Сампо

– Ну-ка, сын, давай как следует. Объяснись. Что за база?

– Для понятности: как Звёздный городок. Или Королёв, бывший Калининград-подмосковный. Ага? – прищурился Горюнов.

– Не ломайся. Что ещё за «ага»? А как же Лена, как же дети?

– Мам. Дети вузы позаканчивали. Им тоже будет предложено. Больше того, и тебе!

– Переехать на твою эту базу, звёздную? Да ты что. Собрался! Так не делается.

– Здесь объяснять не имею права. Но только так и обязательно!

– Это я, Лёлёш, – донёсся знакомый тенорок. Так – Лёлёш – называл Алексея в прошлой жизни только один человек.

– Сенька! – заблажил Горюнов, распахивая дверь.

– Да я, я, – пыхтел вошедший, невысокий, лысый, губастый, с заразительной улыбкой. – Я! Арсений из Арсеньева!

– Как? Ты теперь…

– Привет от Митьки, Митьку Алямова помнишь?

– Ща кофе сварю…

– Во-во, если можно.

Опять задребезжал звонок. На пороге возвышался белобрысый деятель без возраста, еле помещавшийся в дверь, в хлопчатобумажном свитере с надписью «INTEL – OUTSIDE!»

– Мишка! – возопил Алексей. – А ты-то какими судьбами?

– А я ещё когда дефолт был, помнишь, тебе говорил: компьютер – это «Амига», – говорил белобрысый. – Остальное – не компьютеры! У меня же четыре основные типа, Интел один, и то Атлон, для связи с дефективными. Сижу себе в Питере, только-только студию собрал, живу-пишу всяких чуваков. У меня на студии все такой прикол носят, – он подёргал себя за свитер. – Тут – грох! Я всё бросил, сюда примчался, маме в больницу три «Амиги» привёз – ты ведь знаешь, у нас больница работала всё время, никто не помер, как в Приморье от чубайсовских отключений…

В прихожей и так было тесно от одного Мишкиного баса. А звонок не смолкал. Появился местный «акула пера» Лёва Ляхов с супругой Мариной, тоже журналисткой – дверь едва пропустила его раздавшееся за прошедшие годы пузо, а супруга и прежде отличалась нехрущёвочным ростом; пронести в проём свою элегантную шляпку она смогла только пригнувшись. Появился Ахмет – надежда, опора и главная пробойная сила местных экологов, извиняясь с порога, что без мамы и без племянницы. Беспомощно экающего и мекающего Горюнова вытеснили в маленькую комнату. Лена с детьми появились последними и сразу забегали по хозяйству. В гостиной таскали стол, звенела посуда.

– Без меня меня женили, – вяло возмущался Горюнов.

Наконец все уселись на места, и слово взял Ляхов.

– Вы знаете, друзья, у кого мы в гостях? У самого хитрого деятеля комитета по чрезвычайному положению! Который избежал всего того, что выпало на долю прочих. Они-то поступили милосердно, своего узника заточили в Форосе, а их потом… Так вот, этот товарищ сделал ещё хитрее. Он заставил всю страну в лице Думы вспомнить пионерское детство и голосовать простым поднятием рук! А сам, как и положено, бежал в Америку. Женский батальон тебе помогал, признавайся, а? А потом – заметьте, я излагаю исторические события в обратном порядке, а для него-то это был прямой порядок, он ухитрился походя ещё и обратить время! – даже не в пломбированном вагоне, а в трюме с рыбой отправился навстречу дворянским привилегиям. Рыба-то была треска, а? И учитывая многократные признания нашего героя в частных беседах, что он ужасный инквизитор… Короче. Выпьем за невозрождение опричнины и инквизиции его силами, а то ведь он могёт!

