами. И никто из них не вышел обратно. Никто. Они остались там навсегда.
Во рту – привкус жжёной резины.
Майклу стало жарко. Пот, щекоча, бежал из-под мышек, стекал по лбу. Защипало глаза.
Из-под раскалённого пола донёсся клокочущий шум.
Майкл подумал, что нужно бежать к носу парома, когда чей-то локоть больно упёрся ему в поясницу. Майкл не глядя отмахнулся. Ударился. Или ударил. Палуба накренилась – Майкла опрокинуло в лабиринт коек, в свал подготовленных к побегу сумок.
Теперь никто не кричал. Люди падали молча. Испуганные. Растерянные. Их будто предали. Пообещали им, что всё обойдётся, и не сдержали обещания.
Палуба накренилась сильнее, и по спине Майкла скользнул чемодан, следом скользнул старик – их несло дальше, к дыму. Старик ухватился за ножку койки, но второй чемодан хлопнул его в лицо, и старика утянуло под чёрную портьеру.
Протяжный скрежет. Громкий алюминиевый свист и хлопки лопающейся пластмассы. Тонкие вскрики стальных болтов.
Люди и сумки продолжали падать, лупцевать Майкла, придавливать его к раскалённой сковороде пола. Чья-то нога в рваной штанине, и в прорези мелькнула слишком белая кожа. Чей-то шёпот и оборвавшийся всхлип. Грязная подошва чужого ботинка.
Майкл держался за койку, а когда палуба дала обратный крен, на карачках заторопился в сторону. Не разбирал направления. Твердил себе, что должен увидеть море. Не надо было разжимать кулаки и отходить от спасительного борта. Пусть бы леерный трос изорвал ладони, пусть бы вспорол их до костей и начал бы елозить по ним так, что полетела бы костяная пыль. Но Майкл был заперт в лабиринте, а дымовую завесу прорвало, и чернота затягивала пространство над головой. Если встанешь, захлебнёшься в гущине грозовой тучи. Ниже, на уровне первого яруса коек, стелился кисель белого дыма. От него саднило горло, слезились глаза.
Майкл не сдерживал стоны. Перебирался через сумки, сворачивал налево и направо. Испугался, что бродит кругами. Чёрные клубы опустились, и он задохнулся, лёг плашмя. Дальше полз через белёсый просвет над полом.
Из носа текло. Майкл отплёвывался.
Зацепился рукавом. Рванул. Порвал рубашку, но высвободился.
Из-под коек тянулись покрытые копотью руки. Майкл хватался за них, тянул на себя. Не мог вытянуть и продолжал ползти, а если руки не отпускали, бил по ним, бил изо всех сил, вскрикивая.
Чёрный дым над головой стал гигантской подошвой с волнистым рисунком протектора, занесённой, чтобы раздавить Майкла. Но подошва приподнялась, а впереди мелькнул просвет. Майкл добрался до леерных ограждений. Не понимал, вернулся к прежнему борту или очутился возле противоположного. Неважно. Главное, что дышать легче. Тут были люди. Много людей. Десятки. Все лежали и тянулись к борту, наседали друг на друга, с трудом делили тесноту. И стонали.
Майкл, не поднимаясь, пробовал толкаться. Протиснуться к ограждению не мог и тогда полез по извивавшимся, отбрыкивавшимся телам. Его лягнули в лицо – чья-то голая пятка скользнула по лбу и ударила по губам. Майкл почувствовал привкус грязной ороговевшей кожи. Его чуть не вывернуло. Опять лягнули – сбили бейсболку. Майкл удивился, что она вообще всё это время держалась у него на голове. Судорожно бросил руку вслед за бейсболкой и перехватил её прежде, чем она затерялась в чертополохе человеческих тел.
«Вперёд, „Пантеры“!»
Что бы сказал отец, увидев его здесь, на охваченной огнём посудине, которой следовало давно издохнуть на портовой свалке и развалиться там под шипение ацетиленовых горелок? «Куда ты собрался?» – «На Филиппины, пап». – «Ты ополоумел?» – «Я должен, пап». – «Что должен?» – «Я здесь больше не могу…» – «И что, чёрт возьми, ты будешь делать?» – «Я…» – «Не знаешь, верно? Ты никогда ни черта не знаешь и прыгаешь с места на место. А если не прыгаешь, то просиживаешь зад в моём доме и ломаешь голову, куда бы прыгнуть ещё, да так, чтобы мать удар хватил. Стой, когда с тобой говорят! Майкл Эндрю Гордон-Смит, а ну вернись! Сара, останови этого кретина! Вернись сейчас же!»
Майкл замер, и кто-то уже карабкался по его спине – впивался пальцами ему в спину, хватал за плечи. Рассвирепев, Майкл начал брыкаться, привстал и на четвереньках рванул вперёд, давя коленями поясницы и шеи других людей. В кратком броске дотянулся правой рукой до стального троса.
Паром задрожал в конвульсиях. Общий скрежет разделился на отдельные дребезжащие звуки: они обрывались глухим хлопком и возобновлялись, переплетались, путались. Палуба приподнялась, утягивая назад, в лабиринт коек, и люди цеплялись за Майкла и других счастливчиков, пробившихся к тросу.
Сверху, на шлюпочной палубе, послышались крики и удаляющиеся гулкие удары, будто там катились валуны. Майкл прислушался, и тогда в спину ему пахну?ло открытым жаром.
Огонь вырвался на первую палубу.
Вокруг все закричали. Из последних сил, задохнувшись в дыме. Криком выблёвывая горечь страха и предчувствия скорой смерти. Майкл не заметил, как высвободился из чужих рук, как перебрался через ограждение наружу. Только увидел, что в море летят парализованные тела живых людей. Они падали манекенами, в нелепых позах: с вытянутыми руками и вразнобой подогнутыми ногами. На лету безропотно заваливались на бок или опрокидывались навзничь, ударяясь головой или спиной о вывернутый из воды борт ниже ватерлинии и покорно соскальзывая в волны.
Ярко и просторно. И ветер слишком свежий. Скользкий металл под кроссовками. Чей-то крик над ухом. И Майкл тоже полетел вниз. Наверное, он так же безропотно переворачивался в воздухе и так же глухо ударился о борт, однако не почувствовал этого. Небо почему-то оказалось под ногами, и в небе вздымался чёрный гриб, изнутри подсвеченный красным заревом, а потом звуки оборвались и всё погрузилось в зелёную муть.
Майкл принялся разгребать упругую морскую воду. Она наполнилась серебристыми пузырьками, и они обволакивали, не давали подняться. А лёгкие горели. Майкл больше дёргался, чем плыл. Понял, что устремляется вглубь. Замер, напуганный тёмной бездной. Заставил себя выждать мгновение, прежде чем уловил, куда тянет естественная плавучесть тела, и в несколько широких гребков, выкрикивая из себя пустой воздух, с брызгами вырвался на поверхность.
Вдохнул. С режущим хрипом. Чересчур порывисто. Захлебнувшись. Задрал голову и поторопился откашляться. Отчаянно работал ногами, удерживая себя на плаву, а руками шарил по сторонам, надеясь найти опору. Нашёл бейсболку. Ошалело уставился на неё. Нервный смешок свёл судорогой живот, и с ним окончился приступ отчаянной пляски. Майкл, вымотавшись, успокоился. Нацепил на голову бейсболку и убедился, что парома поблизости нет. Он исчез. Место его крушения было отмечено циклопическими завитками грязного дыма.