Раздались хлопки шампанских пробок. Чокнулись, выпили. Потом выпили за то, что все в результате живы, и живут не худо – «за хорошо сидим», как выразился Арсений. Потом за хозяйку, «которая тоже приложила руку к налаживанию ВГВЦ, спасшего город и давшего этому товарищу старт». Лена запротестовала – а дети? – и выпили ещё «за нынешних, которые ещё своё отколют не хуже, правильно старые маразматики брюзжат на молодёжь, не будет им от молодёжи покою»…

Все знали, над чем стебался беззастенчивый Лёвка. Он и за шестьдесят оставался Лёвкой, никакое другое имя ему не шло. Седой, толстый, физиономия в благородных складках, исполнена аристократизма, как у сенбернара. Хоть в лорды. Но посмотреть в глаза – что называется, финка торчит. Одет в джинсы с отвислыми коленками. И говор! При безукоризненной разборчивости и литературности слога, никаких там «плюрализьмов» – что-то было в его речи невытравимо южное. Лёвка, и всё.

Алексей хохотал вместе со всеми. Ещё бы. Это ведь во время его сидения на базе Ракетно-космической корпорации, куда он был перевезён из НИИКристаллокерамики, родился проект Указа о чрезвычайных мерах информационной безопасности. Насчёт независимой схемотехнической и системотехнической экспертизы любой вычислительной техники, а особенно для стратегических предприятий, к которым была отнесена любая инфраструктура – энергетика, железные дороги, газ, телевидение и радио, а также системы жизнеобеспечения городов. Который в основном и стал законом. Ведь и Дума освещалась от военного дизель-генератора, воды не было даже в квартирах депутатов, о системе электронного голосования речи не шло. Лишь перед отъездом в Англию Горюнов узнал подробности. И про голосование поднятием рук, и про представителя президента, который подсчитывал, ставя палочки на бумажке – принять закон во всех положенных трёх чтениях за одно заседание, с криками «да что тут обсуждать, жить-то надо!» – это было не кисло.

– Митька тебе привет передаёт, – тихонечко пел на ушко Горюнову Арсений. – Он не появится, мобилизован… Его же арестовали по чрезвычайному указу. Но он железно доказал, что он-то стресс-тест отказоустойчивости писал, имитация синего экрана смерти – и всё, а уж китайцы в отладчике виндовском поковырялись так, чтобы он BIOS'ы затирал при перезагрузке. И Митька по недосмотру сунул в сеть их чёрное дело, то есть жёлтое дело. Но когда он отмазался от обвинения – это ж такая реклама…

– Я, слава всем земным и небесным, от рекламы буду теперь свободен.

– А-а, ну да, ты ж уезжаешь… Мобилизовали?

– Н-не совсем. В общем… почти как у Митьки. Только при… согласии работать…

– А-а. Ну ясно. В компьютерной сфере?

– Нет. По специальности.

– Мне местечко на орбите забьёшь?

– Будешь работать, делать нужное, дык и протекции не понадобится.

Заканчивалась вечеринка под крики «победа надолго», «мы их смололи» и «Intel outside!»

Дом был очень старый, стены сложены из могучих валунов, оставленных ледником, когда в этих местах ещё мамонты шастали – и от самого дома веяло какой-то мамонтовой мощью, замшелой древностью. Собственно, это с трудом можно было назвать домом – это была старая усадьба, само жильё и все службы подведены под одну крышу, только входы отдельные. Никто не жил здесь лет девяносто верных, одни стены и остались, да ещё рассыпающиеся от ржавчины железные части бывшего мельничного колеса на берегу ручья. И вообще непонятно было, как уцелели эти развалины на территории бывшей советской воинской части – видимо, очень уж трудно было снести, вот и бросили просто так, раз хозяев уже нет.

Теперь бывший военный городок стал Базой космической корпорации, Базой номер такой-то. А отстроенные бывшие развалины – домом и рабочим местом Горюнова.

– Опять о проектных нормах, – вздыхал он. – Не герметичный и не умный!

Вздыхал, когда выдавалось время вздыхать. А случалось это редко. Понятия рабочего дня здесь не было. Был непрерывный график. Эскизирование – выдача рабочих чертежей – изготовление – испытание. Если, что, внесение поправок – и по кругу.