Они поднимались выше, сворачивались грозовым волоком и расходились тёмными лохмами. Небо постепенно растворяло их черноту. Майкл не знал, сколько времени прошло, прежде чем они исчезли. Удивлялся тому, что рядом нет ни обломков, ни тел. Долго балансировал на месте, высматривал, не появится ли спасательный плот. Пробовал кричать. Не дождавшись ответа, решил, что его волнами или течением отнесло слишком далеко. Хотел вернуться, но не знал, какое направление выбрать.
Майкл за свою недолгую жизнь тонул дважды. Оба раза в детстве.
В пять лет они с отцом пошли на озеро Балком рыбачить синежаберников. Озеро – в шести милях от фермы. «Семейной фермы Гордон-Смитов, предлагающей самых упитанных коров-хайферов на северо-востоке штата Висконсин». Ну конечно упитанных! Кто бы спорил… Шесть миль показались изматывающе утомительными, а рыба никак не ловилась. Майкл упал в воду, и отец его откачал – всё это помнилось смутно. Долгая дорога и затрещина от отца, когда маленький Майкл упустил синежаберника, запомнились ему лучше. А в пятнадцать он чуть не утонул в реке Оконто. Стоял тёплый август. Они с отцом и матерью поехали отдыхать на речной берег под Стайлсом. Течение в Оконто слабое, но Майкла всё равно унесло. Его бы выбросило в Грин-Бэй; безжизненное тело потом затянуло бы в Мичиган. Но Майкл выжил. И запомнил, как по берегу бежали деревья, как открывались и тут же исчезали поляны жёлтой калужницы и тёмно-розовых триллиумов, вблизи похожих на мотыльков, а издалека ни на что толком не похожих – так, цветастое пятно, и только. Майкл захлёбывался, норовил ухватиться за что-нибудь, однако его несло ровнёхонько посреди русла, и хвататься было не за что. Пришло время смириться и утонуть, но его выбросило в заводь, и он оклемался. Подняться не сумел – не держали ноги. Едва выполз на берег. Майкл замёрз. Никогда так не замерзал, даже в самые скверные зимы. Он продрог до мелкой дрожи. Пролежал неделю в Мемориальной больнице Сент-Клэр и на больничной койке обещал себе, что больше тонуть не будет.
И вот ему тридцать три. И он один посреди равнодушного моря.
Солнце припекало через бейсболку. Боже, как же хорошо, что он сохранил бейсболку! Он молодец! И он выберется. А вместо того чтобы разглядывать пятно от курицы на кроссовках, надо было сразу бежать на прогулочную палубу. Там висело два спасательных круга. Ведь Майкл заприметил их вчера вечером. Оранжевые, опоясанные верёвкой, с белой потрескавшейся надписью «Амок Лайт». Бесполезная мысль. Но приставучая, не дающая покоя.
– Хватит! – Майкл приказал себе забыть про круги.
Ему понравилось говорить с собой вслух. Им будто командовал кто-то старший.
– Ищи спасательный плот.
Майкл погрёб сажёнками туда, где, как ему казалось, затонул паром.
Волны катились мелкие, и не волны – обычная морская рябь, но плыть они мешали. Вода перекатывалась через голову, и тогда начинало жечь глаза.
Нет никакого плота с выжившими. Майкла давно заметили бы. И подали бы ему сигнал. Они ведь должны подавать сигналы. А если добраться до места крушения, там будут обломки. И тела. Обожжённые, раздутые тела мёртвых людей. Майкл перестал грести. Голова раскалывалась. Не удавалось принять решение. Потом Майкл почувствовал в воде привкус топлива и погрёб обратно, правда, долго крутился на месте, в результате не был уверен, что сменил направление. Главное – плыть. И кричать. Что кричать? «Помогите»? Глупо как-то.
– Выкрикивай своё имя.