Больше трёх кругов не допускалось. Если ошибки, приводившие к неудаче испытаний, возникали дважды, и дважды разные – виновник отстранялся от разработки и отправлялся на рабочее место оператора, монтажника, да хоть кухонного рабочего. На место разработчика вставал наиболее способный из очереди, тот, кто уже подавал рацпредложения. Если возникали ошибки дважды одинаковые или если трижды – ликвидировался. По формуле Сен-Жюста: mors sans phrases. Без формальностей.

Пока необходимости в таком не случалось.

Горюновы жили в трёх комнатах дома. А в службах разместились мастерские для работы с керамикой.

– Не боги горшки обжигают, – сам и ёрничал.

НИИКристаллокерамики во время техногенного коллапса был распущен и воссоздан вновь, как Испытательный центр. Сохранились почти все рабочие места слесарей и токарей, испытателей и регулировщиков, чертёжников и конструкторов. Многое даже добавилось. Но схлопнулись контролёрские и диспетчерские места, а также начинавшиеся со слов «инженер по» или «начальник». И состоял этот центр при Базе, подчиняясь ведущему технологу темы.

– Тебе привет передавал… Ой, фамилию забыл, – сказал Шурка Горюнов, когда был принят чертёжником-механиком. – У него щека одна жжёная и голос такой… глуховатый, рычит, как хаски. Он меня оформлял и пропуск выдал.

– Не Константин звали, случайно?

– Ой, да, Константин Михалыч… а фамилия… Пугачёв? Нет, короче как-то…

– Разин! М-дас, – Горюнова передёрнуло ещё свежими воспоминаниями, потом он усмехнулся. Шурка тоже залыбился и закивал.

– Как Лизавету зачисляли, тоже слышал, через дверь. Ей сказали, что, мол, тут нет профессии галки расставлять. И компов для ВКонтактов нету, только наши, российские, для работы. Типа, либо учись нормальной профессии, либо вон, через подписку о неразглашении. В ученики оператора печей, в итоге.

Сосны пели глубоким, протяжным тоном.

Таким же глубоким был бархатный, исчерна-синий тон неба. Иногда помигивали колюче звёзды.

Горюнов рысцой бежал к бункеру. Распущенные уши шапки, трясясь, поглаживали по щекам. Мороз невелик, минус тридцать два градуса для архангельских краёв мелочь, но уж очень непривычно по сравнению с родной Балтикой. По пословице: а стоять не велит. В такую ночь можно надеяться не по радиоканалу, а прямым наблюдением увидеть то, что происходит на орбите.

Происходить должно было генеральное испытание. Испытание делом. Ради которого он уже пятый день сидел здесь в командировке. Пока – проверял комплектацию. Всё ли и в нужном ли порядке заряжают в автоматические «Прогресс-Керамики». Вчера и третьего дня они ушли на орбиту, сегодня предстояла стыковка.

Первая дверь, шлюзовая камера. Обязательно обмести валенки. Искусственный климат шизеет от испарения, если не обметёшь. Взял воздушный пистолет – по-местному, «дуло», нажал кнопку. Пшшш… Снег исчез с валенок в полминуты. Теперь можно вторую дверь.

– Привет, – не оборачиваясь, бросил дежурный наблюдатель. – Давай к делу.

Так здесь было принято. Это просто означало, что у собеседника есть минутка выслушать тебя и помочь. Советом, подсказкой, а то и конкретно руками.

– Понаблюдать.

– А, ведущий… Время стыковки знаешь?

– Двадцать три семнадцать.

Не отрываясь от наблюдения, дежурный пододвинул к Горюнову видеопланшет.

– Сюда глянь, там расписание.

Алексей листал на экране таблицу. Зоны радиовидимости – уверенной, неуверенной… А вот – прямой оптической видимости. Двадцать три пятнадцать вход, двадцать три двадцать две выход. Пять минут можно будет что-то видеть. Пять минут – это много.