Да, так лучше. И Майкл начал выкрикивать своё имя. Считал до ста и выкрикивал опять. Когда надоело считать, просто ждал. Ноги устали. Невозможно ими баландать. Ещё чуть-чуть, и сведёт икры. Майкл откинулся на спину. Как же сильно припекало солнце! Рябь не позволяла лежать расслабленно, но Майкл сумел отчасти расслабиться, и тут по телу поползла боль. Заболело всё, что было ненароком ушиблено, расцарапано. Щипало ладони, слезились глаза, хотя Майкл прикрыл их козырьком бейсболки. Но больше всего почему-то саднило левое бедро. Оно стянулось одной гематомой и надрывно пульсировало.
Майкл пробовал по солнцу определить время, но путался. Солнце поднималось в зенит? Или, перевалив за полдень, опускалось к горизонту? Майкл тихонько пел. Разговаривал с собой, вспоминая дни, проведённые в больнице Сент-Клэр. Странно, та неделя на больничной койке выдалась чуть ли не лучшей за всё детство. Мать приносила сладкую картошку и колу, заглядывали друзья, а Патрик притащил охапку комиксов. Майкл не любил комиксы, но листал их, и ему было хорошо. А миссис Грант в школе задала написать письмо Майклу, и писем ему принесли много, и некоторые, кажется, получились настоящими.
На отцовской ферме сейчас проверяли технику и латали коровник. Отец планировал в феврале наконец починить крышу. Эвелин прошла два года назад, а коровы до сих пор томились в старом амбаре и уж точно не выглядели самыми упитанными хайферами на северо-востоке штата Висконсин. Два месяца отец и рабочие провозятся с техникой, а в мае завезут навоз и подготовят поля к посадке. Ферма провоняет машинным маслом и навозом. Отец заранее наметит чересполосицу кукурузы и люцерны. А когда начнут косить люцерну, всюду проникнет её сладковатый запах. Им пропитается даже подушка в мансарде, где спал Майкл.
Зря он уехал. Лучше бы остался.
«И что, чёрт возьми, ты будешь делать?»
«Тонуть, папа. Я опять буду тонуть. Но тебя не будет рядом, чтобы спасти меня, как тогда на озере. И как потом на реке».
Майкл выпрямился в воде. Захотел пи?сать. Только что не хотел, а тут вдруг начались спазмы, будто он терпел целые сутки. Решил приспустить джинсы и вспомнил, что моча привлекает акул. Кровь, моча и рвота. Майкл видел по «Дискавери». Но терпеть невозможно… Майкл поплыл. Пробовал писать на ходу. Не получалось.
В итоге останавливался, выпускал маленькие порции мочи прямо в джинсы и тут же отчаянно лупил руками, стараясь уплыть подальше. Прежде чем закончил, вымотался. Сердце колотилось, разрывая грудь, и не успокаивалось, как бы долго Майкл ни лежал на спине.
Ветер остался прежним, а волны усилились. Они поднимали на свой покатый гребень, опускали в ложбину и поднимали опять. Майкла укачало. Лежать неподвижно не удавалось, и Майкл поплыл. Выбрасывал онемевшие руки, и они безвольно шлёпались в воду. Он плакал и кусал губы. Опять тихонько пел, сбиваясь со слов на обычный вой. Отцу не понравилось бы, что его сын скулит. Майкл никогда не плакал при отце. Даже в день, когда похоронили тётю Харпер. Плакал позже – в подушку, пропахшую сладкой люцерной.
Почему он не на ферме? Что он забыл на Филиппинах?
«Останови этого кретина! Вернись сейчас же!»
Во рту пересохло. Кажется, обгорела шея. Её натёрли наждачкой. Но ссадины и царапины больше не зудели по отдельности. Саднило всё тело сразу. Только ушиб на бедре напоминал о себе и заставлял держать левую ногу согнутой.
Между волнами мелькнуло тёмное пятно.
Акула.
Майкла обдало холодом, и на мгновение боль отступила.
Нет, не акула. Человек.
Там был человек. Живой. И он боролся за жизнь.
Испуг прошёл, а холод остался. Солнце выжигало узоры на открытых участках тела, в несколько минут высушивало просоленную бейсболку, и приходилось окунать её, чтобы не напекло голову, а по телу шла морозная дрожь. Совсем как в реке Оконто.
Майкл не знал, как поступить. Там человек. Вдвоём, наверное, проще. Он давно не выкрикивал своё имя. Двоих быстрее обнаружат с вертолёта. Ведь скоро тут начнут кружить спасательные вертолёты и… Там, между волнами, – женщина. Она едва держалась. Так разбрасывала руки, будто к ногам у неё привязаны пятидесятифунтовые гири и нужно рваться вверх, чтобы не опуститься вниз.
Майкл… он бы позвал на помощь, дотащил бы до берега. Но звать некого, и берега поблизости нет. Всё без толку. Какой от него прок? Женщина с гирями на ногах утянет его на дно… Никаких шансов… Нужно отплыть подальше от неё. Она вцепится в Майкла, как в оранжевый спасательный круг с белыми буквами «Амок Лайт». Вместе они обречены. Но нельзя же… Можно!
Майкл заторопился прочь. Не оглядывался, не задумывался. А когда услышал женщину, поплыл быстрее. Она его заметила. И теперь умоляла вернуться. Вслед Майклу нёсся сухой крик обезумевшего человека. Дальше, дальше. Или зажать уши, чтобы не слышать. Ноги отказывали. Резиновые руки безвольно подгибались – уходили в воду раньше, чем удавалось забросить их вперёд. Майкл остановился, и перед взором, мельтеша, побежали разноцветные точки. Его накрыло пёстрым покрывалом, из которого не получалось вывернуться, как ни отмахивайся, как ни крути головой.
В глазах – синеющая пустота. И банка яблочного джема. Подсвеченная снизу банка. То ли огромная, как затонувший паром, то ли обычная, но поставленная перед носом. В её стекле вспыхивали улыбки и вывешенные на бельевой верёвке маски застывших эмоций. Потом банка лопнула, и Майкл очнулся. Понял, что потерял сознание. В испуге задёргал окаменевшими ногами. Догадывался, что обморок был кратким. Нельзя так напрягаться. Если обморок повторится, он утонет.
Окунулся, чтобы смочить бейсболку. Ладонью стёр с лица струйки солёной воды – увидел посиневшие ногти и сморщенные подушечки пальцев. Майкл покачивался на волнах и думал о женщине. Вслушивался в морскую тишь; человеческого голоса не различал.
– Ты её убил.
– Нет, она… Что я мог? Что?!
– Убийца.
– Нет… Не надо.
Майкл опять плакал. Изводил себя, проклинал.
– Что я мог…
Волна поднимала его бесчувственное тело, и Майкл оказывался над остроконечными листьями кукурузы. Скатывался в ложбину между волнами и попадал на полосу люцерны, уютно спрятанной и такой мягкой, ароматной. Нет! Рванул назад. Туда, где была женщина. Тело трясло от холода, и сердце по-прежнему надрывалось, однако он плыл. И кричал. Звал женщину. Останавливался оглядеться: не мелькнёт ли тёмное пятно. Бросался из стороны в сторону. Ловил волну и выдёргивался из воды, но едва приподнимался над её поверхностью, потому что ноги не слушались.
Майкл не сдавался. Сказал себе, что смирится лишь в ту секунду, когда опять потеряет сознание или умрёт от истощения, а пока будет искать. Должен найти… Обязан!
Вымотался и почувствовал подступавшую дурноту. Едва шевелил руками, замыкался в неподвижности. Насилу делал слабый гребок. И звал – вместо крика просачивался шёпот. Обещал помочь. Но женщина пропала. Её нигде не было. Майкл остался один. А солнце уже не припекало. По небу скользнули краткие сумерки, и день оборвался гнетущей темнотой.