– Семь минут до сеанса… Чаю? Ягод?

Алексей поблагодарил и засосал мочёную морошку. Ни дома, ни на Базе такого лакомства не водилось. Время бежало. За минуту до сеанса сел к окулярам.

В них небо было совсем не таким, как невооружённым глазом. Только одна звезда была теперь в поле его зрения. Она дрожала и переливалась от голубоватого до зеленовато-бирюзового. Как будто капля росы, лежащая на бархате неба. Мимо неё то и дело проносились пряди или струи белёсых нитей, или, может быть, рои кристаллов.

– Эт-чё прошмыгивает? И звезда как называется?

– Фекда. Она в Большой Медведице. А белые, как нити – влажность, иней в атмосфере.

Тем временем слева-сверху в поле зрения вошла яркая звёздочка.

– Вижу!

– Дай максимум… А, ты ж не знаешь…

Бормоча это, дежурный уже что-то вертел обеими руками, и звёздочка переставала быть яркой точкой, приближалась, обрастала подробностями. Вот – видна капсула, такая, как она изображалась на чертежах. Вот – раскрылись с одного конца четыре сектора, похожие на арбузные корки, только не зелёно-полосатые, а желтовато-белые в боковом свете Луны. Вот – выдвинулся, вырос между ними короткий стержень. И начал менять форму. Уже не стержень. Капсула уходила за край видимого поля, сеанс наблюдения заканчивался. Горюнов замычал от досады.

Дежурный наблюдатель понял.

– А-а… Ща дам радио… Видео…

Щелчки, плавный негромкий шум сервоприводов и маслянистый – механического перемещения видеоэкрана, похожего на древний чертёжный станок – кульман.

– Сюда гляди, ещё есть на чё!

На видеоэкране продолжалось действо, начало которого Алексей увидел напрямую. Стержень уже не был стержнем. Он сам себя лепил, вытягивался в бутылкообразную фигуру. Всё толще цилиндрическая часть, всё круче выгиб-переход от горлышка к основному объёму. Менялись и оттенки. От серо-синеватого через жёлтые тона слоновой кости к такому же бело-желтоватому, как исходная капсула.

– Крупней горло дай!

Формирование горлышка развернулось перед глазами наблюдавших во всей сложности. Не просто круглый цилиндр исходного стержня, а шестерёночная, зубчатая шайба, всё увеличивающаяся в размерах, обрастающая всё новыми зубцами. Они врезались в тело исходной капсулы, раздвигали его, одновременно лепились несколько соосных тел вращения. Зубчатое – похожее на эксцентрик, с одним зубцом – цилиндрическое с пазом – простой цилиндр. Горюнов знал, что у цилиндра, кажущегося простым, тоже есть паз сложной формы, пропиленный по образующей, концентрический. Тот самый, скопированный с разъёма типа байонет.

– А оконечность успеешь?

– Дык…

И оба увидели: бутылка деформируется дальше, свободный, обращённый в открытый Космос конец её делается полушарием. Но тут по экрану пошли помехи, побежали искровые разряды – и всё, зона радиовидимости тоже была не бесконечна, несмотря даже на наличие связных спутников-ретрансляторов.

– Полчаса, чё ты хошь… Два часа виток, четверть – это много…

Алексей помотал головой, только теперь ощутив, как устал.

– Сдулся? – совувственно улыбнулся дежурный наблюдатель. – Ну хоть из кресла сам выползешь, герой труда? Разве так можно. Чаю ща поставлю… Ты ж не мельница типа шаровой дезинтегратор, это он круглые сутки мелет, мелет…

Распивая чаи, спросил:

– Да, кстати, всё хотел узнать, да никто толком не… Почему «Сампо» назвали? Это сокращённо само-что?

– Самоприсоединяемая обойма. А вообще-то из старых песен взяли, раньше пели про мельницу такую. Она беду на счастье перемалывала.

Май 2022