Майкл едва держался на поверхности. Опускался под воду. Чувствовал приятную лёгкость морской глубины. Она убаюкивала. Майкл упрямо выныривал и делал предательский вдох, словно издевался над собой, нарочно продлевая агонию. Хотел жить. Согласился бы заплатить любую цену: отдать разум, но сохранить тело, пусть его малую часть, но такую, чтобы в ней теплилась человеческая жизнь. Майкл забыл, как вообще очутился в море, и спрашивал себя, почему не лежит в своей кровати на отцовской ферме. Почему мать не зовёт его ужинать. Пытался вспомнить, но память ограничивалась вспышками огня, разбросанными чемоданами пассажиров и жирным пятном на зелёном мыске кроссовка.
Майкл в очередной раз очнулся от страшной рези в животе. Открыв глаза, ничего не увидел и испугался. Забыл, что на море опустилась ночь. Боль рассекла мертвенно-холодное тело, поднялась к горлу. Майкла вырвало. И продолжало рвать. Вновь и вновь.
Нельзя! Акулы… Он не должен сдаваться! Отплыть Майкл не сумел бы, поэтому начал глотать собственную рвоту. В темноте не различал её. Наглотался солёной воды, и его вновь вывернуло. Следом пришло отрешение.
Майкла теперь не пугали ни акулы, ни глубина таившейся под ним бездны. Он смотрел на ледяные крапинки звёзд и думал об утонувшей женщине. Видел, как приближается к ней, как обхватывает её сзади. Слышал голос незнакомки – он доносился отовсюду, разделённый на множество самостоятельных голосов: матери, тёти Харпер, миссис Грант…
Сердце стихло. Майкл не чувствовал его биения. Ни в груди, ни в расшибленном бедре. Руки не гнулись. Майкл не мог поднести их к лицу. Потерявшись в ночном мраке, не понимал, утонул или держится на плаву. И только непрекращавшаяся качка говорила ему, что он жив. Перед глазами проскальзывали цветочки калужницы. Их сменял логотип отцовской фермы: люцерна с чёрными коровьими пятнами на листьях и с коровьим хвостом вместо стебля. Майкл всегда говорил, что люцерна логотипа похожа на скрещённые кости пиратского флага. Его это забавляло. Он бы и сейчас улыбнулся. Но как? Его лишили губ. Нет лица, нет головы. Лишь шёпоты и вздохи воды. А Майкл летит, спокоен и недвижим. И над ним крышкой гроба висит белоснежное пятно плаката. Отец выдвигался на пост главы окружного совета и заказал плакат в Оконто, и они с Майклом вместе крепили его к полипропиленовым стойкам на дороге у поворота к ферме. Использовать лежавшие без дела стойки придумал Майкл, и отец его похвалил. «Голосуйте за Джеймса А. Гордон-Смита. Дистрикт 21». Чёрные буквы на белом. И мелкая приписка: «Одобрено и оплачено Джеймсом А. Гордон-Смитом».
– Голосуйте… Голосуйте… – бормотали волны.
– Голосуйте… – вторил им ночной ветер.
А звёзды молчали. Они не хотели голосовать за отца, и напрасно. Им не понять. Они далеко. Какое им дело до главы окружного совета из крохотного Оконто-Фолс?
– Вперёд, «Пантеры»!
– Вперёд!
Майкла щекотали листья кукурузы. Они пытались обвить его, утянуть на заросшее люцерной дно. Но женщина продолжала кричать. Майкл не хотел её слушать. Беззвучно просил утопленницу замолчать. Она упорствовала, а потом звёзды опустились и ослепили. Женщина склонилась над Майклом. Его оглушили голоса людей. Он повёл головой. Обожжённая, занемевшая шея не слушалась.
Майклу показалось, что он лежит на песке.
Его выволокли на берег. При свете фонаря Майкл видел, как его тащат за руки, и удивлялся тому, что тело раскачивается, будто до сих пор блуждает по волнам.
– Ещё один! – крикнул кто-то по-английски.
